Читать книгу Кассандра - - Страница 3

Воскресенье. Каждый оттягивался по мере своих возможностей. А возможности лежали у Банана в правом кармане тонкой бойцовой рыбкой. Обычного огнива там не было, он забыл его вчера у Пенфея. Туда он и шёл. С перезрелой надеждой подобрать зажигалку, да половчей оттянуться по мере своих возможностей. Так как на Пенфея в тот кон рассчитывать не приходилось.

Да тот тогда и сам-то едва рассчитывался.

Банан не стал порочно работать на рекламу затяжными выкриками хозяина, как это было заведено в частных домах без продрывающего звонка, а по-свойски зашел во двор. И выйдя из синего полдня, проник в дом.

– Тук-тук-тук… – тихий стук.

– Открыто!.. – сквозь дверь, размыто.

– А я-то думал, ты тут занят, – сказал Банан с машинально восторженной лыбой, на рекламу косо скользнув влажным глазом по невинно заправленному дивану и чётко задраил дверь.

Пенфей валялся в кресле и курил.

– Да я выгнал её в семь часов! – сказал он с понимающей улыбкой и затянулся. – Я в шесть встаю, как на работу. У меня здесь, – он весомо, не без гордости, гулко постучал себе пальцем по лбу, – у меня здесь будильник.

– А я-то думал, у тебя там мозги! – усмехнулся Банан. И тапки были ровно отлетаемы в преддверье.

– А что с Кассандрой?

Банан ждал этого удара, быть может, даже готовился. Но Пенфей, как всегда, был парализующе непредсказуем.

Гнилая лыба слетела с его лица, как последний обмороженный лист с дерева, обнажив растеряно-озабоченное выражение, как от удара в промежность. Он даже не заметил протянутой Пенфеем руки. Не заметил, как пожал её и растёр о штанину закись злокачественной потливости. И даже не заметил, как сел в кресло напротив.

– Она отбила все мячи, – грустно отчитался Банан, беззащитно опустив невыносимо-невинные глаза. – Вчера я так и не забил победный гол.

И чуть не заплакал слабым серебром.

– Плохо играешь, – заключил Пенфей со строгостью тренера, – из рук вон плохо! Привык, что тебе поддаются, расслабился. Смотри, а то так скоро в одни ворота начнёшь играть! – с усмешкой сунул он окислившемуся Банану «желтую карточку».

– Тренировка… – вздохнул тот. – Тренироваться надо. А тут, то финансовой поддержки нет, то не климатит. Хорошо ещё недавно с Вольтером «за войну» выпили. Ни то стоял бы он, – и Банан попутно посмотрел куда-то вниз, – как корабль на мели – в полном одиночестве.

– Какую ещё войну? – не просёк увязки Пенфей.

– Ну, чтобы деньги на нас нападали, а мы от них отбиться не могли. Выпили, так они и полезли, полезли, гады!

– Тяжко, – хмуро посочувствовал Пенфей. – А мне – легко! – улыбнулся он и, откинувшись на спинку кресла, беспамятно прикрыл жалюзи век. – А то сидишь, думаешь, думаешь. И то надо, и это. Того и гляди, мозги сгорят от перенапряжения. Как лампочка. А сейчас – лафа! – и глумливо усмехнулся в окно.

– Кто там? – заинтересовался Банан. И не выпуская из рук придыхательных аксессуаров, запихал голову в окно.

В густо оранжевой рубахе неведомых заморских материй и рыхло-черных джинсах, припадая на оба костыля, забыченно сложив вороньи крылья бровей, к дому шкандыбал Аякс. Шел и тащил на затёкших плечах души тяжкий рюкзак своей загруженности. Аякс шёл вперёд, а «рюкзак» угрюмо тащил его куда-то назад и вниз, в подземелье внутреннего опыта, выгибая безумно вытянутое тело. Видимо, от этого и создавался этот хромоногий эффект. Недалеко сзади шёл немногим отсталый от него Бизон, приодетый в просторную джинсовую рубаху, мило изукрашенную стирано-розовыми розами ветров внахлёст каким-то катаболическим знакам, формулам и другим метафизическим игрушкам, да в трикотажно-тонких строгих брючках под ширпотреб.

Оным самопрядным покатом прихожане выгребли из зоны звонко-желтого излучения в мшистую мглу холла, мешковато стукнувшего по глазам лёгкой дезориентацией. И поплачно скрипнув заезженной дверью, впали в цветочную прохладу комнаты.

