Читать книгу Тени Собора - - Страница 2

Холод в Хейвен-Роке был иным. Он не просто кусал кожу, как в Бостоне; он проникал глубже, в кости, в душу, словно сам воздух был пропитан ледяной, соленой тоской Атлантики. Эллис Бреннан стояла на гранитных ступенях Собора Святого Игнатия, дубленка плотно застегнута, воротник поднят против ноябрьского ветра, рвущегося с залива Пенобскот. Ветер свистел в узких улочках городка, гоняя потемневшие от влаги листья кленов и вороша крыши домов, выкрашенных в унылые, выгоревшие оттенки – серый, голубой, грязно-бежевый. Воздух пах рыбой, водорослями и… чем-то еще. Гнильцой? Застоем? Грустью, как сказала Лиза в тот первый, роковой день. «Пахнет рыбой и грустью, мам».

Год. Целый год прошел с тех пор, как этот готический исполин из темного гранита, устремивший острые шпили в хмурое небо Мэна, как каменные пальцы, сжимающие облака, забрал у нее дочь. Эллис сжала руки в карманах. Время не залечило. Оно лишь наложило тонкую, хрупкую пленку рутины поверх зияющей раны. Пленку, которую малейшее воспоминание – запах воска, скрип дерева, вид резного балкона – рвало безжалостно, выпуская наружу гной вины и отчаяния. Вины за то, что не удержала, не предвидела, не крикнула громче. За то, что привела Лизу сюда.

Собор нависал над ней, мрачный и неумолимый. Окна-розы, лишенные солнечного света, смотрели на мир пустыми, слепыми глазами. Гигантские дубовые двери главного портала казались вратами в иной мир – мир склепа, вечного холода и тишины, той самой, что воцарилась после последнего хруста костей Лизы под обломками. Эллис вдохнула спертый воздух, смешанный с запахом моря, и ощутила знакомое давление в висках. Оно начиналось здесь всегда – густое, тяжелое, как будто само здание затаило дыхание и выжидает. Как будто камни впитывают не только молитвы, но и отчаяние, страх, самую суть боли.

«Миссис Бреннан?»

Эллис вздрогнула, резко обернувшись. За ней стоял невысокий, сухонький мужчина лет шестидесяти в аккуратной темной куртке и шапочке-ушанке. Его лицо, изборожденное сетью морщин, было серьезным, но не недобрым. Темные, внимательные глаза смотрели с осторожным сочувствием. Отец Дэниел Кэссиди. Настоятель. Тот самый, который бледный и растерянный, пытался что-то бормотать о Божьей воле, пока санитары уносили завернутое в черный пластик тело ее ребенка.

«Отец Дэниел», – выдавила она, пытаясь придать голосу твердость. Он протянул руку в шерстяной перчатке. Эллис машинально ответила на рукопожатие. Его пальцы были удивительно сильными для такого тщедушного телосложения.

«Просто Дэниел, пожалуйста. Мы здесь не особо формальны, – он попытался улыбнуться, но улыбка получилась напряженной, не дотягивающей до глаз. – Рад, что вы решились. И благодарен. Найти смотрителя… человека, который согласится жить здесь, после…» Он запнулся, смущенно покашлял в кулак. «После случившегося, было непросто».

«После того, как здесь погибла моя дочь», – четко произнесла Эллис, глядя ему прямо в глаза. Пусть знает. Пусть все знают. Она не пришла сюда забыть. Она пришла сюда, потому что забыть не могла. Бежать от этого места было все равно что бежать от самой себя, от призрака Лизы, который, она знала, навсегда останется бродить в этих каменных стенах.

Тень боли мелькнула на лице священника. Он кивнул, не отводя взгляда. «Да. После этого. Простите. Я… я часто нахожусь здесь один. И иногда…» Он махнул рукой, словно отгоняя назойливую мысль. «Неважно. Пройдемте? Покажу ваше жилище и расскажу об обязанностях. Они несложные, но требуют присутствия».

