Читать книгу Лети, лаулу - - Страница 3

Мама пришла поздно, привычно поправив разваливающийся забор и смахнув водяную кашу с крыльца, вошла в дом. На кухне Лида готовила ужин, а Игорь Валентинович чистил сушенную рыбу, оставшуюся еще с прошлого года. Над круглым столом, прикрытым стертой клеенкой, уютно горела желтая лампочка, завернувшаяся в резной абажур. От него по стенам там и тут рассыпались кружащиеся зигзаги. На чугунной сковородке пыхтело, топящиеся под крышкой рагу, а в кастрюле мерно булькал суп, иногда распространяя по комнатке стойкий запах вареной свеклы. Муся предано сидела у ног отца, зная, что ей непременно достанется немного сухой кожи или хвостов. В зарисовку мнимого благополучие, хотелось верить.

Стоили маме поставить сумку на стол и тихонько сесть на единственную неустойчивую и шатающуюся табуретка, как танцующие зигзаги замерли, а рагу на мгновение притихло.

– Дочь, я вашу Галину встретила, как со станции шла. Она мне сказала, что школа сегодня рухнула, а ты едва не пострадала…

— Да все нормально, я ей сама же и отзвонилась. Я цела. — Девочка покрутилась вокруг своей ости. — Только вот, учеба. Я думаю, не начнется вовремя, да? Вот, Клавдий Григорьевич…

Мама замерла, словно раздумывая над словами:

– Он умер сегодня. Галина сказала. — Она опустила руки на стол.

Даже Игорь Валентинович покосился на жену, выглядевшую расстроенной.

– И как теперь мы? — Лида присела на стул

– Да вот, не знаю как. Похороны завтра. У тебя же черное платье осталось? Наденешь его, тетя Инна тоже пойдет, загляни к ней утром. И еще, нарежь вербы хотя бы. Гвоздики и венки купит школьный профсоюз, но с пустыми руками не ходи, как-то некрасиво. — Мама смахнула подступающие к глазам слезы.

— Поешь, мам, я приготовила. — Лида сама чуть ни плакала.

– Игореш, ты завтра б тоже сходил, как-никак наш учитель был. Хороший человек, надо бы попрощаться.

– Да надо бы, но я собирался дрова поколоть, да и с копейкой разобраться, – сказал отец, отрывая хвост сушеному ершику.

Мама, услышав ответ, вздохнула, еще раз обтерла лицо, приобняла дочь за плечи и пошла во двор снимать белье. Женщина всем сердцем уважала Клавдия Григорьевича, именно он когда-то сподвиг ее выучить математику, частенько оставался с девочкой после уроков, а после выпуска помог поступить в училище в Костомукше. Но мама оказалась чересчур упряма, вспыльчива, и к тому же до неприличия влюблена. Нет, не всепоглощающая любовь к природе и отцу оставило молодую особу здесь, привязала к старому дому ранняя беременность, материнство, а затем, как она сама говорила, омещаниванье.

Когда-то давным-давно мама был настоящей красавицей, обладательницей золотистых, как закатное солнце волос, и лучащихся беззаботностью серо-голубых глаз, в которых плескалась надежда. Но прошли почти тридцать лет с того момента, как были сделаны фотографии со счастливой мамой. Теперь женщина стала просто усталой. Волосы, пронизанные ранней сединой, постоянно обесцвечивала, утверждая, что это помогает выглядеть моложе. В глазах поселилась печаль, въевшаяся и беспросветная, ее не могла вытравить оттуда даже улыбка. Мама часто говорила, что не следует совершать ее ошибок, не стоит отказываться от целого огромного и прекрасного мира, ради чего-то ненадежного, особенно, если это ненадежное такое же молодое, как и ты.

Игорь Валентинович в отличии от супруги, напротив, утверждает, что в огромном мире нет ничего прекрасного. Ведь это вечная мука, которая заключается в бесконечном выборе и борьбе за что-то лучшее. Намного приятнее четко знать, что у тебя есть свой угол. Где на одном и том же месте стоит кровать, шкаф и стол, в погребе – пять банок с огурцами и десять с помидорами. Хорошо осознавать, что ты не пропадешь в родном лесу, где есть рыбное озеро и море целебных трав. Лида частенько задавалась вопросом, почему такие разные люди, по сути, в данный момент времени связанные лишь единым хозяйством, до сих пор живут вместе. Когда-то, после очередной полуссоры между родителями, Лена, еще не испортившая отношения с матерью, во всеуслышанье задала этот вопрос:

— Почему вы все еще вместе, если так друг друга ненавидите? Может быть, хватит убегать? Вы же взрослые, разве нет?

