Читать книгу Лессе Пассе. Или Записки иммигранта - - Страница 12

Text_04 – копия(.docx)

Друзья мои! Отписывались ли вы когда-нибудь от такого количества друзей своих, от какого отписались тогда? Быстро, зло и, скорее всего, не безответно.

Вопрос этот, конечно же, риторический. Потому что у каждого на него будет свой ответ. Мой ответ – нет.

Я вообще раньше, то есть до этого, ни от кого не отписывался… Нет, нет. Вру! Было, конечно же, пару раз. Как же без этого! Но вот чтобы так – пачками, целыми штабелями… Многие аккаунты, в том числе и мой, выглядели тогда как дымящиеся руины после коврового бомбометания, не к ночи будет помянуто, – опустошенными и наполовину выжженными напалмом праведного и немного, что там скрывать, театрального гнева.

То, что раньше как-то прощалось, ну или не казалось таким уж существенным, не обязательно говорилось вслух, – теперь, в этот только-только начинавшийся период черно-белых отношений, становилось непреодолимой преградой нерукопожатности.

Все мы, конечно же я имею в виду тех, кто стоял ближе – «локоть к локтю, кирпич к стене», выросли в одной стране, читали одни и те же книги, смотрели одни фильмы, использовали одни и те же мемы, но вот почему-то в конечном итоге оказались настолько непонятны друг другу, что вот теперь, вдруг, очутились по разные стороны баррикад.

Что же это было тогда? И почему это кончилось сейчас? Что, вообще, это было? Ленивое всепрощение, какая-то особая толерантность к невежеству, к простой человеческой глупости, по-христиански глубокомысленное прощение подлости, да мало ли каких еще душевных уродств? И разве это было неправильно? Ведь это позволяло жить всем вместе, иногда заглядывая друг другу в глаза, и, даже не находя там ровным счетом ничего, считать эту звенящую пустотой паузу осмысленной.

И вот теперь, когда кажется, что наступило прозрение, что конечно же вряд ли, я азартно вычеркиваю из себя часть своего детства, юности, часть жизни, о которой потом возможно не найду с кем переговорить. Как знать, особенность ли это человеческой психики, не замечать, прощать, становиться конформистом (ибо только конформизм по-настоящему прибавляет вам друзей) Х ХХ ХХХХ. ХХХХ ХХХХХХ, ХХХХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХХ ХХХ ХХХХХХ Х ХХХХХХ ХХХХХХХХ ХХХХ, Х ХХ ХХХХ…

Нет-нет, здесь не будет никаких историй, за которые с радостью можно было бы зацепиться, чтобы схлестнуться в сине-красно-белом и желто-голубом пламени… Никой претензии на «умную аналитику», никаких зоологически-антропоморфных терок, в которых призрак одичания неизменно становится все ближе… Нет, здесь не будет упоминания никакого конкретного горя, хотя бы просто из уважения к нему.

Еще раз: никаких кровавых историй здесь не будет! Не стоит здесь искать жертв и не стоит искать палачей!

Так что же тогда остается? Остается зайти, ХХ ХХХХХ ХХХХХХХХХ ХХХХ в FB, в свой аккаунт, и начать нажимать на кнопочки…

– Привет, Андрюха, я так рад, что ты….

Здесь лучше включить подзвучку кнопок на ноуте, или на чем вы там заходите в FB, чтобы хоть как-то прочувствовать глубину и необратимость момента.

– Я так думаю, что ты начитался этих…

Delete…

– Мне очень жаль, что я не смогла…

Delete…

– Как ты можешь жить в стране, которая…

Delete… Delete…

– ХХ ХХХХХ, ХХХ ХХХХХХ ХХХХ ХХХХХ…

Delete…

Еnter…

Пустота…

…

Ну а теперь… Не умирать же теперь из-за всего этого!

Теперь я пойду в Эрмитаж.

– Тебе плохо?

– Нет, мне хорошо. Я только что отправил в бан пару сотен друзей.

Мы сидим с Юлькой на скамейке во дворе Эрмитажа, вытянув ноги и подставив свои лица ласковому августовскому солнцу.

– У меня все скромнее…

– Это потому, что ты сначала думаешь, с кем дружить, а вот мне нравится, когда меня любят много, и я не такой привередливый.

Юлька улыбается.

– А ты знаешь, что когда-то в этом дворе… Вообще-то он раньше был закрыт… Так вот, в этом дворе раньше выбивали войлочные тапочки для всего Эрмитажа. Сотни… тысячи тапочек, тетки такие, все в синих халатах, и клубы поднимающейся к небу пыли…

Я развожу руки в стороны, чтобы лучше показать масштаб происходившего здесь когда-то.

– А зачем были эти тапочки?

– Чтобы не портить паркет.

– А сейчас что, уже можно?

– Получается, что можно.

– И вообще, откуда ты знаешь, что их именно тут выбивали? Ты что, видел?

– Неа… Но вот вкус пыли чувствую здесь почему-то до сих пор.

– Ну, тогда пойдем, стряхнем с тебя эту пыль.

Мы проходим через турникет, постояв в небольшой очереди с опять нахлынувшими в постковидном ажиотаже китайцами, на секунду забегаем – только посмотреть – в кафе и вот уже сворачиваем в Египет.

Через Египет. Это чтобы не подниматься по коврам Иорданской – как-то уж слишком пафосно для сегодняшнего дня. Заодно минуем отчаянно селфящихся на фоне позолоты регионалов и китайцев.

Вообще, Эрмитаж – это мирная территория. И как бы там ни было, он всегда будет тем местом, где можно прийти в себя и наплевать на то, кто ты есть на самом деле или же, наоборот, кем ты не являешься. Ни ему, ни тебе это уже не важно. Он слишком старый, ты слишком трезвый… И потому ты пробегаешь по всем греческим залам, чтобы взлететь на второй этаж по Советской лестнице (к нашему совковому и посконному это название не имеет ровным счетом никакого отношения), и вот… Вот наконец ты попадаешь в Лоджии Рафаэля, твое любимое место.

Прильнув к окну, я наблюдаю за застывшей для поцелуя на набережной Зимней Канавки парочкой.

– Юль, а тебе нравятся Лоджии Рафаэля?

– Иди к черту! – зыркает на меня Юлька, которая не любит дурацких вопросов.

Зачем-то я вспоминаю Бориса Вениаминовича. Потому что… Если сейчас посмотреть вниз, на откос окна, возле которого мы стоим, то можно разглядеть фрагмент фрески – вполне себе симпатичного котика. Это котик дяди Бори. Дядя Боря – реставратор, с которым я одно время дружил, замечательный рассказчик и отчаянный врун. И вот именно поэтому очень даже может быть, что и котик, и история про него были выдуманы самим дядей Борей от начала и до конца.

Это, как он утверждал, была его память о себе, которую он оставил на стенах Лоджии Рафаэля. И… если призадуматься – не так уж это было и мало. Вот у меня, например, ничего подобного не было и в помине.