Он достал из кармана огромную связку старомодных железных ключей, звенящих, как кандалы, и подошел к меньшей, боковой двери, встроенной в гигантское дубовое полотно главного портала. Скрип ключа в замке прозвучал оглушительно громко в тишине пустынной площади. Дверь отворилась с неохотным стоном, выпустив наружу волну спертого, холодного воздуха – того самого знакомого запаха старого дерева, воска, пыли и камня. Запаха склепа.

Эллис заставила себя сделать шаг вперед. Переступить порог. Холод, встретивший ее внутри, был знакомым. Тем же самым, что пронизал ее год назад. Он обволакивал, проникал под одежду, цеплялся за кожу. Не просто отсутствие отопления. Это был холод сырости, веками впитываемой толстыми стенами. Холод места, куда редко заглядывает солнце. И что-то еще… Густое. Тяжелое. Давление. Оно вернулось сразу, как только дверь захлопнулась за их спинами, отсекая слабый дневной свет и вой ветра. Тишина здесь была не просто отсутствием звука. Она была материальной, вязкой, как масло. Давила на барабанные перепонки.

Собор внутри казался еще более грандиозным и одновременно более угрожающим, чем снаружи. Длинный центральный неф уходил в полумрак, где едва угадывался алтарь. Высокие стрельчатые окна пропускали скупой серый свет, окрашивая пространство в холодные, унылые тона. Пылинки медленно танцевали в редких лучах. Колонны, мощные, как стволы древних деревьев, подпирали высокие, теряющиеся в тенях своды. Эллис невольно подняла глаза туда, где когда-то висел злополучный балкон над боковым приделом. Теперь там зияла пустота. Стена была заново оштукатурена, но заплата выделялась неровным, более светлым пятном на потемневшем камне. Как шрам. Как незаживающая рана на лице собора. Эллис быстро отвела взгляд, чувствуя, как подкатывает тошнота.

«Ремонт сделали быстро, насколько смогли, – тихо сказал отец Дэниел, следуя за ее взглядом. Его голос, обычно спокойный и размеренный, здесь звучал приглушенно, будто его поглощала каменная громада. – Но… полностью восстановить прежний вид невозможно. Балкон был уникальной работы. Середина XIX века». Он вздохнул. «И, честно говоря, бюджет прихода… он скромен. Собор требует постоянного ухода, а прихожан все меньше. Хейвен-Рок потихоньку умирает, как и многие такие городки».

Он повел ее вдоль нефа, его шаги гулко отдавались под сводами. Эллис шла следом, ее собственные шаги звучали неуверенно, чужими в этой гулкой тишине. Она старалась не смотреть на то место у балюстрады бокового придела, где нашла Лизу. Но взгляд предательски скользил туда. Каменные плиты там выглядели так же, как и везде. Никакой отметины. Никакого напоминания. Только в ее памяти это место было навсегда залито алым на фоне белой пыли и синей куртки.

«Обязанности несложные, но важные, – отец Дэниел заговорил снова, словно пытаясь заполнить гнетущую тишину. – Открывать собор утром, часов в семь. Проветривать, но осторожно – сквозняки вредны и фрескам, и дереву. Подметать полы – только мягкими щетками и вениками, никаких современных пылесосов, они царапают камень и поднимают древнюю пыль, которая оседает потом на все поверхности. Протирать пыль со скамей, подсвечников, статуй. Следить за восковыми свечами – вовремя менять, убирать натек. Особое внимание – на статую Девы Марии в левом нефе. Она деревянная, полихромная, XV век, чудом уцелела при пожаре в старой часовне. Наше сокровище. Чистить только сухой мягкой тканью. Раз в неделю – легкое увлажнение специальным раствором, я покажу».

Они миновали пустые ряды темных дубовых скамей. Эллис заметила, как ее отражение искажается в полированных поверхностях, становясь вытянутым, призрачным. Воздух становился еще холоднее по мере приближения к алтарю.