Тогда родителя было по тридцать пять лет, но, кажется, цифра в паспорте ничуть не влияла на способность решать весящий над головами дамокловым мечом вопрос. Не удивительно, что на следующий день мама, как всегда, пошла на станцию, где работала оператором, а папа еще до рассвета, поплелся, слегка шаркая ботинками, в лесничество, где перед коллегами был весел и разговорчив.

Лида выключила плиту и, положив себе еды в глубокую, щербатую тарелку с расписной каймой, начала есть, размышляя о том, какие цветы она принесла бы завтра на похороны. Клавдий Григорьевич был очень интересным человеком. Положить ему на могилу гвоздики или цветущую сейчас у озера вербу, казалось чем-то кощунственным. Он был настоящим сердцем школы, сердцем, душой, и чем-то большим, и одновременно незаметным, словно стволом могучего дерева, вокруг которого школьники гнездились, как вольные птицы. Учитель обожал математику и физику, мог очень долго рассказывать про принципы работы нагревательных элементов или неоновых ламп, а на каждое первое сентября, скромно улыбаясь, просил не дарить ему цветы, а лучше посадить что-то на школьную клумбу или принести саженец на парадную аллею. Мечтой директора школы было собрать все лесные растения, чтобы ребятишки могли любоваться деревьями, являющимися символам здешних краев, топая на уроки. Пожилой учитель говорил, что так каждый сохранит о себе память для бающих жителей Гемлов.

Лида улыбнулась, подцепляя кусочек картошки. В прошлом году девятиклассники принесли какое-то диковинное растение, обозванное за неимением лучшего варианта можжевельником. Вскоре выяснилось, что это туя, предназначавшаяся для украшения клумбы, близь железнодорожной станции. Ребята просто выкопали ее, чтобы принести в школу. После этой истории, Клавдий Григорьевич сказал, что деревья хороши тем, что дают нам тень, но если ты хочешь перенести дерево, которое уже дает чему-то тень, то получится у чего-то ты ее забираешь. Не стоит жертвовать одним ради другого, особенно если это не равновесные жертвы. Несчастную тую, без лишних вопросов вернули обратно, воткнув вместо нее маленький кустик можжевельника.

Можжевельник рос везде и в любых условиях, особенно, здесь, где неприхотливые ростки окружали камни и полупустая земля. Лида знала, что от куста очень сложно избавится, что если саженец прирос к чему-то, то никогда не оставит кусок земли, вцепится в него корнями намертво. И тень над этим место будет всегда, даже когда высохнут гвоздики, и верба превратится в труху. Можжевельник никогда не бросит, не забудет и не погибнет. Он станет тем стволом, соединяющим все вместе и при этом будет незаметен и одновременно значимым. Можжевельник, как Клавдий Григорьевич, будет поддерживать и успокаивать нуждающихся.

На следящий день, среди похоронной процессе, состоящих из школьников, плачущих старушек и остальных свободных жителей поселка, Лида, одетая в застиранное черное платье, шла с железным ведром, в котором гордо торчал кустик можжевельника из леса.

Цветов и венков было много, один даже прислали из злополучного министерства образования. Плачущие люди, увядшие цветы, оранжевая глина и осколки прошлого заполнили крохотное сельское кладбище. После того, как нужные слова были сказаны, все, кто хотел, попрощались с покойным, и гроб опустили в землю, Лида тихо, старясь не стучать ведром, подошла к племянницам умершего и попросила разрешения посадить можжевельник рядом с могилой.

– Извините, я знаю, что он не любил живые цветы. Можно я посажу рядышком куст, он разрастется, будет красиво.

– Да… Наверное. Только надо, подождать пока все уйдут. Приходи, попозже, как успокоится канитель эта мрачная. Какая молодец, – девушка в сером пальто улыбнулась девочке и похлопала по плечу.

– Он бы был очень рад тому, что вы помните, что он любил, – сказала вторая женщина в вязанной шапке и черной куртке.

