Читать книгу Экзистенциальные пределы разума - - Страница 8

Ментальные модели представляют собой внутренние когнитивные структуры, с помощью которых мы осмысливаем и предсказываем мир. Эти модели помогают нам ориентироваться в жизни, создавая более или менее точные представления о реальности. Однако, как и любой другой инструмент, они ограничены. Ментальные модели, подобно фильтрам разума, через которые мы воспринимаем мир, неизбежно оказываются упрощениями, основанными на опыте и ожиданиях, что позволяет нам более эффективно взаимодействовать с окружающей средой. Однако, как и любой инструмент, эти модели не могут всегда точно отображать действительность, ведь мир не всегда укладывается в рамки, которые мы для него создаём.

В философии Платона эти идеи нашли свое продолжение. В знаменитой метафоре «Пещеры» Платон изображает людей, которые, сидя в темной пещере, видят лишь тени, отбрасываемые объектами, стоящими перед огнём. Эти тени – искажённое восприятие реальности, которое воспринимается как истинное, потому что жители пещеры никогда не видели света. Лишь тот, кто выбирается из пещеры, может увидеть истинную реальность, скрытую за тенями. Этот образ Платона символизирует ограниченность нашего восприятия, которое отражает лишь фрагмент полной картины мира.

Позже Эммануил Кант утверждал, что мы воспринимаем мир не так, каков он есть «в себе» (Ding an sich), а через априорные формы разума, помогает нам понять природу этих ограничений. Кант считал, что наши знания о реальности всегда будут ограничены категориями разума, такими как пространство, время и причинность, которые накладываются на наш опыт и не существуют в мире «в себе». Это означает, что человеческое восприятие всегда будет ограничено этими априорными формами, и мы можем понимать и предсказывать лишь те аспекты мира, которые соответствуют этим рамкам

Идея о том, что наше восприятие мира всегда ограничено, была развита в более позднее время в работах Томаса Байеса, о котором мы уже говорили ранее. В частности, Байес использовал пример с восходом и заходом солнца, чтобы объяснить, как наши модели мира могут быть обновлены на основе наблюдений. Например, человек, впервые выйдя из пещеры, наблюдает восход солнца и задается вопросом: происходит ли это каждый день? С каждым новым наблюдением он обновляет своё убеждение, используя байесовские рассуждения. С каждым новым восходом солнца он укрепляет свою гипотезу о том, что солнце действительно восходит каждый день. Однако если однажды это предсказание окажется неверным, и солнце не взойдёт или не сядет в привычном месте, то необходимо скорректировать свою модель мира, основываясь на новых данных.

Таким образом, в байесовском подходе мы видим процесс постоянного обновления наших ментальных моделей на основе новых наблюдений, что также напоминает платоновскую идею поиска истинной реальности за пределами искажённого восприятия. Байес подчеркивает, что восприятие и предсказание мира – это динамичные процессы, которые всегда подлежат корректировке, и что реальность, которую мы пытаемся постигнуть, всегда может быть глубже, чем наша текущая модель восприятия позволяет.

Эти идеи были развиты и дополнены Нэйтаном Сильвером3, где он исследовал принципы прогнозирования в условиях неопределенности. Сильвер утверждает, что успешное прогнозирование зависит от способности различать «сигнал» (важную информацию) от «шума» (случайных или незначительных данных), что напрямую связано с байесовским обновлением моделей. Однако Сильвер идет дальше, подчеркивая, что не все модели можно исправить простым обновлением с учетом новых данных. В мире, полном неопределенности и случайности, многие прогнозы оказываются ошибочными, даже если они следуют правильной методологии.

Сильвер акцентирует внимание на том, как люди часто переоценивают свою способность интерпретировать данные, полагаясь на предсказания, которые кажутся правдоподобными, но на самом деле могут быть результатом ошибок восприятия и предвзятости. Он объясняет, что важно не только учитывать новые данные, но и правильно понимать контекст, в котором они появляются. В этом смысле, как и в байесовской модели, корректировка ментальных моделей – это процесс, требующий не только наблюдений, но и осознания ограничений, с которыми мы сталкиваемся при интерпретации мира. Сильвер также подчеркивает, что важность «шума» в данных часто игнорируется, и без умения отделять его от «сигнала» мы не сможем создать адекватные модели предсказания, даже если будем работать с самыми современными методами анализа данных.

