Читать книгу Похвала Сергию - - Страница 36

Да! Незримо отдалились, отодвинулись от них в далекое далеко княжеские труды и печали боярские. Иные труды и печали тревожат днесь вчерашних ростовских бояр, а теперешних радонежан. Просто изначальный труд на родимой земле заботит их ныне более всего. О том, что тверской и московский князья вновь поехали в Орду на суд ханский, повестил проезжий княжой гонец, но ни тревог, ни надежд прежних известие это ни у кого не вызвало. А про казнь Александра Тверского с сыном Федором в Орде в Радонеже узнали-то только в канун Рождества.

Но не всегда, не во всем и не у всякого отдаление гасит навовсе работу разума. Освобожденная от пут суедневной властительной суеты мысль воспаряет порою ввысь, к горним основам бытия, и тогда, издалека, все видится крупнее и четче, и за кипением преходящих страстей возможет разглядеть мыслящий ум главное, великое и нетленное, к коему даже и величайшие из событий земных относятся всего лишь как узорная бахрома к ризам святительским или как пена к пучине бушующих вод.

Вновь и опять валят лес на новые хлева и хоромы. Дневные труды закончены, холопы ушли, и только Стефан с Варфоломеем задерживаются в лесу.

Снег сошел, но земля еще дышит холодом, и чуть солнце садится за лес, начинает пробирать дрожь. Стефан сидит на поваленном дереве сгорбясь и отложив секиру, накинув на плеча суконный охабень. Варфоломей – прямь него, кутаясь, как и брат, в сброшенный давче во время работы зипун. Он вырос, возмужал, оброс светлою бородкой и толкует со Стефаном уже почти как равный, хотя Стефан по-прежнему побивает его усвоенной в Ростове ученостью.

Гибель тверских князей в Орде – вот что вызвало на этот раз спор и толковню братьев. Еще днем во время работы, прерываясь для отдыха, обсуждали они: надобна ли была эта яростная, почти полувековая борьба Твери и Москвы для блага Руси Великой? Не лучше ли было без спора подчиниться сильнейшему? Или такая готовная покорность силе развращает власть и спор городов нужен был ко благу страны? И кто сильнейший? И в чем сила? И может ли сила сочетаться с правдою, и как и когда?

Вряд ли, служи они оба на дворе княжеском, приходило бы в голову братьям обсуждать между собою все эти глубинные основы бытия!

Сейчас, оставшись с глазу на глаз со старшим братом, Варфоломей спрашивает со страстной настойчивостью у Стефана:

– Откуда зло в мире? Пусть там, наверху, это нужная борьба за вышнюю власть. Ну а зачем, скажи, Терентий Ртищ отобрал за спасибо коня у Несторшки? Зачем, ради какой злобы Матрену Сухую заколдовали на свадьбе и до сих пор баба сохнет день ото дня и чад приносит все мертвых? Когда Ляпун Ерш убил Тишу Слизня, знали об этом все и молчали, потому что боялись дурного глаза Ляпуна, а отнюдь не своей совести! А когда у Ондреянихи летось сгорел двор, то никто ей не восхотел помочь в беде, кроме нашего бати до Онисима, и только потому, что Ондреяниху облыжно считают колдовкой!

В конце концов, не так и важно теперь, кто был прав и кто виноват в княжеском споре, а вот откудова зло в мире? Откуда само зло! Вечная рознь братьев-князей, убийства, неправый суд, жестокость, бедность, леность, зависть, болезни и, паче всего, равнодушие людское! Что должен думать и творить верующий? Как все это согласить с благостью Божией? Ведь Господь злого не творит! Не должен творить!

– Чти Библию! – передергивая плечами и хмурясь, устало отвечает Стефан. – Всякий иудей скажет тебе, что Господь и награждает и карает за несоблюдение заповедей своих. Коли ты беден, нищ, наг, и болен, и не успешен в делах, значит – наказан Господом! Коли богат, славен, успешлив, значит – взыскан и любим Богом!

