Читать книгу Я помню тепло рук твоих - Группа авторов - Страница 3

Весна полностью вступила в свои права. Тёплое солнышко окончательно пробудило землю от зимней спячки, покрывая всё на своем пути молодой, сочной зеленью. Мир растений ожил, наполняясь живительным соком земли. Бутоны на деревьях отяжелели и вспучились. Взрываясь друг за другом, они окутывали ветку за веткой шёлковым многоцветьем. Сотни невесомых лепестков, обдуваемые лёгким ветерком, покидая свои соцветья, плавно парили в воздухе словно разноцветные бабочки, то поднимаясь, то опускаясь на дорожки сквера. Аромат, этот тонкий, изысканный весенний аромат проникал в каждого прохожего, освежая чувства и обновляя мысли.

Но женщины, которые сидели на лавочке в небольшом парке, как будто не замечали вокруг этой сказочной красоты. Они были увлечены разговором. Одной было не больше тридцати лет. Одета она была довольно скромно, но в то же время добротно. На ней был вязаный длинный жакет серого цвета и прямая тёмно-синяя юбка, плотные чулочки, чёрные ботики на небольшом каблучке. Такой подбор одежды делал её неприметной, теряющейся в толпе. Но спрятать хорошенькое личико с синими бархатными глазами, которые излучали душевную теплоту и нежность, было трудновато. Явно эта встреча приносила ей радость, но краешки её глаз всё равно хранили глубокую печаль.

Другой собеседнице было далеко за пятьдесят, тем не менее одета она была изысканно и со вкусом. Строгий светло-коричневый костюм из отменной шерсти, бежевая блуза, отделанная тончайшим кружевом, изящные кожаные коричневые туфельки – всё это придавало ей элегантности. На отвороте пиджака этой галантной дамы красовалась небольшая, но очень изящная брошь с довольно крупным изумрудом, и точно такое же колечко поблескивало на безымянном пальце правой руки. В умных глазах этой женщины читалась смертельная усталость, однако на свою собеседницу она смотрела с участием и заботой. Нежно взяв её руку, она произнесла:

– Я так рада тебя видеть, Наташенька! Наши встречи довольно редки, всё некогда.

– Я тоже очень рада вас видеть, дорогая Нона Марковна! Хорошо, что вы здоровы, вы уж берегите себя, пожалуйста!

– Ах, оставь, я так устала от человеческой глупости и подлости, что держусь на этом свете по воле Господа. Видно, я что-то ещё должна сделать, не всё ещё выполнила, что отмерено.

Наташа хотела ответить, но Нона остановила её жестом руки. Лицо Ноны смягчилось, улыбнувшись, она произнесла:

– Лучше, милая, расскажи мне про своих девочек, давно их не видела. Диночка у тебя просто ангелочек, до чего хорошенькая, ну просто глаз отвести нельзя! Создал же Бог такую красоту! Не ребёнок, а чудо! А Валечка говорунья, улыбчивая такая, а поёт как отменно, хоть на сцену выпускай, и держится как уверенно, ну просто диву даёшься!

– Да, Нона Марковна, мои девочки – моя отрада, моё счастье! Только ради них и живу. Я сначала подумала, что жизнь моя со смертью Тадеуша закончилась, что больше в ней ничего хорошего уже не будет. Но это, конечно, не так, дети мне дарят так много радости и счастья, что о большем и не мечтаю.

Нона бросила хитрый взгляд на Наташу.

– Ты ещё очень молода и такая хорошенькая, что мужики, небось, шеи свои посворачивали, тебя разглядывая. – Тяжело вздохнув, она продолжала: – Просто среди них не так много равных твоему Тадеушу, а на меньшее ты размениваться не будешь. Вот в чём дело-то. Я это по себе хорошо знаю, как потеряла мужа, замены ему так и не нашла. Да ладно, что про это говорить, на всё воля Господа!

«Нона, как всегда, была права», – подумала Наташа. Мужчин действительно ухаживало много, только, кроме раздражения, никаких чувств они не вызывали, а уж о каких-то отношениях и речи быть не могло. Представить кого-то рядом с собой не получалось, а уж рядом с дочками тем более.