– Кстати, Пенфей, а где моя зажигалка? – вылез Банан из рыхлой мякоти вялости.

– Да, Поликсена, наверное, схавала.

– Ещё одна ушла, – заключил Банан, дробно звякнув смешком. И взяв со стола зажигалку, подкурил сигарету.

– Да вернётся она, не плач.

– Ага, как же. Она взяла её вовсе не для того чтобы попользоваться ею и вернуть. А для того чтобы хоть что-то с тебя урвать. В качестве вещественного доказательства того, что это не ты, а это она тебя использует. Где ты – лох, а она – тобой играет. Сейчас это самая модная игра в отношения.

– Поликсена просто пыталась хоть как-то обналичить свои услуги, – глумливо усмехнулся тот.

– И это касается не только интима. Ведь когда мы кому-то помогаем, мы также, задним умом, бессознательно подразумеваем, что он автоматически становится нам что-то должен. Не важно – что. Просто – должен. И при любом удобном случае тут же спешим обналичить свой задушевный вклад. Даже если и помогаем ему совершенно искренне, с открытым сердцем.

– Не претендуя на награду, – подтвердил Аякс.

– Это наш ум делает из нас проституток, – усмехнулся Банан. – Уже после того, как мы оценили произведённый эффект, перепроверив свою эффективность. Ведь если желаемый эффект был достигнут, наша самооценка тут же возрастает. А значит и эго претендует на награду.

– Так вот для чего все стремятся помогать другим! – понял Аякс с усмешкой.

– Чтобы вырасти за счет его ошибок. Виртуально решив для себя его проблемы.

– Чтобы, помогая другому, не только доходчиво объяснить себе то, что нужно будет делать самому в подобной ситуации, – подхватил Бизон, – но еще и вогнать его в долги!

– Поэтому-то брак и бессмыслен, – усмехнулся Банан Пенфею, – что он лишь сдерживает твоё всё возрастающее сексуальное и прочее могущество, превращаясь в дамбу, которую рано или поздно смоет.

– Если старость не наступит раньше, чем ты станешь более хорош, чем твой партнёр, – возразил Пенфей.

– И чем более ты его обожествляешь, тем дольше будут ваши отношения, – понял Банан.

– Поэтому мы и ищем того, кто красивее нас, – усмехнулся Бизон. – Чтобы прощать ошибки, как говорится, за красивые глаза.

– А не обсуждать их с другими «за глаза».

– Поэтому-то красивым быть более выгодно, – понял Аякс с запоздалой усмешкой. – В бытовом плане.

– А потому причина разводов не столько в том, что в процессе жизнедеятельности постепенно обнажаются плохие качества партнера, сколько в том, что и у нас одновременно с этим всё возрастают хорошие. Создавая разностью наших потенциалов некую реактивную тягу, позволяющую нам преодолеть гравитацию уже сложившихся отношений. И улететь в «открытый космос» свободных отношений в поиске других недо-цивилизаций. Для того чтобы, пусть и на время, – усмехнулся Банан, – стать их Прогрессором. Осознавая неизбежность того, что рано или поздно тебе придётся сойти и с их орбиты.

– Они просто сами отшвырнут тебя от себя в Свободный Поиск, – усмехнулся Бизон, – своей вульгарностью.

– И одержимостью буквально каждый день получать от тебя прямую пользу, – усмехнулся Банан, – Делая вид, что пытаются вовлечь тебя в свои долгие-долгие социальные брачные игры.

– Каждый день выжимая тебя, как лимон, – заржал Бизон.

– В надежде хоть на какую-то кислинку, – подтвердил с усмешкой Банан.

– А не на кислую мину! – усмехнулся Пенфей.

– С которой ты будешь встречать их каждодневные просьбы сделать им то то, то это, – усмехнулся Бизон. – То тототото!

– Если у тебя на это не будет уже ни сил, ни фантазии, – усмехнулся над ними Банан. – Научить их самих делать то, что им от тебя необходимо. Чтобы они не просто отстали от тебя раз и навсегда, но если и обращались бы к тебе, то лишь за товарищеской поддержкой и дружеским советом. Утопая в соплях поклонения. А не быть у них на побегушках.

– Да-а, – сделал вывод Аякс, – семья актуальна только для тех, у кого есть дети.

