Читать книгу Здравствуй, дорогая бабушка! - - Страница 2

Солнечные лучи, пробиваясь сквозь пыльные стекла окон, рисовали на полу длинные, косые полосы света, в которых медленно танцевали мириады пылинок. Василий Васильевич стоял посреди гостиной, ощущая себя чужим в этом внезапно осиротевшем пространстве. Каждый предмет кричал о присутствии матери. Кресло-качалка у печки, где она любила вязать долгими зимними вечерами. Полированный журнальный столик, заваленный старыми журналами «Работница» и коробочкой с пуговицами. Фотографии в рамках – молодые родители, он сам школьником, счастливые снимки с маленькими Никитой и Лизой на бабушкиных коленях.

«Пап, может, начнем с этого шкафа?» – робко предложила Лиза, указывая на массивный платяной шкаф из темного дерева. Ее голос, тихий и неуверенный, нарушил гнетущее молчание. Василий кивнул, словно очнувшись.

«Да… Давай. Аккуратнее, там бабушкины вещи». Он сам подошел к комоду, на котором стоял старый проигрыватель со сломанной иглой и стопка виниловых грампластинок в бумажных конвертах. «Смотри, Никита, – он взял одну пластинку, – это бабушка любила. Юрий Антонов. «Двадцать лет спустя»». Он провел пальцем по этикетке, и на мгновение в его глазах мелькнуло что-то теплое, далекое, не тронутое сегодняшней болью.

Никита, взявший на себя задачу разобрать книжную полку, уже вытащил несколько потрепанных томов. «Дети капитана Гранта»… «Три мушкетера»… Бабушка говорила, это твои любимые в детстве, пап?» – спросил он, стараясь говорить деловито, но в его голосе слышалась неуверенность.

«Мои, да, – Василий взял книгу, полистал пожелтевшие страницы. – А вон твои тоже. Помнишь, она тебе читала сказки, когда ты маленький был?» Никита кивнул, отвернувшись. Он помнил. Теплый бок бабушки на диване, ее негромкий голос, уютный свет настольной лампы. Он судорожно сглотнул и принялся вытирать пыль с корешков, стараясь сосредоточиться на движении тряпки.

Лиза, открыв дверцу шкафа, ахнула. «Ой, смотрите!» На полках аккуратными стопками лежали вышитые салфетки, скатерти, подзоры. Цветы, птицы, замысловатые узоры – работа кропотливых рук Анны Андреевны. Лиза осторожно достала одну небольшую салфетку с вышитым маком. «Как красиво… Она мне показывала, как это делается…» Голос ее задрожал, глаза снова наполнились слезами. Она прижала салфетку к лицу, вдыхая слабый, едва уловимый запах нафталина и чего-то родного, бабушкиного.

Василий наблюдал за детьми. Видел, как первоначальная неловкость и страх постепенно сменялись осторожным любопытством, а затем и щемящей нежностью к этим вещам, хранившим частичку души бабушки. Никита нашел на дне ящика комода коробку со отцовскими старыми игрушечными солдатиками и потрепанным пластмассовым мишкой. «Блин, Мишка Топтыжка… Я думал, он потерялся», – пробормотал он, вращая в руках игрушку. На миг его лицо просветлело.

Сам Василий, взявшись за разборку серванта, наткнулся на знакомый сервиз с золочёными цветочками – «праздничный», как называла его мать. Еще в молодости она привезла его из турпоездки в Чехословакию. Чашки, блюдца, сахарница. Он вспомнил шумные семейные чаепития, смех, запах пирогов. Рука сама потянулась к чашке, но он остановил себя. Больно. Слишком больно трогать это сейчас. Он отставил сервиз в сторону, решив оставить на потом.

Работа шла медленно, с частыми паузами. Каждая находка – старый билетик в кино, открытка с днем рождения, связка писем – вызывала волну воспоминаний, которые захлестывали и заставляли замирать. Пыль щекотала в носу, оседала на руках и одежде, смешиваясь с ощущением неподъемной тяжести утраты. Но в этом медленном, почти ритуальном процессе прикосновения к прошлому было и какое-то странное успокоение. Они не просто убирали дом. Они собирали осколки жизни Анны Андреевны, осторожно, боясь порезаться.

К вечеру в гостиной образовались первые стопки: книги для хранения, вещи на выброс, одежда для раздачи. Было наведено подобие порядка, но ощущение пустоты не исчезло, лишь слегка отступило. Василий принес из машины сумку с продуктами – хлеб, сыр, колбасу, минералку. Они молча накрыли на кухне на маленький столик у окна.

«Ешьте, дети», – сказал Василий, разливая воду по стаканам. Его собственная тарелка оставалась нетронутой. Лиза ковыряла вилкой кусок сыра. Никита упрямо жевал хлеб, глядя в стол. Тишина снова сгустилась, теперь уже наполненная усталостью и невысказанными мыслями.

«Пап…» – тихо начала Лиза. – «А бабушка… ей было очень больно?» Голос ее сорвался на последнем слове.

Василий Васильевич закрыл глаза. Картины последних недель – изможденное лицо матери, ее тихие стоны, беспомощность врачей – вспыхнули перед ним с пугающей ясностью. «Было… – с трудом выдавил он. – Но она очень старалась… старалась не показывать. Для нас». Он увидел, как по бледным щекам Лизы покатились крупные, беззвучные слезы. Никита резко встал и вышел на крыльцо, хлопнув дверью.

Василий потянулся через стол, накрыв своей крупной, рабочей рукой маленькую, дрожащую ручку дочери. «Плачь, Лизанька… Плачь…» – прошептал он хрипло. Сам он плакать не мог. Слезы застряли где-то глубоко внутри, превратившись в каменную глыбу под сердцем. Его взгляд скользнул по комнате, ища точку опоры, и остановился на комоде в углу. Там, среди фотографий и мелких безделушек, стояла небольшая сиреневая шкатулка из дерева, с инкрустацией в виде цветка. Он помнил ее с детства. Мама хранила в ней что-то важное, но что именно – он никогда не спрашивал. Сейчас она казалась ему маленьким запечатанным саркофагом, хранящим последние тайны матери. Он отвел взгляд. Не сейчас. Эту дверь он откроет позже. Сейчас сил хватало только на то, чтобы держать руку дочери и слушать тихий стук сердца Никиты о ступеньки крыльца в такт его собственному горю.