Читать книгу Дама пик, король, валет - - Страница 1

Телефонный звонок прервал мои размышления о клиентах. Мама бесконечно печальным голосом тихонько произнесла:

– Доченька, кажется, сегодня она умрёт… – и замолчала.

Я тоже не произносила ни слова, лишь комок сдавил область солнечного сплетения и голосовые связки. От онкологии уходила сестра Ира. Женщина с кармической судьбой, которой досталась печальная доля в этом перерождении. При всём этом, заводная, без чувства страха, беспечная во всех отношениях. Нескончаемая юмористка, готовая под сигареточку рассказать шокирующую историю из личного опыта. С феноменальной памятью, позволяющей разгадывать сканворды и кроссворды за считаные минуты. Рукодельница и хозяюшка, готовая взяться за работу любой сложности. Сердце бешено заколотилось. Глаза пересохли, по коже побежали мурашки, и бесцветные волоски на руке встали дыбом от переполнивших эмоций. Страх. Я узнала его. Он преследовал паническими атаками с семи лет, после кончины брата. Пугал, внезапно накрывая липкой волной, в компании друзей и подкрадывался в одиночестве перед сном.

Встав на ноги, я перечитала уйму книг и прошла не один год терапии, но так до конца и не избавилась от острых переживаний. Приняла как данность, что страх – спутник до конца дней. Научилась распознавать его приближение, жить с ним, смотреть ему в глаза.

«Так, стоп, дыши глубже, сядь, надо пережить момент, сейчас отпустит», – я упала в кресло и закрыла глаза, пытаясь прийти в себя после эмоционального шока. Ира, Ирен, Ирчик… Почему это снова происходит?

Посидев минутку, пытаясь переключить мозг, вскочила и схватила телефон. К счастью, билеты были. Мама настаивала, что справится сама и мне не обязательно срываться и нестись из Москвы в Краснодар. Всю последнюю неделю сестре пришлось несладко, боль была невыносима, она глухо стонала и отказывалась от еды. Мама не хотела, чтобы я оставила в памяти такой образ.

– Шереметьево, пожалуйста! – таксист, как назло, попался разговорчивый.

– В отпуск летишь, красавица?

Я кивнула, сжав губы, и стала смотреть в окно, на поток проезжающих по вечернему городу машин. Пятница. Тюнингованные девы с кавалерами спешат на вечеринки, счастливые семьи со смеющимися детьми на заднем сиденье – домой после супермаркета. А я вот так…

Через три часа объявили посадку. Пластиковый стаканчик от капучино полетел в урну, и я, подхватив лёгкую сумку, проследовала по тёмному рукаву в салон. Должен же быть какой-то выход? Как мама переживёт? Как мы все переживём? Как облегчить уход Иры? Мысли о сестре не покидали. Я, молодая, красивая, полная жизненных сил женщина, лечу на похороны старшей, но ещё такой молодой сестры. Почему в этом мире возможно такое? За что? Почему так несправедливо? Или всё так и должно быть?

Закинув сумку на багажную полку, я заняла место у иллюминатора. Устроилась поудобнее в кресле, взяла в руки телефон, чтоб ответить на бесконечные сообщения, валившиеся в вотсап, но тут истерика накрыла меня. Слёзы потекли сперва тонкими струйками, потом нескончаемым потоком горечи и обиды. Обиды на весь мир, который снова забирает родного человека.

Пассажиры смотрели глазами полными эмпатии. Кто-то предложил бумажные платочки. Подошла стюардесса:

– Девушка, вы в порядке? Я могу помочь?

– Уже никто не поможет. Осталось несколько дней, может часов!

Стюардесса округлила глаза и убежала за водой. Я размазала тушь по щекам, вставила наушники и закрыла глаза. Любимая музыка на репите, душа в клочья.

* * *

Дверь открыла измученная и бледная мама. Фиолетовые круги зловеще смотрелись на осунувшемся лице.

– Господи, мама! – я обняла её, дрожащую и испуганную. За последние полгода она сильно похудела и выпирающими ключицами походила на подростка.