– Это неправда, – горячится Варфоломей, – этого не говорил Христос!

– Так я то и молвил им! – взрывается Стефан. – Еще тамо! В Ростове! В училище! Бог Израиля и Бог Евангелия – разные боги! Один жесток и темен – «темное облако и смерч огненный», другой светел и милостлив и сам есть свет предвечный! Один дал закон, другой – благодать! Один карает жезлом железным, верным велит обрезание и убийство побежденных; другой запрещает то и другое и зовет к милосердию! Первый предписывает месть, второй – прощение кающегося… Один пасет избранный народ, народ Израиля, обещая ему в награду всю землю; другой принимает всех равно в лоно свое, обещая верным не земные блага, а небо – жизнь вечную! И милостлив он настолько, что сына единородного послал на крестную муку во спасение людское! Чти в Евангелии от Иоанна, сам же Иисус говорит, яко Господь послал сына своего в мир «не судить мирови, но да спасется им мир!». Вот так!

А что рек Иисус фарисеям и книжникам? «Отец ваш – дьявол, и вы похоти отца вашего хощете творити: он человекоубийца би искони, и во истине не стоит, яко несть истины в нем! Егда глаголет – лжу глаголет, яко лжец есть и отец лжи!»

И более того скажу! Аврааму и Моисею наверняка являлись разные боги! И ежели хочешь, Иегова – это огненный демон или даже сам дьявол, соблазнивший целый народ! Народ, некогда избранный Богом, но позже соблазненный золотым тельцом и приявший волю Ялдаваофа, отца бездны!

Думал ты о ветхозаветных заповедях? К чему речено, что прежде рождения человека предначертано всякое деяние его и даже каждый волос его сосчитан Господом? Что защищает закон? Мертвую косноту безмысленного зримого бытия и только право всякого на безответственность в мире сем! Спорь, кричи, воинствуй! Но ежели до рождения предуказаны все дела твои, то нет ни греха, ни воздаяния за грех, нету ни праведности, ни праведников, а есть лишь избранные, и только!

Тому ли учил Христос? Не вдобавок ко старым, а вместо них дал он две – всего две! – заповеди: возлюби Господа своего паче самого себя и возлюби ближнего своего яко и самого себя! Не отвергал ли он с яростию мертвую внешнюю косноту обрядов иудейских? Не с бичом ли в руках изгонял торгующих из храма? Не требовал ли он деяния от всякого, как в притче о талантах, такожде и в иных притчах своих? Не показал ли он сам, что можно поступать так и инако, не воскрешал ли в день субботний, не простил ли грешницу, не проклял ли древо неплодоносное? Не он ли заповедал нам, что несть правила непреложного, но есть свыше данное божественное откровение и закон господней любви? Не он ли указал на свободу воли, данную человеку Отцом небесным? И что с каждого спросится потом по делам его?!

Как создан мир? Да и создан ли он?! Да, да! Бают, создан! И Бог, создав мир, опочил от дел своих! Нет! – кричит Стефан. – Бог творил мир «прежде век» и потому творит его вечно! Несвершенно творение! И мы сами творцы, и Бог живой и творящий, и можно, и должно ждать чуда, и перемен, и вмешательства Божия, и милости горней! Отсюдова и приход Христа! Разве вочеловеченье Сына Божьего не есть акт творчества, изменяющий мир? А второе пришествие? Когда Христос в силе и славе придет карать злых и мертвые восстанут из гробов? Как же можно помыслить свершенным этот земной, тварный мир?! А они мне в ответ: «Ересь Маркионова!» Вот так! Слова Христа и – ересь. Мол, Ветхий Завет принят издревле, и грешно даже мыслить о сем… Грешно мыслить! А совсем не мыслить разве не грешнее во сто крат? Да «покаяние» – это передумыванье! Думать и передумывать учил нас Господь!

