Читать книгу Дочь хозяина Руси - - Страница 4

– Не так давно Мосальский приезжал с грамотой от короля Казимира, а сейчас вот какая добрая весть пришла из Польши: «Двадцать третьего мая преставился Великий князь литовский и король польский Казимир. Королём в Польше стал сын его Ян-Альбрехт. Великим же князем в Литве – его другой сын, Александр». Что несут сии вести? Худо, иль добро? Плохо об усопшем не говорят, но не видела Русь добра от Казимира, – размышлял Иван Васильевич.

Стук в дверь прервал мысль. Вошёл боярин, принёс вести из тайной канцелярии.

– Государь, от доброходов стало всё ведомо о князе Лукомском. У Лукомского при обыске зелье нашли, в кафтан зашито было. Сознался он при пытках, что это зелье получил он из рук короля Казимира, дабы опоить тебя и сына твоего Ивана Молодого, ежели убить будет нельзя.

– Другим Казимир смерть готовил, ан смерть самого взяла. Бог злодея покарал! – отозвался государь, гневно сверкнув глазами и бледнея. – Судить и казнить всех виновных, ежели суд вину признает! – добавил он, сдвинув брови. – Я уж стар, а Ванюшку поберечь надобно.

– Все нити дел сих недобрых к семье твоей тянуться, к жене твоей Софье Фоминичне и сынку Василию, – слегка помедлив с ответом, произнёс боярин.

Гневом блеснули глаза Ивана Васильевича.

– А со своей семьёй, я сам расправу учиню. Иди, боярин, исполняй мои поручения! Сказал он устало, опускаясь на скамью.

Дикий скандал учинил Иван Васильевич в тереме жены своей, топая в ярости ногами и бросая чаши серебряные об пол. Трепещущая от страха Софья Фоминична и сын Василий, оправдываясь, отметали все наветы. Но зерно подозрения было брошено в его душу. Иван Васильевич отныне не доверял им, посадив их под домашний арест.

Но время шло, а сердце человеческое отходчиво. Память постепенно начала стирать остроту разочарования и гнева.

– Сам бог велел прощать, – успокаивал он себя, смягчая свои действия со своей венценосной семьёй.

Дверь в его покои резко с грохотом отворилась, что заставило Ивана Васильевича вздрогнуть и оглянуться. На пороге стояла запыхавшаяся, взволнованная Алёна. Пятнадцатилетний подросток-девочка выглядела испуганной. Пряди её русых волос выбились из заплетённой косы, тёмно-серые глаза метались, словно пытаясь зацепиться за что-то, капельки пота, выступив, стекали по лицу.

– Тату! Наш Иванушка помирает. Идём быстрее, он кличет тебя.

Первый раз за всю свою жизнь Иван Васильевич испытал страх, который сковал его тело, отнял речь и пригвоздил к скамье. Словно ушат холодной воды неожиданно вылили на него, дыхание стеснило. Наконец, произведя глубокий вздох, слегка придя в себя, вскочил на ноги.

– Ох, ты, господи! Как напужала ты меня! Олёна, что случилось?

– Иванушка наш помирает, едем быстрей, он кличет тебя, плохо ему стало.

Я к Митеньке пришла, в прятки играли, а из опочивальни Елена Стефановна выскочила и кричит: «Беги за батюшкой, Иван помирает, отца видеть хочет!». Потом её на руки подхватили, а то бы на пол пала.

Когда Иван Васильевич с Алёной подбежали к постели Ивана, он уже был бездыханен. В его изголовье сидел заплаканный Митенька, кулачками глаза протирая, а на теле Ивана билась в рыданиях, крича и причитая, Елена Стефановна.

– Не уберёг сынка своего старшего – опору и надежду свою, с ним связывал государевы дела свои, – сокрушался убитый горем Иван Васильевич.

Разные слухи гуляли по Москве о причинах кончины Ивана Молодого. Одни баяли, что отравил его врач-итальянец, присланный папой римским, по его наущению отравлен был. Другие баяли, что помер от болезни ног от гангрены, а третьи и того хуже, что родной отец в припадке гнева умертвил родное дитя своё.

Ведь все ведали, крут государь, грозен. Хотя и кликали его в народе, да и иноземцы разные – «Великий», за дела его по объединению и укреплению Руси православной, за окончательное освобождение от ига татарского.

Через две недели после прибытия из Рима лекаря и его двухнедельного врачевания помер наследник престола московского. Казнён был сей лекарь иноземный Иваном Васильевичем.

