Читать книгу Никколо Макиавелли. Стяжать власть, не стяжать славу - - Страница 4

Никколо Макиавелли – представитель одного из тех поколений, которым выпадает жить во времена, когда настоящее жестоко и немилосердно, а в недавнем прошлом всем видится золотой век. Для самого Макиавелли эта черта, разделившая время на «до» и «после», была проведена в 1494 году. Ему тогда исполнилось двадцать пять лет, а Карл VIII, король Франции, перешел Альпы с огромной армией, решив предъявить права на свое наследие – Неаполитанское королевство. Вторжение монарха на Апеннинский полуостров не только изменило местный баланс сил на несколько веков, но и стало настоящей катастрофой в сознании итальянцев. Поэтому суть произведений Макиавелли раскроется перед нами только в том случае, если мы будем помнить, что они созданы на фоне глубочайшего потрясения культурных, политических и экзистенциальных основ бытия.

Ко времени, когда произошли эти события, Италия благоденствовала уже сорок лет. Мир воцарился еще в те далекие дни, когда под натиском османов пал Константинополь (1453). Европу тогда охватил страх, и уже в следующем году сильнейшие итальянские державы заключили в Лоди договор, к которому впоследствии присоединились швейцарцы. С тех пор конфликты с вовлечением государств происходили на полуострове лишь изредка, и почти всегда их воспламенял воинственный папа Сикст IV (1471–1484). Так что мирные соглашения оказались необычайно эффективны, если закрыть глаза на то, что они не отразились на внутренних делах Неаполитанского королевства, где даже в период их действия случилась гражданская война. Подобная безмятежность покажется поистине райской, если мы вспомним, что происходило в те годы в других частях Европы. Франция одолела Англию в Столетней войне (1453), но насладиться плодами победы не успела: страну тут же охватили внутренние распри, и правящий дом вступил в борьбу с влиятельными феодалами. В Англии на протяжении тридцати лет (1455–1485) грызлись между собой Ланкастеры и Йорки. Испания все еще была разделена на четыре отдельных королевства, и пусть даже брак Фердинанда Арагонского и Изабеллы Кастильской положил начало объединению большей части Пиренейского полуострова, стране еще предстояла изнурительная и кровавая гражданская война (1475–1479), а вскоре после ее завершения королевская чета повела военную кампанию против Гранады, последнего оплота мусульман в Европе; эта кампания длилась десять лет (1482–1492) и завершилась победой испанцев.

В Италии формально сохранялся средневековый строй. Центр и север, включая Тоскану, под названием Итальянского королевства входили в состав Священной Римской империи. В остальных областях Центральной Италии властвовала церковь, и Неаполитанское королевство, в полном соответствии с системой феодальных отношений, считалось обычным вассалом папы римского, точно так же как Сардинское королевство – вассалом императора. Единственным городом-государством, официально независимым от двух обладателей верховной власти – церкви и империи, была Венеция, которая в IX веке получила полную юрисдикцию над Венецианской лагуной по соглашению между императорами Священной Римской империи и Византии.

Впрочем, если оставить формальности в стороне, то в действительности все обстояло совсем иначе, и территория под Альпийской дугой была крайне раздроблена. Помимо пяти крупных держав – Венецианской республики, Миланского герцогства, Флорентийской республики, Папской области и Неаполитанского королевства – Лодийский мир зафиксировал еще сто пятнадцать мелких политических единиц. В этом полицентричном устройстве больше всего посчастливилось Венеции, которая с 1405 года постоянно увеличивала свои владения на материке – Терраферму, или «твердую землю», названную так ради отличия от средиземноморских форпостов, обеспечивавших Светлейшей республике прибыльную торговлю с Востоком. Милан, где правил род Висконти, неоднократно был близок к тому, чтобы объединить центральные и северные области в крупное государство под своим началом, однако все подобные попытки неизменно терпели крах, и с 1450 года, когда герцогом стал Франческо Сфорца, связанный с Висконти узами брака, их больше не предпринимали. Флорентийская республика серьезно уступала в военном отношении и Венеции, и Милану, зато обладала обширной торговой и финансовой сетью, раскинутой по всему континенту, и благодаря своему богатству могла при необходимости нанимать самых прославленных военачальников. Папская область тоже раскинулась широко, но, несмотря на размах, во многих этих землях ее влияние было лишь номинальным, а кроме того, ее силы подрывало непрестанное соперничество семей Орсини и Колонна – римских феодальных родов, забывавших о своей вражде лишь тогда, когда речь заходила об ограничении власти понтифика. И наконец, Неаполитанское королевство после многих перипетий, завершившихся опустошительной гражданской войной (1435–1442), перешло от французской Анжуйской династии к младшей ветви испанской Арагонской короны, после чего в нем произошли два восстания крупной знати (1459–1464; 1485–1486), которые еще сильнее его ослабили. В эту систему по мере сил встраивались второстепенные государства, например мелкие княжества Центральной Италии, правители которых становились во главе наемных отрядов и прекрасно зарабатывали в этой роли, оказывая услуги пяти главным политическим игрокам.

