Читать книгу Хьюдоги - - Страница 3

Я был человеческим детёнышем, но лишь внешне. В душе я был пёс. Я уже бегал по траве и играл с мушками. Они то и дело садились на мой хвост и я стряхивал их. Они отлетали  к дереву и затем снова садились, только теперь на уши. Я был похож на пса и у меня был новый хвост, который моя мать ваяла мне почти каждый месяц. Потому что я рос так быстро,  что её шесть едва успевала отрастать. Иногда мне все же приходилось ходить голышом. Тогда мать ваяла мне уши и хвост из сухой травы. Она конечно не могла заменить шерсть, и даже не была на неё похожа, но временно трава согревала моё тело, особенно зимой. Да, я рос и будто нарочно хотел, что бы мать отдала всю свою шерсть. Я уже спокойно стоял на ногах и не падал. Я ещё не мог перепрыгивать через своих братьев, но тело моё приобретало размеры подрастающего щенка. Я учился есть, как подобает собаке и потихоньку жевал червей да жуков. Я играл с бабочками и гонялся за мухами, ловил пауков и пытался подружится с птицами. Я слышал шум леса, что приносил мне новости и хотел поделится ими с другими. Но моя речь все ещё была невнятной. Я лишь учился говорить. Первое слово, что я сказал там на помойке, было странным. Таких слов не существует. Поэтому моя мать учила меня правильным словам, а ветер мешал ей и подшучивал надо мной Он приносил отрывки речей, которыми говорят далеко за этими землями и я пытался повторить их. Я знал множество языков и понимал, но отвечать было так сложно, как учится ходить на двух ногах. Но я не сдавался! Раз за разом я учился повторять речи людей, что были моими предками, ведь я мечтал отомстить им самой кровавой местью. Я хотел знать их языки, чтобы  в день, когда я встречу человека по имени Андерсон – я мог посмотреть ему в глаза и сказать о том, как было невыносимо лежать на помойке голым и кричать. Если бы тогда я мог говорить! Но человеческий отпрыск гуманоида, рождается поистине уродливым существом. И лишь мать может понять его крик и язык ребёнка. Но моя мать предпочла заткнуть уши и видимо сердца у неё отродясь не было. Поэтому я учусь говорить по человечьи, что бы меня мог понять любой гуманоид, за что же его нещастного пришли убивать. Я прыгая на траве, повторял небылицы, занесённые сюда ветром, со всех уголков земли.

Мы были человеческими детёнышами, но душою мы сродни собакам. Мы их названные дети, а они наши предки. Псы дали нам кров и еду, уши, хвосты и простили нам срам нашего происхождения. Мы весело ловим мушек в их присутствии и поедаем пауков. Мы бегаем по траве, словно лани и собаки, играясь с нами, становятся на задние лапы. Они имитируют наших недоразвитых предков, которые ходят на двух ногах. Мы весело пляшем на месте, как обычно счастливые дети радуются, когда с ними играют. И собаки веселятся не меньше. Они все ещё продолжаю добывать для нас игрушки из соседних деревень, потому что понимают – дети есть дети. И ваяя нам новые хвосты, они потешаются тем, как мы сладко спим, свернувшись клубочком друг возле друга. Мы переняли их повадки и повторяли за их щенками, когда те росли. Ихние дети стали уже совсем взрослыми, готовыми найти себе пару и создать семью. А мы – щеночки! И хотя больше не просим материнского молока, все ещё бегаем за собственным хвостиком и неизвестно когда повзрослеем. Наши братья-псы уже победители и отъявленные воины, которые снова вернули в наши владения – городскую свалку. А мы молодые щенки и нам даже не разрешают выходить из леса. Поэтому, лихо топча траву и возмущаясь, мы капризничаем по младенчески. Наши слова неразборчиво пытаются задавать вопросы. Мы все ещё путаем собачий с человечьим и мычим как телята. Лишь одно слово получается у нас сказать без препятствий и это слово "Мама". Та самая, что ваяет нам хвосты, ибо мы растём и крепчаем с каждым днём. Скоро не хватит травы в нашем лесу и тогда мы пойдём на свалку искать себе другую одежду, потому что собачей шерсти едва  достаёт на уши.

