Читать книгу Иссык-Кульский эпизод - - Страница 2

 В подземном переходе играл пожилой баянист. Его игра не была похожа на обычные неряшливые переборы гармонистов-христарадников. Играл профессионал. Благодаря ли мастерству исполнителя, а может еще и акустике подземелья звуки, рождавшиеся, казалось бы, в обыкновенной трехрядке, звучали гармонически чисто и завораживающе. Игрались в основном незнакомые моему слуху мелодии и, почему-то думалось, что это были импровизации.

 Подземный переход, в котором играл пенсионер-баянист, находился у оконечности Нескучного сада недалеко от места моей нынешней работы и по обыкновению не был многолюдным. Во все времена размеры пенсий оставляли желать лучшего! Но баянист играл скорее из любви к искусству, профессиональной верности музыке, а не ради приработка: подкормиться здесь даже исполнителю-профессионалу, учитывая малочисленность благодарных слушателей, было нереально.

 На улице стояла обычная для начала августа московская асфальтовая духота. Выкурив на сквознячке под баянные фиоритуры сигарету, положив в лежавшую у ног артиста обувную коробку двухсотрублевую бумажку, из подземной прохлады я поднялся к остановке троллейбуса. Следовало сделать еще несколько приятных покупок, и можно было ехать в Домодедово.

– Ну, ты где, что ты сейчас?.. – не совсем внятно, зажевывая слова вместе с сырокопченой колбасой, спросил Леха Полосин – оперативник из полиции аэропорта Домодедово, с виду типичный, тертый жизнью водила таксомотора, коих во множестве вертелось у входа в аэровокзал. В настоящий момент, соблюдая извечный, алкогольно-насыщенный церемониал встреч-проводов, мы с ним располагались в подсобке одного из многочисленных кафе аэропорта.

– В академическом институте.

– В институ-у-те? Ну, ты помнится, где-то в свое время уже учился. Ну, ну, стало быть, у тебя сейчас каникулы? – дурашливо ухмыльнулся Леха.

– Специально для недоразвитых – работаю я, а не учусь в одном из институтов Академии Наук.

– А мне по барабасу! – огрызнулся «недоразвитый» Леха, опустив на этот раз паразитическое «ну». – Мы институтов не кончали!

 В свое время Леха закончил Академию МВД.

– Мне обидно, когда небездарный, можно сказать, от Бога сыскарь, профессионал, – интонационно выделил он слово, – хреновиной всякой занимается! «В институте Академии Наук»! – постарался интонационно сфиглярничать он. – Неплохо люди устраиваются! А работать, дерьмо криминальное перелопачивать значится нам горемычным?

– Работа работой, но надо что-то и полезное делать! – философски заключил я и, как бы подтверждая сказанное, доплеснул в массивные, с толстым дном стаканы еще по грамулечке алкоголя. – Ну, служивый, давай на посошок!

 Формально рабочий день у Полосина к этому моменту уже закончился, на работе он распрощался и, объективно говоря, сейчас Леха мог позволить себе немного позволить. Хотя какой, к чертям собачьим, нормированный рабочий день у работника уголовного розыска? Ну, да и жить в аскезе его никто не обязывал! В разумных пределах, конечно. Потому, чокнувшись с горе «мыкающим», но охотно облапившим стакан оперативником, я с чистым сердцем в очередной раз глотнул в общем-то неплохой, но дорогущий в здешнем общепите виски и привычно скривился на выдохе, как от стопки вонючего самогона.

 В недалеком прошлом я, Павел Репнин, был капитаном полиции, работал старшим оперуполномоченным уголовного розыска в Московском УВД на водном и воздушном транспорте и был непререкаемым авторитетом для молодого, тогда еще лейтенанта Алексея Полосина.

– А… насчет сыскаря, профессионала…, – закусывая все той же сырокопченой колбасой, не оставил я без внимания полосинскую комплиментарность. – Лестно, приятственно, отрадно слышать такое в свой адрес, – сделал я паузу, вытирая губы салфеткой. – Но, кончился сыскарь – был, да сплыл, разошлись стежки-дорожки…– незатейливо обрисовал я теперешнее положение вещей, поморщившись от спровоцированной алкоголем патетичности. – Зато, судя по твоим успехам, вижу, я, что труд мой пропал не напрасно! – подмигнул я приятелю, недавно получившему на погоны третью звездочку.

 Мне вспомнилось вдохновенное, изборожденное временем лицо пенсионера-баяниста в пустынном подземном переходе. Сиюминутно, поддавшись легкой алкогольной расслабленности, я даже немного пожалел этого никому ненужного профессионала трехрядки. Мне захотелось вслед пожалеть и себя сирого (а кому же еще себя любимого жалеть-то?), но быстро оправившись, я покладисто утешился древней еврейской истиной: «И это пройдет!»