– Отравил сей Ирод Ванюшку мого, с подачи и наущения папы римского, – сокрушался он, в отчаянии кусая губы возле гроба сына.

– Как редко я стала видеть тебя тату! После смерти Иванушки ты редко заходишь к нам, – встретила его Алёнушка, бросаясь навстречу к отцу, когда он появился в хоромах своей жены. – Ты любил его больше нас всех, я знаю. И мне он был люб. Он был добр ко мне. Я сейчас его часто вспоминаю. Когда я была меньше, он как-то зашёл к нам. Увидел, что я сижу вон там, на скамье возле окна, – Алёна показала рукой на скамью, – меня тогда Василий за косицу таскал. Было больно и обидно. Я сидела не плакала, но в глазах слёзы стояли. Ваня подошёл тогда ко мне, присел рядом, погладил по голове и сказал: «смотри, что у меня есть» и вынул из штанов глиняную свистульку на коника похожую, протянул мне. «Только в хоромах не свисти, а то победнеем», – сказал он тогда и засмеялся. Как его не стало, я этот случай часто вспоминаю и его смех.

Иван Васильевич обнял дочь.

– Ты права, Олёнушка, он был мой любимец. Вместо себя готовил его на трон. Митеньку его люблю. Хороший хлопец, умный, но мал ещё. Воспитать его ужо не успею, совсем старый становлюсь, – он печально глянул на дочь. – Тебя вот люблю, совсем ты заневестилась. Взрослой становишься. Ты знаешь, Великий князь литовский Александр уж сватается.

Вошла Софья Фоминична. Услышав последние слова мужа, запричитала со слезами на глазах.

– Слышу, что дочку сватают. Боюсь Иван. Отдавать её в другие земли, это значит никогда более не увидеть. Вот, как я из Рима уехала! Она тосковать будет по родным местам, по родным людям. А мы, как без неё будем? – говорила она отрывисто, коверкая слова.

Алёне стало жалко стареющих родителей. Она попыталась их утешить.

– Ну что вы всполошились, я ещё здесь. У вас много ещё детей останется: Феодосия, Елена, Дуняша, Василий, Юрий, Дмитрий, Семён, Андрейка, Борис. А ещё сын Ивана Митенька.

Иван Васильевич заметил, как тень пробежала по лицу жены при упоминании его внука Димитрия.

– Добре, пошли в трапезную вечерить. Полагаю, вечеря не отменяется? – спросил он, чтобы отвлечься от грустных мыслей.

Война с Литвой всё же развязалась, не прошла стороной. Послал свои отборные войска Иван Васильевич к западным границам. В тысяча четыреста девяносто третьем году, сентября семнадцатого произошли, всё же, столкновения двух враждующих сторон. Святой покровитель московский Георгий не оставил без внимания воинство, победным маршем вернулись полки в Москву. Стройными рядами заняли собой всю Красную площадь.

– Будь здрав государь всея Руси! – пронеслось по рядам воинов, когда Иван Васильевич проезжал на коне перед строем войск своих со своей свитой. Затем, встав перед строем воинов своих, выдвинувшись вперёд, он снял шапку, оглядел ряды. Поднял руку, желая тишины, подождал, пока голоса стихнут, и произнёс:

– Челом бью вам, народ православный! Ныне вернули вы святой Руси её исконные земли! Послужили вы Московии и мне государю!

Иван Васильевич перекрестился, обернувшись к храму, обвёл глазами своё воинство, надел шапку и повернул к своим хоромам, провожаемый благодарными взглядами подданных своих.

Великий князь Александр нервно прохаживался по залу виленского замка. Его бледное болезненного вида лицо выражало тревогу и озабоченность. Он любил расхаживать по хоромам, так легче думалось.

– Мне уже тридцать первый год пошёл. Я – в расцвете лет своих, энергичен, полон различных планов, силён духом. Правда природа не дала мне физической силы. Я часто подвержен болезням, но стоит ли обращать внимание на такие пустяки. В мае умер отец – король польский и великий князь литовский. После смерти отца состоялся сейм, он избрал меня Великим князем литовским, а моего старшего брата посадил на польский престол. Отец оставил мне хлопотное наследство. Рядом с Литвой находится Московия, которая набирает силу и сейчас на подъёме своей военной мощи. Она зарится на наши земли, претендует на включение восточных земель моего княжества в свои владения.