Я решительно шагнула в гостиную, готовая увидеть болезнь без прикрас. Картина, представшая моему взору, поразила настолько, что я не смогла сдержать протяжный вскрик. Вместо задорной, жизнерадостной и такой свободолюбивой сестрички на смятых простынях лежала иссохшая тряпичная кукла, с провалами под глазами и скулами, выпирающими острыми бумерангами. Она шевельнулась, в глазах мелькнула радость и тут же погасла. Собрав силы, Ирчик чуть дёрнула головой на подушке и прошептала:

– Привет, Ната. Как хорошо, что ты приехала.

Я зарыдала. Слёзы лились потоком, а в голове проносились воспоминания. Вот Ирчик нарядная на выпускном, вот мы с родителями гуляем по улице Красной и громко смеёмся над её блатными шуточками и жаргонным сленгом. Вот ругаемся с ней, потому что я умыкнула её новую блузку на свидание и разбила лак для ногтей.

– Не плачь! Я умираю, всё уже решено, – успокаивала меня сестра сдавленным голосом. – Замолчи! Не то сама сейчас заплачу.

Я вытерла слёзы и притворилась, что в норме, сестрёнка просто заболела гриппом и идёт на поправку. Получалось плохо. Сестра корчилась от боли, то и дело судорожно сжимая в кулаке простыню. Живот её вздулся, а кожа приобрела желтушно-восковой налёт. Тяжёлая энергетика царила в комнате, от пола до потолка наполняя её страданием. Я чувствовала, что боль передаётся мне, и хотела спрятаться, защититься, отгородиться, но и взять часть себе, чтоб облегчить ей последние минуты.

– Мама, пойдём на пару слов, – мы вышли на кухню.

Я постаралась взять себя в руки как можно скорее.

– Надо что-то делать, так нельзя. Двадцать первый век, если не нашли лекарство от рака, то обезболивающее-то должны уже изобрести?!

– Врач не видит необходимости, – развела руками мама.

– Я звоню в скорую!

Скорая примчалась на удивление быстро. Врач, присев на край кровати, осмотрела Ирчик, доставляя ей ещё больший дискомфорт. Потом прошли в другую комнату.

– Готовьтесь…

Мама отвернулась к окну.

– Сколько у нас времени? – произнесла я, чуть живая от страха.

– Четыре, максимум пять дней, – ответила врач уставшим голосом. – Я не могу выписать сильные обезболивающие, это надо решить с лечащим. Скоро может стать ещё хуже, – она посмотрела таким взглядом, что я поняла – медлить нельзя.

Мы пытались возмутиться, но врач только помотала головой:

– У меня нет таких полномочий, извините.

– Так, мама, ты – опекун. Завтра с утра сразу в поликлинику. Надо достать рецепт во что бы то ни стало. Делай что хочешь, хоть ляг поперёк порога!

Мама кивнула.

А я побежала в кондитерскую за любимыми пирожными Иры. Она обожала эклеры и, в отличие от меня, в удовольствиях себя не ограничивала. Успела за десять минут до закрытия.

– Девушка, эклеры остались? – я, запыхавшись, бросила сумку на прилавок.

– Да, сегодняшние, по ГОСТу, очень вкусные, берите последние шесть, сделаю скидку.

– Заверните в коробку нарядную!

Дома я заварила её любимый жасминовый чай и принесла чашку на столик в кровать. Достала коробку с пирожными, пытаясь шутить, что сейчас она съест все и сразу на весы.

Сестра старалась улыбаться. Сделала пару попыток откусить, покачала головой, откинулась на подушки, разлив чай, и застонала. Ночью мы почти не спали.

Утром мама вернулась с лекарствами и шприцами. Надо было делать укол.

Я брала в свою руку безжизненную руку сестры. Мышц почти не осталось, тонкая, обезвоженная кожа обтягивала кости. Погладив локоток, стремительно вонзала иглу в норовившую убежать вену. Она смотрела на меня полными благодарности глазами и почти сразу проваливалась в беспокойный сон.

