Читать книгу Томас Бэкфорд. Рассказ - - Страница 4

На следующий же день, несмотря на гнетущую усталость и бессонную ночь, Томас Бэкфорд проснулся в своей убогой комнатёнке на улице Монтгомери от заливистого стука в дверь. За непрочной деревянной створкой стояла Элизабет Суарес, аккуратно завернувшая в газетный листик пару свежеиспечённых булочек, чтобы подкормить измученного друга. Её тёмные волосы, собранные в простую косу, напоминали девичью романтику, а в живых карих глазах мелькала искра решительности, будто она была готова бороться с любой несправедливостью, что найдётся в этом пропахшем копотью городе.

– Томас, – сказала она взволнованно, когда тот, одетый в мятую рубашку и с изнеможённым видом, приоткрыл дверь, – ты опять всю ночь просидел за бумагами? Слышала от мистера Лайонела, что ты ушёл из конторы далеко за полночь, а по тебе видно, будто ты не смыкал глаз. Я тебе завтрак принесла – хотя бы поешь!

Томас впустил её внутрь, робко поблагодарив и пытаясь спрятать тревожное письмо в стопку других бумаг, но Элизабет заметила нервную дрожь его рук. Присев на скрипящую табуретку рядом, она почти заставила Томаса откусить от мягкой булочки, из которой исходил аромат тмина и свежего теста. Подъедая нехитрый завтрак, юный писарь машинально посмотрел на оконное стекло, где виднелись следы ночного дождя, а вдали горизонт застилал тот же серовато-коричневый смог, ставший уже привычной декорацией Ламберсена.

– Ты сам на себя не похож, – тихо произнесла Элизабет, разглядывая его осунувшееся лицо. – Случилось что-то ужасное?

Томас замялся, чувствуя, что если он и поведает кому-то о странном письме, то, пожалуй, лишь ей – единственному в этом городе человеку, кто когда-либо проявлял к нему неподдельное участие. С сомнением и страхом он сжался, как ребёнок, ожидающий порицания, но всё же не удержался и выложил перед ней письмо. Элизабет, развернув хрупкие, обветшавшие страницы, недоумённо подняла брови, а затем начала читать. Чем дальше скользили её глаза по словам, тем сильнее бледнело её обычно жизнерадостное лицо.

– Это… невозможно, – прошептала она наконец. – Томас, но ведь здесь написаны такие вещи… Ведь это же твоё детство описано! Но как, скажи мне, как кто-то смог знать такое, если не… Я даже не знаю.

Томас лишь покачал головой:

– Видишь, автор пишет, что он – это я, но из будущего, – он попробовал улыбнуться, но вышла кривая гримаса. – Это звучит как бред или злая шутка. Но есть такое чувство, будто каждое слово пропитано какой-то ядовитой истиной… Я в растерянности, Лиззи. Не понимаю, что теперь делать. Он, то есть я сам, утверждает, что любое движение в попытке изменить судьбу лишь приблизит этот мрачный финал.

Элизабет отпустила листы, словно они жгли ей пальцы, и непонимающе посмотрела на друга:

– Что ж, может, кто-то специально хочет тебя запугать? Чтобы ты ни к чему не стремился, не искал выгоды, а покорно оставался там, где стоишь. Но это ведь не причина опускать руки, Томас! Жизнь и так коротка и тяжела. Если мы перестанем сопротивляться, нас поглотят эти трущобы, эта глухая безнадёга.

В её словах звучал дух сопротивления, и Томас почувствовал в сердце лёгкий укол благодарности. И всё же память о строчках письма наваливалась, как тёмная туча: «Чем активнее ты будешь бороться, тем скорее приблизишь конец». Это утверждение било по его внутренней уверенности, пробуждая в нём ощущение обречённости. Он словно слышал шёпот со страниц: «Никакая попытка не спасёт тебя от крушения».

– Знаешь, Лиззи, – сказал он с натужной серьёзностью, – когда я читал эти строки, то всё внутри меня будто перевернулось. Чувство, что я уже приговорён. Но есть и другая мысль: если автор действительно старый я, значит, у меня ещё есть время до этого «будущего». Вопрос в том, могу ли я совершить что-то такое, что порвёт эту цепь событий?

– Конечно, можешь! – возразила она горячо. – Разве не для того и дана нам воля, чтобы мы выбирали собственный путь?

