Читать книгу Союз-77. Книга-1. Теория заговора - Группа авторов - Страница 7

Рядом с недовольно-требовательным видом стояла Ляля Клюева. И это при том, что у нас с ней ещё ничего не закрутилось, она только забросила крючок с наживкой и даже ещё не подсекала.

– Ляль, – нахмурился я, —извини, я устал, давай в другой раз, пожалуйста.

Глазами я подал чётко читаемый невербальный сигнал «женщина, я не танцую».

– Нельзя отказываться, – отстранилась от меня Люся. – Белый танец – это закон.

– Вот именно, – прищурилась приглашающая сторона. – Закон. Иди-ка сюда.

Пела Пугачёва. Мне нравится, что вы больны не мной…

В тему блин. Я положил руки Ляле на талию, на косточки и медленно колыхался в такт голосу Аллы Борисовны. Ляля тоже была стройной, но, в отличие от Люси, её стройность была худой, казалась холодной и даже несколько чрезмерной, намекая на полное отсутствие телесности, и, стало быть, страсти и любовного темперамента. Жаль, что в молодости я понимал далеко не все намёки.

– Вот значит, ты какой, – поджала губы Ляля, вглядываясь мне в глаза. – Не ожидала.

Расстояние между нами было достаточным, чтобы видеть лица друг друга. Её мне прижать не хотелось.

– А ты чего-то ожидала, Лялечка? – с интересом поинтересовался я.

– Сколько раз говорила, не называй меня Лялечкой! Что за плебейство!

Вообще-то, чего она ожидала было хорошо мне известно – восхищения, вздохов, сомнений, страданий, уверений, признаний и лобызания следов. Весь этот детский сад, устроенный ею когда-то со мной, сейчас меня вообще не интересовал, и единственная причина, по которой я с ней танцевал, заключалась в том, что я никогда не считал себя хамом и не хотел её травмировать и отшивать в грубой форме. Впрочем, что я говорю, травмировать Лялю. Я даже улыбнулся, от этой мысли, но тотчас спрятал улыбку.

После всех её фортелей, мотаний кишок и нервов, высокомерия, сцен, попыток вызывать ревность и дешёвых интрижек, повторять свои ошибки молодости я не собирался, даже гипотетически, даже в самом страшном бреду и в самой дикой проекции моего прошлого. Да об этом даже нелепо подумать было.

– Хотя бы элементарной порядочности, – с чувством воскликнула она. – Вот, чего я ожидала!

– Пожалуйста, только не объясняй, – попросил я, – хорошо?

Мне нравится, что можно быть смешной —

Распущенной – и не играть словами,

И не краснеть удушливой волной,

Слегка соприкоснувшись рукавами.

Мне нравится ещё, что Вы при мне

Спокойно обнимаете другую…

Последние две строчки я мысленно добавил от себя, по памяти из Цветаевского первоисточника. В песне их не было.

– Ну, знаешь, если такие вещи ещё и объяснения требуют… – нервно засмеялась моя бывшая возлюбленная.

– Как раз нет, – кивнул я. – Не требуют. Слушай, Ляля, ты умная, красивая, утончённая и вообще, сладостная мечта всех существ мужского пола. Давай так, пока между нами ещё не случилось ничего непоправимого, пока ты не бросила к моим ногам цвет своей невинности и не загубила юность на то, чтобы пытаться осчастливить такого непроходимого идиота и неотёсанного солдафона, как я, совершенно бесперспективного, грубого и неинтеллигентного, чтобы не приходилось сгорать от стыда в обществе за мои мужланские шутки… что ещё-то? А, пока я не обнюхал каждую юбку в радиусе ста километров и не начал прикрываться командировками для сокрытия пошлых адьюльтеров, давай с тобой остановимся.

Она молча хлопала глазами, пока я цитировал её же саму из недалёкого будущего. Каждое из этих слов я слышал от неё много раз и, возможно, они уже сейчас вызревали в её головке. Мы остановились, но Пугачёва не останавливалась и продолжала рвать отношения невзирая ни на что.

За наши не-гулянья под луной,

За солнце не у нас над головами,

За то, что Вы больны – увы! – не мной,

За то, что я больна – увы! – не Вами…

Только «увы» я бы заменил на «ура»…

Ляля сбросила мои руки со своей осиной талии, отстранилась и залепила мне пощёчину. Почти. Особого эффекта добиться не удалось, поскольку я успел уклониться.