Стефан умолк, и Варфоломей в сгущающейся тьме холодного молчаливого леса (солнечные лучи уже ушли, уже начинает тускнеть и бледнеть палевая полоса заката, и мрак, незримо подступая, окутывает стволы) вдруг увидел полосатый талес и надменно выпяченную челюсть бухарского иудея. Или то черно-белые узоры мха на суковатой поваленной ели? И резкий голос будто бы произнес в тишине: «Что ваш Христос!»

– Ересь Маркионова! – задумчиво повторил Варфоломей.

– Да, – отозвался Стефан, – Маркионова ересь… Был такой, единый из гностиков, Маркион, отвергавший Ветхий Завет… Гностики не считали мир прямым творением Божиим, а манихеи персидские вслед за ними и вовсе начали утверждать, что видимый нами мир – это зло. Порождение дьявола. Беснующийся мрак! Мрак, пожравший свет, заключенный в телесном плену и жаждущий освобождения. И надобно разрушать плоть, губить и рушить этот тварный мир, чтобы выйти туда, к свету… Вот, ежели хочешь, и ответ на твой вопрос! Зло в мире потому, что сам мир – зло. И, убивая, насилуя, обманывая друг друга, люди сотворяют благо. Так учат и богомилы болгарские, и павликиане, отвергающие святые таинства.

– Мир не может быть злым, раз он создан Господом! – упрямо отвечает Варфоломей, покачивая головой. – Посмотри! Мир прекрасен и светел! Зачем же иначе Христос рождался здесь, в этом мире, и в человеческом обличии?

– Монофизиты утверждают, что тело Христа было эфирным, призрачным, и никаких мук он испытывать не мог.

– Неправда! – отрезает Варфоломей. (Крестную муку Христа ему не нужно доказывать даже. Он ее чувствует и так всею кожей. Иногда, когда думает о ней, даже ладони начинают зудеть и краснеют посередке, в тех местах, где были у Спасителя раны от гвоздей.) – Скажи, Стефан, ведь это даже не могло быть правдою, да? Если бы он не чувствовал, то это была бы та самая «лжа», порождение дьявола! «Нас ради человек… Страдавша и погребенна…» – сказано в Символе веры! Не будь муки крестной, не было бы и самого Христа!

– И незачем ему было бы являться в мир! – подсказывает Стефан угрюмо.

Оба надолго замолкают, слушая засыпающий лес и следя, как ночная мгла беззвучно и легко выползает из чащоб, окутывая незримой фатою вершины дерев.

– Хочешь, – вновь нарушает молчание Стефан, пожимая плечами, – прими учение латинян, что дьявол – это падший ангел Господень, за гордыню низринутый с небес. И что он тоже служит перед престолом Господа. Слыхал, что объяснял лонись проезжий фрязин? У них, когда отлучают от церкви, дак клятвою передают человека в лапы дьявола? У них все стройно, у латинян. С рук на руки, так сказать…

– Союз Господа с дьяволом я принять не могу, – угрюмо и твердо отвечает Варфоломей.

– А по учению блаженного Августина, – продолжает Стефан с кривою усмешкой, – каждому человеку заранее начертано Богом погибнуть или спастись. Заранее! Еще до рождения на свет! Есть темные души, уготованные гибели, и есть те, кого Господь прежде времен назначил ко спасению. И переменить своей судьбины не можно никому! Он тоже был манихеем в молодости, Августин блаженный! Пелагий возражал Августину, так Пелагия прокляли! Никто не хотел в тогдашнем Риме исправлять самого себя по заповедям Христовым! Всех устраивала судьба, заданная от рождения, да еще к ней купленные у папы индульгенции! На этом они и с иудеями сошлись, на предопределении!

Думаешь, почему мы с католиками теперь не в одно?! Из-за Символа веры только? Из-за «филиокве»[25] пресловутого? Как бы не так! Это древний спор, с самых ветхозаветных времен! Спор о предопределении! Спор о заповедях Христовых! О свободе воли и о том, Бог или сам человек должен отвечивать за злые поступки свои! Наша Православная Церковь каждому дает надежду спасения! Но и каждого предупреждает: не споткнись!

