Читать книгу Досчитать до семи - - Страница 4
Глава 4
ОглавлениеПляж за чёрной скалой (1986 г.)
– Даже если угроза нереальная, навязанная бредом, человек ощущает её как реальную, как угрозу своей жизни, – сказал психиатр, его низкий голос звучал спокойно. – И тогда, когда он это понял, у него не остаётся другого выбора, кроме как нанести контругрозу первым, чтобы оказаться в выигрышной позиции.
Мама сидела с прямой спиной, сжимая в руках уголок своей сумки. Её взгляд был устремлён на врача, но выражение лица казалось пустым. Папа, напротив, нервно теребил пальцами подлокотник кресла.
– Это невозможно, – наконец сказала мама, её голос звучал резко, почти отрывисто. – Адриан не сумасшедший. Он просто… просто немного нервный, как все подростки.
– Нервный, – эхом повторил врач, склонив голову на бок. – И вы считаете, что это нормальное подростковое поведение – угрожать людям ножом и лишать их жизни?
Папа вскочил, его лицо покраснело.
– Наш сын не болен! – воскликнул он, глядя на психиатра. – У него был стресс. Он слишком много учится, это всё давит на него. Но он умный мальчик! Мы его знаем!
Психиатр вздохнул и откинулся на спинку кресла. Его глаза задержались на маме.
– Я понимаю, что это трудно принять. Но я обязан сообщить вам, что у вашего сына начальная стадия шизофрении. Это серьёзное заболевание, которое не пройдёт само по себе. Если вы хотите помочь ему, вам нужно осознать, что это реальность.
– Нет, – сказала мама почти шёпотом. – Нет, вы ошибаетесь. Это просто… Это невозможно. У нас хорошие дети. Весёлые, умные…
– Никто в нашей семье никогда не страдал такими вещами, – поспешно добавил папа.
Врач подался вперёд, его взгляд стал острым, проницательным.
– А вы уверены? Никогда не замечали чего-то похожего у других членов семьи? Были ли странности в поведении, перепады настроения, замкнутость или навязчивые идеи у кого-то ещё?
Родители переглянулись. На мгновение в кабинете воцарилась абсолютная тишина, нарушаемая лишь слабым гудением вентилятора.
– Нет, – твёрдо ответила мама, её голос звучал с вызовом. – Наши дети здоровы.
Но папа отвёл взгляд, его плечи напряглись. Мама положила руку на его колено, пытаясь удержать его спокойным, но и её жест был дрожащим.
– Никто в семье не страдал, – медленно проговорила она.
После того случая Адриана забрали в психиатрическую лечебницу. Родители объяснили всем, что он уехал к своей тёте в Гватемалу, якобы на время сменить обстановку и помочь ей с домом. Но на самом деле он провёл в психиатрической больнице целый год, где каждый день начинался и заканчивался таблетками и сессиями с врачами.
Мама теперь каждый год ходила на кладбище, в то самое место, где покоится Исабель. Она никогда не брала с собой никого из детей, даже меня. На этих прогулках её сопровождала лишь тишина, и, стоя у безмолвного надгробия, она шептала молитвы и просила прощения, опускаясь на колени, будто это могло облегчить груз её души.
Когда Адриан вернулся домой из больницы, он выглядел другим. Сутулый, с потухшим взглядом, он подолгу молча сидел у окна. Иногда его взгляд задерживался на мне. Я чувствовала, как он смотрит, но понять, что крутилось у него в голове, было невозможно. Он ничего не говорил, ни маме, ни папе, ни Сантьяго, ни Хулио. Только изредка отрывисто бросал что-то Лауре, но их разговоры были холодными, словно они чужие. С того дня Адриан стал замкнутым, избегал шумных мест и людей. Его поездки в больницу продолжались – раз в год он пропадал на лечение, а после возвращался ещё более отстранённым. Теперь каждое утро он принимал те же белые таблетки, что и Хулио.
Лаура тем временем закончила старшую школу. Было видно, как папа гордился её достижениями и планировал поездку в Сан-Себастьян, чтобы она поступила в лучший университет экономики. Лаура же предпочитала уехать подальше от семьи, куда-нибудь в Мадрид или поступить в Брюссельский свободный университет по специальности "Политология". Она всегда смотрела на нас, особенно на братьев, с оттенком превосходства, но отец лишь поддакивал её словам, считая её блестящим шансом семьи.