В этот миг из-за двери послышалось ещё несколько громких ударов. Оказалось, что это был владелец комнатушки, который был вечно недовольный, мистер Хайнрих Гроссманн, немец по происхождению, который держал пансион и постоянно жаловался на неплатёжеспособных жильцов. Его грубый голос прорезал воздух:

– Господин Бэкфорд! Вы просрочили арендную плату уже на три дня. Если до вечера не будет денег, освобождайте помещение. Мне всё равно, какие у вас сложности: или платите, или ищите, где ночевать!

Элизабет поморщилась: подобный ультиматум прозвучал, как звон колоколов, возвещающих о надвигающейся катастрофе. Томас резко встал, накинул на себя плащ:

– Я должен пойти к мистеру Муррею в «Moore & Gustavsson». Может, выпрошу аванс. Если не получится, я и правда останусь без крыши над головой.

Он спрятал зловещее письмо во внутренний карман, чувствуя, что оно словно обжигает ему сердце. В его сознании шевельнулась мысль о том, что вот она, экзистенциальная пропасть: сделать рискованный шаг, попросить одолжение у начальства, потерять последние гроши гордости, или покориться судьбе? Но покорность – это же тоже шаг, и кто знает, не приблизит ли она тот самый ужас, о котором предупреждают страницы из будущего?

Элизабет согласилась пойти с ним. Они вместе выскользнули на улицу, где им в лицо тут же ударил резкий порыв ветра, перемешанного с копотью. По дороге к офису они увидели, как у мостовой Харрисон-Бридж толпа людей возмущённо окружила городового: рабочие с фабрики «Akimoto Iron Foundry» кричали о несправедливой задержке зарплат, требовали хлеба и честного расчёта. В воздухе стоял горький запах человеческого отчаяния и едва сдерживаемой ярости. На плакатах, которые держали в руках протестующие, указывались лозунги на разных языках: «Долой обман!» – по-английски, «Да здравствует правосудие!» – по-французски, «Свободу трудящимся!» – по-немецки.

– Элизабет, смотри, – пробормотал Томас, стараясь прокладывать путь через толкучку, – здесь готовится бунт.

– Бунт против чего? Против всей системы, которая не даёт людям поесть досыта! – горько добавила она. – Но ведь государство отвечает дубинками на любые возражения.

И действительно, у каменных перил моста стоял отряд полицейских во главе с инспектором Фрэнком Фицджеральдом, ирландцем, известным своей жёсткой позицией. Они уже готовились разгонять толпу дубинками. Один из рабочих с алыми глазами и густой чёрной бородой – судя по акценту, чех по имени Ян Дворжак – выкрикнул:

– Вы, продажные псы! Мы только хотим вернуть наше кровное! Мой ребёнок голодает, жена болеет, а вы спасаете карманы тех, кто сидит в своих дворцах под фамилиями вроде De Carvalho!

Инспектор Фицджеральд холодно улыбнулся:

– Расходитесь по домам, иначе получите то, чего ищете.

Слова эти прозвучали угрожающе, и Томас на миг задумался: а разве не это ли бессилие и есть истинное лицо Ламберсена? Та же самая мрачная энергетика, от которой хочется бежать, но нет сил. В голове вдруг зашевелилась мысль, глухо повторяя, что всякое восстание обречено, что любой протест заканчивается угасанием. И всё-таки люди продолжали бороться, как и он сейчас идёт просить милостыню у начальства, будучи ничтожным писарем.

У офиса «Moore & Gustavsson», чья вывеска потрескалась и облезла, они столкнулись со старшим клерком, Филипом Ховартом, сухим, как тростник, человеком с остатками горделивых манер. Тот, увидев Томаса, презрительно приподнял подбородок:

– Ах, Бэкфорд, явились наконец. У нас для вас есть срочная работа – целая кипа новых отчётов, и да с утра требуется! Наверное, хотите свой аванс?

Томас сглотнул комок в горле:

– Да, мистер Ховарт. У меня тяжёлые обстоятельства, я бы… я был бы благодарен, если бы контора выплатила мне хотя бы малую часть.

Клерк насмешливо провёл взглядом по его измятой одежде и усталой фигуре:

– Ну, посмотрим, что скажет мистер Густавссон. Хотя и без того ясно: лучше не доводить ситуацию до взыскания. Вы ведь знаете, как быстро можно лишиться места, когда вокруг очередь желающих занять ваше место. Людей нынче много, а работы мало.