– Ты… – зло прошептала она, на глазах превращаясь в ужасную фурию, – предатель и… бесчестный подонок! С этой минуты не смей приближаться ко мне и даже не думай просить прощение. Ты… ты мизинца моего не стоишь! Видеть тебя не желаю! Бабник!

Блин… кажется, я её всё-таки травмировал. Ничего теперь не поделать. Надо конечно было как-то поаккуратней, барышня, всё-таки, натура тонкая. Ну… или почти тонкая. А с другой стороны, что ещё можно было сказать?

– Не поладили? – раздался рядом голос Люси.

– Ну, типа, – хмыкнул я.

– Печально. Это что… твоя девушка?

Я фыркнул, не сдержался, но промолчал.

– Легко рубишь связи…– покачала она головой.

– Не стоит делать поспешные выводы, – пожал я плечами.

– Ну, это дело не моё, я просто попрощаться хотела. Завтра вставать рано. Ладно, классно ты эти штуки делал.

– Лунную походку? – спросил я.

– Ага, её. Ну, пока.

– Подожди, я тебя провожу.

– Нет-нет, не надо, зачем? Иди лучше помирись с девушкой.

– Мы же про царство свободы не договорили, – усмехнулся я. – А чтобы мириться, надо поссориться для начала.

– Вообще-то, справедливости, а не свободы, – поправила меня она, – но это неважно. Какое тут царство, нам же надо урожайность поднимать, надои опять же. Одну доярку ты, кстати, спас, спасибо тебе от коллектива.

– Галку что ли?

– Конечно её. Ну, а когда повысим показатели, тогда и про справедливость подумаем, и про царство.

– Хорошо, я против надоев ничего не имею. Идём.

Мы вышли из клуба. Воздух остыл и стал холодным и мглистым. Осенним. Дни стояли тёплые, почти летние, а вот по ночам становилось понятно, что лето уже закончилось. Люся передёрнула плечами и запахнула тонкое пальто. Я поднял голову. Звёзд не было.

– Сколько времени? – спросила она.

Я глянул на часы.

– Почти двенадцать.

Мы шли по улице, освещённой редкими тусклыми фонарями, окружёнными подсвеченным туманом. Казалось, что свет не может пробиться через дымку.

– Ох, заплясалась я с тобой! – покачала она головой.

– Родители отругают?

– Что? – она засмеялась. – Вряд ли. Они же не узнают. Они под Курском живут.

– А ты как здесь оказалась? – удивился я.

– Как все, по распределению. После Тимирязевки сюда в совхоз послали, вот я и тружусь.

– Серьёзно? Как интересно. Значит, ты дипломированный агроном, получается?

– А что ты так удивился? Аграрный сектор один из важнейших участков народного хозяйства.

– Поражён. А комсомол?

– И комсомол тоже. Но, если говорить, положа руку на сердце, я единственная согласилась, вот на меня и повесили комитет комсомола. Кто-то же должен. Я вообще-то специализируюсь на почвоведении и агрохимии. У нас в совхозе большой опытный участок, вот там и тружусь. У нас и опытное тепличное хозяйство имеется.

– Нравится?

– Конечно, нравится. Работа у меня интересная.

– Надо же… – покачал я головой. – Мы с тобой, значит, практически коллеги, оба химики. Я же в химико-технологическом учусь.

– Это я знаю.

– На последнем курсе.

– Да, это тоже знаю, – кивнула она.

– Хм… И что вы там выращиваете в теплицах своих? Бананы и ананасы, когда в СССР производить начнут?

Она засмеялась:

– Да-да, сначала яблони на Марсе вырастим. Ну, вот, собственно, наше общежитие.

Мы остановились перед небольшим одноэтажным железобетонным зданием, точно таким же, как медпункт.

– Сейчас девчонки дадут мне по мозгам, что спать мешаю, хожу так поздно.

– Часто тусуешься?

– Чего-чего? – насмешливо переспросила она.

– На танцы часто бегаешь?

– Вот ещё, – пожала она плечиками.

– Не ври, ты очень хорошо танцуешь.

– Ну спасибо, – она засмеялась. – Вруньей обозвал. Это я просто в детстве на танцы ходила, на народные правда. Ты, кстати, тоже неплохо справлялся, особенно с этой своей скользящей походкой.

– С лунной.

– Вот-вот, с лунной, да.

– Люсь, – встал я напротив неё. – А у тебя парень есть?

– Что-что? – округлила она глаза.

Она отступила на шаг и покраснела. Это даже в свете тусклого фонаря было заметно.

– Просто ты такая девушка замечательная.

– Григорий, ты чего?