«По вечерам – закрывать. Проверять все двери, окна на хорах. Гасить все светильники, кроме ночника у алтаря. И…» он замедлил шаг, понизив голос почти до шепота, «…иногда, особенно ночью, могут быть… звуки. Скрипы. Шорохи. Старое здание. Дерево дышит, камень оседает. Ветер гуляет в башнях. Не пугайтесь. Это нормально».

Не пугайтесь. Эллис вспомнила тот зловещий скрежет, предшествовавший обрушению. «Нормально». Она сжала губы, не отвечая. Страх здесь был не от скрипов. Он витал в самом воздухе. Шел от этих стен, впитавших слишком много. От этой давящей тишины, в которой каждый звук отдавался эхом, как в гигантской могиле.

Отец Дэниел свернул в узкий проход за алтарем, ведущий вглубь здания. Здесь было еще темнее, пахло сыростью и старыми бумагами. Он остановился перед неприметной деревянной дверью, снова загремел ключами.

«Вот ваше пристанище. Скромно, но все необходимое есть. Раньше здесь жил звонарь, потом – несколько лет пустовало».

Дверь открылась. Эллис шагнула внутрь, ожидая чего-то вроде каморки. Но пространство оказалось просторнее, чем она думала. Небольшая гостиная с низким потолком, обшитая темными деревянными панелями. Камин – настоящий, кирпичный, с кованой решеткой. Старый, но крепкий диван, обтянутый потертым плюшем. Стол, пара стульев. Книжные полки, пустующие. Дверь в соседнее помещение – спальню, как предположила Эллис. И еще одна дверь – вероятно, в крошечную кухню или ванную. Одно окно, высокое и узкое, выходило во внутренний дворик собора, заросший бурыми сорняками и заваленный старыми, почерневшими от времени каменными блоками. Света оно давало мало.

«Вода есть. Горячая – бойлер на кухне, но греет медленно. Отопление – камин и вот этот монстр». Отец Дэниел похлопал ладонью по радиатору под окном. Он выглядел древним, чугунным, покрытым слоями краски. «Греет, как умеет. Главное – не простудиться. Здесь всегда сыровато. Ванна маленькая, но есть. Туалет. Холодильник. Плита газовая. Книги…» он оглядел пустые полки, «…если захотите, в библиотеке прихода найдется что почитать. В основном, конечно, богословское, но есть и классика».

Эллис молча осматривалась. Место было… приемлемым. Чистым, несмотря на пыль в углах и паутину под потолком. Уединенным. Отрезанным от мира толстыми стенами. Как келья. Или как камера. В ней поселится ее горе. Ее вина. Ее призраки.

«Спасибо», – тихо сказала она. Ей хотелось, чтобы он ушел. Хотелось остаться одной. С этим холодом. С этой тишиной. Со своей болью.

Отец Дэниел, казалось, почувствовал это. Он достал из кармана куртки два ключа – большой железный и поменьше, современный. «Большой – от боковой двери, в которую мы вошли. Малый – от этой квартиры. Главный вход открывается только для служб и экскурсий, ключ от него у меня. Вам туда обычно незачем». Он положил ключи на стол. «Продовольственный магазин – «Харбор Март» – в пяти минутах ходьбы, вниз по Хилл-стрит. Аптека там же. Моя контора – в том флигеле через дворик, видите?» Он кивнул в окно. «Обычно я там с девяти до трех. Если что срочное – стучите или звоните. Номер телефона на столе, под аппаратом».

Он замялся, глядя на нее с тем же осторожным сочувствием. «Эллис… Миссис Бреннан… Я знаю, как это… тяжело. Для вас. Возвращаться сюда. Если передумаете… если станет невмоготу… никто не осудит. Понимаете?»

Она кивнула, не в силах говорить. Понимала ли он? Мог ли кто-то понять этот ад, в котором она жила? Этот постоянный внутренний диалог: Почему я не схватила ее? Почему не закричала громче? Почему повела в этот проклятый собор? Вина грызла изнутри, как червь.

«Спасибо», – повторила она, на этот раз чуть громче.