***

Я топтал траву, потому что брёл в чащу леса. Такое мне позволяли. Я делал уверенные шаги и ветер поддерживал меня. Я шёл и шептал про себя непонятные фразы, услышанные мельком. Да, я подслушивал своих братьев и сестёр и с ними научился говорить по собачьи. Но язык человекообразных гуманоидов мне не приходилось использовать. Потому что другие дети, которые жили в лесу и породой мы сними были одной, все же ещё столь малы как и я. И лишь ветер учил меня языку захватчиков. Он шептал мне, а я повторял. Он свистел и мой крик разносился по лесу. Я просил его передавать послания в город, когда там бывали мои братья. Но ветер не всегда это делал. Временами, он уходил прочь из нашего леса в дальние странствия. Тогда ни один листочек на дереве не колыхался и я приникнув к земле, слышал как она бормочет себе  под нос. От неё я узнавал вести и ей я шептал человеческой речью, о том что тревожило меня. А тревожило, по правде сказать многое! Да, я был пропитан местью и злоба переполняла меня с рождения. Я только и мечтал, о том как поскорее вырасти и стать полезным для нашего общества. Мои братья и сестры давно получили титулы и были уважаемыми особами Императорского двора государства, о котором никто не ведал из людей. Я хотел так же! Я изнемогал от желания вырасти до размеров свирепого пса и пойти в деревню, что бы точить свои клыки о глотки людей. Но земля бормотала, что моих сил едва ли хватит прокусить свежо спечённую буханку сдобы. О да! Я знал, что такое хлеб. Мой брат Апостол стал приносить его все чаще с тех пор, как Хвосты перебрались ближе к селениям людей и лазутчики передавали им краденые припасы. Я кусал его, своими не выросшими зубками и сосал мякиш, вдыхая ароматы свежо спечённого каравая. Не роняя ни единой крохи, я поглощал его словно воду и прятал в глубине своего желудка. Потом я ложился на траву и сладко засыпая, вдруг слышал что земля шепчет мне совсем по другому. Она рассказывала, как люди выращивают её дары и пекут на огне, давая новую жизнь растениям. Это уже не зерно, что росло в поле но и не мясо которое надо убивать. Земля учила меня своим законам жизни и засыпая, я забывал о мести, что была моей одержимостью. Земля говорила о том, что всякая жизнь важна и люди умирая, становятся прахом, который покоясь в земле и питая её, заставляет родить снова и снова. Поля пшеницы покрыты злаками и люди приходят их собирать. Они освобождают её от бремени родов, хотя бы на время и пекут сей чудесный хлеб.

И понемногу я стал понимать, что жизнь это не только вечно зелёная трава. Хотя её злаки прекрасны и шёпот подобен ветру. Всё же трава не хлеб. Я спал на ней и ел её, а она растила меня. Но чем больше рос я, тем меньше ставала травы, ведь я не собака. Я человек с душой пса, но тело моё требует питаться по законам природы людей. Собаки тоже лакомились хлебом, но он лишь убивает их голод. А мой нос, что чуял от рождения за много миль отсюда, однажды услыхал как крестьянин достал из печи ароматную буханку. И тогда я подскочил с травы, и сказал своему брату по собачьи, что бы тот принёс мне хлеба. И смеялись псы, валяясь на спине, задрав лапы. А я вдыхал тот запах, пока человек не сьел  мою булку, наслаждаясь её свежестью. Разочарованно сидел я на траве и в моем желудке бормотали соки, что уже давно хотели есть. И я больше не добывал улиток и червей с тех пор. С тех самых пор я захотел есть сладкий пшеничный хлеб с крестьянского стола.