– Соболезную вам, – Лида попрощалась и, стараясь не привлекать внимания, отошла к соседним могилам, поставила рядом с каменным памятником жестяное ведро, обещая вернутся попозже.

Потом был поминальный обед, развернутый племянницами Клавдия Григорьевича прямо во дворе дом. Было шумно и странно, словно жизнь, которая из уважения к умершему должна была замереть, продолжалась, как и положено, пошла своим чередом. Кто-то смеялся, кто-то ел, кто-то шел домой готовит ужин. А кто-то радовался тому, что можно выпить лишнюю стопку, имея для этого весомый повод. Лида сидела между девочками из седьмого класса, которые во всю уплетали пирожки с повидлом и старушкой из желтого дома, пришедшей на поминки вместе с крошечной собакой, высовывавшей нос из большой клетчатой сумки, стоящей на полу. Пес надеялся получить еще кусочек котлеты.

Практически к окончанию обеда, во двор зашла мама, державшая в руках букет из миллиона веточек гипсофилы, обернутых в газету. Женщина ездила в город, чтобы принести цветов. Мама примостилось на крайнюю свободную табуретка, сразу же опрокинула рюмку, коротко о чем-то переговорила с бабушками из дальнего дома и жестом поманила Лиду за собой.

На улице, где было удивительно тихо, начинало темнеть, оставшийся снег едва-едва начинал принимать сиреневые отплески, а оранжевая глина, начинала отдавать коричневым. Мама шла медленно, слегка сбиваясь с протоптанной колеи, покрытой разбросанными еловые ветками и красные цветами, смятыми множеством ног, из-за чего цветы перестали походить на гвоздики.

– Как на работе, мама? – Лида спросила, старалась идти рядом с женщиной.

– Да как-то не ладно работалось сегодня. Из рук все валится. Много невнятной суматохи было. Вас теперь, говорить, будут возить до новой школы на автобусе. Сегодня председатель договаривался, водителя искали, да, как обычно, не сошлись в деньгах. Нашу школу забросят. Жалко.

Лида подозревала, что так и будет, на надеялась, что учебный год они худо-бедно закончат в старом здании. Но теперь отстоять развалину было некому, единственного, кому было не безразлична судьба Гемлов, медленно исчезающих с карты Карелии, сегодня опустили в землю.

– Сказали, что оставят левую часть. Подремонтируют что-то, и будет это библиотекой, хотя не знаю, как можно верить словам. Ну в общем… Да, придется тебе в новую школу топать, что тут поделать.

Женщина приобняла девочку за плечи. Они как раз дошли до свежей могилы, над которой возвышался деревянный крест, окруженный горой цветов.

– Вербу-то принесла? – Мама вопросительно посмотрела на девочку, подтаскивающую ведро с можжевельником.

Лида принялась пристраивать кустик рядышком с разноцветным холмом, так, чтобы растение не затоптали, когда будут устанавливать постоянный памятник.

– Почему не вербу?

– Он же не любил отрезанные растения, да и красивое оно. Написано же в книжке, что можжевельник от духов злых защищает. А на кладбище их много. Ты ж знаешь, тем более весной, когда солнце еще не вошло в силу и…

– Господи, ты туда же. Кто тебе-то этот бред про духов и нечисть в голову вбил? Вроде бы, тебе шестнадцать, почти семнадцать. Разве молодежь говорит о таком? Это все наши местные бабули жуть нагоняют.

Лида закончила окапывать можжевельник кусочком доски и встала рядом, любуясь проделанной работой.

– Думаю, что есть много, чего мы не видим. Ну, или нам хочется не видеть. А духи леса всегда были тут, откуда взялись бесконечные истории про пропавших? Да ладно, девочка улыбнулась, – я шучу. Никакой жути, про охранительные свойства можжевельника где-то читала вот и приплела. Пошли домой?

Женщина еще раз посмотрела на букет гипсофилы, белеющий среди горы кровав-красных цветов. «Цветы, дарящие веру в будущее» – когда-то назвал их Игорь и вручил возлюбленной букет мелких цветов. Она в данную минуту ненадолго поверила, что у бывшего учителя математики будет некое «после», где-то в ином месте. И оно будет куда лучше крохотно практически пропавшего с карты поселка, где живут меньше пятисот человек.