Он вздохнул, поняв, что разговора не получится. «Ладно. Осваивайтесь. Завтра с утра начнете?»

«Да».

«Удачи вам, Эллис». Он повернулся и вышел, мягко прикрыв за собой дверь. Звук щелчка замка прозвучал оглушительно громко в маленькой гостиной.

Она осталась одна.

Тишина обрушилась на нее с новой силой, но теперь это была не гулкая тишина нефа, а более тесная, домашняя. Тишина одиночества. Она подошла к окну. Дворик был мрачным колодцем между высокими стенами собора и приходского флигеля. Камни, трава, ржавая железная решетка колодца (настоящего, как она заметила) – все в бурых, унылых тонах умирающей осени. Ничего живого. Ни птицы, ни кошки. Только ветер шевелил сухие стебли сорняков.

Эллис обернулась, окидывая взглядом свою новую келью. Ее чемоданы стояли у стены, жалкие символы старой жизни, которую она пыталась оставить позади. Бегство от воспоминаний? Нет. Это был побег к эпицентру взрыва. Она приехала сюда, чтобы быть ближе к последнему месту, где Лиза была жива. Где она улыбалась. Где она сказала: «Мама, смотри!»

Глупая, мазохистская идея. Но другой у нее не было. Работа в хосписе после смерти Лизы стала невозможной. Каждый умирающий пациент был напоминанием. Каждый тихий стон – эхом ее собственного крика отчаяния. Друзья… друзья разбежались, не зная, как с ней общаться, как лечить ее незаживающую рану. Муж… бывший муж, Марк, растворился в новом браке и новой жизни где-то в Калифорнии еще до трагедии. Он прислал денег на похороны. И открытку. «Соболезную. Марк». Все.

Она была одна. Совершенно одна. И это место, этот холодный каменный мешок при соборе-убийце, казалось, было именно тем, чего она заслуживала. Местом для отбывания пожизненного приговора.

Чтобы не разрыдаться, Эллис занялась делом. Распаковала чемоданы. Разложила скудные пожитки по полкам и в шкаф в спальне. Спальня оказалась крошечной, с узкой железной кроватью, тумбочкой и еще одним окном во все тот же дворик. Она повесила единственную фотографию – Лизу, смеющуюся, на пляже в Нью-Джерси, за два года до смерти. Солнечная, живая. Совсем не та, какой Эллис нашла ее под обломками. Она поставила фотографию на тумбочку. «Вот мы и дома, малышка», – прошептала она, касаясь пальцем холодного стекла рамки. Ответом была лишь тишина.

Вечер наступил быстро. Серые сумерки за окном сменились густой тьмой. Эллис разожгла камин, следуя инструкциям отца Дэниела (дрова были сложены в нише у двери). Огонь оживил комнату, отбросив на стены пляшущие тени. Тепло, слабое, но ощутимое, начало бороться с вездесущим холодом. Она согрела на плите консервированный суп, съела его, почти не ощущая вкуса, сидя за столом и глядя на пламя.

Тишина за стенами квартиры была абсолютной. Казалось, весь огромный собор замер, затаился, прислушиваясь. Эллис ловила себя на том, что сама задерживает дыхание, стараясь не нарушить эту хрупкую, зыбкую тишину. Шорох пламени в камине, тиканье дешевого будильника на кухне – эти звуки казались дерзким вторжением.

Она встала, решив осмотреться. Взяв мощный фонарик, подаренный отцом Дэниелом («На всякий случай. В закоулках темно»), Эллис вышла из своей квартиры в узкий, темный коридор. Луч фонарика выхватывал из мрака грубые каменные стены, низкие сводчатые потолки. Воздух был ледяным, пахнущим плесенью и вековой пылью. Она медленно двинулась вперед. Коридор делал поворот, потом еще один. Двери. Одни заперты наглухо, другие вели в подсобные помещения – кладовку с тряпками и ведрами, крошечную комнатушку с сантехническим люком в полу (Подвал, – подумала Эллис с содроганием), помещение, похожее на старую ризницу, с пустыми шкафами и голыми вешалками.

