Читать книгу Просто ничего не бывает - Группа авторов - Страница 2

Лёвушка

Илюха оказался на самом деле парнем классным, хотя заумным и скучным временами, но меня он нисколько этим не раздражал, наоборот, его молчание и непонятно откуда взятые вопросы, которые ставили меня в тупик, притормаживали моё бешенство крови, как считала бабушка.

После дня рождения всеобщего деда Ионы мы еще оставались в его доме. Илью тоже оставили на некоторое время, потому что сочли, что ему неплохо будет пообщаться с другими детьми, тем более что друзей у него все равно не было. Это, казалось, обрадовало только меня.

– И что мы будем здесь делать всю неделю? – прошептал Илья в полной темноте зарождающего утра.

– Придумаем, – мгновенно отреагировал я, разворачиваясь от стенки лицом к темноте комнаты, откуда шел шепот.

– Чего вы придумаете? – совершенно неожиданно вмешался Марк из другого угла.

– Ну, мало ли чего!

– Ну и что же? Гусей пасти? – усмехнулся до этого момента равнодушный Марк.

–Гусееей? Мх? Их что ли пасут? – я от неожиданного поворота разговора немного прикрикнул то ли от радости, что есть гуси, то ли от удивления, что Марк о них знает.

В целом гуси меня не интересовали, но сама возможности их пасти нравилась. Я к тому ж в своем почти еще ясельном возрасте наивно полагал, что это предложение означало именно то, о чем я подумал. Честно признаться, эта история еще долго была поводом для насмешек Марка.

– Хватит уже болтать! Рано совсем! – недовольно прошептал девичий голос из-за шторки, которая была символической перегородкой между нашей спальней и девичей.

– Ну и спи себе! Чего надо? – первым бросился я в атаку.

– Тебя не слышать – вот чего, – огрызался голос.

– А ты не слушай! – не унимался я, уже не замечая, что заговорил в полный голос.

В этот момент заскрипела кровать в соседней комнате, потом докатился глухой неразборчивый разговор взрослых. Через пару минут появился дед Иона в ночной белой рубахе и грубо вязаных носках. Он оглядел всех нас, задержал свой взгляд на мне и поманил рукой. Во мне еще не успел родиться страх от неведомого последствия, а только екнуло сердце от неожиданности, что выбор остановился именно на мне. Я слез с кровати, потащив за собой стеганое одеяло. Дед протянул мне руку и потянул за собой. В этот момент я чувствовал себя маленьким корабликом, который пробирается в темноте за огромным ледоколом. Мы прошли все комнаты в доме в полной тишине, вышли в сенник, затем на крыльцо. Было тихо и спокойно во дворе, да и за забором тоже. Утро только зарождалось.

– Иди на руки… А то ноги застынут. И дед с усилием, уже не имея возможности скрыть, что постарел, поднял меня на руки. Тяжело ступая, прямо в носках, он направился в сад. Откинул железный крюк на калитке и ногой отворил проход в проулок. Я уже совсем привык к своему состоянию, и начал чувствовать прохладный ночной запах травы.

– Я же тяжелый, мама говорит всегда. Тебе тяжело?

– Сиди уже, не елозь.

– Хорошо. А мы куда? Никого не позовем больше? А что там?

У меня была еще целая куча вопросов, но и на прежние ответа я не получил, поэтому затих.

Узкая дорожка спускалась вдоль заборов, плотно обросших мелкими кустарниками шиповника, крапивой и мальвами. Я не знал, что внизу, за забором огромного сада, и от ожидания меня начинало мелко трясти, как будто бы я замерз. Дед это почувствовал, поэтому плотнее прижал меня к себе и ободряюще погладил по голове. Грубую теплоты его руки я помнил много лет, и начал забывать только в момент собственной зрелости.

– Очень давно мой дед Сура утром рано повел меня из дома в сад. И это меня тоже очень испугало. Он ничего не объяснял. Просто нес на своих руках и молчал.

– Ты разве был мальчиком, как я!? – получилось, что я вскрикнул от удивления.

– Был! Сам уже не помню, как давно был.

– Ого! Так получается, что я стану тобой? Ну, в смысле, таким же старым, как ты?

– Дай бог, чтобы стал! Дай-та бог!

– Ты посмотришь на меня и не узнаешь?

– Узнаю. Еще как узнаю.