– Диночка подросла, наверно, интересно на неё посмотреть, – продолжала Нона.

Наташа с радостью ответила:

– Она хоть маленькая и худенькая, но шустрик, только поспевай за ней. И такая забавная, когда радуется, всегда в ладошки хлопает. Её глазки так и светятся добротой и искренностью. Детская наивность так подкупает. Когда я на неё смотрю, на душе всегда тепло. Такой ребёнок солнечный, дарит радость. Ей никто не даёт её возраст, потому что меленькая, ну, это у нас – семейное. И я, и мама моя такими были. Ну, а Валечка стала совсем взрослая, помощница моя. Правда немного ленится в школе, приходится контролировать. Голос у неё стал меняться, но петь всё равно не бросила.

– А знаешь, Наташенька, к концу июня у меня будет немного свободного времени, мне бы хотелось увидеть их своими глазами и провести с вами целый день. Как ты на это смотришь?

Наташа искренне улыбнулась:

– Было бы очень здорово! Мы с Наденькой пирогов напечём. Валечка концерт нам организует, она это ужасно любит. Диночка станцует, у неё занятно получается.

– Ну и замечательно! Я ещё вот что хотела сказать… – Нона, тяжело вздохнула, окинула Наташу уставшим взглядом и, тут же опустив глаза, тихо продолжила: – что сейчас делается в Европе, ты и без меня знаешь. Фашизм расползается как чума.

Наташа безнадёжно вздохнула:

– Ох, Нона, неужели нам этого не миновать?!

– Хотела б быть страусом, но Бог человеком впустил в этот мир. Это – вопрос времени. Нужно к этому быть готовой, и не слушай, что нам трезвонят по радио, сама тексты составляю под бдительным оком руководства. За кулисами разговоры совсем другие: кто-то говорит, что война будет чуть ли не завтра, а другие утверждают, что войны не будет. Договор о ненападении подписан давно, это, конечно, много чего значит, но что-то мне подсказывает, что это спокойствие ложное. Я уверена, и это, поверь, не голословно, осталось немного времени, и мы столкнёмся с таким ужасом, что и представить трудно. Я уже давно перестала ошибаться, да и это не только моё мнение. Белоруссия попадёт под удар первой, как ни крути. Могилёв – стратегически удачно расположенный объект с разветвлённой сетью железнодорожных и шоссейных дорог, не зря его хотели сделать столицей. События, которые будут здесь разворачиваться, очень сильно ударят по местным жителям. Вот всё-таки хорошо, что я заставила тебя сменить фамилию на девичью. И не смотри на меня с укором. Может, это тебе и детям жизнь сохранит. Немцы церемониться не станут.

Иметь такую фамилию – это просто приговорить себя и детей к мучительной смерти. Разбираться никто не будет, латыш ты или еврей, а ты просто русская девочка. Зачем тебе эти сложности? Их и так больше, чем нужно. Одна кровь кругом, революции, войны, репрессии. Месиво из живых людей, и конца и края этому нет. Господи, чем мы только прогневали тебя так сильно?

Глаза Ноны затуманились, по выражению лица можно было понять, какую душевную боль она испытывает. Вздохнув, она тихо продолжала:

– Как же надоела гадливость людская! Ведь репрессии до сих пор продолжаются, если кто не угоден, убирают не мешкая. Дорожка проторена, круговая порука повсюду. Моя родословная, как и твоя, сомнительна для тех, кто у власти. Выживаю, потому что приношу немалую пользу, и бояться мне надоело: старая да бездетная. Чего мне бояться, я своё отжила. Но так бывает противно сдерживать себя, так невыносимо трудно. Я тут случайно встретила одну сволочь, сама знаешь, из какой службы. Он так искренне мне жаловался, так убедительно, знаешь, сожалел, что нет совсем никаких приспособлений, инструментов для выбивания правдивых показаний, для ускорения процесса развязывания языков. – Нона вся сморщилась, прикрыв лицо рукой. – Видела б ты при этом его глаза, они так и светились. Одна мысль о пытках тут же привела его в экстаз. На месте топчется, ручонки потирает и говорит, что абсолютно нечем, знаете ли, работать, приходится использовать подручные средства. Представляешь, гадина какая, во вкус вошёл, инструмент ему подавай. Стоит передо мной с высокомерно поднятой головой, пузо своё пухлыми ручками подпирает. И земля его держит ведь, иуду склизкую!

