Читать книгу Он не тот, кем кажется: Почему женщины влюбляются в серийных убийц - - Страница 5

– Так, значит, вас интересуют эти истории… Но зачем вам интервью, что вы с ним будете делать?

– Я уже объясняла – оно для моей книги.

– Ага, понятно…

Обходительный криминолог Ален Бауэр, загадочно ухмыляясь, сканирует меня взглядом, словно всем своим видом говоря: «В странные дела вы лезете, дамочка… Может и силенок не хватить…» Я могла бы ответить ему, что это не что иное, как законное любопытство журналиста, который вправе задавать вопросы и стараться понять, да и просто информировать. Но сейчас речь не об этом. Сейчас мне нужны конкретика, цифры, исследования. Хочу разумного объяснения, если в этой области оно вообще возможно. Одним словом – фактов, и ничего, кроме фактов.

Итак, я решила не искать вслепую и обратилась к этому известному преподавателю криминологии[12], автору около 40 работ – от «Криминологии для чайников» и «Самых тупых преступников в истории» до «Общего введения в криминологию». Вот кто сможет дать мне надежный фундамент для исследования и подробно рассказать об этих ненормальных отношениях, этом синдроме Бонни и Клайда.

Я не ошиблась. Он начал со… статистики. Да-да, статистики. А я ее так и не нашла, хотя вот уже несколько недель изучала десятки статей и исследований. Он единственный человек, который может мне об этом рассказать.

Что касается статистики, которую он сам назвал несколько специфической, то она относилась к почте, поступающей в тюрьмы. Было установлено, что три четверти писем подписано женщинами, влюбившимися в заключенных. И только четверть написана мужчинами, неравнодушными к правонарушительницам. «Эта статистика, – уточняет Ален Бауэр, – не учитывает гомосексуальные отношения – геев и лесбиянок, потому что в то время их не принимали во внимание. И все же можно сказать, что эти письма в тюрьмы – действительно показатель, заслуживающий внимания».

Значит, я была права. На самом деле это явление затрагивает в основном женщин. Пусть так. Но что такого особенного есть у женщин, чего нет у мужчин? Разве женское желание отличается от мужского? Это же устаревший штамп, разве не так? Но факты налицо. Женщины пишут преступникам в десять раз чаще, чем мужчины.

Ален Бауэр затрагивает и еще одну тему – связь заключенных с персоналом тюрем, а также со всеми женщинами, которые контактируют с ними по роду деятельности: тюремными медсестрами, преподавательницами, адвокатами… Он прав. Мне нужно будет изучить и это направление. Воистину, чем дальше я продвигаюсь, тем больше возникает вопросов. Но разве не в любом расследовании открываются новые двери, даже если часть из них никуда не ведет и их приходится в итоге закрывать?

А что он думает насчет трех типичных профилей? И снова криминолог соглашается и развивает тему: «Да, существует три синдрома, психологи их изучили. Первый – синдром Бонни и Клайда: "Хочу быть плохой девчонкой!" Это синдром отличницы, пустившейся во все тяжкие на пьяной вечеринке. Второй – так называемый эффект Флоренс Найтингейл[13]: "Я спасу его. Благодаря мне для него возможно искупление". Разумеется, в итоге все получается иначе, так как спасение также ведет к побегу, отправке посылок, передаче документов, которые позволяют продолжать преступную деятельность».

Что до третьей категории, Ален Бауэр предпочитает говорить о ряде мини-синдромов, не вполне четко определенных, таких как своеобразный реванш над самой собой, к которому могут стремиться некоторые женщины, подвергавшиеся агрессии, в том числе сексуальной. Вступая в связь с преступником, который «выше» их агрессора, они чувствуют, что оживают сами. «Этот синдром еще не до конца определен. О нем пишет американский автор Шейла Айзенберг»[14], – объясняет Ален Бауэр. По ее мнению, это желание избавиться от статуса жертвы, чтобы в некотором роде обрести статус сообщницы и больше не быть униженной сексуальной или иной агрессией. Конечно, это не объясняет все подобные поступки, но позволяет лучше понять явление.

