Читать книгу Танец тьмы и света - Группа авторов - Страница 1

Лекарь стоял перед жертвенным огнём Храма Равновесия, сжимая в пальцах добытый в подземелье свиток. Холодный ветер обвивал его, липкий и тягучий, как само сожаление.

Пламя костра притаилось, а тени, словно волосы спящего идола, поползли к стенам, вплетаясь в руны. Свет скользил по ним, и воздух гудел от молчания – того, что хранилось в камне так долго, что стало его плотью. Немым вопросом ко всякому, кто осмеливался здесь дышать.

Из трещин между плитами просочился звук:

– Ты уверен, наследник? Путь отца вёл в пламя. Твой – во тьму…

В груди бушевала чужая, но знакомая буря. Сердце сжимал страх, а сквозь страх вонзалась надежда – острой, холодной сталью. Решимость же была той единственной искрой, что могла разжечь костёр из пепла.

Он зажмурился. Веки стали тяжелее каменных плит.

Перед ним встали два образа:

Элисетра – какой она была до проклятия, с глазами, полными ослепительного света.

Их ребёнок – ещё не рождённый, но уже обречённый носить в себе семя тьмы.

Пальцы сами сжали посох. Древний артефакт отозвался не пульсом, а низким гулом. Спящая древесина на миг ожила, узнав прикосновение крови, что была ей роднее всякого заклинания.

«Он примет твоё прикосновение, – когда-то сказал Азгар. – Но ты последний. После тебя – никого».

Лекарь провёл пальцем по резным рунам, которые спали, но ответили дрожью изнутри. Дрожь, тонкая, как паутина трещины, вела к одному: когда придётся выбрать между долгом и тем, что стало дороже долга.

Пламя костра внезапно позеленело, залив всё вокруг призрачным сиянием. Лекарь увидел в нём отражение – не своё, а то, каким Храм был при Элисетре. Белые колонны, живые цветы, детский смех в залах… Видение ударило болью раскалённого железа в грудь. А затем рассыпалось, оставив после себя лишь горький запах пепла.

– Он помнит тебя, – прошептал Лекарь. – Даже камни хранят память о твоём свете.

– Ты уверен, что готов на эту жертву? – раздался низкий, громоподобный голос Азгара.

Дракон выступил из тени, чёрная чешуя поглощала свет, отражая лишь алые блики огня. Глаза – два ярких солнца, в их глубине, за мгновенной яростью, таилась тень бесконечного дозора.

Он медленно приблизился, огромная тень накрыла Лекаря. В голосе звучала не просто тревога, а явная агрессия.

– Ты играешь с силами, которых не понимаешь! Равновесие – не просто слово. Это то, что удерживает мир от хаоса. И ты, как потомственный Лекарь, должен это знать!

Лекарь молчал. Он не мог объяснить Азгару, что чувствовал. Любовь к Элисетре, страх за их ребёнка, ответственность за будущее – всё это смешалось в нём в единый клубок, который он не мог распутать. Знал, что Азгар прав, но разве можно было просто стоять в стороне?

– Я не оставлю её, – наконец произнёс Лекарь тихим, твёрдым голосом. – Ты сам говорил, что тьма растёт в ней из-за беременности. Что, если она не выдержит? Что, если…

Он не договорил. Закончить эту мысль было страшнее, чем встретить любое чудовище из бездны.

Азгар резко шагнул вперёд, когти впились в каменный пол, оставляя глубокие царапины.

– Думаешь, что любовь и сила предков помогут тебе победить тьму? – зарычал он. – Ты слеп, Лекарь! Ты не видишь, что твои действия уничтожат всё, что мы защищали веками? Готов принять на себя ношу палача своего мира? Нести эту тяжесть – знать, что от твоего слова рухнет последний оплот?

Лекарь посмотрел на свиток в своих руках. Текст, написанный на нём, казался живым, буквы переливались, словно призывая его действовать. Он знал, что там написано.

Правда, от которой стыла кровь.

Пальцы немели, будто свиток высасывал из них последнее тепло. Чтобы спасти Элисетру, нужно освободить того, кто её проклял. И заплатить за это собственной душой. Пергамент обжигал пальцы этим знанием: нет света, что освободит Мага без последствий.

– Я должен попробовать! – голос сорвался, став хриплым и чужим. Сердце колотилось так, будто хотело вырваться из клетки груди и остаться здесь, рядом с долгом. – Если я не попробую… я никогда не прощу себя…

Азгар замер, глаза сузились, а из ноздрей вырвался клуб дыма. – Тогда ты один! – прошипел он. – Я не стану частью твоего безумия. Продолжишь этот путь, остановлю тебя. Даже если придётся отнять твою жизнь!

Холод пробежал по спине Лекаря, как лезвие по точилу. Быстрым, точным, оставляющим ощущение тонкой, смертельной линии. Азгар всегда был его союзником, его защитником.

Без него он был обречён. Но он … уже сделал свой выбор.

––

Лекарь вышел из Храма. Холодный ночной воздух обжёг лицо. Небо, затянутое тяжёлыми тучами, скрывало звёзды, и только бледный свет луны пробивался сквозь них. Он шёл по узкой тропе, ведущей вглубь далёкого леса, где, как гласили древние легенды, находился вход в место заточения Мага.