Наташа как-то вся сжалась, лицо стало неподвижным, поджав губы, она произнесла:

– Ох, Нона Марковна, я ведь о подручных средствах много чего слышала. Например, соседка, жена покойного Якова, рассказывала, как из него выбивали показания, вернее, заставляли подписать, что было заранее подготовлено. Сначала его просто били кулаками, потом усадили на табуретку, дали ручку, говорят, подписывай, а он головой крутит, что не подпишет. Яков был грузный мужчина, а табуретка оказалась хлипкой, вот одна ножка и подломилась. Так его раздели догола, засунули в задний проход эту ножку и заставили бегать, подгоняя, как лошадь хлыстом. А когда он стал выбиваться из сил, ножку эту всё дальше проталкивали. В общем, он всё подписал, не выдержал, его отпустили домой. Умер он через два дня дома на руках у жены, видно, всё порвали ему, звери. И таких рассказов о подручных средствах очень много. Лучше такое не вспоминать, жить потом трудно очень.

– Это верно, такое лучше не вспоминать, но и забыть невозможно. Ты, Наташ, с Надеждой поговори, может, вам уехать куда-нибудь, что-то мне на душе неспокойно и муторно, не случайно это. И вот возьми. – Она протянула конверт.

– Что это? – удивилась Наташа.

– Это деньги. Время впереди неспокойное. Может, уехать придётся, запасы какие сделать нужно, с Надеждой посоветуйся. Только не возмущайся и молчи. Это для детей, и вам они ой как нужны будут. Ая к вам приду в последнюю субботу июня в гости к обеду. Всё, дорогая, давай прощаться.

Нона встала, чмокнула Наташу в щёчку и тихонько пошла по дорожке.

Наташа сидела на лавочке и смотрела, как удаляется её подруга. А она за пять сложных лет стала для неё очень близким и дорогим человеком, который не раз помогал в трудную минуту. Да что там помогала, всё, что она сейчас имела – стабильную работу, хороший дом и счастливые лица её детей, – всё не без участия Ноны. И Наташа старалась отвечать тем же. Когда Нона свалилась с сердечным приступом, не отходила от неё, пока врачи не разрешили ей вставать. Нона как-то сразу очень постарела. Стала сутулиться, словно тяжесть прожитого прибивала её к земле. Наташа опустила глаза, посмотрела на конверт. Если Нона от слов перешла к делу, значит, опасность очень близко. Она убрала конверт в сумку. Закрыла лицо руками, погрузившись в тяжёлые мысли: «Господи, дай мне силы справиться со всеми испытаниями, уберечь моих девочек, они ещё так малы!»

* * *

Бомбардировка Могилёва продолжалась уже третью неделю. Привыкнуть к этому было невозможно. С каждым разрывом очередной бомбы сердце сначала замирало, а потом начинало учащённо колотиться, словно было готово вырваться наружу. Страх и ужас наполняли людские души. Очень неприятно ощущать себя абсолютно беспомощной, понимая, что в одну секунду тебя может раздавить мощный взрыв, превратить в месиво из плоти, крови вперемешку с грязью и камнями. Повезёт – не повезёт, ничего сделать невозможно, сиди и жди.

Глаза детей, которые были устремлены на Наташу, взывали о помощи, они как будто говорили: «Спаси нас, мамочка!» Она крепче прижимала девочек к себе, наклоняясь с каждым разрывом, пытаясь закрыть их собой, мысленно прося Господа сохранить им жизнь. Бомбоубежищем для всех окрестных домов служил подвал пединститута, при бомбардировке он собирал огромное количество людей, которые сидели на полу вплотную друг к другу.