…

Тогда я не понимал, о чем дед говорит. Это сейчас, глядя на его послевоенные фотографии, узнаю в нем себя. Или его в себе, так правильнее. Всего три фотографии. Их храню теперь я, получив от бабушки за пару лет до ее ухода. Меня умилял и смешил тот трепет, с которым она мне их передала. С таким обычно люди передают дарственную на домик у моря или ключ от сейфа. У моей же главной ценностью были три фотографии родителей и её фронтовые награды. Именно фронтовые, не военные. Не знаю, почему она их так называла, но всегда поправляла, если слышала иное. На одной из фото были ее родители, Иона Давидович и Дарья Ефимовна, еще нестарые люди, но с уставшими глазами и напряженными лицами. Может быть, не любили фотографироваться? Может, время было такое, неулыбчивое и безрадостное?

…

– Утро задалось! Смотри! Внимательно смотри и запоминай, Лёвушка!

С этими словами дед спустил меня на землю и облегченно выдохнул. Я босыми ногами встал на влажную траву и начал раскрывать еще заспанные глаза. Мы стояли перед небольшим озерком, гладкая поверхность которого почти неосязаемо переходила в зеленое полотно мелкой осоки, обволакивающей его по всему кругу. Озерко казалось безжизненным зеркалом, пока лишенным отображения. Но это только казалось. В тени, которая легла на часть озера от осин, беспорядочно столпившихся у берега, отсвечивали белым пером птицы. Они не издавали никаких звуков, не шевелились – видимо, спали. Красоты в них не было, но мне они показались сказочными, которые недавно прилетели с Нильсом из Лапландии.

– Это гуси? – прошептал я, боясь потревожить воздух разговорами.

– Гуси… Всю мою жизнь они на этом озере живут. Улетают и возвращаются снова. Не было их только в один год, сорок второй. Где они были, не знаю, но не прилетели в тот год. А потом снова появились. И уж больше не пропадали.

– А я думал, что гуси в сарае живут. Их же пасти надо?

– Кого пасти? Гусей? – удивился дед.

– Ну, да! Так Марк мне сказал.

– Вот как! Это кто?

– Ну, Марк! Мальчик! Он же тоже там в комнате спит.

– Много вас. Я всех не упоминаю.

…

Ценность этих слов я принял через много лет, когда стал вспоминать эту мою первую настоящую встречу с дедом. Ведь уже тогда он меня считал только своим. Так же, как и мою бабушку, свою дочь, любил больше других. Любил искренне, заметно, трепетно. А ведь у него было четверо детей, одиннадцать внуков и за два десятка правнуков. Среди этого «вороха» родственников он помнил обо мне. С того самого утра помнил.

…

– Вас с чего в такую рань на озеро потянуло? – за спиной деда появилась моя бабушка.

– Ганночка? И ты не спишь уже?

– Поспишь с вами, папа!

– А что? Дашенька с вечера пирогов наготовила детям. Встанут – будут довольны. Тебе вовсе не стоило раненько подниматься.

– Мне стало интересно, куда вы в таком виде: не одеты, не собраны, не мыты. А вы на озеро смотреть! Ничего не меняется в тебе.

– А разве можно в себе что менять в моем возрасте? Разве есть на это силы и желание? Или время?

– Лёва, ты-то чего не спишь? Обычно тебя не добудишься.

– Бабушка, ну, ведь гуси же! Смотри, какие!

– Да, знаю я про ваших гусей. Знаю. Даже не сомневалась, что дед тебя утянет на них смотреть.

…

Какое-то время спустя, лет пять, наверное, сидя в очередной раз в пустом кинозале в ожидании фильма, бабушка вдруг зачем-то вспомнила об этом моменте. Мне подумалось, потому что она заскучала по дому, хотя не живет в нем очень много лет. На самом деле, она скучала по родителям. Дед Иона еще был жив, а вот бабушки Дарьи, ее мамы, уже не было в том доме. Она ушла следующим летом, через год после юбилея мужа, с которым они прожили счастливые 59 лет. Ушла тихо и спокойно, даже как-то незаметно для нас, внуков и правнуков. Я даже не видел бабушкиных слёз. Может быть, потому, что бабушка и не умела плакать вслух, на людях. Впрочем, смеяться бабушка тоже не умела, как мне казалось. Но я точно знал, когда ей приносит радость событие: она немного выпрямляла спину, и лицо ее становилось мягче, глаза блестели влагой. Она даже добавляла немного скорости в движениях и словах. Никто это не понимал, кроме меня.

За те восемь лет, что я прожил вместе с нею и дедом Васей в их доме, состояния, эмоции и реакции были мною усвоены полностью. Я безошибочно определял причины и следствия любых событий, поступков, слов, особенно бабушкиных. Кстати, сказать, она тоже легко угадывала мои желания и дела. Удивительно, но заглядывала она в мою комнату утром именно в тот момент, когда я просыпался и хотел встать: вот не позднее, но и не раньше. Заглядывала без всякой нужды. Так просто! Хотя именно этого слова она показательно не переносила в моем лексиконе. «Ничего просто не бывает». Теперь я точно знал, чьи слова она повторяла.