Таким образом, как и Байес, Сильвера подчеркивается важность постоянного пересмотра наших предположений и коррекции моделей мира. Однако в отличие от классической байесовской теории, Сильвер указывает на сложность предсказаний в условиях реального мира, где сигнал часто трудно отделить от шума, и наша способность делать точные прогнозы остается ограниченной.

Но несмотря на то, что наши ментальные модели могут быть обновлены на основе наблюдений даже с учетом всей сложности предсказаний, процесс адаптации к новым данным не является бесконечным. Когда мир становится слишком сложным, или когда наши ожидания сталкиваются с принципиально новыми и непрогнозируемыми явлениями, наши модели сталкиваются с ограничениями, которые нельзя преодолеть с помощью обычных методов корректировки. Это открывает перед разумом непреодолимый разрыв – момент, когда мы оказываемся не в состоянии адаптировать свои предсказания к реальности.

В таких ситуациях, когда даже самые гибкие модели оказываются бессильными, разум переживает чувство кризиса, вызванное невозможностью предсказать или осмыслить происходящее. Это столкновение с неопределенностью вызывает экзистенциальное напряжение, которое ставит под сомнение саму способность разума осмысливать мир. И, несмотря на все усилия по обновлению и пересмотру моделей, становится очевидным, что человеческое познание неизбежно сталкивается с границами, которые не могут быть преодолены с помощью привычных механизмов прогнозирования.

Экзистенциальный предел прогнозирования – это предел, где человеческий мозг сталкивается с принципиально непрогнозируемыми явлениями, которые невозможно интегрировать в предсказательные модели из-за отсутствия данных, опыта или возможности корректировки ошибок предсказаний. Когда мозг достигает границ своих когнитивных возможностей, это приводит к неразрешимому когнитивному конфликту и порождает глубокие экзистенциальные переживания.

Экзистенциальный предел прогнозирования стал отправной точкой для формирования множества философских течений, таких как пессимизм, экзистенциализм и нигилизм. Эти философии возникли в результате столкновения с пределами человеческого понимания, когда традиционные модели восприятия мира оказываются недостаточными для объяснения глубоких экзистенциальных вопросов и неопределенности. Ошибки, возникающие из-за экзистенциального предела, порой начинают раскручиваться по спирали, превращаясь в отчаянный пессимизм, глубокий экзистенциализм или нигилизм.

Пессимизм, как философская позиция, утверждающая преобладание отрицательных сторон жизни, напрямую связан с невозможностью справиться с неопределенностью и предсказать будущее в условиях глубокого кризиса. Когда человек сталкивается с явлениями, которые невозможно интегрировать в привычные модели, его разум может начать искать объяснение через крайности. Пессимистический взгляд на мир часто основывается на принятии неуверенности и разрушительных ожиданий как неизбежной части существования.

Примером пессимизма является философия немецкого мыслителя Петера Майлендера, который выдвигал идею о том, что существование по своей природе содержит элемент страдания и бессмысленности. Мышление Майлендера о бесконечном страдании и бессмысленности жизни стало ярким примером того, как экзистенциальный предел может быть интерпретирован как неизбежная трагедия человеческого существования. Он рассматривал жизнь как нечто, лишенное окончательной цели, что является прямым следствием переживания экзистенциальной неопределенности, которая порождает глубочайшую пессимистическую настройку.

Философ Ульрих Хорстманн (псевдоним Клаус Штайнталь) также представляет собой радикальный пример пессимизма, где его философия перерастает в крайности. Хорстманн известен своей экстремистской позицией, согласно которой добровольное вымирание человечества должно быть достигнуто через преднамеренное глобальное термоядерное уничтожение. Он рассматривает существование как нечто настолько абсурдное и страдательное, что, по его мнению, единственный выход из этого заключается в полном уничтожении человечества. Его взгляды стали примером крайнего пессимизма, где философия страдания и бессмысленности жизни ведет к мизантропии и радикальным, шокирующим решениям.