– Вот бы мне такую в своё время, – скорее себе, чем ей сказал я. – Я бы горы свернул.

Она, молча и ничего не понимая, смотрела широко раскрытыми глазами.

– И сколько тебе ещё осталось по распределению? – сменил я тему.

– Вообще-то год, но меня председатель сватает… то есть уговаривает оставаться. И директор совхоза тоже. Дом, говорит, дадим, жениха подыщем… А ты не знаешь, куда после института?

Она улыбнулась.

– В Тольятти, на «Куйбышевазот».

– Ого, вам заранее говорят что ли, куда отправят? – удивилась Люся.

– Нет, но я знаю, – кивнул я. – Много чего знаю. Бомбы нейтронной, например, не будет. Так что можешь не переживать. Слушай, спасибо тебе, что вступилась за меня, а то Гуськов мне бы все жилы вытянул.

– Да нет, так-то он нормальный дядька.

– Я знаю, что говорю. Спасибо. Слушай, приходи завтра на танцы, ладно?

– Опять? – удивилась она.

– Ну, а что, неплохо же было сегодня.

– А девушка твоя тоже придёт? – усмехнулась Люся.

– Так, не зли меня, я же сказал, это не моя девушка.

– Ладно, – невинно улыбнулась она. – Не хочешь говорить про свою девушку, не надо.

– Ох, доиграешься ты, Люся, – ответил я с притворной строгостью, она прыснула.

– Не знаю про завтра, – вздохнула она, посерьёзнев. – Меня тут заставили доклад писать к конференции, а время поджимает уже. Так что не уверена, что смогу. Может, в воскресенье? Слушай, а на следующей неделе «Белый Бим Чёрное ухо» привезти должны. Премьера, между прочим. Читал?

– Было дело.

– Ну, вот, – улыбнулась она, – кино сняли. Я тебя приглашаю. Пойдёшь?

– Обязательно. Если ещё здесь буду…

– Так вы же ещё две недели вроде должны работать… – растерянно ответила она.

– Должны…

Мой молодёжный кураж, кажется, пошёл на убыль. Побалдели, бывает, но сказки только в книжках случаются, это я знал. А значит, нужно было готовиться к жестокой реальности, а именно к тому, что вся эта ностальгическая сказка запросто может развеяться и испариться.

– В любом случае, Люся, я рад что с тобой познакомился. Жалко, что этого раньше не произошло, честное слово.

– Да когда раньше-то? Несколько дней назад? Вы же только недавно приехали.

– Нет, жалко, что лет пятьдесят назад мы с тобой не встретились. Неважно, не парься.

Она нахмурилась.

– Не заморачивайся то есть. Не бери в голову.

– Понятно… что ничего не понятно. Да, лет пятьдесят назад было бы любопытно встретиться. Только мне пока ещё двадцать три только. А тебе?

– А мне семьдесят три, – развёл я руками.

– Ну, для дедушки ты неплохо сохранился, – улыбнулась она. – Ладно, шутник. Мне пора. Пока, дедуля, спокойной ночи.

– Спокойной ночи, – кивнул я.

Целоваться не полез. Мне бы хотелось, конечно, но решил, что не стоит всё портить. Стоял и смотрел ей вслед. Она дошла до двери и остановилась, обернулась и взмахнула рукой.

– Я тоже рада, – сказала она, – что мы познакомились.

Перед тем, как уснуть, я улёгся поудобней и почувствовал, что мне хорошо. Несмотря на общее помещение, снующих однокурсников, растянутую сетку и проявляющуюся время от времени боль в затылке, я чувствовал себя в своей тарелке. Дома. Чего давненько уже не было в моём собственном времени, в будущем. Спокойствия в будущем точно было мало.

Ну, значит, решил я, если утром картина мира не изменится, буду жить так, будто вот это всё и есть реальность, а то что осталось в Москве будущего было бредом и наваждением. А ещё, когда закрыл глаза, я представил Люсю с этим её смешным мультяшным именем, тяжёлыми тёмными волосами и большими голубыми глазами. Хорошая девочка.

А потом я уснул, и всю ночь мне что-то снилось, но когда проснулся, ни один из снов вспомнить не смог. Народ собирался на завтрак, и я, вскочив с постели, побежал умываться. Затылок уже практически не болел, а настроение с самого пробуждения стало приподнятым. Нет, там, в будущем был комфорт, достаток, и много разных приятных ништяков. Но там не было одной очень и очень важной вещи. Там у меня практически не было будущего.

