Читать книгу Трилогия Двенадцать – ноль семь - - Страница 3

«На подоконнике» – стихотворение – рассуждение. Авторская интерпретация

«На подоконнике» – это совершенно новое течение мысли и состояния в моём творчестве.

Прежде всего стоит отметить: это первое стихотворение за несколько лет. И смена настроения предсказуема. Но рутениевский стиль никуда не делся: сложные предложения, мужская грубость и тяжесть.

Разберем название. На подоконнике – это словно «на границе». Между внешним миром и чувствами, между прошлым и будущим. Отношения уже завершились, но герой не может идти дальше. Этот конец надо осознать и пережить. Пограничное положение теперь обоснованно. Герой понимает, что это нужно разобрать, пропустить через себя, прогоревать. Но сам «в этом болоте барахтаться» не готов. Ему нужна помощь человека. В это время лирический герой собирается с силами и решается «как-то подвести итог». Это решение даётся нелегко, но он делает этот шаг – и начинается рассуждение.

Да, это именно рассуждение, не повествование. Это попытка разобраться в этих отношениях, разобраться в произошедшем и своих чувствах по этому поводу.

«Давно остывший горький чай» – это те самые отношения и мысли о них. Остывшие, старые воспоминания. В них [воспоминаниях] нет былого тепла и чувств, они наполнены горечью. Но почему он пьёт эту холодную горечь? Да потому что в его подсознании отношения пока существуют, их интроект, или образ, ещё не ушёл в прошлое. И это одна из стадий принятия неизбежного.

Вторая строфа также содержит идею, выходящую за рамки данного текста: безразличие хуже печали. Настолько хуже, что печаль кажется на его фоне чем-то несерьезным, легким, обесценивается: «просто печаль». Лирическому герою тяжело справиться именно с безразличием. Но почему?

Безразличие, с одной стороны, действительно тяжело своей непредсказуемостью. Не всегда понятно, истинно ли это отсутствие чувств или имеет место притуплённый незавершенный цикл контакта, который даст о себе знать в самый неподходящий момент.

Он считает эти отношения достойными и ничего не чувствовать из-за их разрыва просто непозволительно, непонятно, непривычно. Он пытается найти причину расставания, но в то же время снова приходит к вопросу: «где теперь эта грёбанная печаль?». Таким образом, героя больше травмирует не сам распад союза, а безразличие к этому факту.

С точки зрения психологии, это безразличие легко объяснимо состоянием аффекта, сильнейшим блоком или вовлеченностью в другие сферы жизни, о которых вскользь, но упомянуто дальше. Герой говорит неохотно, но всё же он их видит. Говорит о перспективах, пусть и не так красочно, как оно того стоит, не отдаваясь полностью в радость. А значит, речи о полной оторванности от реальности быть не может.

Он хочет прокручивать в голове все события, устанавливать причинно-следственные связи («За ложью и мыслью бессонной Утрачена доверия прозрачная печать»; Смысл утрачен был тогда во всём. За обидами и нелепым молчанием») и одновременно сопротивляется рефлексии, останавливает себя («И видит черт, пора разговоры кончать!»). И только в конце приходит всё же к выводу, что «в этом болоте не стоит барахтаться». Если прежде поток мыслей шёл импульсивно, через подъемы и спады, то теперь это осознанное умозаключение.

Воспоминания о любви живы в этом тексте: «чувствовал твое тепло до хруста». И боль, которую герой так настойчиво требует равноценна этой любви. Но боли нет. Ничего нет. Он делает отчаянное заявление, что лучше вообще не начинать любить. Для него отсутствие боли равноправно обесцениванию отношений. Ведь любовь – такое прекрасное чувство, за которое можно и пострадать.

Текст пропитан пустотой, если так можно выразиться, потому что пустота – это ничто, а ничем пропитаться нельзя. Из тёплых отношений оказался слишком безэмоциональный выход. По сути ему ничего не стоило отпустить. Герой теряет цену, смысл, это его и опустошает. Его жизнь, действия, отношения, будущее.

Прослеживаются нотки уверенности в предопределённости: «Судьба давно уже разложила пасьянс». Это будет новый мотив в лирике, но об этом узнаем позднее, в новых текстах.

В последних строках проявляется надежда. Но это не та надежда, на которой можно держаться. Это что-то мягкое, ностальгическое, область недостижимой лёгкой фантазии, но никак не последнее желание приговорённого к смертной казни.