Об этом были невесёлые думы молодого Великого князя Литовского Александра. Прохаживаясь в раздумье от одной стены к другой в просторном зале своего виленского замка, он искал решение и строил планы выхода из непростой ситуации, в которую попал он сам, будучи избранным на великое княжение, и подвластное ему теперь Княжество Литовское.

– Опасно иметь такого сильного, коварного, жестокого и жадного врага, какого имею в лице Ивана III. Моему отцу не удалось добиться мирных соглашений с Москвой. Отец правил в основном в Польше, а Литва для него была не так важна – вотчина, окраина его королевства. Для меня же Литва стала основой моих забот и чаяний, моим княжеством. Я в ответе за его благополучие и сохранность границ.

Александр в раздумье, сложив руки на груди, остановился подле окна, постоял, любуясь парком, и опять зашагал по залу.

– Хочу видеть Княжество Литовское великим, сильным и процветающим. Надо укреплять свои рубежи всеми доступными средствами. Люди и панство по восточным рубежам устали и обескровились от постоянных военных набегов соседей. Московиты убивают, грабят, уводят в плен крестьян, превращая их в своих воинов, крестьянок заставляют работать на своих полях. Разоряют и сжигают сёла и хутора, увозя обозы с награбленным добром. Поступления в казну с рубежных вотчин нерегулярные, а порой и совсем нет.

Александр остановился возле стола, на котором были разложены чертежи его восточных рубежей. Задумчиво стал рассматривать их и снова зашагал, сосредоточенно сдвинув брови.

– Собрать войско и дать отпор? Призвать на помощь брата с Польши? Нет, это невозможно! Иван очень сильный враг. Моё княжество слабо. Окажет ли брат помощь? Пожелает ли ввязываться в войну с Москвою? Проиграв войну можно превратиться в окраину Московского государства.

Он опустился на мягкую скамью подле стола. Его тонкие пальцы нервно выбивали дробь, поднимаясь и опускаясь над столом на его полированную инкрустированную поверхность. Бессмысленный его взгляд упёрся в бронзовый подсвечник, стоящий на камине. Изящная бронзовая вещица изображала девушку, опирающуюся на мраморную белую опору. В руке она держала чашу для свечи. Вторая её рука придерживала край одежды фалдами спадающей вниз вдоль её стройного тела на манер греческой туники. Рассеянный взгляд Александра принял осмысленное выражение. Он внимательно стал рассматривать подсвечник, как будто впервые заметя его. Встал, подошёл к нему, повертел в руках, внимательно приглядываясь. Глаза его вспыхнули, заметались от залетевшей в голову вдруг неожиданной мысли. Его размеренные шаги опять зазвучали по деревянному настилу зала.

– Да, это добрая мысль! Я женюсь на ней! – произнёс он вслух. –

Сделаю всё, чтобы женитьба состоялась. Только она может спасти Великое Княжество Литовское. Он опять бросил свой взгляд на фигурку, стоящую на камине. Возьму в жёны дочь Ивана III. Как мне эта мысль раньше не пришла в голову? Я спасу своё государство, породнившись с ним. А любовь? – задал он себе вопрос. – Любить хочется, и быть любимым. К сожалению, не для меня это. Такие люди, как я, не женятся по любви, для нас это роскошь почти недоступная, мы уже при рождении своём – собственность государства.

Александр повеселел. Пришло решение. Мир уже не казался таким мрачным и безысходным. Он распахнул окно и с удовольствием подставил лицо под ласковые лучи заходящего солнца.

– Эта печальная весть о неудачных стычках с воинами царя Ивана вывела меня из равновесия, испортила мне много крови, но, в конце концов, всё можно решить дипломатическим путём. Я пошлю послов к царю Ивану, буду просить в жёны его дочь, старшую дочь Алёну. Кажется, так мне называли её имя.

Почти год вынашивал эту идею о женитьбе Александр, ведь желания породниться с Московией не было, но была необходимость, да и здравая мысль подталкивала к такому действию. Советуясь с королём Польши, старшим братом своим, получил одобрение.

В новом тысяча четыреста девяносто четвёртом году января семнадцатого прибыли послы Александровы в Москву на поклон, бить челом о заключении вечного мира и о скреплении его брачным договором литовского великого князя Александра с царевной Московской Еленой Ивановной, дочерью государя всея Руси.

Членами этого литовского посольства были: пан Войтех Клочко-хорунжий и наместник Утенский, два великих посла пан Пётр Монтигердович-воевода Прокский, и пан Станислав Гезгайло-староста Жмудьский, да писарь посольства литовского Фёдор Григорьев.