Свиток давил на ладони мертвецкой тяжестью. Не пергамент и чернила. Сгусток памяти, окаменевшей боли. Цена истины, ожидавшей своей уплаты. Внезапно он услышал шаги за спиной. Лекарь с надеждой обернулся, ожидая увидеть Азгара, но вместо этого перед ним стояла Элисетра.

Лёгкой дымкой была окутана ёё фигура, глаза светились странным, почти зловещим блеском. Она выглядела одновременно прекрасной и пугающей, точь-в-точь сама тьма, воплощённая в человеческом облике.

– Уходишь, не попрощавшись? – голос дрожал, но не только от гнева. В нём что-то надломилось, будто она кричала сквозь сон.

Сердце Лекаря на миг остановилось, затерявшись между приступом дикой радости и леденящего ужаса. Он не ожидал, что она последует за ним.

– Элисетра… – начал он, но она перебила его.

– Я знаю, что ты задумал! – сказала она, приближаясь. Шаги были бесшумными, словно она парила над землёй. – Ты хочешь освободить меня от тьмы, но не понимаешь, что это значит для меня! Для нас!

Лекарь почувствовал, как грудь пронзила острая боль.

– Я не хочу, чтобы наш ребёнок родился под её влиянием! – выдохнул он. – И не хочу, чтобы ты страдала!

Элисетра засмеялась, но в этом смехе не было радости.

– Страдаю? – голос стал холодным, как лёд. – Ты всё ещё не понимаешь, Лекарь… Я не страдаю. Я – эта тьма! И наш ребёнок… он станет тем, что разорвёт последнюю печать. Чувствуешь, дрожь Храма? Он знает. И он боится.

Её пальцы сомкнулись вокруг невидимого объекта в воздухе, и полумрак вокруг застыл, будто прислушиваясь. По спине Лекаря пробежал холод.

– Что ты имеешь в виду? – спросил он, хотя в глубине души уже начал догадываться.

Элисетра улыбнулась; что-то хищное было в этой улыбке.

– Посох, дракон, Храм… всё это будет нашим, – прошептала она. – Думаешь, я случайно выбрала тебя? Ты – наследственный Лекарь, хранитель равновесия. Наш ребёнок… он будет тем зеркалом, в котором мир увидит своё истинное лицо. И знаешь что? Оно станет чернее этих стен!

Лекарь отступил на шаг. Пятка нащупала край тропы, рыхлую землю обрыва. Пальцы судорожно впились в древко посоха, цепляясь за последнюю надежду. Кожа на костяшках побелела от напряжения.

– Ты… ты использовала меня! – голос его треснул, как лёд под тяжестью правды. И в этой трещине зазвучала вся накопленная боль. Каждое слово обжигало горло, будто он глотал раскалённые угли. – Всё это время…

Элисетра покачала головой. Движение вышло неестественным – слишком плавным, слишком жидким, будто шея на миг лишилась костей.

– Не будь наивным, Лекарь! – смех её звенел, как треск замерзающего воздуха, вытягивая тепло из всего вокруг. – Любовь, страсть, ребёнок… разве ты не чувствовал, как твоя радость утекает в меня? Как с каждым поцелуем я забирала твои воспоминания о солнце?

Пустота в груди Лекаря вынула рёбра, оставив ледяную скорлупу. И он вспомнил! В последние месяцы мир вокруг потускнел. Цвета выцветали. Запахи угасали. Думал – усталость. Оказалось – она.

– Ты… забирала мою жизнь?

– Нет, дорогой, – в её глазах плясали ядовитые искры. – Я просто… забирала лишнее. Твой свет. Твои надежды. Ты сам отдавал их так охотно…

В её глазах отразилось его лицо. Но не настоящее. Старое, высохшее, с потухшими глазами. Видение того, кем он стал бы через год. Через месяц. Завтра.

– Ты не понимаешь, что делаешь! – Лекарь вскинул посох, и древний артефакт воспылал. Но это свечение не достигало её, растворяясь в чёрном ореоле вокруг. – Если тьма вырвется наружу, она уничтожит всё! Даже тебя!

– Может быть… – она шагнула ближе, и тени поползли за ней, как голодные щупальца. – Но какая разница? Ты ведь и так уже почти… пустой.

Ладонь коснулась его груди. Последнее тепло уходило, втягивалось в неё, как вода в песок.

– Я не дам… – его голос ослаб, но посох в руках заполыхал ярче. – Я больше не позволю тебе использовать меня!

Элисетра улыбнулась. Губы растянулись в неестественно широкой гримасе, обнажая слишком острые, слишком белые зубы, будто выточенные из кости временем.

– Ты думаешь, вера в свет и руны на лбу остановят меня? – Её пальцы изогнулись, ломая невидимую преграду, и пространство вокруг затрещало. Тёмные энергии струились к ней, как рои чёрных ос, сплетаясь в вихрь мерцающего мрака.

– Ты слеп, Лекарь! Тьма – не просто моя стихия. Это – моя плоть. Мое дыхание. И сейчас… – Голос её расслоился, низкие обертоны скрежетали, будто камень по стеклу, – …я покажу тебе её истинное лицо!

––

Лекарь рванулся вперед – посох загорелся. Не светом, а ослепительной болью, прожигающей кожу змеящимися трещинами. Но… Элисетра лишь взмахнула ладонью – и тьма ударила. Беззвучным лезвием абсолютного холода прямо в сердце. И всё внутри отозвалось глухим, рокочущим гулом, словно рушилась гора где-то в самой глубине его существа.