 Достали меня в свое время хитроумные министерские кадровики под разными малоубедительными предлогами, дважды зарубившие перевод на новую, интересную работу. Как я позже выяснил, руку к этому приложил не очень-то жаловавший меня непосредственный начальник – мол, некому работать, нет опытных кадров… Здоровое честолюбие, простят меня за натуралистическую образность, подобно мужскому детородному органу – у каждого нормального мужика он должен быть в наличии, но показывать его на людях, кроме как в бане, по меньшей мере, неприлично. До поры я усмирял свои амбиции, наивно полагая, что карьера в большей степени зависит от знаний, умения, профессиональных навыков. Наивность со временем прошла. С течением времени я все больше стал уверять себя, что на этом, сегодняшнем моем пути, с этим руководством нормальная «помывка» мне будет предложена не скоро и, чтобы не запаршиветь, не порасти мхом, надо выискивать другое направление, выбирать другую дорогу. Да, и тягостно было подчиняться недалекому человеку, благодаря карьерным интригам, оказавшимся твоим шефом. Никому не нравятся хамоватые, упивающихся своей значительностью, а, в сущности, неумные и малокультурные люди, характеристику которых можно объединить под эвфемизмом «недалекие». Но, к сожалению, таких «недалеких» начальствующих индивидуумов хватало во все времена. Ну, да и Бог с ними! Не сразу, после долгих сомнений, несмотря на сильное противодействие, я сумел-таки уволиться из органов. Когда я уже откланялся в кадровой службе, в коридоре меня остановил один из замов начальника управления – генерал, аппаратчик, старый и мудрый «лис»:

– Сожалею, конечно, ты хороший оперативник, по-гамбургскому счету, один из лучших… Но, может быть, оно и к лучшему? Таким как ты в полиции карьеру трудно сделать.

 «Задницу ты лизать, прогибаться не умеешь!» – может быть, несколько вольно истолковал я тогда для себя слова генерала. Позже, уже после ухода из органов, по-капитулянтски думалось о поспешности увольнения, о нереализованности компромиссных решений.

 Объявили посадку на рейс до Бишкека. В бутылке оставалось еще грамм восемьдесят виски. «На дне тарелки вся сила прячется!» – усердно вдалбливала мне в голову бабушка в детстве. Сделав поправку на существующую реальность, я разлил остатки заморского напитка, оголив тем самым дно бутылки и, чокнувшись со стаканом провожающего, предложил:

– А теперь давай уже стремянную! Надеюсь, до трапа под рученьки проводишь? Запрещенных к перевозке веществ и предметов не имею и иметь не хочу!

– Это ты там перед таможенниками каяться будешь, – сноровисто выпил свое Полосин и завершающе обтер тыльной стороной ладони рот. – А до трапа – с нашим почтением! Кстати, а за каким ты в Киргизию-то, в заграницу эту?

– А я на Иссык-Куле еще студентом практиковался. Я же географ по образованию, геофак МГУ закончил. Знаешь, Леш, места там необыкновенные! В горах все по-другому – и люди вроде как не такие, и обиход непохожий, – неодобрительно оглядел я затрапезную внутренность кафешной подсобки и в свою очередь вглоток осушил последнюю, теперь уже «стремянную» порцию алкоголя. – Вот потому раз в два-три года туда и мотаюсь, балую себя – отдохнуть, друзей повидать, себя показать. Кстати, начальству, ну, ты знаешь кому, при случае скажи поклон, что хорошо выгляжу, – хохотнул я. – Пусть за меня порадуются.

– С превеликим удовольствием, – заухмылялся Леха, слышавший о моей истории с увольнением.

– Слушай, Паш, – уже после всех посадочных формальностей, выходя из автобуса к трапу самолета вместе с пассажирами рейса, поинтересовался Полосин, – поведай служивому, каково тебе там, на твоей новой дорожке, на гражданке-то?

 Леха неопределенно помахал рукой в воздухе, пытаясь невербально углубить свою мысль.

– М-м… ты не поверишь, я теперь нормальный человек! С кем ты, Леха, в конторе каждый день общаешься? – не стал я интеллигентно рассусоливаться. – С человеческим отребьем, с отбросами! Дерьмо, твоими же словами, ежедневно перелопачиваешь! И на людей, само собой, смотришь с точки зрения золотаря! А людей-то нормальных, – с хмельным удовольствием я оглянулся на двух симпатичных попутчиц, – людей-то хороших вокруг сколько!

– О-о-о, заговорил-то как! – скосив глаза на моих попутчиц, хмыкнул Леха. – «Людей хороших», «людей хороших…» – задразнился он. – Когда у человека много хорошего, то сразу возникает вопрос: «Откуда?»

– Вот, вот, мент – он и есть мент! – засмеялся я.

– Па-а-думать только, какие мы теперь стараемся казаться наивными, бесхитростными, ну, прям, как та пятнадцатилетняя ученица-цыпочка, старательно делающая вид, что не понимает, зачем раздевает ее бессовестный сосед-старшеклассник! – тоже заулыбался Полосин, – Он, видите ли, «стал нормальным человеком!» – попытался глумливо собезьянничать мою интонацию Леха. – Нет, Паш, не верится мне что-то! Не бывает бывших оперативников! Оперативник, настоящий оперативник, прости за неоригинальность – это диагноз, это неизлечимо! Да, мне ли тебе об этом говорить! – в сердцах пристукнул он кулаком свою же ладонь, выплескивая эмоции, энергичным жестом усиливая хмельную пафосность слов. – Оперативник, Паша – это не профессия, это как половая ориентация! А ее не поменяешь! – понизив голос, продолжил он, заинтересовавшись стройными ножками стюардессы, вышагнувшей из самолета на верхнюю ступеньку трапа. – Ты там давай повнимательнее, а главное поаккуратней в загранице этой, – кивнул он в сторону ножек. – А нам, – деланно поскучнел Полосин, – нам здесь остается только мрачные будни и свинцовые мерзости.

– Не драматизируй, Леха! – оказавшись уже рядом «со стройными ножками» прокричал я. – Наши мрачные будни – это же светлое будущее наших отцов!