– Чтобы свободно изливать на них своё все возрастающее совершенство, – подтвердил Банан. – Это лишь укрепляет брак. Пока они растут и благодаря тебе становятся всё более самостоятельными. Решая вначале вместе с тобой, а затем уже и за тебя ваши общие бытовые трудности. Показывая тебе свою удаль молодецкую! Чтобы ты потом сидел уже себе на завалинке и только давал им советы бывалого.

– А когда ты передаёшь ему всё что знаешь, заводишь второго, третьего, – понял Аякс. – И так далее.

– Не стоит увлекаться лишь предметом своей любви, – усмехнулся Банан. – Нужно думать глобальней. Чтобы затем – и быть.

– Вот поэтому-то я и выбрал Поликсену, – усмехнулся Пенфей. – И пока ты все ещё думаешь, я уже делаю.

– Детей?

– Это становится некоей социальной игрой, – подхватил Аякс. – Где с каждым ребенком ты всё более имеешь, что им передать. И таким образом, растёшь гораздо быстрее и сам.

– Вот поэтому-то раньше и были столь многодетные семьи, – заметил Банан.

– Как у Льва Толстого? – критически усмехнулся Бизон.

– Может быть, именно это и помогло ему стать именно тем, кем он для нас и стал, – упрекнул его Аякс.

– Да, это самый эффективный способ роста, – подтвердил Банан.

– И получения отдачи! – подчеркнул Аякс.

– Вот меня Поликсена вчера прикалывала, конкретно! – усмехнулся Пенфей. – Своей отдачей. Ну, сидим на диване, она кричит: «У меня подружка от одного мальчишки забеременела». Полагай? «Пришлось пол лимона на аборт давать, иначе жениться пришлось бы». Я сразу схавал её движение, кричу: «Если б моя подруга забеременела и стала бы мне что-то предъявлять, я бы просто поехал и пристрелил её». А она сразу схавала эту жвачку. Фиг ли, думает, с мафией потрахивается!

– Ни чего себе ты там имидж наработал! – стебанул Банан, краем глаза нехотя замечая, как вымпел лидерства уходит от него к Пенфею.

Бизон и Аякс сидели, углубившись в корявые дебри косоротых усмешек.

– Да кого, так оно самокатом ещё позавчера развезлось, – отмахнулся Пенфей. – Они как мальчишек из Трои увидели, а те и сами один круче другого, и так меня нахваливали на дне рождения за то, что я бунт против старослужащих возглавил в армии, что так и сели предо мной на задние лапы.

– Что ещё за бунт? – не понял Банан. Что такое вообще возможно.

– Ну, как тебе объяснить? Сидели мы себе как-то с земляками из Трои в каптёрке, выпивали вечером. Втихаря общались. Парни давай рассказывать о своих «подвигах» на гражданке. Как они лохов там строили, да деньжат отжимали. И тут я слушаю их и понимаю, что они и в самом деле рассказывают мне чистейшую правду. Что они реально крутые чуваки! И тут я им и говорю: «Ну, если вы и в самом деле такие крутые, чего же вы старослужащих-то боитесь? Они же такие же лохи, как и на гражданке!» А они давай отрабатывать, – усмехнулся Пенфей, – мол, тут так принято. Армейские традиции и всё такое. Как по другому-то? А я и говорю им: «Пошлите! Сейчас я вам покажу, как по-другому!» У меня аж дрожь по всему телу побежала от своей же дерзости! Прикинь? Сейчас, говорю, биться с ними будем! «Что, прямо сейчас? – заохали они. – Нас же мало. А их – вон сколько». Я смотрю, они съезжают, схватил что подвернулось под руку, какую-то ножовку по дереву. Так, для смелости. И пошел в расположение казармы. Они – за мной. Пнул дверь ногой со всей силы, встал в дверях и кричу: «Эй, вы, лохи позорные! Старослужащие, это вас касается! Давайте драться! Один на один! Я сейчас морды всем вам тут поразбиваю! Ну, подходи по одному!»

– И – что? – удивился Банан, когда Пенфей внезапно замолчал.

– Съехали они, – усмехнулся тот.