Хулио вел себя странно. После того случая на футбольном поле, когда ему было 16, и он пролежал месяц в психиатрической больнице под таблетками, родители решили забыть об этом, похоронить всё в прошлом. Тогда врачи говорили о нервном срыве, но в выписке, словно клеймо, стояла пометка "Шизофрения". Никто в городке так и не узнал правды, потому что родители никогда не обсуждали это. Даже с друзьями. Они хранили молчание, как будто боялись, что этот случай затронет не только их репутацию, но и всю семью. Для них это было несчастным случаем, который не должен был повториться. Иногда Хулио был полон энтузиазма, что заражал своей энергией весь дом, но в другие дни его поведение становилось пугающим. Однажды мама вернулась из швейной мастерской и увидела всю мебель из дома вынесенной на улицу. Хулио стоял рядом с кучей стульев, кроватей и шкафов, бормоча себе под нос:
– Это дары Богу… Они спасут всех нас… Всех…
Мама сначала закричала на него, а потом просто молча заплакала, устав смотреть на эту бездну, что открылась в её старшем сыне.
Папа, в свою очередь, почти не бывал дома. Его Shevrolet всё чаще оставался под деревьями на дороге, потому что он даже не находил времени заехать во двор. Его отсутствие становилось нормой, и мы больше не знали, к чему это приводит: спасает ли он семьи от пожаров или просто прячется от своей.
Сантьяго тоже изменился. После того, как Адриана забрали в больницу, он стал тихим и задумчивым, а его прежние рассказы у шахматной доски прекратились. Мама, обессиленная, попросила отца Сантоса продолжать подвозить Сантьяго из школы, потому что сама не могла выкроить времени даже на самое важное. Никто больше не задавал вопросов, никто не искал правды.
К моим четырём годам я уже могла оставаться дома без чьего-либо постоянного присмотра, и мама всё чаще уходила на сбор урожая с первыми лучами солнца. Её день был выстроен как бесконечный бег: утром – сбор фруктовых деревьев, где солнце жарило немилосердно. Днём – мастерская, в которой машинки стрекотали без остановки, словно напоминая ей о вечной гонке, которую она пыталась выиграть. А вечером – возвращение домой, где её ждала не радость, а хаос. Дом погружался в беспорядок, как в болото. Пыль на мебели, крошки на полу, недомытые тарелки в раковине. Почти каждый вечер начинался с её крика.
– Бардак, – громыхала она, стуча ладонью по столу. – Всё время бардак! Как мы будем продавать вино, если виноград до сих пор не собран?
Эти слова она чаще всего обращала к Хулио и Лауре. Хулио молчал, сжимая кулаки, а Лаура смотрела на неё с холодным презрением, словно всё это было ниже её достоинства. Но и нам с Сантьяго и Адрианом тоже перепадало, хоть и реже. Даже если мы не делали ничего, просто сидели в углу, её усталость находила нас.
– А вы? Почему сидите? Нельзя хотя бы игрушки свои убрать? Сложно, да? – резко бросала она, не дожидаясь ответа.
Казалось, что та жизнь на работе стала её настоящей жизнью, а та, что дома – побочной. Обременением, которое напоминало ей о том, сколько всего нужно успеть, и что времени на это катастрофически не хватает. Её глаза всё чаще казались пустыми, а лицо – таким, будто с него стирали краски каждый день, оставляя лишь серый фон усталости и раздражения. Она безо всякого повода повторяла нам, что разваливается на части. Но разваливались мы. Тихо и незаметно, как осыпается засохший виноград с лозы, так и наши дни дома превращались в тягучую пустоту, заполненную криками и непониманием.
На работе отца нарастало напряжение. Это не было молчаливым игнорированием или тайным недоброжелательством – это было открытое эмоциональное насилие. Каждый день коллеги словно соревновались, кто сильнее подольёт масла в огонь.
– Скажи, Эрнандо, зачем тратить деньги на тюрьмы для насильников, если психи всё равно среди нас? – с издёвкой бросал один из них, нарочито громко, чтобы все вокруг услышали.
