Читать книгу Тепло чужого огня - Группа авторов - Страница 1

Машина ехала по проселочной дороге, и казалось, что эта дорога не имеет ни начала, ни конца. Она была серой, как и небо над ней, и вела в никуда – в глухую, безымянную деревню, которой даже не было отмечено на большинстве карт. За окном тянулись монотонные поля, скошенные и грустные, и редкие, хмурые перелески, чернеющие на фоне блеклого ноябрьского заката. Пейзаж был соткан из безразличия, и это безразличие просачивалось внутрь, в салон старенького «Фольксвагена», пропитывая собой тишину.

Тишину нарушал только гул двигателя – монотонный, гипнотический, единственная нить, которая еще связывала троих сидящих в машине людей. Алексей сжимал руль так, что костяшки пальцев побелели. Он чувствовал, как вибрация от мотора передается на его руки, в плечи, в скелет, и эта вибрация была сродни тому тиканью бомбы, которая должна была вот-вот взорваться.

Он смотрел прямо перед собой, на бесконечную серую ленту, и думал о том, какая это невероятная, идиотская глупость. Ехать к какому-то «целителю». В двадцать первом веке. Он, человек, чей мир состоял из логики, кода и алгоритмов, человек, который верил только в то, что можно измерить и протестировать, теперь ехал в глушь, чтобы какой-то дедушка с бородавками «почистил их ауру». Злость, горячая и бесполезная, закручивалась в нем в тугой узел. Злость на тещу, Веронику Петровну, с ее вкрадчивым голосом, ее рассказами про «энергетические блоки» и «древние знания». Злость на Анну, его жену, его Анну, которая так легко, почти с облегчением, поддалась на эту авантюру. Не поспорила. Не сказала: «Алеша, это бред. Мы справимся сами». Она просто кивнула, и в ее глазах он увидел то, что убило его сильнее всего – надежду.

Он любил ее. До боли. Он помнил, какими они были четыре года назад, на первом курсе. Они не могли насытиться друг другом, их страсть была шумной, неудобной, они занимались любовью где угодно – в его комнате в общежитии, в парке на скамейке под дождем, в туалете забегаловки. Их тела говорили на одном языке, языке жадности и нежности. А потом… потом что-то сломалось. Не резко, не в один день. Просто их жизнь превратилась в рутину. Он увяз в работе, в дедлайнах, в бесконечных строках кода, которые заменяли ему страсть. Она ушла с головой в институт, в книги, в педагогическую практику. Они стали соседями в одной квартире. Они заботились друг о друге, ставили чай, спрашивали, как прошел день. Но в спальне воцарилась тишина.

Сначала они пытались бороться. Алексей покупал ей цветы, они ходили в кино, пытались устроить «романтические вечера». Но это походило на работу. Секс превратился в проект с дедлайнами и KPI. А потом пришла мысль о ребенке. И эта мысль стала последним гвоздем в крышку гроба их страсти. Теперь секс был не для удовольствия. Секс был для зачатия. Это была обязанность, которую они должны были выполнять в определенные дни. И чем больше они старались, тем хуже получалось. Алексей чувствовал, как его тело отказывается, как волнение сменяется паникой, а паника – полным безразличием. Он смотрел на прекрасное, любимое тело Анны и чувствовал… ничего. И в этом ничто было больше стыда и унижения, чем в любой неудаче. Он был неудачником. Не как программист, а как мужчина.

Анна смотрела в окно, но не видела ни полей, ни перелесков. Она видела свое отражение в затемненном стекле – бледное, с большими, тревожными глазами. В ее душе шла гражданская война. С одной стороны, хрупкая, отчаянная надежда, похожая на мотылька, бьющегося о горячую лампу. Она хотела верить маме. Вероника была умной, образованной женщиной, профессором. Может, она знала что-то, чего не знала она? Может, в этих «древних знаниях» было зерно правды? Она хотела снова почувствовать к Алексею тот огонь, что сжигал ее в начале. Хотела, чтобы он смотрел на нее так, как смотрел тогда, – с голодным обожанием. Хотела, чтобы он снова желал ее, а не просто выполнял супружеский долг.

С другой стороны, в ней кричал голос стыда. Голос разума, который твердил, что это обман. Шарлатанство высшего порядка. Она чувствовала себя предательницей. Предательницей их общего прошлого, их тихой, пусть и остывшей, любви. Она согласилась на эту поездку за его спиной, точнее, с его формального согласия, но без его души. Она вела его, как на убой, под предлогом «последней надежды». И каждый километр этой дороги был для нее шагом к пропасти, шагом, после которого уже не будет пути назад.

На заднем сиденье, в элегантной позе, словно не в стареньком «Фольксвагене», а в лимузине, сидела Вероника Петровна. Она была безупречна. Ее темные волосы с легкой сединой были уложены в идеальную прическу, на лице – легкий, едва заметный макияж. Она смотрела вперед, и на ее лице не читалось ничего, кроме спокойной, уверенной мудрости.

– Энергетические блоки, – произнесла она своим спокойным, вкрадчивым голосом, и этот голос, казалось, был соткан из самого дорогого шелка. – Они возникают из-за невысказанных обид, от накопившегося стресса. Тело просто замыкается, оно не хочет продолжать род в неблагоприятной среде. Федор Ильич, он не врач в нашем понимании. Он – проводник. Он помогает телу вспомнить свою истинную природу, растопить лед.

Алексей сжал челюсть. Он слышал эти слова, и они раздражали его, как скрип несмазанных колес.

Но за этим спокойным, почти профессорским фасадом у Вероники Петровны скрывалось нечто иное. Трепетное, извращенное предвкушение. Она смотрела на затылок Алексея, на его сильную шею, на то, как под тонкой тканью футболки напрягаются мышцы, когда он поворачивает руль. Она видела его руки – большие, с умелыми, сильными пальцами, которые могли часами создавать сложнейшие программы. И она представляла, как эти же руки касаются ее кожи. Она чувствовала, как между ее ног, под дорогим шелком чулок, нарастает влажное, пульсирующее тепло. Она не просто хотела помочь им. Она хотела быть частью этого. Она хотела быть причиной. Она хотела его.

Она смотрела на свою дочь, на ее напряженные плечи, и чувствовала не сочувствие, а холодное, расчетливое любопытство. Она была режиссером этого спектакля, и актеры послушно играли свои роли.

Наконец, не выдержав, Алексей бросил фразу, которую давно держал внутри. Он не повернулся, не посмотрел на нее. Он просто выплюнул слова в серый простор дороги.

– Мама, это же чистой воды шарлатанство.

Тишина в машине стала густой, физической. Анна дернулась, словно ее ударили. Вероника Петровна не изменила позы. Она даже не моргнула. Пауза затянулась, становясь все более невыносимой. А потом она ответила. И ее голос был не шелковым. Он был ледяным, как сталь хирургического скальпеля.

– Алеша, у тебя есть другой план, как вернуть жене желание и зачать ребенка? Нет? Тогда просто доверься мне.

Это был не вопрос. Это был приговор. В ее словах не было злости, только абсолютная, непоколебимая уверенность. Она поставила его на место, поставила его перед фактом его собственного бессилия. Алексей открыл рот, чтобы что-то ответить, но слов не нашлось. Она была права. И это было самое ужасное. Он был беспомощен.

Он снова сжал руль, но теперь это было не от злости, а от бессильной обиды. Точка в споре была поставлена. А вместе с ней – и точка в их старой жизни.