***

Пролетали дни и я взрослел. Я свободно ходил по лесу, рвал ягоды и игрался с медвежатами. Они мне чем то напоминали гуманоидов. Медведи долго могут стоять на двух лапах и лакомится малиной, а ещё так же как люди, воруют мёд у пчёл. Я тоже ел мёд. Я подружился с медведями и ходил с ними охотясь на соты, что прятались меж веток деревьев. Их мать учила меня лазать высоко, туда где с верхушек можно увидеть Дворец Императора. Мне было пять лет и я уже взбирался по веткам, словно обезьянка. Собаки не умеют лазить, но я мог. Нет в душе я был пёс и носил свои уши да хвост, так что они уже не отваливались. Но все больше мёрз, засыпая на земле, особенно когда наступала зима. Поэтому я стал уходить в берлогу медведицы и другие человечьи отродья, следовали за мной. Мы уже научились говорить, так что бы понимать речи друг друга. И наши матеря больше не ваяли нам одежду так часто. Мы расчёсывали их шерсть и катались на их спинах. А потом лазали по деревьям, обрывая сухие листья в поисках плодов. Мы больше не ели траву и она шептала нам с благодарностью, укрывала нас от пчёл, когда ходили за мёдом. Из листьев мы начали шить одежду и из них мостили себе лежанки. Нас было много и лес уже не мог скрыть такое количество голосов. То и дело мы встречали заблудившихся грибников, тела которых навечно оставались в траве, а их одежды мы считали добычей. Так однажды в наши края заглянул генерал, охотившийся за дичью и мы поймали его словно лань. Мне достался его мундир и с тех пор я его ношу его не снимая. Он греет меня в суровую зиму, когда ноги мои утопая в снегу, промерзают на сквозь. Тогда я жалею, что не родился псом и не могу им стать по настоящему. Мундир согревает меня, но не так как согрела бы шерсть. Я хочу спрятаться в хвосте своей матери, но уже слишком взрослый для этого.

Мои братья и сестры обзавелись семьями и теперь уже у них родились щенки, которых я должен нянчить. Они ещё слепы и питаются лишь молоком. Но иногда, когда их мать уходит на поиски пропитания для себя, я собираю их в охапку и грею своим мундиром. Мой хвост и мои уши – это вся шерсть что есть на мне. И я натираю их словно мочалкой, что бы согреть в холодные зимние ночи. Скоро они подрастут и будут бегать, прыгать. А весной смогут играть на траве, как когда-то я. Да, собаки растут быстро и крепчают за считанные месяца. Если конечно смогут пережить зиму. Иногда я думаю, что было бы не плохо перебраться ближе к городу, в период заморозков и холодов, что бы щенки не мёрзли. Тогда мне приходят в голову мысли о том, что не стоит убивать всех людей подряд. Их нужно использовать, как слуг. Ведь даже Петр III имеет служанок и лакеев, а кто он по сравнению с Томом Андерсоном? Какой то двуногий прихвостень. И я обращаюсь к своим собратьям, что понимают мою человеческую речь, и мы обсуждаем наши стратегии. Вот тогда приходит Том и своим императорским взглядом прекращает наши попытки изменить существующий порядок. Мы следуем кодексу чести и законам природы, а люди наши враги. Никакие стратегии лже-примирения, ради ошмётков еды и ночлега в теплом жилище людей, не стоит наших ушей и хвостов. Человек – враг и точка! Это политика нашего государства. Мы ни в коем случае не пойдём туда, быть игрушками и питомцами мерзких гуманоидов.