Другой, проходя мимо, шептал так, чтобы отец точно расслышал:
– Может, и ты кого-то "лечишь" по вечерам, а, Эрнандо?
Саботаж был их оружием. Они нарочно портили его оборудование, то и дело подкручивая гайки на пожарном шланге или отключая насос перед проверкой. В день квалификационной переподготовки они "забыли" предупредить его о смене времени, и он не смог вовремя явиться на экзамен. Каждый день для отца был как бой без оружия. Он возвращался домой сломленным, но молчал. Снимал свою выцветшую рабочую куртку, бросал её на стул и проходил на кухню, где мама, уставшая после своего рабочего дня, пыталась завести разговор.
– Нам надо повышать цену на вино, Эрнандо, – начинала она осторожно. – Этот урожай слишком тяжёлый, а расходы выросли.
– Посмотри сама, – сухо бросал он, не глядя в её сторону, словно каждое слово, произнесённое вслух, требовало от него слишком много сил.
– Я не могу всё решать одна!
– Тогда решай с кем-то другим, – бросал он, поднимаясь из-за стола, и уходил к себе в комнату.
В глазах его больше не было того тёплого огонька, который я помню с самого детства. Он казался пустым, словно сжёг внутри себя все эмоции, чтобы не чувствовать боли. Мы почти перестали слышать его смех. Даже мама, которая раньше могла пробить его броню одним лишь добрым словом, теперь отступала, словно понимала, что внутри него кипит буря, которую она не в силах остановить. Каждый вечер он садился у окна, смотрел на виноградники, которые мы с Сантьяго едва успевали собирать, и молчал. В его молчании было больше боли, чем в любых словах, которые он мог бы сказать.
Когда пришло время отправляться в Сан-Себастьян, папа и Лаура сели в старенький Shevrolet и выехали на рассвете. Весь путь отец молчал, вспоминая свою ночную поездку к Хулио. Он лишь изредка бросал на дочь взгляд в зеркало. Лаура сидела с задумчивым видом, вырисовывая что-то в блокноте. Ее волосы были аккуратно заплетены, а на плечах лежала теплая кофта, которую она забросила в сумку в последнюю минуту, вспомнив, что у моря может быть прохладно.
Когда они подъехали к кампусу, она с восторгом ахнула, представляя себя в стенах этого здания. Директор, пожилой мужчина с очками на кончике носа, встретил их в своем кабинете, уставленном книгами и папками. Папа принес стопку документов и разложил их на столе. Там были дипломы, грамоты и сертификаты, подтверждающие, что Лаура не просто талантлива, а действительно одна из лучших.
– Вот, – он вытащил первый листок и постучал по нему пальцем, – это конкурс «Элита молодежи» по экономике. Первое место. А это математика. Тоже первое место.
Его голос звучал с гордостью, но в нем сквозила и нотка упрямства, будто он хотел доказать что-то самому себе.
– И вот ещё, международное право, – добавил он, доставая последний диплом, покрытый золотыми гербами и печатями.
– Папа, это всего лишь школьные конкурсы, не надо раздувать из этого…
– Не говори так! Это твой труд, твой ум, и я горжусь тобой! Ты заслуживаешь признания, и люди должны знать, что в нашей семье есть такие таланты! – Перебил её отец.
– Мы предоставляем нашим студентам широкий спектр курсов, – начал директор, рассказывая об обучении, – Но, конечно, плата за обучение и дополнительные расходы составляют…
Он назвал сумму, которая заставила Лауру нахмуриться. Она повернулась к отцу.
– Мы не потянем, папа. Это слишком дорого.
Отец, оперевшись на подлокотник кресла, ответил с твердостью:
– Займем. Начнем больше производить вина, расширим продажу.
Лаура покачала головой.
– На проездной билет каждый день в обе стороны в течение года уйдёт 15 840 песет. Дорога в каждую сторону занимает два часа. А сейчас ты хотя бы подвозишь меня до остановки по пути на работу. На еду и перекусы – ещё 5 000 песет. В год мне нужно будет 208 400 песет. Спасибо, это слишком дорого, – в её голосе прозвучал холодный сарказм.