Он рухнул на колени, кости хрустнули о камень. Физическая боль была, но страшнее оказалось другое. Внутри что-то ломалось. Не плоть, а связь с миром. Воздух стал тягучим, липким, чужим. Дышалось так, будто легкие наполнялись не кислородом, а холодным пеплом. Он задыхался. Тело отказывалось принимать этот новый, искаженный ею мир.

Силуэт Элисетры колебался перед ним, расплываясь. Синие озёра её глаз не отражали света. Они поглощали его, оставляя на лице бывшей любви лишь два бездонных провала в ничто.

– Видишь? – голос обжег изнутри, хотя губы не шевельнулись. – Это не просто сила. Это – я сама.

И в этот миг пространство разверзлось. Не грохотом, не треском. Тишиной, что оказалась глубже любого рёва. И из этой тишины вырвался Азгар.

Раскалённые швы между чешуйками светились, как трещины в перегретом камне. В золотых глазах кипели целые эпохи – свитки ненависти, отчаяния, бесконечных войн с тем, что нельзя уничтожить. Можно лишь сдерживать.

– ХВАТИТ! – Его рёв не просто сотряс камни.

Они вздыбились, поползли по стенам, словно живые, сливаясь в арки и рассыпаясь в прах. Голос дракона грыз разум, выжигая всё, кроме одного приказа. – Вы рвёте последние нити!

Каждое слово опаляло, будто капли расплавленного металла падали на кожу. – Уничтожив друг друга – вы погубите ВСЁ!

Элисетра медленно развернулась. Не так, как поворачиваются живые. Её тело скользнуло, словно тень, наконец оторвавшаяся от света. Синие глаза – не вспыхнули молниями. Они взорвались изнутри ледяным адом.

– Слуга света… – Её голос просочился в сознание, тяжёлый и ядовитый. – Ты веками сторожил равновесие.

Воздух вокруг кристаллизировался, осыпаясь мелкой чёрной изморозью. – Но сегодня узнаешь… никакой баланс не устоит перед тем, что я несу!

Она подняла руку. И тело Азгара, веками бывшее воплощением несокрушимой воли Храма, отреагировало раньше разума. Мускулы, закалённые в вечной готовности, судорожно сжались. Шаг назад оказался рефлекторным, животным – как вздрагивание от прикосновения к абсолютному холоду. В этом движении был не страх, а всесокрушающий шок от столкновения с чем-то, чего не могло быть в его вселенной.

Но шок – лишь миг. Следом, из самой глубины его сущности, поднялась ярость. Не пламя и не рёв. Чистая, первородная воля, отрицающая самую возможность такого вторжения.

Азгар изверг ослепительное сияние и ринулся вперёд…

Когти, отточенные веками, сверкали в отражённом свете, целясь прямо в сердце Элисетры. Но она лишь усмехнулась. Резким жестом выпустила вихрь чёрных теней. Те, будто острия копий, впились в грудь дракона, отшвырнув его прочь. Азгар не рухнул – откатился на могучих лапах, прочертив в камне борозды, и тут же ответил сокрушительным потоком пламени. Огонь выжег щупальца тьмы, но не достиг самой Элисетры. Дракон стоял, пар клубился из ноздрей, в глазах горела непокорённая злость.

И в эту короткую передышку Лекарь – превозмогая боль, раздиравшую изнутри – поднялся во весь рост.

Сияние посоха лилось расплавленным золотом, заставляя мрак корчиться в агонии. Но эта сила выжигалась из его плоти, оставляя на руках кровавые ожоги в форме древних рун.

– Элисетра… – Голос Лекаря потрескался, как высохшая земля, но не сломался. В нём звучала не мольба, а решение судьбы. – Я держал в руках свитки Храма…

Воздух вокруг застыл, будто само пространство затаило дыхание, слушая последний шёпот наследника.

– Сам видел, – он сжал древко, и дерево застонало, как раненый зверь. – Как ты улыбалась детям. Не этой… ледяной маской. А по-настоящему.

Шаг вперёд. Камень под ногами вздыбился, покрылся паутиной трещин. Не от силы, а от сопротивления – словно земля не желала пускать его ближе.

– Видел, как твои руки… – Он замолчал. Не от нехватки слов. А потому что в этих синих, мёртвых озёрах мелькнуло нечто. Не сомнение. Не гнев. Отсвет. Отсвет той, что когда-то стояла у жертвенного огня, дрожащими пальцами прикасаясь к рунам равновесия. Клялась защищать – не свет, не тьму, а хрупкую грань между ними.

Всего миг. Но Лекарю хватило.

– Это всё ещё в тебе, – выдохнул он, и это не была надежда. Это был выбор. – Даже сейчас!

Тишина. Густая, давящая, как перед ударом молнии. Элисетра замерла. Не от сомнений. Оттого что внутри что-то резко и болезненно сдвинулось с места.

Но момент прошёл.

Её смех разорвал безмолвие. Не звуком, а ощущением – будто всё вокруг затянулось тонким льдом, и она разбила его одним движением.