Иван Васильевич решил встретить послов особо торжественно. Осуществил он уже свою мечту и мечту сына своего покойного Ивана. Построил-таки хоромы великолепные каменные для особых торжеств. Принял гостей посольских в Грановитой палате января девятнадцатого. Собралась там вся московская знать. Знатные бояре одеты были в богатые собольи шубы, стража государя в золочёных доспехах стояла вдоль стен у государева трона, сверкая самоцветами на дорогих ножках сабель и кинжалов.

– Будьте здравы, ясновельможные паны! – приветствовал послов дьяк зычным голосом.

При этом приветствии, так было предписано, стража выхватила с лязгом из ножен сабли и с таким же звуком разом задвинула их в ножны. Получилось очень торжественно и эффектно. Заиграли медные трубы, в палату вошёл государь с внуком, сыном Василием и со свитой бояр.

Такой торжественный приём произвёл на послов впечатление, это заметили все присутствующие. Государь был явно доволен таким эффектом. Послы, по польскому обычаю, опустились на одно колено перед русским государем. Они передали верительные грамоты великого князя литовского.

– Великий князь Александр говорит, – произнёс один из послов:

«Если ты хочешь доброго пожитья, то и мы хотим с тобой житья и любви и оставить в силе тот договор, который отец твой ещё подписал с моим отцом. И какие города тогда принадлежали Литве – остались бы за Литвою, а какие города принадлежали твоему деду и твоему отцу – остались бы ныне за Москвой. А ежели так будет, то рука врага на нас не поднимется, и кровь христианская не будет литься, а будет меж нами – дружба и доброе пожитье и вечная приязнь».

После всех официальных церемоний Иван Васильевич поднялся со своего трона, пригласил послов в трапезную на обед и обещал ответ дать послам через три дня.

– Поднимем чаши о здравии литовского государя! – предложил он.

Обед состоялся торжественный с торжественными речами и заверениями. А на следующий день послы литовские стали настаивать на встрече с Великой княгиней и её дочерью по вопросу сватовства.

Им было вежливо сказано, что для этих переговоров время ещё не наступило, что наперво надо решить вопрос о дружбе и о владении землёй. Переговоры продвигались очень трудно. Каждая сторона отстаивала свои земли, доказывая свою власть над ними. Прошла неделя. Ежедневно приходили послы Александра на государев двор для переговоров о разделе между княжествами Литовским и Московским городов Смоленщины и Вязьмы. Наконец, согласились на том, что Вязьма отходит целиком со всеми пригородами и волостями Великому князю московскому. Зашли споры о городах Мосальске, Мещёвске и Любутске. Литовские послы долго не соглашались писать в договоре эти города на стороне Москвы, но, в конце концов, согласились, оставив только Любутск за Литвой. Были оговорены рубежи с Новгородом, Псковом. Но вот, наконец, со всеми этими делами было покончено.

– Кончили все споры мирно и полюбовно, поделили между собой все наши рубежи, теперь можно поговорить и о сватовстве, – произнёс пан Станислав с облегчением.

Принял Иван Васильевич послов великого князя литовского у себя с верительными грамотами, в которых писалось:

«Мы, Александр, божьей милостью Великий князь литовский, ныне приняли в согласии и приязни докончание о рубежах, о взаимопомощи, о хождении наших купцов в Москву и обратно без препон и зацепок, о дружбе и хотим ещё лепшего с тобой пожитья, ежели будет на то божья воля. Прошу дать за нас дочку свою, дабы в вечной приязни и в кровном союзе с тобой были ныне и навеки».

Зачитали всё это. Литовские послы посмотрели на московского государя, ожидая ответ.

– И мы хотим того же с вашим государством, – отозвался Иван Васильевич, – приглашаю вас к себе на вечернюю трапезу.

С утра послы были уже у Великого князя Ивана Васильевича, где был составлен текст договора. По его настоянию туда было включено условие: «великой княжны Елены Ивановны к рымскому закону не нудить и не неволить в греческом законе». После согласия послов на эту приписку Иван Васильевич объявил:

– Если литовская сторона согласна со всеми условиями договора, то завтра будьте у Великой княгини, там же и княжну Алёну увидите. Как увидите, то на другой день и обручение совершим.

Послы, по дороге продолжая всё ещё обсуждать условия договора, делясь своими соображениями и впечатлениями, удалились к себе на подворье.

А на другой день шестого февраля литовские послы прибыли в Набережную палату, где Великая княгиня принимала обычно послов. Княжна Елена была тут же, стояла подле матери.