– Почему бы не пройтись по кампусу? – предложил директор, заметив её напряжение.
Лаура кивнула. Вместе с отцом и представителем университета они шли вдоль коридоров, где стены были украшены портретами знаменитых выпускников. Каждый из них, казалось, проживал свою жизнь под строгим взглядом наблюдающего общества. Лаура восхищалась всем, что видела: просторные лекционные залы, богатая библиотека, в которой можно было раствориться на долгие часы. В её голове уже мелькали образы будущего: независимость, собственные решения, её имя в списках лучших политологов страны.
– Лаура, для вас обучение будет бесплатным. Мы рады поддерживать талантливых студентов, особенно таких, как вы, – произнес директор, остановившись на лестнице, словно подчеркивая значимость своего заявления.
На секунду ей показалось, что мечта становится реальностью и когда они с отцом остались наедине, она, наконец, решилась высказать своё желание.
– Я так рада этой возможности – поступить на курс "Политологии". Это откроет мне двери в "Элиту страны".
Её глаза сияли от восторга, а в голосе звучал энтузиазм, который невозможно было не заметить.
– Нет! – твёрдо сказал отец, не оставляя места для возражений. – Не расстраивай нас с мамой. Поступишь на факультет экономики и точка. Хотя бы ты в нашей семье не приноси нам проблем, пожалуйста.
– Почему ты не можешь просто довериться мне? – её голос дрожал, но она пыталась говорить уверенно. – Детям нужно довериться в жизни дважды: первый раз, чтобы они выбрали то, что сами считают нужным. И второй: если они ошиблись, всегда нужно дать ещё шанс. Ведь после первого неудачного раза они сами прожили свою ошибку и такую же не повторят. А если повторят, то тогда они – идиоты и им нельзя доверить выбор самостоятельно. Но я не такая.
Она выдержала паузу, глядя на отца, но его лицо оставалось непроницаемым.
– Но почему ты не даёшь мне права выбрать самой? Почему ты решаешь за меня?
– Потому что я знаю, что будет лучше для тебя.
На обратной дороге в машине повисла гнетущая тишина. Лаура смотрела в окно, сжимая кулаки от бессилия. Её мечта рушилась, и в этот момент она поняла, что для отца её мнение не имеет значения. Ему важнее было не её счастье, а его собственная гордость за "идеальную дочь", которая будет идти по тому пути, который он считает правильным.
Отец с Лаурой вернулись домой поздно вечером. Как только они переступили порог, мать тут же повернулась к ним, вытирая мокрые от посуды руки полотенцем.
– Ну?
– Лауру взяли учиться бесплатно, – с видимой гордостью заявил отец, присаживаясь за кухонный стол.
– Бесплатно, говоришь? А ты подумал, что это всё равно расходы? Проживание там, еда, дорога… Мы не можем себе такого позволить. Ты это понимаешь?
– Это шанс для неё, Марсела, – попытался возразить отец, но его голос был уже тише.
– Шанс? А на что? – мама махнула рукой. – На долги? Мы и так еле справляемся!
Лаура, не дожидаясь продолжения, ушла в свою комнату. Сантьяго стоял у стола и смотрел ей вслед, пока та поднималась наверх своей кровати.
– Ну как там? – тихо спросил он, едва Лаура накинула на себя одеяло. Она не сразу ответила, затем устало присела на край кровати, глядя в пол.
– Взяли, – наконец произнесла она.
– Ты скоро уедешь? – его голос дрогнул, в нём было и беспокойство, и зависть.
– А тебе что, жаль?
– Конечно, жаль, – он пожал плечами и сел напротив неё. – Мне бы твою жизнь. Свободную. А не это… половину дня в школе, потом с отцом Сантосом, потом дома. И везде мама на меня кричит.
Она нахмурилась.
– А что ты делаешь с этим священником?
Сантьяго заметно напрягся, замялся, словно собирался что-то сказать, но передумал.
– Ничего, просто он подвозит меня, – коротко ответил он, отворачиваясь. Лаура долго смотрела на него, но больше ничего не спросила.
На кухне продолжалась тихая перепалка между родителями.