– Настоящую? – Каждое слово вонзалось, как раскалённая игла. – Ты держал в руках лишь пепел того, кем я была! – Пауза, наступившая после, была страшнее крика. Зрачки потемнели, стали абсолютно чёрными, обугленными окнами в пустоту. – Слепец! Ты и сейчас не видишь! Я – не та, кем была давным-давно! Я – то, во что меня превратили!

Взмах руки – и пространство содрогнулось не от удара, а от чистого ужаса. Тёмная энергия сгустилась в вихрь, который не просто кружил обломки, а втягивал и дробил их в чёрную пыль. Пыль оседала на её руках, стекая живой, тяжёлой мантией.

Незримые пальцы сжали горло Лекаря, но он сделал шаг вперёд – сквозь эту пытку. Древко полыхало болью – последней тонкой нитью, связывавшей его с реальностью. Он чувствовал её. Значит, всё ещё боролся.

На миг – всего на миг – ледяная гладь её взора помутнела. В глубине что-то шевельнулось, словно на дне глухого колодца проснулось забытое чувство.

Но затем её губы искривились. Не в улыбку. В оскал.

– И для чего всё это? Хочешь спасти меня? – Её смех пронёсся вокруг, колючий и сухой. – Глупец!

Каждая фраза падала отточенным клинком, вонзаясь в самое больное.

– Ты не спас отца… Не спас тех, чьи имена вырезаны на этих стенах… – Она двинулась вперёд, и тени у её ног зашевелились, сливаясь в щупальца, жаждущие приказа. – Что даёт тебе право думать, что спасёшь ту, кто ушла во тьму? – Рука поднялась, указующе. – Посмотри на себя!

Алая струйка пробилась между его пальцев, смешиваясь с золотыми искрами, – будто магия покидала его, вытекая вместе с жизнью. – Ты истекаешь светом, как зверь кровью!

Тишина, в которой слышалось только его хриплое, прерывистое дыхание.

– Ты не спаситель! – Её голос стал тише, и от этого – только страшнее. – Ты просто следующая жертва!

И тени за её спиной потянулись к нему, медленно, неотвратимо, как прилив роковой воды.

––

Спины Лекаря и Азгара соприкоснулись – и их воля, их магия сплелись не в атаку, а в щит. В последний барьер между безумием Элисетры и миром. Свет посоха и древняя мощь дракона, два разных потока, слились в узкой точке отчаяния в одно целое.

Земля стонала под тяжестью столкновения. Каменные плиты Храма, помнившие тысячелетия, трескались с глухим стоном.

Небо разорвали чёрные тучи, изрыгающие не дождь, а кипящую магию. Каждая капля прожигала плоть.

Лекарь едва держался на ногах. Посох пылал в его руках, древняя древесина жгла ладони до мяса. Но он не отступал. Не мог. Это был уже не бой. Это был вопль, обращённый к той, что осталась под личиной тьмы.

Рядом Азгар тяжело дышал, каждый вздох давался с хрипом. Очи дракона, полные вековой скорби, неотрывно следили за Элисетрой. Они сражались не против неё. Они отдавали свои силы, чтобы напомнить ей – о ней самой. И это было страшнее и благороднее любой битвы.

Элисетра стояла в центре бури. Холодная пустота обвивала её, словно живые доспехи. Во взгляде горел холодный, чужой огонь. И всё же, когда её внимание скользнуло по Лекарю, в нём что-то на миг замерло. Почти человеческое. Исчезло, не успев оформиться. Но искра уже упала в порох.

Она видела, как он, истекая силой, продолжает стоять. Не чтобы поразить её. А чтобы доказать: даже теперь, когда она стала этой тьмой, он готов отдать всё – ради неё, ради призрачного будущего, ради самой возможности «после».

И в глубине, во тьме, что стала её новой сутью, сдвинулась титаническая плита.

––

– Лекарь… – Её голос прозвучал странно тихо среди рёва битвы, но каждое слово вонзалось в сердце ледяным лезвием. – Ты цепляешься за то, чего уже нет… Неужели ты действительно не видишь? Или не хочешь видеть?

Лекарь поднял искажённое болью лицо. По запылённой коже текли слёзы, смешиваясь с кровью и сажей, но в его глазах, помимо изнеможения, жил неистовый, неугасимый свет. Он поднял посох и шагнул навстречу бушующей тьме. Изнутри древнего артефакта хлынуло тёплое, живое сияние – точь-в-точь как луч солнца, пробивающийся сквозь толщу туч.

– Нет? – голос звучал спокойно… – Ты ошибаешься. Вижу. Я вижу ту, что несла свет… в самую глухую тьму! Вижу ту, чьи руки исцеляли, а не портили. Ту, чьё сердце… чьё сердце билось в такт с этим проклятым миром! И ты назовёшь это бессмысленным? Любовь к этому – единственное, что имеет смысл! Её не выжечь из меня.

Он протянул руку – пальцы дрожали от напряжения, кожа обгорела до мяса, но в ладони, в самой её середине, теплился крошечный огонёк. Не магический свет, не боевое заклинание – просто искра. Едва живая, как первый росток, пробивающийся сквозь пепелище.

– Эта часть тебя жива… – прошептал он, и в голосе не было силы, только уверенность. – Я чувствую её биение… Пока она есть – мы не проиграли эту битву!

Элисетра замерла. Её пальцы, только что готовые разорвать мир на части, вдруг бессильно разжались. Сгустившаяся мгла заволновалась. Ближайшие к ней вихри схлопнулись с сухим шелестом, обратившись в пепел. Остальная тьма отступила на шаг, замерла в зловещем, нестабильном покое.