Варфоломей молча склоняет голову. Об этом они с братом толковали досыта, и не раз. И не это занимает его теперь. Ему даже не нужно представлять себе ученого фрязина в высоком резном кресле там, на извитом мшистом дереве, окутанном темнотою ночи, изрекающего свои непреложные истины.

– И все-таки ты не ответил мне, откуда зло в мире? – говорит он, помедлив. – Ежели Бог добр, премудр, вездесущ и всесилен!

– Есть и еще одно учение, – отвечает голос Стефана из темноты, – что зла в мире и нету совсем. Попросту мы не понимаем всего, предначертанного Господом, и за зло принимаем необходимое в жизни, ведущее к далекому благу: «Горек корень болезни лечит!» – вот как словно в споре Москвы и Твери о княжении Великом. Может, убийства князей и тут ко благу грядущего объединения Руси?

– «Отыди от меня, сатана!» – строго возражает Варфоломей предательскому темному голосу. – Ты ли это говоришь, Стефан? Такого я и слушать не хочу! Зло есть зло, и всякое зло раньше или позже потребует искупления! Это ведь Иисус сказал! Сам! И в молитве Господней речено есть: «Но избави меня от лукавого!» Выходит, однако, дьявол постоянно разрушает всемогущество Божие? Как это может быть, Стефан? Я должен знать, с чем мне иметь дело в мире и против чего бороться. Мнишь ли ты, Стефан, что, не явись Христос на Землю, люди уже давно погибли бы от козней дьявольских, злобы и ненависти? И почему не погибнет сам дьявол, творец и источник зла, ежели он есть? Как помирить необходимость зла со всемогуществом Божьим?

– А как помирить свободу воли с вмешательством Божиим в дела земные?! – отвечает Стефан вопросом на вопрос. – Думаешь, так уж глуп был Августин со своим предопределением? Не-ет, не глуп! Надо допустить одно из двух: или свободу воли, или… всемогущество Божье!

– Стефан! Ты смеешь противопоставить Творца творению своему?!

– Пойми! Создав пространство вне себя, Бог сам себя и граничил, ибо находится вне, снаружи. Следовательно, он не вездесущ.

– Стефан, но я чую в мире присутствие Божие везде, и всегда, и всюду!

– Чуешь «присутствие в мире» – вот ты сам и ответил себе, Варфоломей! Создав необратимое время, он не может уже содеять бывшего небывшим. Следовательно, он не всемогущ.

– Стефан! Ты искушаешь меня!!

– Создав души, наделенные свободной волей, он не может, не должен мочь предугадывать их поступки! Следовательно, он и не всеведущ!

– Стефан, что же ты тогда оставляешь от величия Божия?!

– Любовь! – звучит голос Стефана из темноты как последний призыв, последняя надежда к спасению. – Любовь! – яростно повторяет Стефан. – Это так! Именно потому, что он добр! Ибо если бы он был вездесущ, то он был бы и в зле, и в грехе, а этого нет!

– Этого нет! – эхом, начиная понимать, откликается Варфоломей.

– Это так, потому что он милостив! – кричит Стефан – Ибо если бы он был всемогущ и не исправил бы зла мира, то это было бы не сострадание, а лицемерие! Это так, – продолжает Стефан, – потому что если бы он был всеведущ, то он знал бы и злые наши помыслы. И люди не могли бы поступить иначе, дабы не нарушить воли Его! Понимаешь?! Но тогда за все преступления должен был бы отвечать Господь, а не люди, которые всего лишь исполнители воли Творца! Бог добр, следовательно, не повинен в зле мира сего, а источник зла – сатана!

Стефан, чуть видный в темноте, отирает лицо рукавом. Он весь в холодной испарине.

