Читать книгу Марокканское солнце - - Страница 4

Медленно прошли три месяца, абсолютно похожих и однообразных днями и каждой минутой. Все в доме аль Гафур оставалось неизменным, однако, уже совсем привычным и ничем не приметным, что порою раздражало одних и просто вводило в отчаяние и упадок других членов семьи. Глава дома, Джабар, изо дня в день ходил мрачный и хмурый, словно тень передвигаясь по комнатам и не произнося ни слова; но только ночная мгла окутывала Фес, как аль Гафур, уединяясь с женой, выливал в ее слух все накопившиеся планы и мерзкое недовольство, наполнявшее его сердце с каждым днем все больше и вызывавшее непреодолимое чувство гнева. Причиной же всего того, конечно, была невестка, все мозолившая глаза седобородому Джабару и его жене. Часто, слушая мужа, Закира сама наполнялась яростью, немного больше похожей на ядовитую зависть, что никак не давала покоя ее гордому самолюбию. Молодая невестка проявляла себя во всем послушной и кроткой, беспрекословно выполняя все повеления свекрови, от чего та просто выходила из себя и, порою изматывала сама себя, все придумывая новые испытания, что, казалось, одно другому не уступало в находчивости и неповторимости. Нередко Закира вместе с мужем целыми часами обсуждали невестку, выискивая в ней что-либо недоброе и притворное, при том сами лишались сна и покоя в то время, как все в доме давно спали, нежась в шелковых постелях.

Несмотря на то, что Лиза производила впечатление спокойной и всем довольной невестки, душа ее все болела и непрестанно изнывала, ощущая тяжелые цепи на скованном сердце, истекающем кровью и слезами. Не проходило и дня, чтобы она не терпела оскорблений со стороны свекрови или мужа, все чаще поднимающего руку на ее беленькое небитое тело. Каждый вечер, оторванная от молитвы, девушка терпела побои и всевозможные отвратительные слова, часто пугавшие ее ранимую душу. Но ни звука, ни сухого изнывающего стона, ни одной слезинки никогда не проронила Лиза в присутствие мужа. Все, что порою совершенно невозможно стерпеть, терпелось ею беспрекословно и стойко. Лиза не смела никому пожаловаться, зная, что в этом доме, городе да и целой стране не от кого ждать помощи и понимания. Только оставаясь одна, девушка слезно молилась и изливала свою душу пред Богом, на которого лишь надеялась и уповала всем сердцем. Единственно Ему Одному Лиза говорила, как ей тяжело и больно жить в этом доме, как измучили ее эти недобрые взгляды.

Прожив же так несколько месяцев, Лиза свыклась с мыслью, что подобно, и никак иначе, она проживет всю свою оставшуюся жизнь. Девушка научилась быть во всем послушной, кроме того, что противоречило Слову Господнему. С каждым днем она плакала все меньше, пыталась чаще улыбаться, хотя бы тогда, когда сердце воистину радовалось о Боге, воспевая Ему хвалу. Лиза старалась не вспоминать все то, что было раньше, когда жила она в деревне или училась – все это навивало уныние и грусть, чего итак хватало в каждой минуте продолжающейся жизни.

Не отстранялась она уже от мужа, порою совсем докучающего ее своими нежностями, вдруг приливающими после яростного гнева и появляющимися, точно солнце в дождливый день. Столько же яро и ревностно Нариман навязывал ей свою веру и закон, сколько целовал ее губы, наполненный пылкой страстью. Лиза принимала все молчаливо и послушно, но по-прежнему холодно и равнодушно, отвечая на все, что делал с ней муж. Но бывало, когда Нариман засыпал, когда расслаблялись его руки и умолкал суровый голос, Лиза, наклоняясь над ним, о чем-то задумывалась и начинала совсем неслышно молиться. Девушка нередко чувствовала себя обязанной сделать хотя бы что-нибудь, что могло бы дать небольшое, может самое крошечное, начало к покаянию этого человека. Лиза не смела и надеяться, что столь ярый мусульманин может вдруг уверовать во Христа, но со своей стороны девушка желала сделать все, что бы, придя к Богу, она не постыдилась и не была виновной в том, что молчала или не молилась за душу мужа. Говорить что-либо она пока боялась. Теперь Лиза лишь молилась Господу за мужа, который, как было видно, каждый новый день просыпался таким же, как и прежде: грозным и суровым, но в тоже время пламенно нежным.