Вдруг она увидела: детские ладони, тянущиеся к её подолу… старика, целующего край её плаща после исцеления… собственные пальцы, сплетающие светящиеся нити жизни над смертельной раной…

– Я… – голос её разбился на тысячи осколков. Губы онемели, будто впервые пробуя забытый вкус человеческих слов.

– Столько веков я носила эту тьму… – её голос рассыпался, как сухие осенние листья. – А если… если под ней… – глаза, полные первобытного ужаса, встретились с взглядом Лекаря. Не вызов, не ненависть – лишь обнажённый ужас перед истиной. – Что, если там уже ничего не осталось?

Лекарь сделал шаг сквозь бушующий вихрь. Преодолевая ощущение, будто его тело пыталось разорваться на волокна, он сделал этот шаг.

Он коснулся Элисетры дрожащей рукой. По коже пробежали последние искры – не магия, а воля, ставшая светом. Тьма отпрянула. Лишь на миг – но этого хватило.

– Ты ошибаешься, шёпот перерезал вой стихий, как нож пергамент. Каждое слово падало точно в сердце. – Я видел твой свет, когда ты сама в него уже не верила. Он жив. Как уголёк под пеплом. Дай ему воздух… и он вспыхнет.

– Выбирай сейчас, – рычание дракона смягчилось, став похожим на гул далёкого грома. – Не для нашего прощения. Для той, что носила в руках солнечные нити. Для той, чей смех заставлял цвести мёртвые земли. Разве она не заслужила вернуться домой?

В воздухе повисла тишина. Даже тени, казалось, затаили дыхание. В этот момент всё – судьба Храма, равновесие между светом и тьмой, будущее мира – зависело от одного выбора. Одного слова. Одного проблеска памяти в глубине затерянной души.

––

Тьма вокруг Элисетры преобразилась.

Не рассеялась. Она перевернулась.

Голубоватое пламя окутало её фигуру – не холодное, как прежняя магия, а тёплое, отблеск забытого неба.

В глазах, сиявших ледяным светом столько веков, выступили слёзы. Настоящие. Солёные. Человеческие.

Она закрыла глаза, и всё тело затряслось в мучительной борьбе. Казалось, внутри схлестнулись две стихии – бездна и искра. Чёрная энергия, ещё недавно послушная её воле, распадалась на части, уносимые невидимым ветром.

Сквозь трещины в проклятии пробивались тонкие золотые нити. Хрупкие, но неукротимые.

– Я… – Голос её звучал хрипло, будто ржавые цепи наконец разорвались. – Больше… не могу… – Каждое слово обжигало раскалённым металлом, но она продолжала: – Не хочу… разрушать… то, что… – Губы дрогнули, – то, что любила…

В этот миг золотые нити вспыхнули ярче, сплетаясь в сияющую паутину. Тьма отступала, не в силах противостоять этой внезапной вспышке памяти. Памяти о той, кем она была. О тех, кого исцеляла. О клятвах, данных у священного огня.

Лекарь, не сдерживая слёз, сделал шаг вперёд. Азгар опустил голову, крылья дрогнули. Они оба стали свидетелями величия чуда, на которое не смели надеяться.

Начало искупления.

И вот Лекарь приблизился вплотную. Израненные руки дрожали, но ладонь, покрытая священными рунами, излучала ровное тепло. Не слепящее пламя битвы, а мягкий свет домашнего очага. Свет, в котором угадывалось дыхание самого Храма, согревающее и прощающее.

– Выбирай! – произнёс он.

Все молитвы, все клятвы, все слёзы долгих лет слились в этом слове.

Элисетра протянула руку.

Тьма не взревела – она захрипела, будто рваная ткань мироздания. Щупальца, чёрные и липкие, судорожно сжались вокруг Элисетры, но уже не могли удержать.

В первый миг касания не было ни тепла, ни света. Лишь ощущение целостности – внезапное, оглушительное. А уже потом по коже пробежали золотые трещины – словно по древнему фарфору, в который наконец вернулась жизнь.

И в самой глубине тишины, под этот хрип, раздался один-единственный звук. Чистый, как лопнувшая струна. То ли ломались оковы веков, то ли трескалось проклятие, не выдержав силы этого простого жеста…

Тишина. Настоящая, чистая, как первый миг творения.

Элисетра рухнула на колени, тело сотрясали рыдания.

Лекарь присел перед ней, взгляд был на уровне её заплаканного лица. Сжав руку, он сплёл их пальцы. На миг граница между ними исчезла: кожа в месте касания стала холодной и гладкой, как отполированный камень, мерцающей изнутри собственным, приглушённым светом. Не союз света и тьмы, а нечто третье. Новое.

Азгар, наблюдая за ними, издал не рык и не вздох, а вибрирующий звук, похожий на отзвук далёкого колокола. В этом звуке было и одобрение, и скорбь.

И в этот миг Храм ответил.

Стены более не были ни белыми, ни чёрными. Они стали серыми, как пепел. По ним медленно потекли потоки сущностей: один – светящийся, другой – поглощающий свет.

Трещины, оставленные битвой, не исчезли. Они затянулись, как шрамы, но теперь из них сочился не мрак, а тот же мерцающий пепельный свет.