– Значит, – медленно спрашивает Варфоломей, – ты признаешь силу сатаны, Стефан?!

– Да! Но ежели сатана сотворен Богом, то вновь и опять вина за его деяния – на Господе.

– Этого не может быть!

– Да, этого не может быть! – подтверждает Стефан. – И значит, сатана не тварь, а порождение небытия и сам – небытие, нежить! Я это понял давно, тогда еще… «Эйнсоф» – тайное имя бога каббалы, он же и есть дьявол или сатана. Но «Эйнсоф» означает пустоту, бездну, ничто!

– Но ежели сатана действует? Может ли ничто быть сущим, бытийным, действенным? Я не спорю с тобою, Стефан, я просто спрашиваю: как это можно понять?

– Да, сатана действует! И значит, небытие может быть действенным, бытийным… Погоди! Но не само по себе! Небытие незримо влияет на нашу свободную волю, как… ну, как пропасть, как боязнь высоты, что ли! Использует необратимость времени (страх смерти!), сочится через разрывы в тварном пространстве… Короче, находит пути именно там, где Господь добровольно ограничил себя. Те люди, животные или демоны, кто свободною волей своею принял закон сатаны, становятся нежитью и теряют высшее благо – смерти и воскресения на Страшном суде. Ибо тот, кто не живет, не может ни умереть, ни воскреснуть. Смерть сама по себе не зло, ибо за нею идет новая жизнь. Зло и ужас – вечное жаждание, вечная неудовлетворенность, без надежды на конец. Это и есть царство сатаны! – Глаза Стефана горят темным огнем, он сейчас почти такой же, как и прежде, и голос звучит, словно с высоты вещая народу.

– Но мог же Господь предвидеть… заполнить… или вовсе уничтожить пустоту?

– Да, но как ты без пустоты представишь движение? Он и уничтожит! На Страшном суде. И тогда наступит полный покой. Конец времени.

– Значит, пока жива земля, всегда будет зло и всегда непрестанно и неустанно надобно побарывать лукавого?

– Всегда!

– Любовью и верой?

– Правдою! Сила зла только во лжи! – восклицает Стефан со страшною силой. – Ложью можно преодолеть ход времени, не того, Господом данного, а времени в нас, в нашем разумении! Ложью можно доказать, что и прошлое было не таким, каким оно сохранилось в памяти и хартиях летописцев! Оболгать святых и опозорить мертвых героев; внушить, что те, кто отдавал душу за други своя, искал в жизни лишь низкой корысти… Даже доказать, что бывшего как бы и не было совсем! Ложью легко обратить свободную волю в несвободную, подчиненную маре, мечтам, утехам плоти и прочим прелестям змиевым… Да попросту внушить смертному, что все совершается помимо воли его, по непреложным законам предопределения!

Ложь созиждет великое малым, а малое сделает великим. Ложь сотворяет бывшее небывшим, а небывшее награждает призрачным бытием на пагубу всему живущему!

Ежели хочешь знать, то наивысший святой сатаны – Иуда, предавший учителя. Тот, кто следует примеру Иуды, свободен от греха, ибо все, что он творит, надо звать благом. Эти люди пребывают по ту сторону добра и зла. Им позволено все, кроме правдивости и милосердия! И они долго живут… Здесь, на земле. У них ведь нет вечной жизни!

– Меня сейчас посетила ужасная мысль, Стефан! Не мнишь ли ты, что наш князь Иван Данилыч тоже…

– Ты хочешь, чтобы я здесь, сидючи в этом лесу, приговорил к смерти или жизни вечной великого князя московского? – невесело усмехнулся Стефан. – Нет, Варфоломей, не мыслю! – отмолвил он, помолчав. – Мнится мне, Иван Данилыч строго верует в Господа и, творя зло, ведает, что творит. Надеюсь на то. Верую!

– Веришь ли ты тогда, что покаянием можно снять с души любое бремя и избегнуть возмездия за злые дела на Страшном суде?