В инструкции было указано, что делать инъекцию следует не чаще одного раза в четыре часа, чтоб не вызвать интоксикацию. На четыре часа действия опиата не хватало, она начинала биться в судорожной боли уже через два, хватая ртом воздух и умоляя сделать укол. Я уходила в ванную плакать, умывалась холодной водой, чувствуя себя мучителем, но боялась ей навредить и выжидала положенное время.

На следующий день боль усилилась настолько, что страх убить её отступил. «Лучше убью, но немного облегчу боль». Я делала укол и молилась. Время тянулось бесконечно.

Измучившись, мы с трудом дотягивали до сумерек. Ирчик с небольшими перерывами стонала. Мы с мамой в отчаянии ходили по квартире, стараясь избегать разговоров, и ничего не ели. Сестра была заядлой курильщицей и, как только боль слегка отступала, садилась в подушки и делала несколько затяжек.

– Всю квартиру прокуришь, – вздыхала мама.

– Ничего, проветрим, пусть курит.

К полуночи она немного успокоилась и задремала. Мама прилегла рядом, не хотела оставлять её одну. Я ушла к себе. Легла на заправленную кровать, зажгла ночник и погрузилась в невесёлые мысли. Вдруг раздался крик. Душераздирающий вопль боли. Мама, всхлипывая, успокаивала её, но Ирен не могла терпеть и просила сделать инъекцию. Просила убить её и закончить всё это. Я встала на колени у кровати и стала молиться. Выла и просила Всевышнего не мучать её и забрать поскорее:

– Забери её сегодня! Если это в твоих силах, забери её сейчас! Прошу, прошу, прошу, Отче наш.

– Я хочу жить, хочу жить, – стонала сестра, прерываясь на шёпот молитв.

Я встала с колен и пошла к ней в комнату. Зажгла свет. Она сидела на кровати, её костлявое тело закрывали подушки и одеяла.

– Хочешь жить? Живи! – выкрикнула я.

– Мама, вари пельмени! – неожиданно произнесла она окрепшим голосом. Взгляд её был полон бешенства.

Мама бросилась на кухню. Через пять минут послышался аромат лаврового листа и черного перца. Сестра торопила.

– Скорее!

Мы суетились, обжигая пальцы бульоном.

– Так, давай, садись удобнее. В тарелку твою красивую положила, приятного аппетита!

Съев немного, она потребовала:

– Хочу курить!

Мама привычно заворчала.

– А пошли на кухню курить? Я тоже буду! – нарочито весёлым голосом сказала я. – Вставай, помогу.

Мы с трудом подняли её. Маленькими, но торопливыми шажками она передвигалась в сторону кухни. Трагичная, но одновременно смешная картина. Человеческий скелет встал со смертного одра, чтоб выкурить сигаретку.

Мы с мамой начали нервно смеяться. Комичность ситуации сняла часть нервного напряжения. Я помогла Ирчик сесть. Она торопила.

– Зажигалку давай!

Я поднесла огонь, и сигарета затлела маленьким огоньком в тёмной кухне.

Ира сделала большую затяжку. Пальцы её обмякли, сигарета упала на подол ночной сорочки. Она начала заваливаться вперёд, я поймала её, осознав, что она отходит.

– Мама! – заорала я.

Ирчик повисла на мне. Моё тело словно пробило током, как будто мощная энергия судорогой прошла сквозь него. Страх, всепоглощающий страх окутал меня. Смерть пришла и заглянула в лицо. Приложив пальцы к сонной артерии, я почувствовала пустоту. Жизнь больше не билась в ней. Моё сердце выпрыгивало из груди, а её тело не издавало ни одного импульса. Ира была мертва.

Мама помогла оттащить то, что осталось от Ирчик, на кровать, тяжелее ноши я не чувствовала в жизни. Я начала рыдать, но она остановила.

– Тише, доченька, мёртвых надо уважать, есть правила.

Но я продолжала стонать, положив голову на грудь сестры. Горечь и безмолвие. Души моя и мамина кричали, но не могли кричать. Мы смотрели друг на друга обезумевшими глазами и беззвучно плакали. В тот момент я стала пограничником двух миров, сумев проскользнуть в щёлочку между секунд.