Жертвенный огонь больше не пылал жаром. Он колыхался холодным, сине-золотым сполохом.

Воздух изменился: стал густым и вязким, затрудняя дыхание. Исчезли запахи смолы и пыли – словно пространство вокруг кристаллизовалось, превращаясь в стекло.

Где-то вдалеке, на треснувшей стене Храма, появился первый цветок.

––

Воздух разорвался. Камни Храма застонали, как живые, когда между мирами прорвался Он – фигура в плаще из сплетённых проклятий, каждое движение которого заставляло время истекать чёрной смолой. Элисетра вскрикнула – старый шрам на её запястье вспыхнул кровавым рубином, выжигая в коже те самые слова, что маг выкрикнул в день проклятия: – БУДЬ ПРОКЛЯТА ВО ВЕКИ ВЕКОВ!

– О, как… по-человечески трогательно!

На ткани его мантии мерцали имена. Когда-то спасённые, а ныне обречённые на вечный шёпот, они вспыхивали в такт его словам.

– Ты считаешь меня чудовищем, Элисетра? – его улыбка обнажила не зубы, а бездонную пустоту. Он медленно повернулся и указал изувеченной рукой на Лекаря. – А ведь это и его кровь течёт в тех, кто сковал меня. Его предки сделали из меня стражу у врат, что нельзя ни открыть, ни закрыть.

Он провёл рукой по мерцающей ткани и на мгновение проступили руны кандалов, впившихся в его запястья – те, что в точности повторяли узор с посоха Лекаря.

– Думаешь, я просто мстил?

Голос его скрипел, как ржавые врата склепа, которые не открывали тысячу лет.

– Я сделал тебя замком на своих цепях.

Лекарь почувствовал, как ледяная пустота разливается под рёбрами. Его взгляд прилип к запястью Элисетры. Шрам. Не шрам – застёжка на ошейнике тюремщика.

– Пока ты носила моё проклятие – я был прикован.

Маг сделал шаг вперёд. Тени вокруг него не сдвинулись. Они вытянулись – чёрные, костлявые стражники, обнажившие очертания забытой камеры.

– Но стоило тебе освободиться…

Он замолчал, и тишина стала гуще дыма. Шрам на руке Элисетры отозвался – не болью. Глухим, подкожным стуком, качнулся маятник вековой темницы.

– …как оковы ослабли.

С каждым его словом рубцовая ткань темнела, наливаясь не цветом, а сущностью – густой, маслянистой чернотой, что сочилась из самых трещин между мирами. Элисетра вскрикнула – не от боли, а от узнавания. Это была не её тьма. Это была его тюрьма.

– Ты хочешь променять вечность на этого жалкого пса Храма?

Вопрос прозвучал не как оскорбление. Обвинение – вынесенное после долгого, холодного изучения – каменным голосом судьи, который уже видел конец всех путей и не понимает, зачем выбирать худший.

Он щёлкнул пальцами.

Звука не было. Было ощущение – будто между ними натянулась последняя, невидимая нить.

Шрам на запястье Элисетры взорвался чернотой.

– Я подарил тебе Вечность!

––

Элисетра задрожала. Тьма шептала, манила…

Но пальцы Лекаря сжимали её руку. И эта боль – острая, живая – была правдой.

– Нет! – Она подняла голову. – Ты ошибся! Я не твоя!

Лекарь и Азгар направили силы на Мага. Свет посоха и древнее пламя столкнулись с изливающейся из него чернотой. Свет и тьма не смешивались. Они пожирали друг друга, выжигая в воздухе клубы ядовитого пара.

Маг расправил руки. Священные руны на его ладонях почернели и поползли, как гниющие нити. Его плоть начала распадаться.

– Вот цена вашего милосердия, – прошипел он.

Из трещин в его теле повалил чёрный дым, складываясь в видения: дети с пустыми глазницами; старики с губами, сшитыми кожей. Все, кого он захватил.

– Уничтожить меня? – его голос множился, сливаясь в жуткий хор. – Я – сама плоть этого мира! В каждом вашем вздохе – частица моей сути. Каждая тень – мой язык. Разорвите эту оболочку – я стану ветром. Сожгите ветер – я стану холодным потом на спинах ваших потомков!

Он не лгал. Элисетра ощутила, как ледяной страх пробежал по её спине. Тьма, что жила в ней, была лишь каплей в океане древнего зла…

Его грудь разверзлась, обнажив печать в виде врат.

– Мы части одного механизма, Лекарь. Твои предки встроили меня в плоть мира, чтобы я сдерживал Бездну. Сорвите последний затвор – и ничто не остановит то, что ждёт за мной.

Он замолк, и в этой паузе было слышно, как стены Храма, эти древние кости мира, тихо стонут в предчувствии.

Его тело и голос теряли сущность.

– Вы не убиваете меня. Вы лишь отпираете дверь.

––

Он не лгал. Он и вправду был частью этого мира – его тёмным балансом, неизбежной платой за равновесие.

Элисетра почувствовала бегущий по спине ледяной страх. Тьма, что жила в ней, оказалась лишь каплей в океане того древнего зла, что существовало веками.

Её пальцы судорожно сжали руку Лекаря. Взгляд, полный смятения, был прикован к распадающейся фигуре Мага. В глазах смешались ужас и яростная ненависть – не к Лекарю, а к цепям, что так долго сковывали её душу.