– Мы всё время толкаемся друг на друге, – раздражённо шептала мама. – Совсем места нет. Алисии уже четыре года. Надо что-то решать, куда её класть.
– Лаура скоро уедет учиться, – спокойно заметил отец. – Её место освободится. Переложим Алисию туда.
Я сидела на кухне, сжимая в руках потрёпанного плюшевого зайца. Его ухо было давно порвано, а глаз едва держался на нитке, но он оставался единственным, кто всегда был рядом. Я слушала голоса родителей, которые прорывались из кухни, слова, которыми они меня двигали, словно мебель. Моё место… Меня словно перекладывали, как ненужную вещь, как что-то лишнее в доме, где места и так не хватает. В горле встал ком. Глаза наполнились слезами, но я упрямо смотрела на свои колени, стараясь не хлюпнуть носом, чтобы не привлечь внимания. Мне ведь некуда было идти, кроме как в это "моё место", которое уже не было моим. Этот дом, этот мир, моя семья – я любила их, но в тот момент они казались мне такими чужими. Будто я была не частью их, а чем-то случайным, ненужным. Мне хотелось крикнуть, что я не просто вещь, которую можно переставлять, но вместо этого я молча прижала зайца к груди и уткнулась в его плюш, пытаясь спрятаться от этого разговорного ветра, срывавшего с меня тепло.
Хулио и Карла
Сантьяго и Алисия
Марсела, Эрнандо и Сантьяго
Серхио, Пабло и Марсела
Лаура и Адриан
Эрнандо
Ночь обволакивала улицу, как густой саван. Воздух был неподвижен, но внутри него чувствовалось напряжение, будто сама природа затаила дыхание перед бурей. Небо покрывалось тяжёлыми облаками, которые нависали над землёй, готовясь разразиться молниями и дождём. Карла стояла у калитки своего дома, с трудом сдерживая слёзы. Она сжимала в руках сумочку, её пальцы дрожали. Губы сжимались в узкую линию, дыхание становилось чаще, будто каждый вдох был для неё маленькой борьбой. Глаза поблёскивали от начинающихся слёз, которые она пыталась прогнать силой воли. Напротив стоял Хулио. Его фигура, освещённая редким светом фонаря, выглядела угрожающе, грудь тяжело вздымалась, а взгляд горел смесью обиды и ярости. Кулаки, плотно сжатые, белели от напряжения. Казалось, он сдерживает в себе вулкан, который вот-вот взорвётся. Его голос был хриплым, низким, словно звук рвущегося металла.
– Они снова это сказали, да? – проговорил он сквозь зубы, его взгляд впивался в её лицо, как острое лезвие. Каждое его слово звучало, как гул далёкого грома, предвещающего бурю. Карла не ответила сразу. Она отвела глаза, будто избегая встречаться с этим взглядом, который был слишком резким, слишком настойчивым.
– Хулио… – её голос сорвался, почти утонув в тишине. – Они просто хотят, чтобы я была счастлива…
– Счастлива? – его голос взвился, в нём звучала едкая насмешка. – Они думают, что я забираю у тебя счастье? Они снова называют меня демоном?
Его кулаки дрогнули, пальцы сжались сильнее, как будто он с трудом удерживал себя от того, чтобы ударить по чему-то или кому-то. В его взгляде вспыхнула боль, смешанная с гневом. Карла снова подняла глаза, полные отчаяния. Она сделала шаг назад, прижав руки к груди, словно защищаясь.
– Они просто волнуются за меня, – произнесла она тихо, но её голос дрожал. – Хулио, ты… Ты не понимаешь…
– Что я не понимаю? – шагнул он ближе. – Я хочу семью, Карла. Настоящую семью. Ты и я… Ты разве не хочешь того же?
Карла посмотрела на него со смесью боли и отчаяния.
– Хулио, ты не понимаешь, что значит семья. Тебя не научили любить…
Его лицо выразило смесь шока и ярости.
– Это тогда что? – он указал на неё, на себя, будто пытаясь ухватиться за воздух. – Это, чёрт возьми, что тогда, если не любовь?