– Да я бы кинул в тебя табуреткой, да и делов-то! – с усмешкой вспомнил Банан. – Как я уже делал это на «Узле связи», когда один длинный, такой, душара, типа – в шутку, подбежал и со всей силы ударил меня по голове подушкой, когда я пришел с Командного Пункта ПВО после суток и уже спал. Я подскочил, в непонятках, увидел, как он убегает, как заяц, и тут же швырнул в него табуреткой. Но не попал. И тут же схватил вторую. Но тот уже лёг в свою кровать под одеяло и забился головой под подушку, сделав вид, что спит. Я посмотрел на остальных, и, видя, что они украдкой ржут, как дети, заорал на них, что сейчас всех их тут этой табуреткой поубиваю! Поставил её поближе к себе и снова лег спать. Да и в Учебке такое не прокатило бы, – усмехнулся Банан, вспомнив своих дедов. – В Учебке один только замахнулся раз на сержанта, так на него сразу же, как по тревоге, все старослужащие накинулись. Но не стали его бить. Так, пожурили только на первый раз. Выяснили, кто там, да в чём именно был виноват, и всё. Но мы сразу же всё поняли, после отбоя отжимаясь от пола за его косяк, что так, как он, лучше не делать.

– У нас-то была не Учебная, а обычная часть, – пояснил Пенфей. – А там все более расслаблены. И никто так и не встал.

– Вот лошары! Меня тоже однажды пытались «свергнуть», – усмехнулся Банан, вспоминая другой случай. – Я, как деды разъехались, вообще оказался на «Узле связи» среди молодых бойцов одним единственным старослужащим.

– Совсем? – не поверил Аякс.

– Были ещё двое, – признался Банан, – но они постоянно на станции релейной связи по очереди дежурили. В части редко показывались. Поедят, поспят и опять уходят. А я вначале был единственным черпаком в роте и стоял вечным дневальным, даже спал стоя на тумбочке, как лошадь. Минут двадцать в сутки посплю и всё! А потом, как духов в часть нагнали и деды разъехались, стал то дежурным по роте, то – начальником смены телеграфного цеха на Командном Пункте. Так один молодой боец, коренастый такой, который всех молодых пытался строить, подошел один раз ко мне сбоку и молча с размаху ка-а-ак ударит меня в челюсть! У меня там аж что-то хрустнуло в зубах. Но я и ухом не повел! Тут же понял, что это был его лучший удар, которым он и хотел меня сразу же вырубить. «И это всё, на что ты способен? – спокойно усмехнулся я ему в лицо, незаметно сглотнув кровь и презрительно улыбнулся. А тот и растерялся! Он ожидал, что я, как минимум, скорчусь от боли. Как другие. – А теперь, иди сюда! – спокойно и властно говорю ему я. – Теперь я тебя ударю! И ты уже не встанешь». Он тут же струсил и убежал. Вот так я выиграл бой, даже не ударив.

На что Пенфей лишь усмехнулся, вспомнив, как он сам ещё до армии научил Банана этому трюку, которому научил его отец. И добавил:

– А наши подумали, что мы к утру протрезвеем, и назавтра будет всё по-прежнему. Мы вернулись в каптёрку, и я говорю мальчишкам: «Ну что, поняли теперь, кто ваши деды на самом деле? Лохи позорные!» Ну, мы и давай на утро их щемить по одному. Начиная с тех, кто над нами издевался. А потом, услыхав об этом, к нам стали обращаться за помощью и присоединяться другие угнетаемые ими бойцы. И так вот мы, постепенно, всех дедов поставили на место. А потом они и сами стали нашими духами! Вот так вот я и стал лидером всего нашего призыва. И даже те, кто меня вообще до этого не уважал, подходили и желали со мною познакомиться и пообщаться. И расспрашивали о том, как я на такое отважился.

– С товарищами-то легко быть лидером, – усмехнулся Банан, не желая сдаваться. – А я на «Узле связи» вообще невольно был одним единственным лидером всего призыва. Пока не подрался с одним боксером, который стал заступаться за того коренастого. Я дал уговорить себя ему и согласился на замену только потому, что тот был гораздо ниже меня. И я наивно решил, что легко его побью. А тот сразу поднырнул под меня и ударом снизу тут же поставил мне синяк под глазом. И несмотря на то, что на утро у него на лбу образовалась шишка от моего прямого удара, командир увидел на построении наши боевые отметины и у себя в кабинете засчитал мне поражение по очкам. Из-за того, что я, как старослужащий, не должен был даже дать себя ударить. И так как я подорвал, таким образом, свой авторитет, полностью перевел меня на Командный Пункт. Передав бразды правления ротой ему, коренастому и тому длинному, поставив длинного вечным дежурным по роте. Чему я только обрадовался!

– Чему тут радоваться-то? – не понял Аякс.