С самого начала беседы меня мучит вопрос: неужели все женщины способны влюбиться в преступника? Вот, например, я… Не успеваю я закончить фразу, а Ален Бауэр уже улыбается: «Конечно. Возьмем, к примеру, вашу передачу: когда ваши коллеги голосуют, все понятно: вот у вас экраны, вы видите разброс голосов и варианты объяснений. Если бы вы задали такой вопрос о разных типах заключенных – знаете, вам понадобилось бы гораздо больше вариантов ответов. И вы, что вполне естественно, получили бы очень неожиданные результаты, особенно среди знакомых. Например, вопрос не в том, "влюбилась бы ты в Нордаля Лёланде"; вы спрашиваете: "Ты бы посетила тюрьму?" или "Можно ли их спасти?" – и опять-таки получаете очень неожиданные ответы».

Возможно. Я знаю, что способна к сопереживанию, восприимчива к чужим эмоциям. Мне понятен этот дискурс. Я знаю, что теоретически могу растаять при виде руки, протянутой за помощью. Но сама по себе я не брошусь ни с того ни с сего хватать ручку, писать страстное письмо и посылать его серийному убийце! Ален Бауэр отвечает мягко, словно не хочет напугать больного ребенка: «Вы сами не знаете… Несколько недель назад вы делали передачу об актере, которого обвиняют в изнасиловании, – видели реакцию на вашей же платформе? "Он такой симпатяга… Мы его знаем… Милый… Забавный… Сексуальное насилие? Нет, не могу поверить". А на самом деле это, возможно, опаснейший сексуальный хищник за последние 20 лет… Или же он вовсе не виновен! Лично я из принципа ни о чем не составляю мнения заранее, мой девиз – "Ничего не принимай как данность, ничему не верь, все проверяй"[15]. И только потом можно прийти к какому-то выводу. Даже с худшим из убийц никогда нельзя быть уверенным. Всегда нужно изучать, исследовать. В нашем случае может быть то же самое: кто-то сомневается, кто-то все отрицает… Возьмем Николя Юло[16] – большинство представителей государственной власти, включая госпожу министра по делам женщин, принялись отчаянно защищать "бедного Николя Юло, он ведь стал безусловной жертвой". Так что мы ничего не знаем и знать не можем».

По мнению криминолога, проблема здесь в попадании на крючок. «Посмотрите, как возникает схема Понци[17], – объясняет он. – Например, хотя нам приходит куча ежедневного спама, тысячи людей отвечают вот этому полуголому парню, который застрял в какой-то там дыре, зато очень красив и хорошо сложен, и ему нужно 50 евро на возвращение домой, а потом 500, а потом 5000, и, конечно, он все отдаст наличными, как только вернется, – а на самом деле все это происходит в интернет-кафе в Киншасе! Что касается жертв – тут не только глупые и наивные люди. В схеме Понци встречаются и крайне умные и богатые индивидуумы, которые попадаются на удочку более ловких манипуляторов, чем они сами. Понятно, что важен первый шаг. Его можете сделать только вы, при этом вы не знаете автора лично. По всем этим причинам жест сострадания может привести к манипуляции и зависимости».

Незамысловатый образ чокнутой, влюбленной в преступника, разлетелся вдребезги. Значит, разгадка в попадании на крючок. Поддаться может любой. Более того – и хуже того – здесь присутствует своего рода манипуляция. Но кто кем манипулирует? Кто делает первый шаг? Преступник или влюбленная женщина?

– Одно другому не мешает, – отвечает Ален Бауэр. – Я всегда привожу в пример людей, которых обманул Бернард Мейдофф[18], потому что здесь мы не затрагиваем сексуальную сторону вопроса и остаемся в области денег и желания наживы. Большинство жертв хотели заработать денег, невероятно много денег; Мейдофф ими манипулировал. Они в той же степени сообщники, что и жертвы. Манипуляция и зависимость тесно переплетаются друг с другом. Как в случае наркоторговца и потребителя, преступника и жертвы. Я за запрет наркотиков, но считаю, что нельзя ставить знак равенства между зависимыми и распространителями. Надо одновременно и лечить больных, и бороться с преступниками. Это две разные темы. Первая – из медицинской и социальной области, вторая – уголовная. Так вот, здесь у нас та же история: женщина влюбляется, позволяет собой манипулировать, обворовывать себя, да, она влюблена, но от этого она не в меньшей степени жертва. А женщины, которые становятся жертвами воровства, вымогательства, обмана и т. д., – это вообще стародавняя история! Вся греческая трагедия строится на этом.