– Я не думаю, что любовь должна приносить страдания. Если больно, то это не любовь, – она отвернулась, слёзы катились по её щекам. – Родители просто хотят, чтобы я жила нормальной жизнью, Хулио. Чтобы я была с кем-то, кто…
– Кто что?! – рявкнул он, резко шагнув вперёд. Его голос эхом отразился от стен домов. – Кто, по их мнению, достоин тебя? Кто будет любить тебя так, как люблю я?
– Да чего ты от меня хочешь? – со слезами на глазах прошептала она, её голос сорвался в крик, полный бессилия.
– Быть с тобой!
– Тебя не научили любить, Хулио. Ты просто одержим идеей идеальной семьи. Это не любовь, это… это что-то другое.
Тишина была оглушающей, будто весь мир замер, ожидая, чем закончится этот разговор. Хулио прищурился, его дыхание стало резким и прерывистым.
– Ты ошибаешься, – сказал он холодно. – Ты ни с кем не будешь. Только со мной.
Карла сделала шаг назад, страх проступил в её глазах, как рваная нитка в тонкой ткани.
– Хулио, ты пугаешь меня…
Но он не слушал. Его лицо стало твёрдым, а в глазах появился огонь. Гроза, до этого лишь обещанная небом, наконец, разразилась. Вспыхнула молния, и её свет осветил их фигуры на мгновение, прежде чем всё снова погрузилось в темноту. Хулио вдруг издал дикий, оглушительный крик – животный, полный боли и ярости. Карла не успела даже отреагировать, как он резко схватил её за плечи. И в следующий момент он резко развернулся и бросился бежать.
Хулио и Карла
Сантьяго и Алисия
Марсела, Эрнандо и Сантьяго
Серхио, Пабло и Марсела
Лаура и Адриан
Эрнандо
Сантьяго вернулся домой после школы, его лицо было тёмным, и глаза горели злобой, как у животного, пойманного в ловушку. Я сидела на кухне, одна, в тишине, когда услышала его шаги. Страх стал скользить по коже, когда он вошёл, и я почувствовала, как сердце сжалось.
– Почему ты тут сидишь? Что тебе нужно, а? – Он остановился, глядя на меня.
– Сантьяго, пожалуйста… – всхлипывала я, – мне страшно одной дома. Пожалуйста, не оставляй меня.
Я всхлипывала, словно не могла остановиться. Его глаза встретились с моими, и я увидела в них страшную тиранию. Его голос, холодный и резкий, прорезал тишину.
– Хватит, Алисия! Если ты не прекратишь, я…
– Все… все хотят от меня избавиться, Сантьяго. Я мешаю всем, и они хотят, чтобы меня не было. Я только делаю их жизнь хуже…
Его лицо стало жестким, и он шагнул вперед, сжимая кулаки.
– Ты прекратишь этот бред, понялa? Если ты сейчас не успокоишься, я… – его голос дрогнул от ярости. – Я вышвырну тебя из дома, понялa?
Я замерла, сердце застыло, а слёзы текли всё быстрее, разливаясь по щекам, пока я не сжалась от страха. Я боялась, что он правда сделает это. Я не могла остановиться, даже когда он схватил меня за руку, его хватка была жестока, а в глазах загорался огонь, который обещал уничтожение.
Сантьяго схватил меня за руку, и я вскрикнула от боли.
– Иди сюда! – его слова были ледяными. Он потянул меня к двери, и я, одетая лишь в легкую пижаму, почувствовала, как холод предстоящей ночи пронзает насквозь, когда он тащил меня на улицу.
Сантьяго, мой любимый братик, который сидел со мной за шахматной доской, где мы тихо смеялись, когда он выигрывал у меня. Я вспоминала, как его глаза светились, когда он придумывал стратегию, как он хлопал по столу и злился, когда я вскакивала с места, не закончив партию, и он гонялся за мной по дому. Он был моим другом, моим защитником, моим оплотом в мире. Теперь, когда я смотрела на него, я не могла понять, когда и как он стал таким – сжатым, мрачным, агрессивным. Он был всё тем же Сантьяго, с тем же взглядом, полным ожесточенной решимости, только теперь вместо дружбы между нами была пропасть, которую я не могла преодолеть. Мой братик, который был моей безопасной гаванью, теперь стал источником страха.