– Тому, что служить среди взвода телеграфисток мне было гораздо приятнее, чем среди этих оболтусов. Я снова стал печатать на их машинках стихи и тут же посвящать их дамам.

– Короче, зажил на широкую ногу! – заржал Бизон.

– И вот, когда ко мне на днюху приехали те мальчишки из Трои, – продолжил Пенфей, – они и выказывали в общении со мной то уважение, которое я вызывал у всего нашего призыва ещё в армии. Вот девушки, видя их отношение ко мне, и поняв, кто тут среди них главный, и стали меж собой за меня бороться.

– Повезло тебе! – критически усмехнулся Банан.

– Вот Поликсена орала тут ночью, как звезданутая! – продолжил Пенфей выворачивать из карманов памяти леденцы трескучих фраз. – Всю спину мне исцарапала, мазохистка хренова.

– Это она другим твоим поклонницам пламенный привет передавала, – усмехнулся Банан. – Метила территорию.

– Вот животное! – возмутился Бизон.

– Я уже слышу, через стену, мамаша бродит по хате, как пришпоренная, кричу ей: «Заткнись ты!» А ей побоку.

– Ты бы ей по вывеске съездил, – сочувственно посоветовал Бизон.

– Да, я пробовал. Она ещё больше орать стала, – усмехнулся Пенфей и нажал на «пробел» паузы. – Это её только возбудило! – выхлестнул он и дрябло затрясся на кочках смеха.

Остальные вразвалку поскакали за ним.

– Ну, ещё бы! – заржал Дионис. – Ведь только когда ты бьешь женщину или не обращаешь на нее особого внимания, она начинает верить в то, что ты действительно сильная личность! А не очередной подкаблучник.

– И не просто верить, – усмехнулся Бизон, – а убеждаться в этом на практике. С каждой затрещиной!

– Или – пощечиной равнодушия! – благодушно усмехнулся Банан. – Ведь если ты даже просто не особо-то к ней расположен, то это означает для неё лишь то, что у тебя есть и другие варианты.

– И желая быть вне конкуренции, начинает наглядно доказывать тебе их несостоятельность, – усмехнулся Пенфей.

– Ведь даже если она тебе действительно не особо-то и нравится, – подхватил Бизон, – она настолько влюблена в себя, что, в глубине своей чуткой к себе души, просто отказывается в это верить.

– И правильно делает, – усмехнулся Банан. – Ведь всё познается в сравнении – в твоем подсознании.

– И она начинает бороться с призраками, – с восторгом подхватил Бизон, – которые пленили твоё воображение.

– Угнав тебя от неё в рабство, – с улыбкой подтвердил Банан.

– И желая тебя освободить, – усмехнулся Бизон. – Помочь тебе, дурашке.

– Рассеять ложные иллюзии и обещания, – улыбнулся Банан, – внушенные тебе другими вариантами.

– Пытаясь их реализовать на практике. Доказывая, что она среди них всех самая что ни на есть настоящая! – подхватил Бизон. – И что с ней-то всё у тебя будет уже по-настоящему!

– Но ровно до тех пор, – усмехнулся над ними Пенфей, – пока ты не развеешь все свои ложные по отношению к ней иллюзии тем, что покоришься. Её волшебной игре.

– Став её пламенным поклонником! – подтвердил Банан.

– Чтобы начать вытирать об тебя ноги и постепенно забыть обо всех своих обещаниях. Поэтому-то с ними важно не упускать момент и инициативу. И пользоваться их услугами во всей их артистичности, но – не допуская того, чтобы они решили, что ты уже у них в кармане. Их маленькая карманная собачка, которая что-то там о себе такое тявкает, чего-то требует. Нужно, как в сексе, – поучал Пенфей, – постоянно сдерживаться и уметь растягивать это удовольствие.

– Неважно даже, имеет твоя сдержанность под собой реальную основу или чисто иллюзорна, ей гораздо важнее повысить свою самооценку, которую ты своим рассеянным отношением ущемляешь, – усмехнулся Банан. – И начинает стараться изо всех сил!

– Не ради тебя, не обольщайся, – усмехнулся над ним Бизон. – Ради себя-любимой.

– А не ради той, на которую ты не обращаешь особого внимания, – ответил ему с усмешкой Банан. – Пытаясь внутренне от неё отвлечься. Доказав тебе, что она – совсем не та, за которую ты её наивно принимаешь. Абстрагироваться и вытеснить твою иллюзию за пределы своей психики в пространстве своей игры. Где ты – лишь её подмостки. Становясь действительно волшебной!