– Ну, стало быть, начнём обживаться, да? – подмигнул я своему отражению над умывальником.

После завтрака я отправился на почту и приобрёл несколько газет. Нужно было плотнее окунуться в общественно-политический контекст. В юности я этим порой пренебрегал, так что теперь мне предстояла серьёзная работа над собой.

Деньги, немного, правда, но обнаружились. Я вспомнил, что бумажник находился в боковом кармане бесформенного брезентового рюкзака. Так что на газеты мне хватило. Взяв «Труд», «Комсомольскую правду» и «Советский спорт», я пошёл обратно в казарму.

Столетие со дня рождения железного Феликса Дзержинского, доклад Андропова к годовщине, председатель Верховного суда США у Брежнева… Интересно, а где Картер с нейтронной бомбой. Девочка Люся что, «Голос Америки» слушает?

Я шёл и на ходу просматривал заголовки, как Листик из «Незнайки», изредка поглядывая под ноги да по сторонам. Проезжали трактора, проезжали грузовики и мотоциклы, выдавая сизые облачка пахнущие бензином. Проходили пешеходы. Проехал жёлтый милицейский уазик. На него я обратил внимание, поскольку, кроме Гуськова, ехать на нём было некому.

Ну, проехал, да проехал, мало ли какие у представителя власти дела могут быть. Но, проскочив мимо меня, машина метров через двадцать остановилась и, коротко проскрежетав передачей, сдала назад.

Уазик тормознул рядом со мной, пассажирская дверь приоткрылась, и из неё выглянул перегнувшийся с водительского места Гуськов.

– Физкульт привет, – кивнул я, не сбавляя шаг.

– Стоять, Стрелец! – окликнул меня участковый.

– Не по уставу обращаешься, – пожал я плечами, продолжая шагать дальше.

– Эй, Стрелец, я шутки что ли шучу? Стой сказал!

Он выскочил из машины и бросился за мной.

– Стрелец! Стоять!

– Именем закона что ли? – усмехнулся я, остановившись и повернувшись к нему.

– Давай в машину, шутник! – сердито бросил он, подбегая ко мне.

– Зачем? – удивлённо поинтересовался я. – В общагу хочешь подвезти? Или в лес вывезти, чтобы грохнуть и прикопать?

– Ты чего, головой ударился? – ошарашенно спросил он и, остановившись глазами на повязке, захлопал красными набрякшими веками.

– Моя милиция меня не бережёт, так что да, ударился. А ты чего, накатил уже с утра пораньше?

– Ты охренел?! – взвился он и отступил на два шага. – А чё… пахнет?

– Не сильно, – пожал я плечами. – Хорош по утрам бухать. Стуканёт кто-нибудь, полетит головушка. Или звёздочка, а то и обе.

– Так! – рассердился Гуськов. – Варежку прикрой свою, нос не дорос, старших поучать. Я микстуру принимаю от гипертонии, ясно? Она на спирту.

– Понятно, – кивнул я. – Как скажешь. Гипертония – это настоящий бич современности, и если мы не предпримем действенных мер, она будет только усугубляться. А как, кстати, микстура называется? Не Солнцедар? Не теряйте время даром, похмеляйтесь Солнцедаром.

– Так, отставить! Давай, садись в машину, шутник, понимаешь.

– Зачем, можем и так поговорить. Мне вообще-то некогда разъезжать, надо политинформацию готовить, а то ребята с полей вернутся, а мне и сказать им нечего. Вот я и газеты прикупил. Так что давай завтра, ладно?

– Ты не умничай, ясно? Поехали говорю, пока не пришлось силу применять.

– Опять что ли Мурадян ябеду сочинил?

– Сочинил-сочинил!

– Так он же врёт.

– Вот и подтвердишь, что он врёт, а ты истину открываешь. Не могу я на заявление не отреагировать, понимаешь? Ты всё объяснишь, если надо, опросим свидетелей, и я отказ оформлю.

– Так сразу оформи.

– Если жалобу напишут, мне голову открутят, не понимаешь?

– Ох, Гуськов, темнишь ты брат.

– Так! Поуважительней, пожалуйста!

В прошлой жизни мне действительно пришлось давать объяснения за первый случай, когда шабашники к Галке приставали. Ходил в отдел, или как там у него называется, и подписывал протокол допроса.

Вчерашнего побоища в первом варианте истории не существовало, но я прикинул и решил, что поскольку Гуськов не отстанет, и у меня всё равно выходной, то почему бы не закрыть этот вопрос сегодня?