Рис. 1.1. Италия в 1494 году

Устранив внутренние конфликты, Лодийский мир защитил Италию и укрепил ее перед лицом внешних угроз. Но даже несмотря на то, что итальянцы теперь воевали реже, соперничество местных «центров силы» не прекратилось, и второй половине XV века предстояло оказаться эпохой драматичных заговоров. Сценой, на которой они разворачивались, в разные годы становились Рим (1453, 1467), Неаполь (1459, 1485), Милан (1476) и Флоренция (1478); казалось, что к этой болезни невосприимчива лишь венецианская аристократия. Одним словом, там, где прежде вели открытый бой, теперь сплетались козни – о, как легко вообразить коварную Италию эпохи Возрождения! Впрочем, нам лучше отказаться от бездумного следования шаблонам, поскольку в подобном исходе скорее стоит увидеть побочный эффект успешного сдерживания вооруженных конфликтов – и, следовательно, триумф дипломатии. Поэтому неудивительно, что некоторые флорентийские авторы (Бернардо Ручеллаи, Франческо Гвиччардини, Никколо Макиавелли), вспоминавшие о долгом периоде мира уже в начале XVI века, когда этот мир стал достоянием истории, создали термин «баланс сил». В последующие годы это выражение звучало все чаще, когда речь заходила о государственном строе всей Европы, а в дальнейшем ему предстояло стать одной из основ современных международных отношений.

Однако даже разобщенность не мешала жителям полуострова мыслить об Италии – и о себе самих, к ней сопричастных – на основе четырех критериев, которыми стали: расположение (земли к югу от Альп), язык («пленительный край, где раздается sì»[4], как писал Данте), этнос (потомки римлян) и культура (истинные наследники классической традиции). Более того, если в Средние века Италию, местопребывание Святого престола, прежде всего считали средоточием религиозной власти, имперскую Германию – олицетворением власти гражданской, а Францию с ее университетами – центром учености, то с XIV века одной из главных черт, отличавших Италию от всех других европейских стран – даже несмотря на существенные различия между ее областями, – все чаще признавалось возрождение древнегреческой и древнеримской культуры, проходившее при активном содействии гуманистов.

В годы, на которые пришлось детство Макиавелли, чувство «родной земли» сочеталось у жителей Апеннинского полуострова с ощущением превосходства над всеми остальными народами, которое они выражали вполне откровенно. Как впоследствии с сожалением отмечал голландский гуманист Эразм Роттердамский в диалоге «Юлий, не допущенный на небеса», итальянцы, «проникшись литературой язычников, переняли у последних страсть присваивать имя варваров всем, кто рожден за пределами Италии. И если вы услышите эту грубость из уст итальянца, знайте, что он оскорбил вас сильнее, чем если бы вы обозвали его отцеубийцей или святотатцем» (Iulius exclusus e coelis, 1514).

Однако такое отношение не было лишь следствием местечкового высокомерия. Первейшее основание для гордости было самым древним и очевидным: в Италии, в Риме, находился Святой престол, а папа римский не только направлял всех христиан в делах духовных, но и обладал непререкаемой властью арбитра в конфликтах между европейскими государствами. Именно папа Александр VI в своей булле (Inter caetera, 1493) провел демаркационную линию, установившую пределы испанских и португальских сфер влияния в мире, в том числе на американском континенте, недавно открытом Христофором Колумбом; Тордесильясский договор, заключенный в 1494 году, подтвердил и уточнил эти границы. Церковь господствовала не только в вечном, но и в бренном мире, и зримым знаком этой власти – причем одним из многих – были налоги, обильной рекой текущие со всей Европы в Рим.