Пан Станислав как глава посольства передал ей поклон от Великого князя литовского Александра и подарки, им приготовленные. Щёки Алёны пылали от волнения. Всё это время, что шли переговоры с литовскими послами, она знала, что наступит этот миг, когда будет решаться её судьба. К этому готовили её и отец, и мать. До её сознания плохо доходила серьёзность всего происходящего. Постоянно гуляла в голове мысль: «Да, когда это всё ещё свершится?» Будничная жизнь текла своим чередом.

И вот момент настал, она здесь в зале, рядом сидит отец. Чуть повернув голову, уголками глаз она глянула на него. Его худощавая высокая фигура была облачена в богатую золотом обшитую одежду, усеянную жемчугом и драгоценными каменьями. Такую одежду он одевал в особо торжественных случаях. Она заметила, что отец тоже взволнован. Его узкие губы были плотно сжаты и чуть вздрагивали. На его фоне фигура, сидевшей рядом с ним матери, казалась ещё меньше и круглее, чем обычно. В глазах матери стояли слёзы, которые она пыталась скрыть. Алёна понимала, что этот обряд, это таинство, которое произойдёт здесь, разлучит их навсегда. Возможно, её увезут, и она больше никогда не увидит своих родителей.

Все сидели в ожидании священника и именитых бояр. Одинаковое чувство захватило этих трёх близких людей в молчаливом напряжении ожидающих неминуемую развязку – страх перед скорой разлукой. Литовские послы, прохаживаясь по залу в ожидании церемонии обручения, с интересом посматривали на Алёну. Она ощущала на себе их одобрительные взгляды, а этот молодой и красивый пан Станислав вообще смотрел на неё с явным восторгом. По этим взглядам Алена поняла, что понравилась литовским посланцам. Она заметила, как пан Станислав, посматривая на нее, что-то тихо говорил пану Петру. Щёки её ещё больше зардели.

– Пригожая дочка-то у Ивана, просто красавица! И высока, и стройна, лицо – кровь с молоком. Александр будет доволен. Я и сам рад был бы для себя такую паненку высватать, – говорил Станислав, поглядывая на царевну.

– Не по тебе сия шапка! – отшутился пан Пётр, улыбаясь.

Но вот, наконец, и священник показался. Вошли бояре, приближённые государя, все подтянулись к трону. Государь с государыней встали и подошли ближе к священнику. Начался обряд обручения.

Вместо великого князя Александра роль жениха должен был выполнить красавец Станислав. У Алёны ноги подкашивались от волнения. Она ещё не привыкла к такому всеобщему вниманию. Все взгляды присутствующих были прикованы к ней. Её пальцы чуть вздрагивали, когда она протянула руку Станиславу для обручального перстня, и сама, волнуясь и внутренне трепеща, надела перстень на его палец. Затем дрожащими руками сняла с себя нательный крест на золотой цепочке и набросила его на шею посла. Когда он проделывал то же самое, свой нательный крест бережно накидывал на её голову, и она увидела его красивое лицо так близко, эти тёмные прекрасные глаза, восторженно глядящие на неё, Алёна чуть не лишилась чувств. Вовремя взяв себя в руки, отвела взгляд в сторону, так стало легче. После обмена нательными крестами и обручальными перстнями священник продолжил службу дальше, но Алёна, от избытка впечатлений и переживаний, уже плохо соображала. Всё проходило, как во сне. После окончания обряда обручения послы отбыли к себе на подворье. Приглашённые вельможи разошлись, а Алена не помнила, как оказалась в своих покоях.

– Наша Олёна красива, послам понравилась, они были довольны, – весело, чуть с заметной завистью, произнесла Феодосия, обращаясь к матери, посматривая на сестру. – А меня кому сосватаете? Не засижусь же я в вековухах?

Мать засмеялась.

– Успеешь ещё, не торопи время. Отец и тебе найдёт жениха. Вами дочерьми своими государство укреплять будет, – она грустно улыбнулась, – такая доля наша.

– А этот пан Станислав зело пригож собой! Такого бы суженного иметь! – засмеялась Феодосия.

– Не говори глупости, – возмутилась Софья Фоминична, – такой не для вас. За вами царевичи и королевичи прискачут на сером волке, – пошутила мать. – Надо знать себе цену, – назидательно поучала она дочерей.

Алёна же от слов сестры зарумянилась, отвернула лицо, чтобы мать и сестра не заметили её потаённых желаний. Сестра, как будто прочла её мысли.

