Читать книгу Синий альбом. Сборник рассказов - - Страница 3

Сохрани мою тень. Не могу объяснить. Извини. Это нужно теперь. Сохрани мою тень, сохрани.

– Иосиф Бродский

Необходимость выбора всегда пугала его. Но чем старше он становился, тем чаще ему приходилось выбирать, принимать решение самостоятельно. Изредка ему это даже нравилось… Но он не знал, к чему может приводить иллюзия свободы, ведь он испытывал чувство, когда кажется, что твои поступки не обернутся болью, одиночеством и мраком.

Он знал, что жизнь нужно проживать, иначе это уже не жизнь. И вот он задумался и пришел к выводу, что уже как пять лет не проживает свою жизнь, а просто существует. Дни его несутся бесконечным потоком, конвейером, не оставляя после себя ничего. Он понимал, что эти пять лет были бесполезными для него самого. Он, словно запрограммированный, делал лишь то, чего от него все вокруг ждали. Где он и зачем он живет? Он не понимал. Но ему так отчаянно, так сильно хотелось жить… Жить для себя, а не в угоду другим. А с другой стороны ему хотелось небытия, потому что пять лет ничего не менялось, пусть и от его бездействия. Но всё внутри перемешалось. Где он и где жизнь? Где его респектабельность? Он видел лишь свои синеватые, усеянные венами, руки. Чем-то эти вены были похожи на корни, но он понимал, что чего у него точно нет, так это надежности корней, укрепления и опоры.

С детства его учили, что мужчина должен полагаться лишь на себя и быть опорой для своей семьи. Но он отчетливо чувствовал, что ему самому нужна эта опора, следовательно, опереться на него самого было бесполезно – он надломится. И ему было противно от собственной слабости. Он чувствовал себя неполноценным мужчиной, ведь в голове звучали слова: «ты должен быть сильным, мужчины не плачут, будь нормальным…". Он чувствовал себя ненормальным. Он чувствовал себя никем.

В очередной раз вернувшись вечером в свою однокомнатную квартиру с синими стенами он подумал о том, насколько ему отвратительна его жизнь. Он только вернулся с экзамена по теории музыки, который благополучно провалил и его это, разумеется, злило. Он чувствовал, что зря тратит силы и нервы на попытку обретения тех знаний, которые, по правде говоря, были ему совершенно не нужны. Свои истинные мысли от собственного разума не скроешь. Если тебе что-то по-настоящему нужно, то ты это освоишь. Осознание того, что это немного, а точнее – совершенно не его, пронзало насквозь. Ветерок дул в слегка открытое окно спальни.

Впереди были каникулы, и они представлялись ему чудесной возможностью для рефлексии, попытки наконец начать жить в гармонии с самим собой и, разумеется, много читать. Пятнадцать дней свободы, шанс обрести себя настоящего и наконец понять зачем всё это нужно, зачем ему нужно жить.

Он сел на диван и раскрыл мемуары Симоны де Бовуар. Как ему было приятно погружаться в текст и уходить вдаль, в чужую жизнь. Злоба и зависть по отношению к другим была ему отнюдь не знакома, но иногда ему очень хотелось стать психически здоровым, знаменитым, или же случалась гиперфиксация на какой-нибудь поражающей личности.

Он читал, читал и в поле его зрения попали слова:

«Пассивность доводила меня до отчаяния. Мне ничего не оставалось, как ждать. Сколько времени? Три года, четыре? Когда тебе восемнадцать, это долго. И если я проведу их в тюрьме, в кабале, по выходе из нее я буду все такой же одинокой, без любви, без энтузиазма, желания жить, без ничего. Если я останусь прежней, во власти той же рутины, той же скуки, я никогда ничего не добьюсь, никогда не создам настоящее произведение. Нигде ни малейшего просвета. Впервые за свою жизнь я искренне думала, что лучше было бы умереть, чем так жить».

Как же эти слова были похожи на то состояние, которое произрастало внутри него. По его телу пробежали мурашки, и он словно очнулся, пробудившись от глубокого сна. Он так отчаянно хотел жить и так отчаянно хотел умереть, если не выберется из того, на что сам себя обрек.

Прикосновения комнаты. Сознание сжималось и расширялось. Кровь приливала к коже. Оттенки иллюзий собственной мудрости потухли.

Был уже рассвет, а он по-прежнему сидел на диване и дочитывал мемуары. Все было также, лишь красная пепельница и дымящаяся в ней сигарета Bohem появилась на мраморном журнальном столике. Он думал о том, что будет дальше и как смириться с тем, что он такой поникший в свои восемнадцать лет. Когда он дочитал книгу и закрыл ее, словно портал, он взял тлеющую сигарету из пепельницы и затянулся. Он лег на спину и выдохнул табачный дым. Уставшие руки, усеянные венами, словно кровоточили.

Недавно он был влюблен, но это словно уже забылось. Сознание переплеталось с телом и возникало чувство потерянной жизни. Когда он думал о том, что дала ему эта любовь, то понимал, что она дала ему многое. Она дала ему возможность чувствовать, возможность тонуть в своих ощущениях, до невероятной боли изнеможениях, но все же что-то в этом было. Но сейчас эта прошедшая любовь воспринималась сном, который растворился под действием будничной жизни.