За несколько недель войны так много всего произошло. События разворачивались просто стремительно. От страшного грохота и уханья вражеских бомб мысли путались. В памяти всплывали отрывки этих безумных дней. От речи Молотова: «Граждане и гражданки Советского Союза! Сегодня в четыре часа утра без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны германские войска напали на нашу страну…» – огромные мурашки покрыли все тело. Ужас застыл в глазах. Вот оно! Слова Ноны сбылись. Привычная жизнь остановилась. Что нас ждёт впереди?.. А потом своим проникновенным голосом повторил эту же речь Левитан: «Наше дело правое! Враг будет разбит. Победа будет за нами!» Казалось, каждая частичка души отзывалась и вторила ему.

Вспомнилось, как за неделю до этого вместе с Надеждой оббегали все магазины и рынки, закупая консервы, крупы, сахар, муку, подсолнечное масло. Надежда всем купила добротную обувь, правда, некрасивую, но очень крепкую. Довольная всем приобретённым, она старательно всё попрятала, приговаривая:

– Будет война – не будет войны, а запасы лишними никогда не бывают.

Теперь, когда бомбы разрывались над головами, Наташа понимала, что они с Наденькой не верили, что начнётся война. Прижимая к себе детей, она ругала себя последними словами, потому что вместо того, чтобы бегать по магазинам, нужно было срочно покинуть Белоруссию. Но в конце мая после встречи с Ноной все мирно и спокойно жили: ходили на работу, посещали кино и театры. И как-то в голову совсем не приходило уехать и бросить налаженный быт, хорошую квартиру. Казалось, если и будет война, то совсем нескоро. А возможность была, но она была безвозвратно утеряна.

Вспомнилось, как пришла Нона, по воле случая она появилась, как было запланировано ранее, только не к обеду, а поздно вечером. Война тогда шла всего неделю, ещё страх не проник в глубину сознания, только поменялась обстановка в городе. Была объявлена всеобщая мобилизация. Могилёв заполнился людьми в военной форме. Мужчины все толпились на призывных пунктах, а женщины и дети были в полной растерянности. Люди ещё думали, что всё обойдётся, пусть другие страны трепещут перед мощью германской армии, а наша страна останется непобедимой, победа будет за нами. Нона объявила, что она договорилась и сможет вывезти всех из города. Надежда, ещё не понимая, что происходит, только руками развела:

– А как же запасы?

Бросив сердитый взгляд на Надю, Нона не удостоила её ответом, властно продолжая:

– Брать только самое необходимое, чтобы ваше передвижение было лёгким и необременённым. Послезавтра на рассвете чтобы были готовы. На сборы – один день, думать некогда, нужно спасать детей. Всем всё понятно? Я ушла, времени на разговоры совсем нет.

В дверях она всё-таки остановилась, окинула всех взглядом, как-то замялась, потом подмигнула Валечке, улыбнулась и помахала ручкой Диночке. Наташа быстро подбежала к Ноне и крепко её обняла:

– Спасибо, Ноночка, ты – наша спасительница! Я всё поняла, я всё сделаю как надо!

Нона, улыбаясь, посмотрела на Надю:

– Запасы пока не раздавайте. Если всё будет хорошо и вы благополучно уедете, я сама, что останется, пристрою, но с собой берите только самое необходимое.

Наташа с недоумением смотрела на Нону:

– А как же ты, разве ты не поедешь с нами?

– Меня пока не отпускают, ещё нужна тут. Всё, я ушла.

После того, как за Ноной закрылась дверь, все ещё долго стояли и не трогались с места. Наденька, правда, потом села, нахмурив брови, мучительно пытаясь сообразить, что же все-таки нужно взять с собой, чтобы облегчить передвижение.

Весь следующий день и полночи тщательно собирали сумки и чемоданы, пытаясь всё предусмотреть и продумать. Упакованный багаж оказывался очень тяжёлым, тогда приходилось от чего-то отказываться, всё перебиралось заново.