Элизабет хотела вступиться, но Томас жестом попросил её сдержаться. Они прошли в кабинет, выложили перед мистером Олафом Густавссоном – шведом с тяжёлым взглядом и крупными загрубевшими руками – всё, что переписали за последние дни. Густавссон пробежался по документам, крякнул, пробормотал что-то о неряшливом почерке в последнем абзаце, а потом скривил губы:

– Ладно, Бэкфорд. Пока возьмите эти несколько шиллингов. Но учтите: если сорвёте сроки, ко мне не лезьте. У меня сейчас контракт с мсье Бонфуа – человеком важным, щедрым, но требовательным. Одни промедления, и я лишусь сделки, а вы, соответственно, работы.

Он бросил Томасу в ладонь пригоршню монет. Элизабет сжала руку Томаса, подавая ему немую поддержку, и они, раскланявшись, двинулись к выходу. Но в дверях столкнулись с резким порывом ветра, приближающегося с улицы вместе с очередной волной криков: судя по шуму, протестующие двинулись по набережной, и кое-кто из них, возможно, рвался сюда, к офисам, в надежде выбить правду.

Как только они оказались на тротуаре, послышались громкие возгласы, а затем звон битого стекла. Оказалось, что несколько разбушевавшихся рабочих швырнули камни в окна роскошного кабинета «Aldridge & Takanashi», и осколки летели брызгами на брусчатку. Полицейские начали оттеснять толпу, лупя дубинками тех, кто оказывался в первых рядах.

– Надо убираться отсюда! – крикнула Элизабет, подхватывая Томаса за локоть.

Но лишь они сделали пару шагов, как из-за угла вынырнула группа агрессивно настроенных оборванцев. В лице одного из них Томас узнал Руперта Кеннеди, бывшего служащего доков, которого недавно уволили без выходного пособия. Лицо у Кеннеди исказилось яростью, а взгляд скользнул по Томасу и Элизабет с отчаянным безумием.

– Убирайтесь, клерки! – прорычал он. – Вы все заодно с этими богачами! Вы пишете их чёртовы приказы об увольнениях, пересчитываете их грязные денежки! Идите прочь, или я вам покажу, что значит жить без гроша!

Томас инстинктивно задрожал: нельзя сказать, что он вовсе не сочувствовал Кеннеди, ведь и сам еле-еле сводил концы с концами. Но объяснять это разъярённой толпе было бесполезно. Один неосторожный ответ – и их могут втоптать в грязь. Он тихо проговорил:

– Мы не желаем зла, друг. Мы просто хотим выжить, как и вы.

– Молчи! – взревел кто-то из стоящих рядом, уже занося палку над головой. – Надоели подхалимы хозяев!

В последний миг рядом вырос инспектор Фицджеральд со своими подручными, буквально отталкивая бедняков в сторону и создавая коридор. Элизабет потянула Томаса мимо этого коридора, стараясь не встречаться глазами с протестующими. Подняв воротники, они нырнули в проулок, огибая следующий ряд зданий. На сердце Томаса лежала свинцовая тяжесть: он понимал, что взятого аванса хватит лишь на недельную аренду, а что дальше? И это ли не подтверждает страшные слова письма – мол, каждый шаг ведёт к ещё большему хаосу и несчастьям?

В переулке они наконец перевели дух. Элизабет прислонилась к стене, переводя дыхание. Стараясь отвлечь друга от мыслей об общегородском бедламе, она предложила:

– Давай сходим к отцу Джулиано Терразасу в церковь Святого Вильгельма. Он, хоть и странный человек, но добрый и мудрый. Может, даст совет?

Томас поколебался. Ведь любое действие теперь казалось ему подозрительным: а не ускорит ли это очередной поворот судьбы к плохой развязке? Но за неимением иного выхода он согласился.

На другом конце Ламберсена, за скопищем ветхих домов и торговых рядов, где были лавки с надписями «Hong & Co. Oriental Goods» и «Ambrosio’s Exotic Spices», высилась старая церковь, неказистая снаружи, но внутри всё ещё хранившая светлую атмосферу. Крыша давно пропускала дождь, и по стенам текли грязные потёки, но прихожане любили отца Джулиано за его искреннюю вовлечённость в проблемы бедняков.