Экзистенциализм, в свою очередь, появился как ответ на осознание этих пределов и борьбы с тем, что человек не может найти абсолютного смысла в жизни, а его предсказания и ответы на экзистенциальные вопросы оказываются поверхностными или ошибочными. Экзистенциалисты, такие как Жан-Поль Сартр и Мартин Хайдеггер, ставили перед собой задачу осознания свободы, ответственности и конечности, однако в их работах часто звучит тревога и нереализуемость полного понимания существования.

Однако экзистенциализм может начинаться с неверных представлений о человеческой природе, что приводит к крайностям в интерпретациях свободы и поиска смысла. Если мы представим, что этот процесс начинается с внутреннего кризиса, то философские системы, такие как теории Хайдеггера, становятся результатом невозможности найти окончательный смысл в мире, где предсказания нашего будущего подвергаются сомнению.

Нигилизм, возможно, является самой крайней формой реакции на экзистенциальный предел прогнозирования. Нигилисты утверждают, что жизнь не имеет ни смысла, ни ценности. Они исходят из убеждения, что все моральные, социальные и метафизические устои бессмысленны. Идея о том, что все усилия человека по созданию смысла обречены на провал, проистекает из глубокой экзистенциальной пустоты, которая возникает, когда человек сталкивается с пределами своего понимания.

Философ Фридрих Ницше является ярким примером нигилизма, в котором он описывает мир как хаос, лишенный смысла и порядка. Для Ницше мир представляет собой арену борьбы и страдания, а человеческие стремления обречены на провал, если они ищут смысл в мире, который его не дает. Ницше утверждает, что традиционные моральные и религиозные устои не способны предоставить истинный смысл жизни, и человек должен найти свой путь через внутреннее преодоление этого вакуума. В его работах ощущается как раз это столкновение с экзистенциальными пределами: невозможно построить когнитивную модель мира, которая бы сняла все противоречия и позволила человеку избежать этого мрака.

Нигилизм, развиваясь на основе глубокого кризиса веры в способность прогнозирования, по сути является крайней стадией «раскачивания» ошибки. Когда человек не может найти решения в условиях неопределенности, он приходит к мысли, что вообще ничего не существует вне субъективного восприятия, и, следовательно, не имеет значения, что происходит в мире. Это перерастает в полное отрицание всех ценностей и целей.

Пессимизм, экзистенциализм и нигилизм представляют собой не просто философские учения, но и процесс прогнозирования, возникающий из ошибочных прогнозов и преувеличенных ожиданий. Начав с попытки объяснить неопределенность и кризис, эти течения начинают двигаться по спирали, преувеличивая значение проблемы и доходя до крайностей. В результате то, что изначально начиналось как поиск смысла и попытка преодолеть экзистенциальные пределы, превращается в крайние формы отчаяния и философского нигилизма. Более подробно мы рассмотрим это Главе 3.

Эти философии, в какой-то мере, становятся логичным следствием того, как ошибки прогнозирования и перегибы в восприятии неопределенности могут привести к радикальному пересмотру человеческой природы и ее места в мире. Они не всегда предлагают решения, но они поднимают важнейшие вопросы о нашей способности осмысленно строить жизнь в условиях неопределенности, с которой мы сталкиваемся.

Примером более честного подхода в рамках экзистенциализма является философ Альбер Камю. Камю подчеркивает момент, когда Сизиф, абсурдный герой его произведения, осознает бессмысленность своего существования и обреченность на бесконечную борьбу. Однако Камю не предлагает отрицания реальности, а скорее принятие её. Для Сизифа, несмотря на осознание абсурда, его жизнь не теряет ценности. Сизиф становится счастливым, потому что он осознает свою судьбу и принимает её, не покоряясь ей, а презирая её. Это принятие не является пассивным, но активным актом, в котором он обретает внутреннюю свободу и гармонию, продолжая свой труд, несмотря на бессмысленность. Камю утверждает, что, хотя борьба Сизифа абсурдна, в этом абсурде можно найти смысл и счастье, если отказаться от попыток найти окончательные ответы и принять реальность такой, какая она есть.