– Об этом знает только Господь! Не в воле смертных подменять собою высший суд и выносить решения прежде Господа… В сем, брате, еще одно наше расхождение с латынскою ересью! И запомни, Олфоромей, дьявол всегда упрощает! Он сводит духовное к тварному, сложное – к простому, живое к мертвому, мертвое – к косному, косное раздробляет в незримые частицы, и те исчезают в эйнсофе, в бездне, в пустоте небытия!

Только силою пречестного креста спасена земля от уничтожения злом и ныне готовится к встрече Параклета, утешителя, который идет к нам сквозь пространство, время и злобность душ людских, идет, и вечно приходит, и вечно с нами, и все же мы чаем его повседневно и зовем в молитвах своих! Это тайна, не открытая нашему скудному разуму.

Стефан кончил, как отрубил. Наступила звенящая тишина.

– Стефан, ежели ты прав, – медленно отвечает Варфоломей, – и я правильно понял тебя, то борьба со злом заключена в вечном духовном творчестве, ежели хочешь, и в вечном борении с собою? И еще все-таки в любви, в сострадании ко всему живущему! Иначе, без любви, я не могу помыслить себе духовного подвига. И еще, наверно, в неложной памяти о прошлом… Так я понимаю твои слова о правде и лжи?

Но ты так и не сказал мне твердо: зло первее всего от нашей свободной воли или от сатаны? Должно ли прежде укреплять себя в Господе? Или прежде всего молитвами отгонять нечистого?

– Ты хочешь спросить, прав ли ты, что идешь в монастырь! И что я…

– Я не об этом хочу спросить тебя, Стефан! – с упреком перебивает Варфоломей. – Путь мой давно означен! Мне вот здесь, теперь, сидя в этом лесу, на этом древе, перед лицом всего, что ныне творится на нашей Русской земле, надо понять, виновны ли прежде всего люди, сами русичи, в зле мира? И не только теперь, а и через века и века, на кого ляжет вина в бедствиях родимой земли? Ведь ежели зло – это действенное «ничто», как ты говоришь, то только от смертного зависит не дать ему воли!

Стефан медлит. И лес молчит и тоже ждет, что скажет старший на заданный младшим вечный и роковой вопрос.

– Да, виновны! – глухо отвечает наконец Стефан. – Ежели ты так требуешь ответа… Но, Господи! – роняет он с болью, закрывая лицо руками. – Так хочется найти причину зла вовне самого себя!

В этот-то миг громко хрустнула ветка под чужою ногою. Оба брата враз и безотчетно вздрогнули. Незнакомец, фрязин по виду, верно из купеческого каравана, давеча заночевавшего в городке, легко переступил через поваленное дерево, усмешливо и быстро оглядев того и другого. Непрошеный гость был высок, худ, с длинным большелобым лицом и слегка козлиною, похотною складкою рта. Темную поблескивающую одежду незнакомца нельзя было рассмотреть в сумерках.

– Достойные молодые люди! – воскликнул он высоким скрипучим голосом. – Вы так шумите, что я неволею выслушал все ваши ученые рассуждения и решил присоединиться к беседе. Вы! И вы также! – Он слегка, не вставая, поклонился братьям, каждому в особину. – Выговорили тут о-очень много любопытного! Но увы! Должен и огорчить, и успокоить вас обоих! Дьявола вовсе нет!

(Только после подумалось Варфоломею, почему ни он, ни Стефан не вопросили незнакомца: кто он и откуда, и почему так хорошо понимает русскую молвь, и как очутился в лесу, в отдалении от Радонежа? Теперь же оба невольно и безвольно заслушались диковинного гостя своего.)