Он дочитал мемуары и подумал о том, как сильно ему не хочется спать. Он понимал, что его тело все еще напряжено из-за прошедшего неудачного дня, но он говорил себе: «все уже закончилось, ты дома, ты один». И именно поэтому ему не хотелось засыпать. За долгое время, за такое долгое время вечных перипетий с самим собой, он почувствовал, что ему почти хорошо. И все потому что ему не нужно окунаться в атмосферу будней, ему не нужно подвергать себя нападкам общества из-за того, что он недостаточно хорош, из-за того, что он не соответствует. Ему хотелось побыть одному. Он отчетливо чувствовал, что устал проводить свои дни с самого утра и до самого позднего вечера вне своей скорлупы, находится на людях оголенным нервом. Он устал чувствовать себя уязвимым, беззащитным.

Он подошел к окну и его лицо прониклось покоем. Он видел, как город медленно просыпается, как свет проникает в его квартиру медленными шажками, он видел девушку в синем пальто, идущую навстречу судьбе… И в этот момент он понял, насколько сильно ему хочется быть затворником.

Его квартира была очень маленькой, но очень уютной. В ней преобладал синий цвет. Синие стены, синий проигрыватель для виниловых пластинок, синие переплеты книг, торшеры, статуэтки на полках, вены на уставших руках. И лишь диван и мраморный столик рядом были белыми, а пепельница – красной. Мраморный столик был завален книгами, стояли синие свечи, один синий подсвечник с глядящими из него рисунками глаз… И пепельница, наполненная окурками.

Серебрящаяся любовь в сердце уже давно мертва. Она холодна, как труп. Извергающие боль воспоминания, но все же ценные, но все же нужные. Дым стоял в комнате легкими кружевами. Жизнь обретала смысл лишь когда он переставал по-настоящему жить. Жизнь обретала совершенство, лишь когда он был на грани смерти.

Он прошел на свою синюю кухню и налил себе бокал красного вина. Рядом он поставил красную пепельницу. В его рассудке начали всплывать отрывки воспоминаний о его любви. Её черные волосы и черные глаза, её бледная кожа и чудесная фигура, её чувство юмора, её периоды грусти и неучастия. Её жизнь, которую она не позволила ему разделить вместе. Её жестокость, её порок. Он пытался забыться, но в какой-то момент мысли об этой угасшей любви овладели им, словно навязчивая идея, взявшаяся словно ниоткуда. Только что он не думал о ней. Он слишком долго не думал о ней, чтобы вдруг не подумать. Черные волосы. Её руки, её кольцо с янтарем. Её изящные руки, которые ему так хотелось обхватить своими руками и поднести к своим губам. Её губы… Алые, страстные, незаменимые. Но умершие. Она умерла. Марго умерла. Её больше нет, но ему все равно.

Он закурил сигарету и допил бокал вина. В квартире было очень тихо, но ему не хотелось музыки. Он упивался тишиной, которая резала его на части своей пронизывающей остротой. Это последствие музыкального образования, подумал он. Находясь в месте вечной музыки ты так сильно от нее устаешь, так сильно она тебя рассекает, что ты больше не чувствуешь к ней той любви, которую чувствовал раньше. Так ведь и с любовью к человеку. Все мы в какой-то момент устаем и все заканчивается. Мы можем продолжать, но то, что мы чувствовали раньше… Этого больше нет.

Он прошел в комнату и уставился в свое отражение. Отражение… Какое красивое слово, подумал он. Отражать. Отразить можно все, только не каждый умеет. Марго мертва. Но ему все равно. Солнце одолевало комнату, не давало ей наполниться мраком и впасть в полное небытие. Но однажды все равно наступит вечер, и он снова сядет за книгу и будет думать о том, как сильно он ждал эти пятнадцать дней счастья. Он не подумает о том, что осталось уже четырнадцать, потом тринадцать, двенадцать и дни побегут, словно обезумевшие. Им овладеет паника, он подбежит к окну, но не прыгнет вниз, потому что он трус. Вся жизнь развалится, как карточный домик. Дым пронзит его, её вуаль упадет на пол и пол начнет трескаться, словно лед. Кто может знать тебя лучше, чем ты сам? Отождествление бесполезно, однажды все разойдется на море синевато-белых волн, и они разобьются о берег, как и его жизнь, как… моя жизнь.

Я подошел к сюрреалистичной картине, которая висела над диваном, и стал ее разглядывать. Так я стоял двадцать минут и по прошествии этого времени в моих глазах начало рябить. Я чувствовал, как из ниоткуда появляются тени, они ложатся на меня и вторят моим желаниям. Они гладят мое тело, словно шелк, я чувствую насколько мне хорошо. Пятна синих воспоминаний, вены на моих руках начинают болеть. Я тихо напеваю джазовую песенку в попытке не расплакаться, но мой голос начинает дрожать. От любви не убежать, даже если кажется, что все было во сне. Картина начинает двигаться, из нее выходят цвета, она кричит и пытается вырваться наружу целиком. Мои глаза наполняются слезами, и я пытаюсь перестать смотреть на неё, но не могу. Мое лицо краснеет, вены начинают болеть еще сильнее и вдруг из картины исчезает все. Остается лишь синий цвет. Я успокаиваюсь, но вдруг исчезает и он. Возникает зеркало. Это зеркало. Я смотрю в него и вижу отражение. Но не свое, а Марго.