Кроме того, Италия была одной из самых богатых и урбанизированных европейских стран. В городах проживало около четверти всего ее населения, особенно в центральных и северных областях, которые как минимум с XIII века вместе с Фландрией – территорией, на которой в наши дни располагаются Бельгия и Голландия, – определяли экономику континента. На этом повсеместном процветании благотворно сказался и сорокалетний мир, пришедшийся на XV столетие, поэтому в 1494 году французские захватчики, войдя в Италию, вполне могли узреть перед собой обетованную землю – и вожделенный трофей. Карл VIII, завоевав Неаполь, в восторге писал герцогу Бурбонскому: «Вы не поверите, какими прекрасными садами я владею в этом городе. Клянусь честью, здесь не хватает только Адама и Евы, чтобы превратить их в земной рай».

Кроме того, новые пути, по которым Италия пошла еще с конца XIII века, начав свое новое знакомство с античной цивилизацией, позволили стране обрести неоспоримое культурное превосходство. Причину усматривали в том, что гуманисты возродили давно забытые стихотворные формы и литературные жанры и переняли классические образцы в искусстве. Впрочем, это было далеко не все – они также поняли, как получить немалую практическую пользу, обратив себе во благо глубочайшие познания древних греков и римлян в медицине, ботанике, анатомии, географии и астрономии, а если говорить в более широком смысле – то и во всем многообразии теоретических и прикладных наук. Именно это явление, первоначально исключительно итальянское, современники стали называть новым «золотым веком»; в наше время оно не столь высокопарно именуется эпохой Возрождения.

И наконец, пусть даже с 1454 года на полуострове утихли войны и царило спокойствие, итальянцы все равно считали себя обладателями одной из самых мощных военных систем в Европе. Во-первых, полуостров славился своими полководцами-кондотьерами. А во-вторых, после Лодийского мира на континенте осталось лишь три государства, располагавших постоянными и значительными армиями: Франция (9 тысяч солдат), Венецианская республика (8 тысяч) и Миланское герцогство, чуть уступавшее последней; как видим, два из этих трех государств находились в Италии. В этом отношении интересен один любопытный факт, отраженный в депешах миланского посла: в тот роковой момент, когда вторжение Карла VIII стало уже неизбежным, при дворе Неаполитанского королевства беспокоились лишь о том, сможет ли французский государь привлечь на службу итальянских наемников – единственных, кого по-настоящему боялись.

Армиям Карла VIII не потребовалось много времени, чтобы уничтожить тот мнимо стабильный мир, в котором рос и взрослел Макиавелли. Разруха, пришедшая вместе с войной; непосильные налоги, введенные оккупантами; эпидемии, свирепствовавшие в Италии в первые десятилетия XVI века, – все это постепенно подрывало экономическое благосостояние региона. А неспособность противостоять захватчикам продемонстрировала бессилие наемных армий и породила представление об итальянцах как о трусах – французы даже стали поговаривать, что «итальяшки не умеют драться». В свете военных поражений даже бесспорные культурные достижения Италии можно было осудить как знак изнеженности и слабости. Некоторые предполагали, что именно так пала и Греция во II веке до н. э., когда самую развитую цивилизацию Средиземноморья без труда покорили римляне, не знавшие изысканных манер. Всеобщий кризис не затронул лишь понтифика. Его авторитет оставался незыблемым по крайней мере до 1517 года, когда Мартин Лютер, безвестный немецкий монах-августинец, повел свою войну против пороков «нового Вавилона» и тем самым положил начало расколу христианства на два противоборствующих лагеря, что на многие века вперед наложило отпечаток на всю историю Европы. И, видимо, любой, кому довелось – подобно Макиавелли – родиться во второй половине XV столетия, неизбежно пришел бы к мысли о том, что эти нескончаемые бедствия предвещают только одно: конец света.