В один из дней Нариман поднялся ранее обыкновенного и от чего-то был не в духе. Все спеша и раздражаясь он оделся и принялся будить еще спящую жену. Лиза не смыкала глаз всю ту ночь, ее мучили кошмары и головная боль, и только под утро ей удалось заснуть, хотя и с трудом. Потому, несмотря на то, что муж выходил из себя, раскачивая и толкая ее, Лиза вяло ворочалась среди шелковых подушек и ноюще стонала, не желая открывать глаза. Тогда Нариман просто встал возле кровати, поставив руки на пояс и гневно сведя густые брови.

– Поднимешься ли ты сегодня? Хватит нежиться в постели, поднимайся! – сказал он громко и, схватив жену за руку, насильно поднял, так что Лиза даже не успела раскрыть глаза и придти в себя. – Ступай и прими холодный душ.

Лиза медленно спустила с кровати ноги и, вздохнув, убрала упавшие на лицо огненно-рыжие кудри. Вяло и нехотя она поднялась и поправила бретельки ночной рубашки, что была ей немного велика и все как-то неудобно скользила по беленькому телу девушки. Нариман продолжал стоять на прежнем месте, наблюдая скользящим взглядом за каждым движением молодой жены. Странное и необъяснимое чувство силилось и, точно вырывалось, из его груди, в которой так сильно билось горячее сердце. Лиза же неуклюже и, немного покачиваясь спросонья, прошла в ванную. Вся ее походка и симпатичная фигурка в любом одеянии, в каждой чуть трепещущей неловкости и скромной грациозности, казались умиленными и нежным каковыми только могут казаться любящему человеку.

Несколько минут Нариман не двигался с места, уставившись в закрытую дверь ванной. После, наконец, опомнившись, он вышел и вернулся с огромной книгой в руках. Он сел на софу и, расслабившись, ждал Лизу. Девушка, совсем посвежевшая и проснувшаяся, вышла из ванной и, увидев мужа, пристально на нее смотрящего, остановилась.

– Иди сюда. – сказал он твердо.

Лиза подошла и села, не поднимая глаз.

– Видишь? Это Коран. – Нариман раскрыл книгу и, прикоснувшись, повернул на себя лицо жены. – Священная книга. Здесь все написано: как жить, во что верить и, чего никогда не совершать… Также, каким образом наказывать нарушающих закон Корана. – он отпустил Лизу и продолжил. – Все написано на арабском. Я буду читать тебе сперва на нашем языке, затем разъяснять на французском. Я буду учить тебя, чтобы ты понимала, как должна жить дальше. – он вздохнул и спокойно начал читать, произнося незнакомые и непонятные девушки слова.

Лиза вдруг потеряла покой. Кровь молниеносным ударом прильнула к голове, и что-то зазвенело в ушах. Девушка нахмурилась и сжала губы, покрасневшие, точно наливные спелые вишни, руки же ее были напряжены и белы, как остывшее пепелище. Она тяжело и прерывисто дышала, все больше наполняясь негодованием и беспокойством, и, только Нариман начал повторять прочитанное на французском, как Лиза, ссутулившись, закрыла уши руками и быстро закачала головой.

– Что ты делаешь? Я с тобой говорю! Слушай! – он попытался отнять ее ладони от головы, но девушка еще сильнее затыкала уши, не позволяя мужу сказать что-либо. – Я не собираюсь терпеть твое поведение! – воскликнул Нариман и с силой швырнул жену на пол. – Мне надоело то, как ты ведешь себя! Сколько можно?! Ничего не хочешь понимать: ни слов, ни наказаний! Что еще сделать, чтобы ты, наконец, отреклась от своего Бога?! – кричал он вне себя от раздражения.

– Разве вы спросили меня: хочу ли я за вас замуж и жить так, как вы принуждаете? – спросила Лиза спокойно, но твердо и, упорно глядя мужу в глаза. – Так, я точно так же и не подумаю спрашивать вас: в Кого и как мне верить. Почему я должна просить разрешение на то, чтобы веровать и молиться моему Господу? Кто вы такой, что будете заставлять меня отречься от Христа, от моей Жизни?