***

Я лежал на снегу и смотрел на колыхающиеся верхушки деревьев. Возле меня, закутавшись в мою руку, сопел щенок по имени Дюшес. Его порода помесь бордер-коли и дворняги, потому что родителями его были Апостол и Фрейла. Он унаследовал свои дворняжьи черты от отца, что выражались на его теле рыжими пятнами. А от матери он унаследовал белый окрас шерсти, который покрывал его морду, туловище и лапы. Свернувшись калачиком на моем мундире и дыша так часто, будто ему не хватало воздуха, он сопел в маленькие ноздри пытаясь согреться. Рядом с ним дремала его сестрёнка Земира. Она так же дрожала от холода и ютилась возле меня. Такая же рыжая шерсть, как и у её отца и моего брата Апостола, скудно покрывала её тельце. Оба они были моими лучшими друзьями и приходились мне племянниками. У других моих сестёр, так же были большие собачьи семьи. Например Бос женился на дворняге, как и он и теперь я стал дядей для всех его пятерых щенков. Пумка и Думка вышли замуж за красивых породистых алабаев – сыновей Ланы. Их детки были совсем маленькими, только появившимися на свет голенькими младенцами. Я и сам боялся брать их в руки. Четверо щенков у Думки и трое у Умки. Какой у них будет окрас пока непонятно, ведь они слишком малы. А Земира и Дюшес сопели от холода и ещё не знали, скольких братьев и сестёр имеют. Таковы наши собачьи обычаи, быть большой семьёй и заботится о каждом.

Я привстал и снег осыпался с моих плечей, запорашивая сонные глаза щенков. Отряхнув их мордочки и завернув потеплее в мундир, что бы согреть малышей, я пошёл искать их мать, что бы она накормила их молоком. Зима стояла лютая и кучи снега заледенели, пряча под собой иссохшую траву. Я приник ушами к земле, но не слышал шёпота. Она спала и все её травы отмирая превращались в торф, глубоко в её недрах. Если бы мы могли, как люди доставать его из под земли, то жгли бы костры и грелись у их языков. Но собаки, хоть и могут рыть ямы, все же не раскапывают залежи и не учатся разводить костры. Псы не боятся огня как волки, но и не любят его как люди. Порой я слышал как трава шептала мне истории, о том что огонь убивает её и лес. Трава ненавидит его, как я людей. Потому и я ненавидел огонь. Я лишь думал подчинить его, словно раба и наслаждаться его теплом, контролируя словно марионетку. Но трава шептала мне о своих страхах и тогда я тоже начинал боятся. Огонь поистине сила, которой я не могу овладеть. Он устрашает меня и внушает желание спрятаться от него в сырых болотах, ожидая когда тот иссякнет. Бывало что в нашем лесу случались пожары и доблестный отряд Диких Псов приходил к нам на помощь. Да, я не любил огонь с тех пор, как обжёгся о солнце и долго залечивал раны в глубоком младенчестве. С тех самых пор, огонь был мои недругом, кем и является сейчас. Я никогда не забуду тот день, как сидя в лесу на траве зачуял запах костра, что оставили охотники не прибравши. И ветер, играя с ним будто с детёнышем, разнёс искры по лесу. Тогда я впервые услышал как кричала трава. До этого мы лишь говорили с ней шёпотом и только. Но тогда она вопила не своим голосом и звала на помощь. Я хотел ей помочь, но боялся снова покрыться ожогами. Несчастную поляну охватило огнём и та полыхала, словно печь в которой выпекают хлеб. Да, я хотел бы подчинить огонь только, что бы он служил мне, но не в тот раз. Тогда я бросился со всех ног и звал своих братьев. Они кидались в пламя, но лишь поджигали себе шерсть и получали ожоги. Я больше не слышал воплей травы и голос её иссяк. Она погибала, вздымаясь пеплом на верхушки деревьев. Огонь пожирал и их. Мы были вынуждены уйти и ждать, когда пожар сам собой погаснет и земля снова станет прохладной, как прежде. Но всё чего мы дождались – это пепелище и сгоревшая часть леса. Тогда то, Император велел нам вернутся ближе к городским воротам и снова обитать на свалке. Но дети всё ещё оставались в лесу. Я часто ходил смотреть, на обгоревшие деревья и пытался найти пучок живой травы, но безуспешно. Войны не только среди людей. Войны за жизнь по всюду и мы не можем их остановить. В нашей власти, лишь победить или быть проигравшим. С того самого дня, в моем сердце, где поселилась месть, появилась ещё одна комната. Там жила теперь неутолимая жажда жизни. Не просто возлежать на траве, наслаждаясь её шелковистостью. Теперь у меня появилась жажда жить и не быть убитым, словно трава, чей голос утих навеки.