…

Ганна родилась до захода солнца в 1 день Тевета по еврейскому календарю. В месте, где отец Ионы Давидовича купил дом, были только православные храмы, поэтому запись о том, что 30 декабря 1913 года в семье владельца кузни Ионы родилась девочка, именовали Ганной, сделал писарь местной судебной палаты г. Нежина. День рождения у бабушки никогда не вызывал сомнений ни у кого, в какие-то годы отмечался очень празднично и многолюдно. И так было до тех пор, пока не случилось одно весьма впечатлившее всех событие, после которого сомнения все же возникли. Избавить от них нас бабушка не захотела.

Как это и бывает чаще всего, случайности происходят без предупреждения. Моя мама собрала небольшой семейный ужин в день 90-летия бабушки. Возможно, что ужина и не случилось бы, если я не приехал в родительский дом, в котором моя бабушка и обреталась, по её же выражению, в глубокой древности. Вечеринка неспешно жила в большой комнате квартиры моих родителей в очень провинциальном городе, бабушка была невероятно молчалива, но слушала всех очень внимательно. Мой треп о поездке в Германию летом её явно вдохновил, она даже попросила показать фотографии в моем телефоне, чего обычно не делала. Бабушка внимательно и тщательно разглядывала каждое фото, проясняя детали и выспрашивая мелочи. На снимке окрестностей Мюнхена она остановилась и сказала: «Я могла бы родиться здесь, но родители не стали дожидаться этого».

– Бабушка с дедом бывали в Мюнхене? – мгновенно удивленно спросила моя мама.

– Да, бывали. В тот год, как я родилась. – в голосе бабушки появилась какая-то неуверенность, как будто она проговорилась страшной тайной.

После этого вопроса она неожиданно бойко для своего возраста выбралась из кресла и удалилась в свою комнату, плотно прикрыв дверь. Так она обычно делала, когда не хотела, чтобы кто-то видел ее слезы. Все были приучены ее не трогать в этот момент, дожидались, когда бабушка вернется в свое обычное состояние. Ужин продолжился.

Утром меня ожидала необычная сцена. Мама, едва дождавшись моего пробуждения, потащила меня к себе в комнату. Молча подала мне желтый с глубокими заломами листок бумаги. На нем был красивым почерком составленный список. Сапоги, книга, кофемолка, портсигар, еще что-то.

– Ну, ииии? – помотав головой, выдавил я из себя вопрос.

– Этот список мне бабушка на память отдала, давно. Моя бабушка, Даша. И всякий раз его называла списком своего приданого. Она сама рассказывала, что тащить чемодан было тяжело, ведь она была беременной в тот год, когда ездила к родителям, а все равно везла, потому что вещи нужные для дома.

– Мам, ну, список и список! Бумага, кстати, плотная, дорогая.

– Родители её жили в Мюнхене. Вот в тот год она и была последний раз у них, потом уже не получилось: то революция, то война. Она мне это десятки раз вспоминала, я не могу путать.

– Я не очень понял, что тебе эта история так ёкнулась сегодня?

– Год она называла другой. Десятый! Хотя, может, путала?

– А что не так, даже если путала?

– Твоя бабушка в паспорте 1913 года.

– Ну, значит, путала. Я ее плохо помню уже, но ей, знаешь ли, тоже уже под 80 тогда было.

– Лёоооова! – мама затянула именно таким тоном, которого я не любил более всего. За этим протяжным восклицанием обычно шла или тирада несогласия, или указание на всемерную необходимость чего-либо в моей жизни. Терпеть не могу этого умения мамы одним выдохом меня напрягать.

– Мама, нет! Не буду я этого делать! – в принципе я уже понимал, чего она от меня хочет. Мы оба понимали, что добиться более-менее вразумительного ответа от бабушки смогу только я.

– Ты просто с нею поговори об этом. Ей же вроде как было даже интересно вчера. Со мной она не стала говорить.

Мне, действительно, эта тема не казалась сколько-нибудь важной или серьезной. Люди под восемьдесят, и уж тем более под девяносто, могут забывать собственное имя и время суток путать, а тут столетней давности факты. Мысли о завтраке пока меня занимали больше.

…

– Папа, идемте завтракать тогда уже. Все равно всех перебудили в доме.

– Идём, Ганночка. Идём.

– Лёва, а ты пробовал пироги твоей бабушки Дарьи?

– Нет. Я люблю пироги своей бабушки Гали.

– Уверен, что пироги твоей бабушки очевидно хороши, однако это у нее от бабушки Дарьи.

– Да??? – выразительно смотрел я на свою бабушку в этот момент.

– Да, Лёвушка! Да!