В ответ его пальцы сомкнулись крепче.

– Ты во мне ошибся! – её голос прозвучал чётко, разрезая мрак. – Ты вложил в меня тьму, но не сумел вытравить свет!

В её взгляде вспыхнуло нечто, от чего даже маг инстинктивно отпрянул, словно от открытого пламени. Не сила заклятья – сила выбора. Непокорная, живая воля.

Лекарь шагнул вперёд, посох горел чистым белым светом. Но вместо уверенности в груди у него сжался холодный ужас. Он чувствовал кожей: любой удар по Магу ослаблял узы, сдерживающие нечто более страшное. Они не могли остановиться, но не могли и победить.

– Мы не сражаемся с тьмой, – его голос прозвучал странно спокойно, словно он читал диагноз. Медленно, превозмогая дрожь, вонзил посох в трещину между мирами. – Мы меняем правила. Пусть тьма знает: отныне за каждый её шаг в наш мир… – Посох вспыхнул, выжигая руны уже на его собственной коже. – …последует её собственный, вечный ожог. Вечный и нестерпимый.

– Не дай ему втянуть нас в свою игру! – в глазах дракона читалось знание, выстраданное за тысячелетия. – Тот, кому некуда отступать, сражается без страха. Без страха – и без жалости.

Маг рассмеялся звуком ломающихся костей. Его тело взорвалось тенями, превратившись в вихрь с кровавыми «глазами».

– Сражайтесь! Каждая ваша рана питает меня!

Но Лекарь уже поднимал посох, и белое пламя начало формировать вокруг них древний узор – не круг защиты, а спираль, затягивающую всё внутрь.

– Элисетра, ты не просто носишь тьму, – прошептал он, – ты знаешь её!

Вонзив посох в трещину между мирами, он выпустил свет. Азгар, рыча, обвил Элисетру крыльями, его чешуя стала зеркалом, умножающим её силу.

– Воспользуйся этим знанием!

Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони, и в этой боли, в столкновении внутренней тьмы и внешнего света, мелькнуло видение. Не мысль – знание, выстраданное плотью. Её тьма и его свет бились не друг с другом, а вокруг одной оси – её воли.

– Я… не должна выбирать, – выдохнула она, и голос её окреп, наливаясь новым, сплавленным из обоих, начал, металлом. – Я – и есть эта грань. И я стираю её!

Воздух вокруг них вздрогнул кожей после ожога.

Элисетра прижала ладони к вискам. Под кожей будто бились два сердца. Одно – тяжёлое, глухое, отмеряющее такт веками поглощённых судеб. Другое – крошечное, едва уловимое, стучащее в панике заблудившегося зверька.

Где-то в глубине, под толщей льда, отозвался смех.

Не эхо. Призрак. Призрак той, что когда-то бегала босиком по росе и верила, что мир можно исцелить одной лишь добротой в голосе.

Теперь же каждый её рассвет начинался с холодного расчёта: сколько жизней нужно отнять сегодня, чтобы не сойти с ума от голода к закату.

Взгляд упал на Лекаря. Из его ран сочилась жизненная сила – тот самый терпкий, медвяный аромат, что она знала лучше запаха собственной кожи. Аромат сотен поглощённых душ.

Сколько из них, в последний миг, глядя в её синие бездны, успело не проклясть, а прошептать «прощаю»?

Она зажмурилась, пытаясь не видеть, а ощутить. Две бездны бились в её груди. Тьма рвалась наружу, как приливная волна, жаждая снова стать океаном. Но глубже, в самом ядре, под всеми наслоениями боли и ненависти, теплился огонёк.

Не искра. Уголёк. Тот, что остаётся тёплым под тоннами пепла, когда костёр уже давно потух. Одно дуновение – и он погаснет. Но он горел. Сквозь века. Упрямо. Без всякой, казалось бы, причины.

Когда она открыла глаза, в них отразилось небо перед грозой. Не драматическое, а то, что бывает в самые душные летние дни – тяжёлое, налитое сизой мощью, готовое разрешиться либо очищающим ливнем, либо разрушительным ударом.

– Хорошо, – её голос прозвучал не громко, но чётко, ударом резца по священной кости, отсекающей лишнее. – Но не помогать вам…

Она медленно подняла руки. Пальцы дрожали, но движение было твёрдым, как у жреца, извлекающего из раны отравленный наконечник, не задев сердца. – …а завершить то, что начала века назад.

Элисетра закрыла глаза. Её тело содрогалось, будто невидимые великаны рвали плоть изнутри. Чёрные вихри проклятия сталкивались с золотыми нитями её сущности.

– Я больше не жрица Тьмы! – прошептала она, обжигая губы. – Не твоя тень! – взглянула на Лекарю, – И не его спасительница!

Она распрямилась во весь рост.

– Я – Элисетра! – голос разорвал реальность. – И этого достаточно!

Подняла руку, и мир замер. Её тело стало полем битвы – плоть трескалась, обнажая то свет, то бездонную пустоту. Лекарь и Азгар направили на неё свои силы. Свет посоха и пламя дракона вплелись в её магию, создав не поток, а ураган – спираль, что с грохотом обрушилась на Мага.

Тот отпрянул. В глазах, вспыхнул не страх поражения – а ужас перед кощунством.

– Ты разорвёшь ткань бытия! Это не победа – это распад смысла!