– Если бы Александр был похож на пана Станислава Гезгайло, – мечтательно думала она, – был бы такой же пригожий, с таким же горящим взглядом, от которого делалось жарко и сладко.

Её девичьи грёзы прервал голос матери. Она произнесла по-итальянски:

– Будем собирать тебя в дорогу, Элен. Время у нас есть, но оно промелькнёт быстро.

Софья с грустью глядела на дочку.

– Ты первая кто вылетает из гнезда нашего. Отец тоскует, ведь ты его любимица. Но во имя спасения своей Руси, он и себя отдаст, не токмо дочь свою любимую.

В середине февраля литовские послы покинули Москву. Они везли с собой договор о дружбе и рубежах с Великим князем московским, а также образец грамоты о «греческом законе» для дочери государя, на которых должен был поцеловать крест Александр, чтобы связать себя клятвой. Отъезжающее посольство везло с собой и богатые дары: от государя, государыни, от невесты Елены Ивановны.

А чуть позже, вслед за послами в марте выехали в Литву именитые и доверенные бояре московские для присутствия их при крестоцеловании Александра Литовского и для получения утверждённой грамоты «о свободе исповедания греческого закона» Еленой Ивановной. Это посольство вернулось в Москву только в июне с подписанным договором. Александр подписал грамоту, но вставил свою фразу: «а коли похочет своею волею приступить к нашему рымскому закону, то ей в том воля».

Прочитав эту приписку, Иван Васильевич был охвачен гневом.

– Не уберёт Александр сию приписку, расторгну договор! – говорил возмущённо он. – Не позволю Олёнушке стать вероотступницей. Моя дочь должна служить Руси православной!

Князь Александр, как будто пошёл на уступки, пообещал прислать другую грамоту. Тринадцатого августа прибыл в Москву литовский посол Ян Хребтович, который был уполномочен вести переговоры о свадьбе. Но он привёз ту же грамоту с теми же поправками Александра о «римском законе».

– Видимо наша новая польская родня не может примириться с тем, что княгиня Великого Княжества Литовского будет православной? – криво усмехнулся Иван Васильевич, гневно глядя на посла.

– Наш Великий князь Княжества Литовского Александр чаял, что великий князь Иван Васильевич полюбит эту строку! – молвил посол Ян Хребтович, выдержав этот гневный взгляд государя, смело глядя ему в лицо.

– Коли государь ваш не даст нам грамоты в первом написании нашем, дочь я не отдам за него, – сказал хмуро Иван Васильевич.

Посол отбыл из Москвы, обязуясь передать слова Ивана Васильевича Великому князю литовскому. А Иван Васильевич никак не мог успокоиться, когда речь заходила о его будущем зяте. Жаль было дочь отсылать в чужие края с иным жизненным укладом, знал, что обрекает её на одиночество, но прежде всего за интересы государства своего радел.

Только четырнадцатого ноября в Москву прибыл посол от Великого князя литовского. Он привёз-таки подписанную Александром грамоту без всяких оговорок. Посол предложил прислать посольство за Еленой Ивановной к Рождеству. Иван Васильевич, наконец, усмирил себя, богато одарив посла, отпустил со словами:

– Зело добре, ежели панове к нам по нашу дочерь прибудут на Рождество Христово.

Сказал, чувствуя внутри себя пустоту и одновременно протест, знал, что неминуемо приближается роковой момент, когда надо будет разорвать душу и принести её часть в жертву.

– Слава богу, Олёна ещё с нами, –говорила Софья Фоминична, сидя за праздничным рождественским столом. Жаль отпускать её – родное дитя.

– Да, зело жаль, – отозвался Иван Васильевич, понуро опустив голову.

В этот момент он показался Софье старым и беспомощным. Куда девалась его уверенность и твёрдость. Она лучше всех понимала, что человеческие чувства не чужды её могущественному и порой очень жестокому мужу, перед которым трепетали от страха многие его приближённые. Да и у неё иногда от его голоса пробегал по спине холодок. Она понимала, что ему больно, очень больно расставаться с любимой дочерью, и что эта боль объединяет их таких разных и часто непримиримых друг с другом людей. Её взгляд смягчился, ей безумно было жаль его, да и себя тоже, она мягко произнесла:

– Даст бог, всё будет хорошо. Ничего не деется без воли божьей. Мы перетерпим всё это, лишь бы ей было хорошо.

Он почувствовал, что жена старается его утешить, и благодарно кивнул головой.