– А между делом, так, заодно и покорить тебя, – усмехнулся над ним Бизон. – Раз уж ты не просто залетный зритель, но ещё и возомнил себя её критиком!

– Или просто начинает тебя корить, – вспомнил Аякс.

– Это один из их приемов, – усмехнулся над ним Банан. – Тех, кто не способен на большее.

– Не от большого ума! – усмехнулся Пенфей.

– Делая вид, что они умнее тебя, – добавил Банан. – Раз они замечают твои ошибки.

– Не желая исправить самую главную ошибку, – усмехнулся Бизон, – себя.

– Ошибку природы! – с усмешкой выпалил штамп Пенфей.

– Ошибками не рождаются, – поправил его Банан, – ошибками становятся. Вот замечая это в твоих глазах, обращенных уже не к ней, а к небу – в сферу возможного, они и пытаются исправиться. Дотянуться до неба, до идеала!

– Танцуя перед тобой, как балерина, – усмехнулся Бизон. – На кончиках пальцев ног!

– И каждая – на свой лад! – усмехнулся Аякс.

– Поэтому-то мы и выбираем в жизни более ладную, – мечтательно улыбнулся Банан.

– Более замечательную!

– А потом, чисто, чтобы Поликсена о себе не воображала и не думала, что я уже у неё в кармане, говорю: «Не хотел тебе говорить, но у меня жена на Болоте, ребёнок. Два года скоро». А она: «Два года?!» – продолжил Пенфей, комментируя телегу выпуклыми жестами, – сразу забычилась, скомкалась. Потом кричит: «Вот мне не везёт, с кем ни познакомлюсь, все женатые!»

– Вот она ловко эту фишку схавала! – восхитился Банан её наивностью. – Так это ты ту «жабу» с Болота сюда притащил?

– Ну, а кого же ещё? – усмехнулся Пенфей. – Нужно располагать своим прошлым опытом для того чтобы быть более убедительным. И если врать, то – от всего сердца! – засмеялся он. – Чтобы тебя не обвинили во лжи, когда ты начнёшь завираться.

– Превратив эту жабу в лягушку-царевну! – усмехнулся Бизон. – Ожидающую на Болоте своего принца.

– И чем достовернее история, тем более искренне она выглядит, – пояснил Пенфей. – Иначе никто тебе не поверит.

– Даже ты сам! А через это и – другие, – усмехнулся Банан, решив взять этот приём за основу своего литературного таланта.

Аякс в обнимку со своей маниакальной чувственностью похотливо залёг под забором молчания.

– Аякс, ты чего, балдеешь, что ли? Чё, балдёжные настали дни, да?! – вспомнил о нём Пенфей. – Ты смотри, не балдей тут.

– Да я и не балдею, – усмехнулся в ответ Аякс, которому неприятно было данное ему Пенфеем прозвище. За то, что его отец был метис по материнской линии, гиперболой восходящей в Грузию. – Я просто о семье задумался.

В развенчанное окно врывался слабый аромат дикорастущего жасмина, что цвёл у Пенфея под окном. И под пинками сквозняка убегал в приоткрытую дверь. Надушенный хрустальными узорами тюль серебристо подрагивал от его кольцевых набегов.

– Что, поехали на море съездим, чего тут балдеть по беспантовой? – внёс Пенфей предложение в повестку дня, иже наблюдая в окно, как льнёт и плавит всё и вся горючий зной.

Последний аргумент, видимо, и заставил их бездумно согласиться. И ненавязчиво закивать, отметая возможные прения по данному вопросу.

Банан, выстелив разлапистый дымовой занавес, щелкнул сигарету в дыру окна. И она, безумно вспыхнув, сгорела в раскалённом воздухе, как страстоцветный метеорит в атмосферном излёте.

Всасывая сощуренными от светоперепада глазами родниковые потоки небесной сини, прошли они, набивая уши тучной пылью расхожей фразеологии, мимо измождённых жарой взмякших прохожих в воскресный гонор остановки. Поймали за хвост машину и, нырнув в её утробный полумрак, пожелали «с ветерком» на взморье.

Гоняя клёклые хороводы подорожных думок, самоходом выползавших из тёмных углов подсознания, да развязно покуривая с моментального согласия душевного водилы, аще ли наблюдая в окошки с полузаглоченными стёклами, как извивается окрест лихо петляющего бездорожья пёстрый дракон пейзажа, докатились они до раскалённой подковы стопятовского пляжа.