Но было поздно. Маг не кричал – он рассыпался, как песочный замок под волной. Это не было поражение. Это был холодный, вековой расчёт.

Тишина.

Элисетра рухнула. Кожа покрывалась то светящимися трещинами, то чёрными пятнами, пульсируя хрупкой, мучительной симметрией. Лекарь, едва живой, прижал её руку к своей груди.

– Он… ушёл, – прошептал он, закашлявшись кровью.

Элисетра слабо покачала головой.

– Нет. Отпустил. Теперь я стану его оружием.

Она с трудом подняла руку – пальцы становились прозрачными.

– Тьма во мне… просыпается, – голос Элисетры сорвался на хрип. – Он не просто ушёл… Он переделал меня под себя. Теперь я – его орудие.

Молчание повисло тяжёлым саваном. «Стать оружием…»

Лекарь перевёл взгляд с её искажённого болью лица на свой посох. На древние руны, что веками служили лишь защитой. Мысль пронзила ледяной струйкой – пугающая и неизбежная.

– Тогда… изменим правила, – голос приобрёл металлическую твёрдость. – Раз ты стала орудием тьмы, мы сделаем это орудие опасным для неё самой.

Он посмотрел на Элисетру, и в этом взгляде не было ни страха, ни отчаяния – только холодная ясность.

– Пусть использует. Но каждый её удар через тебя будет бить и по ней. Ты станешь не её мечом, Элисетра. Ты станешь ловушкой.

Над Храмом кружили последние клубы тьмы. Не побеждённые. Ждущие.

––

Они сидели на стене древнего Храма, залитые последними лучами.

Алое солнце, медленно погружаясь за горизонт, затягивало раны Азгара. Чешуя, ещё недавно покрытая трещинами, теперь переливалась, как расплавленный металл.

Над горизонтом оставалась лишь кровавая полоса. Словно незаживающий шрам на теле неба.

Лекарь сжимал посох, пальцы привычно скользили по резным узорам. Древний артефакт слабо пульсировал в его руках, будто уснувшее после бури сердце.

Последний солнечный луч коснулся трещины в стене. Той, что появилась в день проклятия. Элисетра машинально провела пальцем по шраму на запястье, повторяя его извивы.

Совпадение? Или Храм, как и она, носил отметину той битвы?

– Ты всё ещё веришь, что можно вернуть прошлое? – громыхнул Азгар, и его голос был похож на отдалённый камнепад в горах.

– Нет, – впервые за этот вечер на губах Элисетры появилась улыбка. Лёгкая, усталая, но настоящая. – Но будущее ещё не написано.

Теперь она сидела между ними. И Лекарь, и жрица Храма одновременно.

Её глаза, в которых вспыхивали то синие, то золотые искры, были прикованы к угасающему закату.

Внутри всё ещё клубилась тьма. Притихшая, но живая. Борьба не закончилась. Она только начиналась.

– Каждый свет рождает тень. – уставше проскрипел Азгар. – Равновесие – не застывшее озеро, а вечный поединок. На каждый удар – отзвук, на каждый взлёт – падение. Так устроен мир…

Лекарь взглянул на него, в глазах читалась усталость и понимание. – Значит, наша победа… не была победой? Мы лишь усилили тьму?

Элисетра подняла руку, и между пальцами заплясали разноцветные искры – не магия, а отражение её внутренней борьбы. – Это не битва, а танец. И я, кажется, начинаю вспоминать шаги.

Азгар медленно кивнул. – Тьма не исчезает. Она лишь меняет форму. То, что живёт в тебе, в нас – часть мироздания. Её можно обуздать, но не уничтожить.

– Значит, я навеки в плену? – В её голосе ярость проснулась и тут же сломалась.

Дракон повернул к ней свою исполинскую голову. – Научись жить с ней. Тьма – часть тебя, как и свет. Отрицать её – значит отрицать себя.

Лекарь сжал её руку. Его прикосновение было ответом. – Мы будем рядом! Даже в самой густой тьме. Особенно в ней.

Солнце у горизонта оставило после себя лишь багровые полосы, кровоточащие раны на теле ночи.

В груди знакомо шевельнулась тяжесть. Тьма откликалась, как зверь на запах добычи.

Элисетра не сразу ответила, глотая ком в горле. Когда заговорила, её шёпот был тише шелеста листьев, но в нём слышалась сталь.

– Я попробую… Но не обещаю, что выдержу.

Лекарь улыбнулся – не радостно, а как улыбаются перед бурей. – Этого достаточно. Сама попытка – уже вызов.

– Ты не одна. Это наш общий путь. И ребёнок… – Дракон тяжело вздохнул, чешуя на боках вздыбилась. – Он будет другим. Не светом и не тьмой. А тем, что родится из их борьбы.

Элисетра неосознанно коснулась ладонью живота, и её движение было мгновенно покрыто тёплой, твёрдой ладонью Лекаря. Их руки, сплетённые в этом жесте, легли поверх камня.

Наступила тишина.

Не выжженная и пустая, как после битвы. А густая, тяжёлая – тишина перед рассветом, полная всех несказанных слов.

И в этой тишине… распустился огнецвет. Ровно на стыке двух трещин – в камне и на её запястье. Чёрные лепестки по краям горели золотом, словно рассвет, который не пробивается сквозь ночь, а медленно прожигает её изнутри.