Ранним утром все были готовы к путешествию. Вещи тщательно уложены, девочки одеты по-дорожному, у каждой за плечами своя ноша. Нона не заставила себя долго ждать. Окинув всех беглым взглядом, она только вздохнула:

– Ну, мои путешественники, пошли потихоньку к вокзалу.

Дружной компанией они отправились на вокзал, прогнувшись под тяжестью неподъёмных сумок. Женщины мужественно тянули свой скарб, так как отказаться от чего-то было уже совсем невозможно. Дети совсем не понимали, что именно происходит, им было весело. Они воспринимали это как увеселительную прогулку. На серьёзных лицах Ноны и Наташи читалась тревога и волнение. А на покрасневшем лице Надежды можно было прочесть только одно – ужас. Бросать великолепную квартиру ей очень не хотелось, жалко было до жути не только квартиру, но и кучу нужных хороших вещей и, главное, запасы, с такой любовью закупленные. Такая бесхозяйственность и расточительность никак не могли ужиться в ней. Кряхтя и охая, она всё покачивала головой, но делала это с оглядкой на Нону, которую побаивалась и уважала.

Они уже подходили к своему поезду, когда началась бомбёжка Могилёва. Гул самолётов заставил всех замереть, их было так много, что кровь стыла в жилах. Никто и предположить не мог, что вся эта армада обрушится на город, беспощадно уничтожая всё живое: страшное уханье бомб, взрывы, клубы дыма и огня. Сначала это было вдали, потом всё ближе, потом – рядом. Лязганье железа, нечеловеческие вопли, давка… страшно, очень страшно. Почему-то вагоны стали подниматься и складываться. Искорёженные и вздыбленные, они разваливались на глазах и с уханьем отлетали в стороны, приминая и утрамбовывая всё, что попадалось на пути. Всё смешалось в одном кошмаре, и казалось, спасения просто нет. Люди падали с искажёнными лицами в лужи собственной крови. Побросав сумки, Надя с Наташей схватили детей, закрывая их собой, прижались к земле. Нона закричала:

– Ползите под платформу, а то раздавит, быстрей!

Каким образом женщинам удалось проползти и спуститься вниз, таща за собой и одновременно прикрывая детей, одному Богу известно! В себя они стали приходить, когда стало совсем тихо. Тихо потому, что налёт прекратился, или потому, что заложило уши, сказать трудно, скорее, и то и другое. Отряхнувшись от пыли и кусков цемента, они в ужасе рассматривали друг друга, не веря, что всё ещё живы.

Маленький кусок платформы, под которым они оказались, уцелел и сохранил им жизни. Переступая через трупы, преодолевая ямы и пролезая под искорёженными вагонами, подхватив уцелевшие вещи, путешественники отправились в обратный путь.

Все грязные, с разбитыми коленями и локтями, испачканные в крови и грязи, втащились в квартиру, которая была цела и невредима. Девочки уже не плакали, они молча растирали слёзы и сопли грязными ручонками. Наташа прижимала их к себе и одновременно пыталась рассмотреть, нет ли где ран, насколько сильны ушибы и ссадины. Невыносимо было смотреть в их лица. Эти беззащитные, наивные детские глаза были полные слёз и ужаса. За что им всё это? Кому нужна эта война?

Эту бомбёжку Наташа запомнит на всю жизнь, только теперь она осознала весь ужас надвигающейся беды.

Нона судорожно растирала ушибленную ногу, потом подняла глаза:

– А что нам, собственно, остаётся, если уехать уже нельзя?

Наташа смотрела на своих девочек. Страх за их жизнь был очень велик. Сжав губы, она произнесла:

– А делать нам остаётся только одно – копать со всеми жителями Могилёва окопы и противотанковые рвы. Взять в руки лопаты и рыть, чтобы дать возможность нашим солдатам уцелеть и не пропустить немцев в наш город.