– Я попытаюсь примирить ваши недоумения! – начал незнакомец. – Вам, конечно, неведомо учение божественного Эригены, британского мниха, – кстати, соплеменника любезного вашим сердцам Пелагия, – изложенное им в сочинении: «De divisione Nature» – «О разделении природы». Неизвестно? Так вот, Эригена утверждает, как и вы, молодой человек, что Бог создал мир из самого себя. Но Бог слишком огромен! Это сама вселенная! Божественный мрак! Он, если хотите, кхе-кхе, потеет творением своим! И конечно, вовсе не подозревает о созданном им мире! Возможно даже, будучи бесконечен, не имея ни начала, ни конца, он не ведает и о своем собственном существовании!

Люди же, сотворенные Богом, и сами творят из разума своего виденья, мысли и – образы! – (Гость повел руками округло, и Варфоломей подивился тому, какие у незнакомца долгие персты и какие длинные ногти: верно, не работал ни разу!) – Вы сами, молодые люди, только что приватно сочиняли, или создавали, – поправился он, – мысленный мир. Из тварного и временного производили духовное и вечное! Ибо идеи, «образы вещей», как говорил великий Платон, вечны! Да, да! Идеи, они суть ваши создания! А весь окружающий нас мир, увы, ничего не творит, а лишь ждет приложения сил человека! Каковое приложение сил и порождает иногда, гм-гм, некоторые неудобства, или даже жестокости, или то самое «зло», причина которого так заинтересовала вашего братца, кажется, если не ошибаюсь! И вы, достойные молодые люди, я вижу, не тратили тут времени даром, а создавали… Гм! Ну, не создавали, а рубили, рушили, то есть творчески изменяли окружающий вас мир, – «сотворенное и нетворящее», как говорит Эригена!

Вопросите себя: зло ли вы приносили миру или пользу? Быть может, лес станет гуще расти на этом месте сто лет спустя? А быть может, тут образуется с годами зловонное болото? Во всяком случае, лес вам необходим, а значит, была причина, из которой проистекает следствие, а из него новая причина, и так далее. Все обусловлено в мире, молодые люди! Все имеет необходимую причину свою! Зачем же вмешивать кого-то. Бога или дьявола или возлагать ответственность на самого человека за то, чему причиною неизбежные и вечные законы бытия? Не надо казнить себя и отыскивать какое-то действенное зло в мировых событиях, молодые люди! Не надо! Лучшее лекарство от ваших бед – полное спокойствие совести! Произнесите только: «Сие от меня не зависит!» – и вы почуете сразу, как вам приятно и просто станет жить!

И последнее! – Незнакомец наклонился к ним и понизил голос до шепота. – Последнее, что называет удивительный Эригена в ряду четырех стихий, образующих мир, – это души покойников, «несотворенное и нетворящее», по вашим словам «нежить», а точнее, мертвецы, уходящие назад, в божественный мрак, и особенно любезные Господу! Ибо нет ни рая, ни ада, ничего нет, и нет никакого дьявола в мире, ибо Бог, как вы сами недавно изволили заметить, злого не творит! Ха! Ха! Ха! Ха! Ха! – раскатился он довольным хохотом, окончив свою речь и видя смятенное недоумение обоих братьев.

И тотчас словно большая птица с криком и тяжелым хлопаньем крыльев, ломая ветви, пронеслась по темному лесу и исчезла во тьме. Только замогильный мяукающий крик филина жалобно прозвучал в отдалении.

– Стефан! – воскликнул Варфоломей, первым пришедши в себя. – Что это? Кто это был, Стефан? – требовательно вопросил он.

Но мрачен и дик был взгляд Стефана, и ничего не ответил он на братний призыв. Варфоломея словно облило всего загробным холодом. Вздрогнув, он прошептал:

– Господи, воля Твоя!

Рука, которую он поднял, чтобы перекреститься, словно налилась свинцом, и ему с трудом удалось сотворить крестное знамение.

Мрак уже вовсе сгустился. И деревья стояли тяжелые и сумрачные, сурово и недобро остолпляя вечных губителей своих.

– Стефан! – позвал Варфоломей в темноту. – Почему ты не сказал ему сразу: «Отыди от меня, сатана!»?