Читать книгу Когда коалы сошли с ума. Книга-коан - - Страница 69

К. проживал на коммунальной жилплощади в 66,6 квадратных метров. Точнее, из этой чертовой площади на него приходилось только десять квадратов. Ну и общие, а фактически ничейные, коридор, кухня и санузел. И с коммуной связи у жилплощади никакой не было, поскольку в трехкомнатной квартире жили три человека – всяк сам себе.

В большой комнате обитала бабуля-как-ее-там, времен Очаковых и покоренья Крыма. Которая с утра и допоздна охала и стонала, а проходя мимо К. бормотала: «Я вас всех переживу…»

Еще в одной маленькой комнатенке проживал некто Н., коего К. на улицах и не узнавал. Не по вредности или там из-за обиды какой, просто Н. был таким человеком. Невзрачным. Незаметным. Невидимым. Даже ничем и никак не пахнущим. Впрочем, все это имеет к нашему рассказу опосредованное отношение, а к немецкой философии и вовсе никакого.

К. приснился сон. Всплыла из ниоткуда давняя, еще армейская история. И приснилась. Он тогда был в «самоходе», по-другому – самовольной отлучке с места службы. Направлялся к магазину за водкой, как вдруг на мусорной куче увидел петуха. Дело происходило поздней весной, почти летом. Да мало ли петухов можно увидеть в местах службы, – воскликнете вы, – если, конечно, фортуна за тебя не вытащила билет в полк Президентского Караула! Ан, нет. Стоя на куче мусора, кочет занимался тем, чем, вообще-то, нормальным петухам заниматься не след. Ну бегал бы за клушками, кукарекал невпопад, или затевал мордобой с соседскими Петьками… Нет, он стоял и старательно выщипывал с голой уже груди последние пушинки. И делал это так основательно, как будто хотел досадить тем, кто отправит его под нож.

К. при виде сего полуголого кочета на мусорной куче расхохотался. Петух покосился на него мутным глазом и, сказав обиженное «Ко-ко-ко!», повернулся к нему богатым разноцветным хвостом. Не выщипанной стороной тела, так сказать.

Вспомнил К. эту давнюю историю во сне и рассказал ее поутру некоему Н. – соседу по коммуналке. У того и тени улыбки не промелькнуло на лице. Покосился на К. мутным взглядом – и все. Такой уж человек. Невидный. Невеселый.

На другое утро заходит К. в общую ванную комнату и видит – весь умывальник засыпан мелкими кудрявыми волосками. Да еще и кровью тут и там заляпан. Тут же и орудие коммунального преступления – пинцет, каковым бабуля-я-вас-всех-переживу выщипывала брови для красивости и удаляла с той же целью серую поросль из-под не пропеченной картофелины носа.

Разозлился К. на соседа, поглядел в зеркало и злиться перестал: на трубе висел некто Н. Некогда волосатая грудь его была самым садистским образом выщипана и местами чернела от засохшей крови.

На поминки некоего Н. никто не явился. К. с бабулей посидели в память о нем немного на общей кухне, но так ничего и не сказали друг другу. Бабуля первой, призывая святых угодников, поднялась и зашаркала в свою комнату, а проходя мимо не удержалась от «я вас всех переживу», отчего К. чуть не взорвался.

На девятый день по смерти К. уже никого не ждал с поминанием и даже решил не сидеть со старой каргой на кухне: очень уж Н. был никакой! Даже вспомнить нечего.

Так размышлял К., бреясь утром в общем санузле. Удостоверясь, что подбородок по гладкости соответствует евро стандарту, К. ни с того, ни с сего намылил себе помазком грудь, хоть на ней и не росли ровным счетом ничего, ровным счетом никогда.

И думалось в нем:

«Случай столкнул меня со странным петухом в армии, и потом воткнул в эту коммуналку. Пустяк – но я рассказал про петуха этому, как там его, Н., после чего он решил уйти из жизни… Гологрудый кочет стал спусковым крючком для последнего выдоха. И вполне возможно, внутри меня тоже таится комплекс, который только ждет удобного случая. Нажатия, чтобы – раз, и готово… Какое-то ничтожное происшествие, подслушанное слово, резкий звук или мрачный взгляд – вдруг! – подтолкнут и меня… Конечно, не сейчас, а в каком-то там будущем… Хотя это может произойти в любой момент, даже завтра, даже сегодня вечером… Или, скажем, через час. Да, и в такой вот момент я проведу кончиками пальцев по гладко выбритой груди и необыкновенно остро почувствую ее открытость, ранимость, собственную беззащитность. И осознание собственной хрупкости пред лицом этого огромного, жесткого и жестокого мира, населенного слепыми, а потому – злобными людьми, накатится на меня. Обрушится и обрушит… И что тогда?..»

– А вот хрен вам! – пробормотал он злобно и вытер полотенцем грудь. – Не дождетесь! И Н. был хорошим человеком, пусть и нелюдимым, и бабка-божий-одуванчик – обычная старушенция. И весь мир, хоть и несовершенен, но…

Он смотрел на свое отражение в зеркале и чувствовал, как непонятная сила поднимается откуда-то из живота и наполняет его жаждой жить… И темный морок, охвативший его вдруг, уходит.