В общем, я забрался в машину и поехал вместе с участковым в его, так сказать, участок. Было, честно говоря, какое-то чувство, что что-то не так, но такое неуловимое, что я махнул рукой.

Отделение оказалось обычным старым бараком.

– Заходи, не стесняйся, – кивнул участковый на дверь кабинета, когда мы прошли по коридору. – Я сейчас, бумажки только принесу. Давай-давай, не робей.

Тут-то мне стало совершенно ясно, что стоит ждать какой-то подставы и надо было по-тихому делать ноги. Но дверь кабинета отворилась, и на пороге появился человек. В принципе и хрен бы с ним, я не был обязан здесь находиться. Да только… Да только мне вдруг стало интересно, что за ерунда здесь происходит.

– Григорий, привет, – спокойно и приветливо поздоровался он.

Это был тот самый тип, который вчера появился на месте моей схватки с шабашниками. Он и сейчас был в тех же брюках, рубашке и ветровке.

– Заходи. Ты чего такой напряжённый? Поговорить надо. Не про вчерашнее и вообще не про шабашников. Они меня не интересуют. Моя бы воля, я тебя наградил бы за защиту гражданского населения.

– Так я и сам вроде гражданский, – прищурился я, – разглядывая этого дядю.

Волосы у него были тонкие, аккуратно расчёсанные на пробор. Большие залысины придавали солидности, хотя лет ему было чуть больше тридцати. Роста моего примерно, сухой, жилистый. Взгляд прямой, спокойный и… что-то меня зацепило. Может во взгляде, может… не знаю… Было что-то знакомое, но я никак не мог вспомнить, где мы могли встречаться.

– Соображаешь, где мог меня видеть? – усмехнулся он.

– Вспомнил уже, – кивнул я. – Вчера вечером. В темноте плохо рассмотрел, вот и думал, ты это или нет.

– Ну, – чуть усмехнулся он, – давай для начала ты мне «тыкать» не будешь, ладно? Всё-таки я лицо должностное.

– Согласен, – улыбнулся я. – Правда это мне пока неизвестно, про лицо, то есть. И, опять же, я ведь тоже, если разобраться, лицо немаловажное.

– И в чём же важность? – улыбнулся он в ответ.

– Как в чём? Я гражданин Советского Союза, а к нам даже должностные лица с уважением относятся, потому как, работают для общего блага, блага советских граждан то есть.

– Уел! – рассмеялся он. – Уели то есть. Принимаю, Григорий Андреевич, проходите, пожалуйста. Вот сюда присаживайтесь, к столу.

Мы вошли в кабинет. Обстановка была максимально простой. Стол, пара стульев, сейф, портрет. Без несгораемого шкафа не обходилось ни в одном серьёзном заведении. На столе лежала грязно-жёлтая бумажная папка и шариковая ручка, больше ничего.

– Можно паспорт ваш? – попросил этот тип, усаживаясь за стол Гуськова.

Мелькнула же мысль вчера, что он мент. Значит видел всё. Блин, при таком раскладе выкрутиться будет сложнее. Это не новые времена, процедура, думаю ничего не значит против слова следака. Если он следак, конечно.

– И вы свой мандат покажите, – кивнул я, протягивая паспорт.

В дверь заглянул Гуськов.

– Я не нужен? – заискивающе спросил он.

– Нет, – ответил тип с залысинами.

– Я тогда поеду, мне надо свидетеля опросить в соседней деревне.

– Конечно, Геннадий Михайлович, езжайте. Второй ключ вы мне оставили, я всё закрою, не беспокойтесь.

Гуськов исчез, и мой интервьюер уставился на меня.

– Мандат значит, – усмехнулся он, но глаза остались серьёзными. – Ну, держи.

Он протянул ко мне красную книжицу с золотым тиснёным гербом и надписью «КГБ СССР». Интересное кино. Где, как говорится, шабашники, а где КГБ…

– Надо же, – качнул я головой, и он раскрыл удостоверение, давая мне ознакомиться с тем, что там написано.

Портрет, печать, герб, щит, дубовые и лавровые ветви, удостоверение номер… Я внимательно прочитал и поднял глаза. Охренеть… Ещё раз посмотрел ему в лицо и снова на фотографию. Охренеть… Можно было даже не читать, на фото он был очень и очень похож на человека, которого я уже видел… Я его узнал, но постарался не подать виду.

– Ну? Изучили?

– Почти, – кивнул я, внимательно глядя ему в глаза.

Да, глаза были всё те же, сомнений не оставалось…