Наташа с Надеждой всю неделю по очереди ходили копать оборонительные укрепления. Уходили на рассвете, возвращались ночью. От тяжёлой непривычной работы все руки покрывались огромными мозолями. Работать приходилось под обстрелом самолётов, так что на мозоли Наташа и Надя меньше всего обращали внимания. Руки бинтовали, а сверху надевали перчатки. Они работали до полного изнеможения, земля была сухой, лопата не слушалась.

Приходилось наступать на неё двумя ногами и попрыгать, только тогда лопата входила в землю. Но ни усталости, ни боли уже не чувствовалось, единственная цель двигала всеми – преградить путь врагу во что бы то ни стало, уберечь свой дом и детей, копать, копать окопы. И мирное население делало это с особым остервенением, не жалея себя.

Наташа приходила домой и буквально падала от усталости на кровать. Ей так сейчас не хватало Тадеуша. Он всегда оберегал её от трудностей и опасности. «Хоть бы краешком глаза его увидеть, хоть бы он мне приснился, – думала Наташа, – он мне подсказал бы, как спасти девочек». Она разбинтовала руки, а у самой катились слёзы не от усталости и боли, а от одиночества, от растерянности. Уже пятый год она была одна. Конечно, не проходило дня, чтобы она не вспомнила мужа, но сейчас она чувствовала очень острую боль оттого, что нет рядом его надёжного плеча. Как подошла Надежда, Наташа не слышала.

– Наташ, ты что плачешь, руки все содрала, очень больно?

Наташа, рыдая, произнесла:

– Очень, очень больно!

Надя подошла ближе, взяла её руки, посмотрела:

– Ну не плачь, сейчас смажем мазью, пройдёт, милая!

– Ох, Наденька, это никогда не пройдёт! Эта боль в моей крови. Я не могу научиться жить без него, у меня не получается.

– Ау кого получается? Сейчас все бабы без мужиков. Они все вон на поле, в окопах, которые ты рыла. Думаешь, был бы жив Тадеуш, он с тобой рядышком сидел? Нет, моя дорогая, он в первых рядах на фронт пошёл бы. Так что слёзы отменяются. Сейчас не плакать, а думать надо, как выживать будем.

Наташа размазала слёзы, утёрла нос:

– Ты права, Наденька, я немножко поплачу и перестану.

– Ну, ты поплачь, если невмоготу, а я тебе покажу, что мне удалось за последние деньги достать. Сейчас принесу.

Надежда очень быстро вернулась, в руках у неё был свёрток. С очень гордым видом она развернула его и положила на кровать.

– Вот, смотри!

Наташа увидела железные трубочки, переходники, большую витую трубку, в общем, что-то очень хитрое и совсем непонятное. Наташа вопросительно подняла глаза на Надю:

– А это что?

– Ну, с неба ты свалилась, не иначе! Это, Наташенька, самогонный аппарат, вот что это!

Надежда буквально вся светилась, довольная своим приобретением. Наташа улыбнулась сквозь слезы:

– С тобой не соскучишься, Наденька!

Надин энтузиазм стал передаваться и ей. Обняв свою подругу, Наташа чмокнула её в щёку:

– А ведь ты умница, в войну горилка и махорка – первое дело!

Довольная Надежда стояла рядом с Наташей и потирала руки.

– Ну, а я про что? Махорки нам не достать, а вот с самогоном уж как-нибудь справимся. А потом обменяем его на что-то съедобное, всё для детей – подкормка.

Наташа ещё раз окинула глазом содержимое пакета.

– А ты, Надь, его собрать-то сможешь?

– Я деда Герасима попрошу, он в этих делах спец. Я с ним уже на завтра договорилась.

– Вот и хорошо, самогонный аппарат и дети на тебе. А я – копать окопы, там немного уже осталось.

– Если немного осталось, так и без тебя обойдутся, вон руки-то как стёрла!

– Наденька, мне это самой необходимо. Просто сидеть и ждать я не смогу. Я должна что-то делать, чтобы город не сдали. Так легче. Чем больше делаешь, тем меньше думаешь.

– А что с руками делать будем? Ты об этом думаешь?