Все, разговор окончен? Смотреть не на что, едем дальше? Определенно нет. Как насчет табу на смерть, которое нарушают эти влюбленные женщины? Ведь они любят мужчину, который убивал, разве не так? Как может женщина смириться с тем, что мужчина, которого она любит, неоднократно насиловал, пытал, убивал – особенно если речь идет о детях? Почему эти блоки слетают? Как у этих женщин получается, словно ластиком, стереть образы, наполненные кровью, страхом, криками? Как им удается не бояться звериной сущности мужчины, перед которым они испытывают какое-то болезненное преклонение?

– Очарование зла, – без тени сомнения отвечает криминолог. – Вот это неодолимое очарование ужаса, которое можно назвать эффектом Воландеморта, говоря языком поклонников «Гарри Поттера». Иными словами – почему люди переходят на темную сторону Силы? Это обаяние, момент колебания между добром и злом, как и момент, когда человек отворачивается от зла, потому что добро должно победить, – в этом вся мифология, вся история человечества. Противостояние света и тьмы – неотъемлемая часть человеческой души. Похоже на то, как мы объясняем детям, что не надо совать пальцы в розетку, а они все равно суют, чтобы посмотреть, что будет. Так же и с этими людьми: они делают совершенно невозможные вещи, вы объясняете им, что так делать нельзя, а они все равно делают. Так это работает. Проблема начинается, когда они снова берутся за свое. Вопреки распространенному мнению, большинство преступников не повторяют содеянного. Если точнее, таких 66 %, то есть две трети, а треть пойдет на преступление еще хотя бы раз. Вся суть в том, чтобы остаться в зоне первых двух третей.

Если я правильно поняла: большинство женщин, влюбленных в преступника, надеются, что им попался кто-то не из числа рецидивистов, ими движет чувство сострадания, искупления, справедливости и/или страсти. Для кого-то это связано с травмами. А социальный уровень в расчет не берется.

С самого начала беседы мы говорили о синдромах, эффекте сиделки, о тяге к опасности, запретах, искуплении, манипуляции, зависимости… А где во всем этом любовь? Даже само слово пока не прозвучало. Мужчины, отбывающие срок за убийства, испытывают любовь к этим женщинам?

– Случаются и настоящие романы, – объясняет Ален Бауэр. – В конце концов могут действительно возникнуть пары. Но у убийства много категорий, обычно это единичные преступления – было установлено, что процент повторных убийств очень низок, пожалуй, из всех преступлений он ниже всего. Примерно 60–70 % преступлений совершаются на почве ревности. Человек убил любимого мужчину или женщину и понес за это наказание. С серийными убийцами другая история. Будем ли мы им мстить? Будем ли наказывать их? Будем ли возвращать в общество? Вот главная дилемма нашей судебной системы. Это три совершенно разных вопроса, а мы пытаемся одновременно решать их все. Очень мало преступников совершает побег при разрешенной отлучке, количество несоблюдений правил невелико. Франция – старая католическая страна. У нас очень сложные отношения с наказанием, в отличие, например, от протестантов. И все это нужно учитывать, чтобы раскрыть столь непростую тему. Но в тюрьме или за ее пределами люди находят друг друга, и их отношения такие же прочные, как в обычной жизни.

Я в изумлении. Я представляла – возможно, слишком наивно, – что мужчины-преступники воспринимают этих женщин как «отдушину», окно во внешний недоступный мир, как передышку, и не влюбляются, а вот женщины искренне увлечены. Мое видение было двойственным: с одной стороны – мужчина с конкретными целями, с другой – женщина-жертва. Но приходится поверить, что иногда из этих встреч могут вырасти настоящие истории любви.

И все же мой рациональный ум отказывается сдаваться. Интересующая меня тема, ради которой я и взялась за эту книгу, – это не «классические» преступники, если можно так выразиться, а как раз серийные убийцы. Речь идет о далеко не разовом преступлении. Эти женщины в полной мере осознают, с кем имеют дело? Они точно понимают, что эти мужчины, превратившиеся в палачей, делали со своими жертвами, со своей «добычей»? Знаю, я повторяюсь, – вероятно, потому, что не могу получить удовлетворяющего меня ответа на этот вопрос. Вопрос, который я еще не раз задам своим собеседникам, какова бы ни была их специальность, потому что он не просто интригует – он тревожит меня, как и должен тревожить, беспокоить, возмущать, ужасать любого нормального человека. Как эти женщины позволяют себе отдаться любви, как они осмеливаются?