– Замолчи! – гневно сказал Нариман и ударил Лизу по лицу. – Не произноси Его Имя! Теперь ты принадлежишь только мне и этому дому с его законами и верой!

– Я всегда принадлежала Христу. И вы не в силах изменить этого.

– Закрой рот и поберегись. – он схватил ее больно за руку и продолжил. – Что может твой Бог против нашего закона? Твоя жизнь в моей власти. Будь на моем месте другой, твой труп давно бы лежал в земле.

– Весь мир – ничто против моего Господа. – отвечала Лиза с серьезным лицом и радующимся сердцем. – Все вы здесь ходите, словно трупы… Может ли быть жизнь без Христа?

Нариман совсем вышел из себя и, грубо оттолкнув от себя жену и не найдясь, что ответить, вышел из спальни. Вечером того же дня должна была состояться свадьба его хорошего друга, потому, чтобы развеять негодование и злобу, Нариман немедленно отправился в его дом, не дожидаясь вечера.

Лиза сидела на полу и молилась. Порою появлялся страх и непреодолимый ужас перед будущим. Девушка боялась сломаться, боялась не устоять, но в тоже время ей не давала покоя боязнь того, перед лицом какой смерти ей придется рано или поздно предстать. Она ощущала себя слабой и беспомощной, маленьким существом, подавленным исполинскими грудами и черствыми громадами, от которых ей освободиться было совершенно не под силу. Однако чем больше Лиза понимала свою ничтожность и беззащитность, тем сильнее она возлагала свое упование на Христа. Каждая молитва была, словно глоток свежего воздуха, дающего силы идти далее. Девушка желала бы упиваться им непрестанно, без сна и отдыха, но тело ее было измученно и уставшее, сил, порою, совсем ни на что не хватало. Но и теперь, сидя на полу и молившись, Лиза чувствовала себя под надежной защитой Божьей, под Его осеняющим крылом. Она вдруг успокаивалась и была готова идти дальше, не смотря на тяжкие испытания и изматывающие горькие дни.

Нариман быстрым шагом проходил по улицам Феса. Все вокруг раздражало его и выводило из себя. День стоял знойный и жгуче палило солнце, заливая городские стены дремучим маревом, и вот-вот, казалось, покажется какой-нибудь мираж, проницая глубины горячего воздуха. Иногда Нариман останавливался и хватался за голову то ли от мучительной жары, то ли от непрестанных раздумий, давно не покидающих его рассудка. Вокруг стоял галдеж торговцев, прохожих и приезжих туристов, но на мгновение бывало в ушах прекращался всякий звук, и Нариман, ничего не замечая, прислушивался лишь к собственным мыслям.

Наконец он пришел к дому друга. В то время, когда Нариман вошел в зал, Камран сидел, развалившись, на бордовом низеньком диване и курил кальян, дым которого уже походил на заполнивший комнату туман.

– Хабиби! Нариман, от чего так рано? – воскликнул Камран, вставая, только увидел вошедшего гостя. – свадьба только вечером, друг… Или пришел и себе подыскать подходящую жену? – он лукаво усмехнулся и обнял Наримана.

– Салям алейкум… Неважно начался день, и я решил не оставаться дома. – ответил тот и прошел к дивану сквозь облака прозрачного дыма.

– Опять она? Эта русская красавица не дает тебе покоя… – Камран засмеялся и рухнул на диван, вальяжно раскинув руки по бархатной вышитой спинке.

Нариман исподлобья взглянул на друга печальным взглядом согласия.

– Ты себя изведешь. – продолжал Камран, улыбаясь, и вновь закурил. – Кальян? – спросил он у друга и выдохнул клуб белого дымка. – Сколько помню, все твои печали связаны с этой красоткой. Встретил – и потерял покой, женился – опять не доволен… В чем дело? Мне просто больно смотреть на тебя. – Камран косо улыбнулся, открыв белые ровные зубы, и погладил черную бороду.

– Я не знаю… – ответил Нариман, вздохнув. – Она молчит, не говорит мне ни слова… Так холодно и мертво смотрит на меня. И все время молится! – он вдруг покраснел и сделался свирепым. – Даже не хочет послушать, хоть немного уступить. Сегодня я пытался прочесть ей Коран, но эта женщина, представь себе, заткнула уши!