– Да Бог с ними, с руками, заживут, куда денутся!

– Ладно, отдыхай, утро вечера мудренее.

– Хорошо, Наденька.

И Наташа положила свою голову на подушку, прикрыла глаза и тут же уснула, не раздеваясь. Так пролетело дней пять.

Укрепления были выстроены на славу, их заняли наши солдаты, готовые принять удар на себя. Местные жители уже не выходили за черту города, боялись. Залпы орудий и пулемётные очереди становились всё слышнее и отчётливее. На окраине города при атаках противника было слышно скрежетание и лязганье гусениц. Этот шум был такой мощный, слитый из тысячи моторных голосов вперемешку с разрывами снарядов и уханьем бомб. Воздушные атаки неприятеля учащались. «Ревущий ад», так их прозвали, старательно утюжил город и его окрестности, чёрной тучей нависал над городом и сравнивал всё с землёй. Несмотря на все усилия нашей армии, обороняющей Могилёв, немцы стремительно приближались к городу, надвигались всей своей мощью, огромной численностью первоклассной техники. И оставалось только молиться за советских солдат, чтобы они выстояли. И они стояли насмерть, застилая своими трупами линию обороны города, три недели удерживая стремительный натиск врага. Но силы были неравными, и Могилёв был взят в кольцо. Ещё неделю в полном окружении, весь в огне, город держался. Оставшиеся в живых солдаты при отходе по приказу командования разрушили большой транспортный мост и железнодорожный, чтобы преградить дальнейший путь врагу в глубь страны. Мирным жителям города оставалось только одно – ждать своей участи.

Двадцать шестого июля тысяча девятьсот сорок первого года в Могилёв вошли немцы, над главным зданием города был поднят немецкий флаг. Наташа с Надеждой стояли у окна, прижимая детей к себе. Неизвестность пугала и сдавливала. Страх, унизительный страх закрался в душу так глубоко, что сковал всё тело. Наташа чувствовала озноб и тошноту, из головы не выходила только одна мысль: «Что будет с моими девочками? Господи, убереги детей, Господи, убереги!»

А впереди их ждал каторжный десятичасовой труд на благо победителя, за это они получали право на жизнь и четыреста грамм хлеба в день, на детей полагалось двести пятьдесят грамм. Но такое счастье выпадало далеко не каждому. Немцы создали пять лагерей смерти и лагерь для военнопленных.

Евреев уничтожали беспощадно, они не имели право работать, ходить на рынок, подавать прошения, разговаривать с бургомистром. И очень быстро более трёх тысяч человек согнали в гетто в районе реки Дубровенки, и оттуда уже никто не вернулся. От трёх тысяч человек осталась одна братская могила. Немцы нарабатывали опыт по поимке и полному уничтожению евреев. Наташа много раз вспоминала Нону, как она заставляла её поменять фамилию на девичью. Трудно представить, что было бы с её детьми, если бы она этого не сделала. А сейчас они были живы, правда, всё время приходилось сидеть дома.

Наташа с Надеждой оборудовали им маленький домик под лестницей, старательно замаскировав небольшую дверку в кладовку. Туда прятали сухарики, воду, игрушки, подушечки и одеяла. Дети весь день оставались одни, и им было строго приказано к окнам не подходить, если кто вломится в квартиру, бежать в их убежище и сидеть там тихо как мыши. Квартира была в районе реки Дубровенки, детей без присмотра могли поместить в гетто, да вообще могло случиться всё что угодно. Поэтому было принято решение, пока Наташа и Надежда работают, дети из квартиры не выходят. А если идёт облава и могут открыть дверь квартиры, то дети тихонько должны спрятаться в кладовой. В выходной день, конечно, Наташа выводила их подышать воздухом и посмотреть на солнце, но таких дней выпадало не так много. Валечке очень хотелось общаться со сверстниками, иногда и такое счастье выпадало. Но в основном девочкам приходилось сидеть в засаде, особенно первые три месяца. Тем более почти все Валечкины подружки были еврейками, и их учесть была ужасной. Месяца через два, когда люди стали немного привыкать к оккупации и к порядкам, установленным немецким командованием, оставшиеся в живых одноклассники стали приходить к Вале в гости. Начала привыкать и Наташа. Общее горе, потеря близких и родных сблизили её с людьми. Уже никто не боялся с ней общаться как с женой врага народа. Теперь другие страхи мучили людей.