Она вышла в боковой придел собора. Луч фонаря скользнул по знакомым очертаниям скамей, статуй в нишах, барельефов. Здесь было еще холоднее. Ее дыхание превращалось в пар. Она намеренно не направляла свет туда, где упал балкон. Но ее ноги сами понесли ее туда. Как мотылька на огонь.

Она остановилась в нескольких шагах от злополучного места. Луч дрогнул в ее руке, выхватив из мрака участок отштукатуренной стены – тот самый шрам. И плиты пола под ним. Ничего. Ни следов, ни призрачного пятна. Только камень. Холодный, безмолвный, равнодушный.

Почему? – мысль ударила, как нож. Почему она? Почему здесь? Почему тогда? Вопросы, на которые не было и не будет ответов. Вопросы, которые грызли ее каждую ночь.

И вдруг… давление усилилось. Воздух стал гуще, тяжелее дышать. Эллис почувствовала, как волосы на затылке медленно встают дыбом. Это был не страх воспоминаний. Это было нечто иное. Чувство присутствия. Острое, неоспоримое. Чувство, что за ее спиной, в кромешной тьме нефа, кто-то стоит. Кто-то огромный. Незримый. И смотрит. Смотрит на нее холодным, бездушным взглядом.

Она резко обернулась, вскинув фонарь. Мощный луч прорезал тьму, выхватывая колонны, пустые скамьи, дальнюю стену с распятием. Никого. Пустота. Но чувство не ушло. Оно висело в воздухе, как статический заряд перед грозой. Тяжелое. Враждебное. Голодное.

«Кто здесь?» – ее голос сорвался на шепот, тут же поглощенный гулкой тишиной. Ответа не было. Только эхо ее собственного испуганного дыхания.

И тогда она услышала это. Слабый звук. Не скрип и не шорох. Это был… стон. Низкий, протяжный, полный нечеловеческой тоски. Он донесся не откуда-то конкретно. Казалось, он исходил из самих камней. Из холодного воздуха. Из темноты над ее головой. Стон длился несколько секунд, затих, и повисла еще более зловещая тишина.

Эллис замерла, вцепившись в фонарь так, что пальцы онемели. Сердце колотилось, как птица в клетке. Старое здание. Дерево дышит. Камень оседает. Ветер. Слова отца Дэниела вертелись в голове, но звучали пустой, утешительной ложью. Этот стон не был похож на скрип дерева. В нем была осознанность. Живая, страдающая, злая.

Тишина сгущалась, становясь невыносимой. Давление нарастало, сжимая виски. Эллис почувствовала внезапный, иррациональный ужас – ужас того, что тьма сомкнется вокруг нее, поглотит, как поглотила Лизу. Она отшатнулась, спина ударилась о каменный выступ стены. Боль пронзила спину, но это был ничтожный укол по сравнению с паникой, захлестывающей ее.

Она развернулась и почти побежала обратно по боковому приделу, в знакомый узкий коридор, к своей двери. Луч фонаря прыгал по стенам, создавая безумные, мечущиеся тени. Ей чудились движения в темноте – краем глаза, на границе света. Фигуры? Лица? Она не останавливалась, не оглядывалась. Ее дыхание стало частым, прерывистым. Она влетела в свою квартиру, захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной, дрожа всем телом.

Тишина здесь, за дверью, была иной. Домашней. Нарушенной только треском дров в камине и бешеным стуком ее сердца. Но чувство присутствия… оно не исчезло полностью. Оно осталось там, за дверью. В соборе. Огромное. Древнее. И теперь оно знало, что она здесь. Знало и… обратило на нее внимание.

Эллис медленно соскользнула по двери на пол, обхватив колени руками. Она сидела так долго, прислушиваясь к тишине за дверью и к тишине внутри себя – тишине, где больше не звучал смех ее дочери. А в ушах все еще стоял тот протяжный, нечеловеческий стон, доносившийся из самой глубины камня. Стон голода. Стон пробуждающейся тьмы.