Но прибыть на рождество Христово за невестой, как намечалось, у послов Великого князя литовского по разным причинам не получилось, хотя он и прилагал все усилия для этого. Прибыли послы только шестого января на Крещенье. Во главе посольства были: Виленский воевода князь Александр Гаштольд, наместник Гродненский князь Александр Ольшанский с сыном Станиславом, наместник Полоцкий Ян Забрезинский, наместник Браславский Юрий Занович, а с ними многочисленная свита. После празднования крещения послы были допущены пред очи Ивана Васильевича.

Очень торжественно в Грановитой палате при большом стечении людей родовитых состоялся приём посольства литовского. Князь Ольшанский вручил дьяку, стоящему по праву руку от государева трона, грамоты. Дьяк зычным голосом стал зачитывать их вслух. Затем вперед выдвинулся пан Забрезинский, он правил поклоны от Великого князя литовского Александра детям Великого московского князя и внуку его Дмитрию и всем прочим членам семейства. После этих речей он объявил о подарках, которые тут же внесли и поставили перед Иваном Васильевичем.

– Прими сии дары от Великого князя литовского Александра, государь! – объявил он с поклоном.

Приём окончился после благодарственных слов Ивана Васильевича. Широко улыбаясь, Великий князь пригласил послов отправиться и посетить терем государыни. Прибыв на место, послы были встречены Великой княгиней очень приветливо. Она в большом волнении уже давно ожидала их.

Князь Ольшанский правил поклоны от князя Александра, а пан Ян Забрезинский от себя дарил подарки Великой княжне царевне Елене Ивановне. В тот же день у Великого князя состоялась торжественная вечеря с изысканной едой и заморскими винами. Пили, ели, поднимали чаши-здравицы, пили за дружбу, за любовь.

В воскресенье, а это было одиннадцатого января, послы Александра были вновь приглашены на приём в государевы палаты. Иван Васильевич на этом приёме выступил сам. Он много и долго говорил о любви и дружбе между государствами, о взаимной помощи, о торговле. Много улыбался, доброжелательно посматривая на гостей. Но в конце речи лицо его стало сурово,

он произнёс:

– Молвите брату и зятю моему: «На чём он нам молвил и лист свой дал, на том бы и стоял, чтобы нашей дочери никакими делами к рымскому закону не нудил, а похочет наша дочь приступити к рымскому закону, и мы своей дочери на то волю не даём, а князь бы Великий Александр на то ей воли не давал, чтоб меж нас про то любовь и прочная дружба не рушилась». А ещё я хочу сказать зятю моему, когда дочь наша будет за ним, то он бы нашу дочь любил и жаловал, держал бы её так, как Бог указал мужу жену свою держати. И ещё желаю, чтобы он поставил своей Великой княгине церковь нашего «греческого закона» у своего двора, чтобы ей было близко к церкви ходить.

Терпеливо выслушали послы эту продолжительную речь государя. После неё князь Ольшанский упал к ногам Алёны, встав на одно колено, а за ним пали на колено и всё посольство, как принято было при польском дворе, воскликнул:

– Падаем до ног ясновельможной пани, просим её любить и жаловать нашего Великого князя Александра! А наш Великий князь Александр обязуется любить и заботиться о своей Великой княгине.

События последних месяцев вывели Алёну из привычного жизненного уклада. Она до этого сватовства жила спокойной обыденной жизнью, так жили девушки и женщины её круга. Жизнь протекала в основном в теремах, многое для женщин её круга находилось под запретом. Воли было мало. Даже прогулки по саду без нянь и слуг возбранялись. Обязанность женщины – рожать детей и служить своему мужу. Вот такую мысль постоянно внушали ей, начиная с отрочества. Хотя она, в отличие от подруг, дочерей знатных бояр, присутствовала чаще их на особо торжественных праздничных приёмах, но роль её была пассивна. Она была только молчаливым фоном для отца, находясь в свите его семейства, да и то в основном при молении в церкви.

Сейчас всё изменилось. Алёна кое-что слышала от подруг, которые иногда посещали её хоромы, о слухах, которые ходили по городу. Но в основном эти слухи к ней просачивались через кормилицу-няню Марфу. Она преданно служила ей с первых дней её рождения. Да ещё от дворовой девки Миланьи, приставленной к ней с отрочества.

Вот от них Алёна знала, что про её замужество толкует вся столица и всё Московие. В знатных боярских домах, в избах и в простых торговых лавках на её брак с Александром смотрят с надеждой, как на залог мирного существования двух враждующих прежде государств.