Он держал меня крепко, как будто я была игрушкой, которую он мог просто взять и унести, куда пожелает. Его ладонь сжимала мой рот так сильно, что я чувствовала привкус соли на губах от собственных слёз. Я не могла дышать нормально, всё внутри меня кричало от ужаса. Сантьяго быстрыми шагами нёс меня куда-то, где я никогда не бывала. Мои слёзы заливали лицо, и я едва различала путь, по которому мы шли. А он словно знал его наизусть, будто давно готовился к этому моменту.
За нашим домом, который и сам стоял на отшибе, был пустырь – унылый, заросший редкой сухой травой. Туда не ходил никто, даже взрослые избегали этой мёртвой земли. Мы пересекли его и за глухими деревьями, что поросли так густо, я увидела чёрную скалу – её остроконечная вершина будто разрывала небо на клочки. Густая чаща скрывала от глаз всё, кроме тени, но Сантьяго уверенно шагал вперёд. Мне казалось, что мы уже очень далеко от дома, но Сантьяго не останавливался. Он дышал тяжело, как зверь, готовящийся к прыжку. Мы прошли мимо скалы, и передо мной открылось море. Оно было не таким, как я представляла его в своих мечтах. Не солнечным, тёплым и приветливым. Нет. Это море было суровым, яростным. Оно набрасывалось на скалы, разрывая их волнами, которые с громким рёвом разбивались на тысячу ледяных капель. Побережье казалось безжизненным, забытым даже природой. Ветер свистел в ушах, остро, как нож.
Это было моё первое знакомство с морем. Всё детство я только слышала о нём, мечтала увидеть, но родители всегда были слишком заняты, чтобы отвезти меня. Теперь я увидела его – холодным, бездушным и пугающим. Страх сковывал меня всё сильнее.
– Санти, мне страшно! Я хочу домой! – мои слова вырывались только тогда, когда я на миг освобождалась от его тяжёлой ладони.
Но он не отвечал. Даже не смотрел на меня. Его лицо, искажённое напряжением и злостью, казалось чужим. Он шёл вперёд, словно гнался за призраком, который видел только он один. И я уже не была уверена, что для него этот путь имел конец. Ветер с моря казался ледяным, пробирая до костей, а песок под ногами был холодным и влажным. Там росло несколько скрюченных деревьев, чьи тонкие ветви шевелились в такт шуму волн, словно оживая. Сантьяго поставил меня на землю и вытащил из-под дерева грубую верёвку.
– Санти, пожалуйста, перестань! Не делай этого! – рыдала я, моя пижама прилипла к мокрому телу, а голос дрожал от холода и страха.
Он не слушал. Его руки двигались уверенно, даже методично, обматывая верёвку вокруг моего тонкого запястья, потом вокруг дерева.
– Ты не ценишь то, что имеешь, Алисия, – пробормотал он, и его голос звучал странно, почти незнакомо. – Всегда плачешь, кричишь, жалуешься… Вот я и лишу тебя всего. Может, тогда ты поймёшь, как хорошо было.
– Санти! Пожалуйста, мне страшно! – я рвалась изо всех сил, но верёвка впивалась в кожу, и слёзы струились по щекам.
Он пригнулся, чтобы взглянуть мне в глаза. Его лицо было пугающе спокойным, но в глазах бушевало что-то тёмное, почти первобытное.
– Я часто бываю здесь, знаешь ли. Но будет обидно, если я так никому и не покажу это место. Здесь хорошо. Тихо. Когда перестанешь кричать, тогда, может быть, поймёшь.
И с этими словами он развернулся и пошёл прочь, оставив меня одну. Я осталась привязанной к дереву, едва дыша от рыданий, вглядываясь в тени, которые ползли по пляжу, и слушая зловещий рёв волн.
Хулио и Карла
Сантьяго и Алисия
Марсела, Эрнандо и Сантьяго
Серхио, Пабло и Марсела
Лаура и Адриан
Эрнандо
Тем временем домой мама и папа вернулись раньше обычного. Они сразу почувствовали что-то неладное, когда не нашли меня дома. Сантьяго сидел на кухне, уткнувшись в стол.