К весне тысяча девятьсот сорок второго года изнурённые, голодные дети очень осунулись, бледное, прозрачное личико Диночки вызывало жалость. Но подкормить детей удавалось очень редко. Запасы, которые они сделали до войны, давно закончились, как их ни берегли и ни растягивали. Иногда получалось заквасить брагу, а потом перегнать в самогон. На Быховском рынке его можно было поменять на что-то съедобное. Продать вещи или украшения было невозможно. Продукты меняли только на продукты.

В апреле стояла очень хорошая погода. Солнце в полдень светило так ярко, что становилось просто жарко. Приходилось расстёгивать курточки. В выходной подруги договорились, что Надежда пойдёт на рынок и попробует обменять самогон на продукты. Такое ответственное дело Наденька не могла доверить никому, всё делала только сама. А Наташа ходила гулять с детьми. Пусть порадуются солнышку немножко, поиграют со сверстниками. Детям просто необходимо солнце и хоть какая-нибудь еда.

Диночке было почти пять лет, но давали ей только годика три, не больше: больно маленькая и худенькая была. Но стоило девочке начать говорить, подняв свои умненькие, необычной синевы глазки, как это всех приводило в замешательство: «Вот ведь, такая маленькая, а какая сообразительная!» Наташа только улыбалась. К Диночке она испытывала особую нежность, ей хотелось окутать её своей любовью и заботой за двоих. Ребёнок рос без отца, да ещё оккупация. Страх и голод в таком раннем возрасте вместо счастливого детства. Наташе приходилось работать по десять часов в сутки, уделять ребёнку больше времени было просто невозможно. Но хоть в выходной день она могла отвести душу и насладиться общением с дочкой. Валечка была самодостаточна, подросла в более благоприятных условиях. Она очень хорошо помнила своего отца. И сейчас, оказавшись на улице, ей больше всего хотелось общения со сверстниками. Она быстро находила знакомых детей и придумывала весёлые игры. Девочка от природы имела командный характер и быстро организовывала детей вокруг себя. Ну, а Наташа играла с Диной в догонялки, рассказывала ей стишки, которые помнила. Пыталась рассмешить ребёнка, хоть немножко порадовать. И от этого она получала огромное удовольствие. Диночке очень нравилось, когда у неё получалось отгадать мамины загадки. Она смеялась, хлопала в ладоши. Этот искренний смех передавался и Наташе. Она брала дочку на руки, целовала и начинала кружиться вмести с ней. Потом они сидели на лавочке, подставив свои носики солнцу. Потом запускали самодельные кораблики и бежали вслед за ними.

Время приближалось к обеду. Наташа позвала Валю, и они все вместе отправились домой. Весёлые и довольные они дружно вошли в квартиру. Девочки смеялись. «Хороший сегодня день, – подумала Наташа, – как будто нет войны и оккупации. Солнышко ласковое, весенние, снега в городе почти нет».

– Сейчас поставлю самовар, разогреем кашку перловую, хлебушка есть ещё кусочек. Может, и Надежда подоспеет, что-то её пока нет.

Наташа наливала воду в самовар, когда непонятный вой и гул заложил уши. Валечка крикнула:

– Мама, что это?

Все подбежали к окну нижнего этажа, со стороны города – ничего. Наташа скомандовала:

– Побежали наверх, может, со стороны реки что увидим.

Поднявшись по лестнице, преодолев несколько шагов до окна, все застыли с искажёнными от ужаса лицами. От увиденного Наташе стало трудно дышать. Мозг отказывался переваривать происходящее. Всё как будто происходило не с ними, а где-то на экране кинематографа, потому что реальным это просто не могло быть.