– Думаю, у вас есть подруги, которые были уверены, что встретили любовь всей жизни, при этом вы знали, что он подлец, мерзавец, подонок и все такое, – парирует Ален Бауэр. – И вы, конечно, пытались донести до них свои мысли, но, как правило, это не срабатывало. Так почему в этом случае должно быть иначе?

Я улыбаюсь. Он опять попал в цель. Но я не могу признать поражение.

– Однако речь идет о невероятно жестоких убийствах!

– Кто не хочет видеть, не видит, – с грустью отвечает он. – Знаете, есть такая техника в боевых искусствах: если вы хотите использовать силу противника, надо поколебать его уверенность в самом себе и ждать, пока сомнение одолеет его. Этот способ медленнее, дольше, но позволяет выигрывать.

– То есть всегда есть что-то вроде зависимости?

– Это основная составляющая. Но зависимостью не просто страдают, она формируется. Есть фактор «доброй воли». Надо самой побывать в таком положении. Так бывает с женщинами, которых я отнес к третьей категории, пережившими, в частности, сексуальное насилие, – в некотором роде они берут реванш, вступая в связь с преступником, который «выше» агрессора, и внезапно чувствуют, что и сами оживают. У уязвимости к психопатии есть много причин.

– Но есть ведь женщины без травм, такие же, как я, с семьей, детьми. Ну вот, например, та женщина-анестезиолог, которая уверена, что Дани Лёпренс невиновен: она стала с ним переписываться, влюбилась, даже вышла замуж…

– В данном случае мы имеем дело с синдромом Флоренс Найтингейл. – Ален Бауэр по-прежнему невозмутим. – Это не просто спасительница души – она убеждена в судебной ошибке. И здесь мы встречаемся с существенной категорией. К ней также относятся те женщины, которые хотят спасти приговоренных к смерти в США, потому что в глубине души они «знают», что те невиновны, ведь иногда это действительно так – известны случаи, когда некоторые были приговорены к смерти по сфабрикованным доказательствам или вообще без них! Скорее это даже синдром адвоката…

– …которая убеждает себя в их невиновности, а так это или нет – неважно?

– Да. Плюс большой талант к самообману.

– Мы удаляемся от истории любви и переходим скорее к судебному противостоянию, где любовь всего лишь один из элементов. И у меня такое впечатление, что речь в большей степени идет о потребности что-то исправить…

– Именно так. Исправить судебную ошибку, вытащить из тюрьмы невиновного. Конечно, лучше бы этот невиновный ни в чем не признавался…

И вот по ходу нашей беседы я начинаю постигать целый мир, одновременно очень далекий от меня и очень знакомый. То, о чем мне говорит Ален Бауэр, имеет отношение к банальным до трагичности человеческим побуждениям. Этакая современная греческая трагедия.

Прежде чем снова оставить криминолога наедине с его папками, я решила поделиться с ним одним открытием, поразившим меня при чтении статей.

– Во всех свидетельствах, которые я читала – вне зависимости от типа женщин, – повторяется одна и та же фраза, тянется своего рода красная нить, общая для всех, когда они говорят о мужчине, в которого влюблены: «Он не тот, кем кажется, вы не знаете его так хорошо, как я, он не такой, каким его описывают, мне говорили, что он чудовище, а он такой милый, внимательный… и т. д.».

– Да. А Адольф Гитлер был добряком! – с торжествующей улыбкой отвечает Ален Бауэр, наслаждаясь произведенным эффектом. И продолжает: – Вот они, чудеса человеческого разума, – сделать можно все, оправдать можно все, не ложью, так убеждением. Прекрасная штука любовь, – заключает он, глядя на меня, остолбеневшую.

Я улыбаюсь. Он беззлобно посмеивается надо мной и над моими выпученными глазами. И он прав. Мне внезапно кажется, что я в полной мере поняла смысл выражения «У любви есть свои причины, которые разум игнорирует».

Я ухожу, продолжая думать об образе из греческой трагедии. Ведь действительно, есть что-то в высшей степени трагическое во всех этих историях, у которых не может быть счастливого конца, – во всяком случае, на мой взгляд. В историях, где бурлят страсти, где смешаны кровь, слезы и самые крайние проявления чувств, от самых благородных до самых гнусных. Я уже предчувствую, что приближаюсь к главным действующим лицам трагедий, которые разыгрываются за высокими стенами, увитыми колючей проволокой.

Мне придется броситься в омут с головой, отправиться туда, где все происходит, – в глубины человеческой души. Пришло время заглянуть к психиатрам: логичное продолжение моего расследования.