***

Я был человеческим детёнышем и жил в лесу как пёс. Я рос и крепчал рядом с моими братьями и сёстрами, что жадно жевали хлеб, найденный на помойке. Я боялся этого мира. Мира людей, мира зверей – потому что был мал и немощен. Да, я уже отлично бегал, быстрый как лань уносил свои ноги от опасности, что иногда подстерегала меня в лесу. Пока я был мал: выглядел словно щенок – лес принимал меня за пса. Но чем дальше я рос и крепчал, становясь похожим на человека. И одевая его одежды, лес начинал отворачиваться от меня и все меньше со мной говорил. Лишь псы, держа своё слово верности и присягнув принять нас, как собственных детей, не презирали человеческих детёнышей. Мы росли в лесу и питались его плодами, а он всё дальше уводил нас в чащу и готовил нам смертельную западню. Я не помню как оказался в болоте. Я шёл по траве, шагая меж деревьев и ища чем полакомится. Как вдруг провалился под кочку и увяз в грязи. По началу мне было смешно и я хотел показать это место своим братьям, что бы мы купались здесь. Но попытки выбраться обратно, лишь увенчались моим окончательным пленом в этой жижи. Я застрял в болоте по шею и оно забирало мои силы медленно. Будто высасывая с меня жизнь, оно топила моё тело и  ждало часа когда я помру. Я шептал траве, но она не отвечала. Я умолял ветер, но он оставался немым. Лишь случайно проходивший олень, завидев что я помираю, заговорил со мной на своём языке. И заслышав мою жалобную просьбу о помощи, наклонил свои рога. Так я не умер. Так я остался жить и бредя, с ног до головы обмазанный грязью, возвращался домой. Тогда и понял, что хоть я и пёс, но я все же –  человек. И чем дальше я буду взрослеть, тем больше моя человеческая натура станет раздражать лес и его жителей. Что мне было делать? Бежать? Куда?

***

Я стоял босиком на снегу и топтал в нем следы. Трава, что пожухла, навеки теряя свои голоса, была теперь новой силой, что снова заставит землю родить. Я топтал следы на заледеневших сугробах, а щенки проснулись от холода. Они закричали и мать их тут же примчалась кормить малышей. Я стоял и смотрел, как запорошённые снегом сухие листья, пучками свисали, словно редкие клоки шерсти на теле собаки. Я мёрз, но не смел тревожить Фрейлу, ведь она только легла прикорнуть и уже сопела глубоким собачьим сном. Чуть поодаль, за деревьями лежали другие псы. И мои человекообразные братья и сестры укрывали их от холода своими камзолами. Мы жили в мире и делили хлеб поровну. Мы вместе терпели холод и зной. Мы стали их детьми, а они нарекли нас сынами. Мы назвали их щенков своими племянниками и племянницами. И они доверяли нам свои жизни. Собаки не такие, как другие звери. Они хоть и ненавидят людей, все же готовы принять и воспитать их младенцев, сделав своей стаей. Я знаю что титул наследника престола будет преследовать меня до конца моих дней. И хотя я никогда не займу место Императора, ведь предначертано оно для Боса, Апостола или Князя. Я все же, всегда буду царским сыном. Пусть и приёмным. Это честь для меня! И если другие звери стали относится к нам с призрением, а лес хочет нас изничтожить – то псы никогда! Мы навеки их славные любимые щенки.