– А вы что, платить не собираетесь? – растерялся водила, когда толпа стала дружно, как по команде, выковыриваться из машины. И голова его от жгучей щекотки беспокойства беспомощно задёргалась из стороны в сторону.

Незаметный для него Банан, который сидел аккурат в пришибленный скороспелой грушей горя затылок водителя и завозился на велюровом задке с ворохом купюр, вытягивая пару десяток из бумажного хлама, гнило усмехнулся:

– Деньги, деньги… словно причудливые аквариумные рыбки, порой нечаянно выскальзывая из рук, плавают они в отстойнике рассудка, вздымая ил проблем. Одним своим видом приводя в соборы восторга и изумления миллионы паломников.

И рассчитавшись с назойливым кучером, вышел под инфракрасное давление.

Раскалённый песок – душа сталевара – податливо обнял его чёрные тапки с видом на море, по-заглотив их ярко белую приподошвенную окаемку.

Вода нервозно дёргалась, как дохлое знамя на ветру.

Ветер был мощным и мягким, как дыханье стеклодува.

На раскалённом пляже частыми неровными кучками валялись залитые жарким топленым солнцем жировые сгустки медузных телес. Вперемешку с обтянутыми пунцово-желтой клеёнчатой кожей ребристыми каркасами. Где первые недовольно высасывали все жизненные соки из вторых. Обязавших себя служить им верой и правдой, а себе – изменой им и неправдой. И отдавать всё, что смогут официально заработать. А себе – неофициально. И благодаря этим клятвам пойти по пути подхалимства начальству, злобы и лжи. И так ничего существенного и не достичь.

Пенфею показалось, что это острые пародии на тупые семьи. И он сказал, выказывая гнутым блеклым пальцем левостороннюю дугу погрызенных соляными ветрами солидных валунов:

– Пойдём туда, там народу меньше.

И группка пляжных новобранцев, задыхаясь в раскалённых тисках полудня, лениво растягивающейся резиновой цепочкой побрела по прожигающему обувку вязкому песку в седые руины призрачных каменных замков. Со стороны мутно-синего свечения горизонтального сечения насквозь било грузным бризом. Сверху, под витражно-синим стеклом неба, свалялась белая вата. Сквозь янтарно-яркий диск солнца, как жгучей циркуляркой, её протаскивало на северо-восток и мохнатым салатом уводило прочь за обожженную синью волнистую кромку зеленых сопок.

На соседней глыбе одичало гоношилась, то слетая в море, то вновь подскакивая на глыбу, стайка оголтелой ребятни. Не подающей вида, но с дерзостью юных следопытов все замечающей и, по-своему тупо, блаженно обстёбывающей.

– Ну, что, кто купаться полезет? – спросил Пенфей, уже разлатываясь.

Бизон послушно бултыхнулся за ним.

И только Аякс бегал в одних трусах по истресканной остриями глыбе, увлечённо приговаривая таинственно замершего на краю обжитой глыбы Банана «нырнуть вместе».

– Нет, Аякс, не полезу я туда, – подыгрывая, отвечал Банан, наблюдая как волны, с размаху ударяясь о могучие камни, вскакивают вверх, раскрываясь на лету сверкающими на солнце веерами брызг, время от времени обдавая лицо крупнокалиберной свежестью. – Тем, у кого болит душа, нужно чтобы хотя бы тело оставалось здоровым. Ведь, – добавил он, напоследок сочно затягиваясь сигаретой под чистый взрыд скрипичной азбуки тоскливого диалога панорамных чаек и передавая её в руки Аякса, – ведь душу можно почувствовать только тогда, когда она болит.

– И чего ты опять повёлся на эту Кассандру? – стебанул Аякс, поигрывая в пальцах сигаретой. – Ты разве не понял ещё, что тебе с ней ничего не светит? Или тебе уже стало нравиться себя изводить?

– Наслаждение без боли – это всё равно, что блюдо без перца. Оно не так впечатляет! – усмехнулся Банан. – Не дает ощущения насыщенного вкуса. Нас по-настоящему привлекают только самые недоступные вершины. Иначе альпинизм не пользовался бы в народе такой популярностью. А сексуальный альпинизм, который я уже давно практикую, это самое увлекательное занятие в мире!

– Доска эта Кассандра! В неё только гвозди заколачивать.