Мама накрыла труп простынёй, пытаясь переварить происходящее. Смерть логике не поддаётся. Мы даже не поняли, когда у сестры началась агония, что она с нами пребывала последние минуты. Я позвонила в скорую, потом в полицию. Констатировали смерть. Оставалось ждать катафалк.

Тело сестры забрали через восемь часов. Всё это время мы сидели рядом и наблюдали, как оно остывает, становится каменным, окончательно безжизненным и чужим мешком с костями. Силы оставили маму, она плохо себя чувствовала и сухо кашляла. Спать мы не могли. Утром поехали заниматься подготовкой к похоронам.

Я вспоминала Ирчик. Ей досталась тяжёлая судьба – травма головы в семь лет сделала инвалидом. Недееспособная, она была постоянным пациентом психиатрии и ушла в сорок семь. Короткий и трагичный путь.

Закончив хлопоты с выбором гроба, измождённые, мы вернулись домой. Голова кружилась от усталости, но я старалась творчески выбирать кафе и одежду для проводов сестры. Ей было всё равно в чём её похоронят. Она настолько любила курить, что просила не забыть лишь положить пачку её любимых Marlboro в гроб.

Я поймала себя на мысли, что боюсь. В области живота сгустился ком, сильное напряжение, образующее плотность вокруг себя. Всепоглощающий детский страх требовал спрятаться под одеяло и не высовывать носа, пока родители не возьмут на ручки. Уснуть не получалось, я беспокойно ворочалась, сбивая влажные простыни.

– Кому страшно? – я нырнула в глубины сознания.

– Внутреннему ребёнку, маленькой Наташеньке, – появился ответ из ниоткуда.

– Чего она боится? – я задавала вопросы сама себе. – Мёртвую сестру.

Я приласкала беззащитную маленькую девочку, успокоила, сказав, что если сестра придёт, то не причинит вреда. Она – родная душа, любит её и ответит на все вопросы. Что за чертой? Больно ли ей? Куда она отправится теперь и есть ли там её любимые сорта сигарет и эклеров?

Я настолько распалила любопытство, что, набравшись храбрости, открыла глаза. Сестры в комнате не было. Это расстроило, но и страха тоже не было. Напряжение отпустило, я не заметила, как уснула.

Настал день похорон. Близкие, приехавшие нас поддержать и проводить сестру, выражали скорбь по-разному. Кто-то тихонько плакал, остальные стояли тихо, опустив глаза, пока батюшка отпевал Ирину. У меня слёз не было. Глаза, как пересохшие русла рек, воспалились и чесались. Я спокойно ходила вокруг родственников, подбадривая их.

– Господь смотрит на нас сверху и судит об умерших по тому, что они оставили в наших сердцах. Смотрит и думает: если они его так любят, значит, он заслужил моей любви и моей милости. Напрягите ваши сердца, братья и сёстры, и будем молиться! – закончил речь священник.

Идея эта мне откликнулась, я решила молиться сорок дней.

Уложив последний венок на могильный холмик и выплакав все слёзы, мы переместились в кафе. Поминки были в самом разгаре, когда я, отложив вилку, бросила взгляд на маму и неожиданно чётко осознала, что она тоже больна. Ясно считала информацию. Ужас побежал по телу, как удар током. Паника. Я старалась успокоиться, но мысль была столь однозначной, что никакие доводы самоуспокоения не помогали. Интуиция подсказывала, что она больна и больна смертельно.

На следующий день я записала маму в платную клинику на полное обследование и улетела в Москву. Работа больше не могла ждать, клиенты с отросшими корнями нервничали. Весь полёт провела с закрытыми глазами, пустота вытеснила даже мысли. Я не чувствовала дыхания жизни вокруг. Полностью погрузилась вглубь себя и услышала голос души.

– Семья, – шептал он, – твоя ценность – семья.

Мне тридцать восемь. Пять лет как разведена. Сын и родители – моя семья, мужа нет. Когда шасси ударились о землю, я открыла глаза, почувствовав, что время пришло, и всем сердцем попросила Всевышнего послать мне мужчину, с которым можно создать что-то путное. Потом посмотрела в иллюминатор, на огни взлётной полосы, улыбнулась и пообещала, что отныне не буду ни в чём себе отказывать.