– Замужество царской дочери посеет мир и любовь с литвинами. Мир – это покой и процветание. Мы устали воевать с соседом, война с ним приносит нам слёзы и бедность, – так одинаково мыслили и говорили в богатых хоромах и в бедняцких избах.

Непривычно Алёне быть в центре внимания, но за последнее время она стала понемногу привыкать. Тем не менее, когда литовские послы, знатные ясновельможные паны, встали перед ней на одно колено и с таким пылом просили её любить их государя, ей не хватило выдержки.

Алёна смутилась, лицо её вспыхнуло, она хотела что-то ответить, поблагодарить, может быть заверить и обнадёжить, но вместо этого всхлипнула и заплакала. Так и стояла она, двадцатилетняя красавица стройная и привлекательная, напоминающая в этот момент обиженного ребёнка, посреди зала, а перед ней – более десятка коленопреклонённых мужчин, слегка обескураженных её слезами.

Сердце Ивана Васильевича сжалось от жалости к любимице, он хорошо понимал её состояние. Много тревог и волнений взвалил он на эти хрупкие девичьи плечи, устраивая свои государственные дела, рискуя личным счастьем дочери. Он поспешно, чтобы отвлечь внимание присутствующих от дочери и дать возможность ей взять себя в руки, обратился к послам:

– Хочу видеть того, кому навсегда отдаю любимое дитя своё.

Послы, поспешно поднявшись с колен, засуетились, вынули из ларца резной кипарисовый складень, показывая изображённый на нём лик Великого князя Александра.

– Мы предусмотрели и привезли в Москву лик нашего государя, писанный на этой тонкой кипарисовой доске, – ответил князь Ольшанский, приглашая государя осмотреть изображение.

– О, настоящий королевич! – воскликнул Иван Васильевич, рассматривая внимательно рисунок. – Подь сюда, Олёнушка! Что слёзы-то льёшь! Глянь, какой красавец! – он передал портрет подошедшей к нему Алёне и, чтобы подбодрить и успокоить её, сказал шутливо:

– Красивый, такой молодой, а уже Великий князь! Я сей лик себе в Москве оставлю на память, а ты его будешь в Литве лицезреть. Он рядом с тобой будет, ждёт тебя, станет для тебя любезным другом. Не печалься, вытри слёзы-то.

Алёна с затуманенным слезами взором взяла из рук отца портрет Александра. Стала внимательно рассматривать, иногда рукой украдкой смахивая слезу. Похоже, что лик жениха был изображён талантливым мастером. Алёна немного в этом разбиралась. Её мать, воспитанная при римском папстве, приобщила её к европейской культуре. С портрета на неё строго смотрел красивый молодой человек с худощавым лицом и большими печальными глазами. Внешний вид его ей вполне пришёлся по душе. Алёна заметно повеселела.

Иван Васильевич обнял дочь за плечи.

– Пошли, Олёнушка, матери твоей покажем. Он взял портрет из рук дочери и понёс к жене, протянул ей лик и сказал, чуть дрогнувшим голосом:

– Глянь, Софьюшка, на зятя свого, на того, кому дочерь свою вручаем.

Софья Фоминична, рассматривая живописный портрет Александра, не сдержалась и заплакала, ощутив невыносимую тоску от неотвратимо надвигающегося расставания со своим дитём.

– Не лей слёзы, мать, дома поплачешь, – произнёс строго, хмурясь, Иван Васильевич, целуя и благословляя дочь.

Послы литовские при прощании опять, приклонив колена перед венценосной семьёй, отбыли на посольский двор. Иван Васильевич, покинув терем жены, отправился по своим делам государевым, а Софья Фоминична с дочерью скрылись в своих покоях, обсуждая прошедший приём.

А вечером того же дня Иван Васильевич пригласил послов литовских к себе на пир. Много ели, много пили добрых заморских вин, много говорили, произносили хвалебные тосты. И на следующий день послы опять были приглашены на пир к Великому князю. Всё было то же: обильная еда, изысканные вина, но Ивана Васильевича там уже не было. Принимал их вместо него дьяк Курицын. В конце приёма дьяк объявил:

– Государь наш, Великий князь Иван Васильевич, просил передать, что завтра государь приглашает вас в храм. Он будет там со всем семейством. Приглашает быть вас у обедни. После обедни хочет он проститься с дочерью и с вами ясновельможными.

Послы переглянулись, поблагодарили и отбыли на посольский двор. Их посольская миссия затягивалась, и они знали об этом, ведь их князь уже давно с нетерпением ожидает их посольство в Вильне.