– Значит, я – деревотёс! – усмехнулся Банан, скидывая незатейливые одежды. – У меня, кстати, дед был плотником.

– Значит, это – наследственное! – высокомерно усмехнулся Аякс.

– Могу спорить, ты и сам не прочь вколотить в неё пару гвоздей! – констатировал с усмешкой Банан и прыгнул в тревожные воды, непроизвольно ошалев от столь холодного приёма.

Аякс прыгнул за ним.

– Давай Банана утопим! – заорал Аяксу веслорукий Бизон и погнался за жертвой, яростно вращая лопастями.

Тот хоть и увидал, оглянувшись, что Аякс не повёлся на провокацию, всё равно на всякий случай дико заорал и кинулся в открытое море.

Утробно хохоча, компания вскарабкалась на жилой массив.

Банан вяло выволочил по водам подуставшее туловище и, поймав волну, тоже вернул себя в вертикальное положение.

– Чего ты заорал-то? – спросил его Бизон, по-собачьи встряхиваясь. – Я аж испугался за тебя.

– В такой момент я и пришибить могу нечаянно.

– За себя, что ли, испугался? – всё ещё по-детски смеясь и фыркая, спросил Бизон.

– И за тебя – тоже! – глухо усмехнулся Банан и снуло поёжился, поводя охладевшими под ветром плечами.

– Прикинь, он вдвойне испугался! – просиял Аякс. – За двоих!

И самотёком застроившись в рыхлую колонну, толпа угрюмо потекла в обратку.

Банан резво рванул вперёд и зашелся дробно скакать в зверином азарте по иссечённым горбунам.

Только тот, кому хоть однажды довелось ходить по прибрежному нагромождению разновеликих валунов, может понять, каково по ним было бежать: тряся головой, растопырив руки, бешено перебирая ногами безо всякого ритма, ежемгновенно рискуя промазать, оступиться и раскроить череп об острые края искромсанных стихией камней.

Добежав ближе к дороге и скинув жгучие чёрные тапки, он воткнул в горячий песок три точки опоры у самой воды. И успокаиваясь под мощным обогревателем солнца, стал смотреть то на игрушечные кораблики в исчезающе-миражной дали, то на феерическое сверкание плазменных бликов. То на подлизывающиеся к его ногам, то напевно убегающие. И вновь набухающие до пороговой массы. Чтобы враз распластаться о зеркальный песок. И замерев пред босыми ступнями, шумно сбежать в пенозубую пасть нарастающей волны. Напев за напевом, волна за волной, бесконечно продолжая живую гармонию вкрадчивой музыки моря.

Поприкрыв мореные глаза и на совесть прожаривая плечи, он безмятежно вслушивался в это сверкающе-загружающее великолепие.

Пока его не окликнули подошедшие на звуковую дистанцию компаньоны. Заставив встать, стряхнуть пыльцу нирваны и пуститься в долгие дорожные дрязги.

Ведь обратно обычно приходилось идти по короткому пути пешком. От солнца спасал лишь навес листвы, да прохлада рассекающих заросшую дорогу ручьев, через которые то и дело приходилось ловко перепрыгивать.

Но на этот раз им повезло. Им удалось поймать машину, которая кого-то привезла на пляж и теперь направлялась обратно в город.

– Что, давай покурим, да пойдем тромбонёмся? – наигранно весело спросил Бизон, словно старый клоун, который уже давно ни над чем не смеётся.

– Да чего на вас сигареты переводить? – усмехнулся Пенфей. И выкосив игристым взглядом сиротливо поправляющего под мышкой бутылку «пепси», купленную на базаре вкупе с крупными пирожками в руках, Банана, ещё глубже закрючил кособокую лыбу. – Давайте вначале поедим.

Бизон, не зная, что и сказать, рассматривал лохматых вечнозелёных ёжиков травы, врассыпную кинувшихся под ногами.

– Ну, чего тут пустословить? – добавил Пенфей. – Давайте расход делать.

Нутром почуяв рефлекторный взрыв аппетита, Бизон и Аякс, почему-то в ногу, резво замаршировали в поисках куска ржаного хлеба по домам.

А Банан и Пенфей, взойдя в плюшевый овал черной тени, усеянной плавающими прожилками просветов, сели на железное огражденье прямоугольника детской площадки и стали прицельно прорабатывать программу дальнейших действий, неторопливо снедая лаконичные щедроты бытия с глазурью слабых улыбок на довольных лицах.