Читать книгу Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников - Группа авторов - Страница 4

На железнодорожной станции Ономити была большая суматоха. Меня встречали учителя, одноклассники, близкие друзья – все пришли поздравить нового чемпиона. Родители устроили в честь моей победы настоящий праздник. Однако через несколько дней мое достижение было забыто.

Тренировочные полеты на планере продолжались, но впервые за много месяцев я не заглядывал в будущее. Когда радость победы угасла, меня стало одолевать беспокойство. Жизнь вдруг потускнела.

Вечерами после тренировок я брел с друзьями домой, любуясь закатом, когда солнце опускалось за горы. Сияющий шар окрашивал море, делая его похожим на расплавленную сталь. Вечер был временем особым – временем, когда надо было принять горячую ванну, надеть юката,[1] опустить раму окна и задумчиво смотреть вдаль или сидеть где-нибудь в саду и разглядывать филигранные очертания тутового дерева на фоне темнеющего неба, медленно потягивая из чашки горячий чай.

Однако с начала 1943 года такие вечера случались все реже и реже. Американцы захватили остров Гуадалканал, и у людей начали появляться первые смутные тени сомнений. Не то чтобы об этом много говорили… но страх вползал, как стелющийся туман, и солнце уже не могло рассеять его.

Мы, совсем еще мальчишки, говорили о войне с большим энтузиазмом, чем кто бы то ни было. У моего приятеля Тацуно брат служил в морской авиации. Он сбил американский самолет, и это событие на много дней стало главной темой наших обсуждений по дороге домой из школы.

Мы были еще маленькими и слабыми, но в Тацуно чувствовалась какая-то сила, когда он смотрел в небо и рассказывал про своего брата. Если в вышине пролетали самолеты, он качал головой и торжественно говорил:

– Я знаю, он станет асом и принесет славу императору.

Конечно, я всегда соглашался. Было приятно осознавать, что наши пилоты превосходили врага в мастерстве, смелости и летали на лучших машинах. Во всяком случае, в этом каждый день уверяли нас газеты и радио. Однажды вечером, когда я вернулся из школы, к нам домой пришел незнакомец. Я услышал, как он представился:

– Капитан Миками Хироёоси. Имперские военно-воздушные силы.

Через мгновение офицер разулся и переступил порог.

Мой отец был подрядчиком и одним из самых состоятельных людей Ономити.

Служанка Рэйко провела его в гостиную, обставленную в западном стиле, и побежала за моим отцом.

Ему не хотелось вылезать из теплой ванны, и он направил к гостю маму. Потом, правда, отцу все равно пришлось выполнить все формальности знакомства. Мама тем временем пошла проверить, как служанка готовила наше главное блюдо дня.

Я с волнением ждал развития событий, поскольку понимал, что этот визит был преддверием чего-то очень важного, и внимательно вслушивался, пока отец с капитаном обменивались в гостиной обычными в таких случаях любезностями, обсуждая какие-то пустяки и осторожно упоминая в беседе разные слухи.

– Зима на пороге, – заметил капитан.

– Да, действительно, – ответил отец, изящно пригубив чай.

Пока они в такой манере беседовали ни о чем, пришло время подавать главное блюдо. Мама уже собиралась подавать ужин, поэтому все восприняли как само собой разумеющееся то, что капитан Миками останется.

Когда мы сидели на подушках вокруг низенького круглого стола, служанка бегала между гостиной и кухней, накрывая на стол, а моя сестра Томика следила за огнем в хибати-жаровне. Мама, приготовив и посыпав сахаром кусочки говядины, спросила:

– А где соевый соус?

Служанка с жалобными извинениями бросилась на кухню.

Время от времени я украдкой внимательно следил за капитаном Миками, всякий раз опуская глаза, когда его взгляд встречался с моим. Это был пронзительный, твердый взгляд!

Во время ужина говорили только два человека, а мы обозначали свое присутствие лишь осторожными улыбками и легкими поклонами, когда беседа касалась нас. Я испытывал сильное напряжение и видел, какими встревоженными были мама и Томика.

Папа и капитан вяло разговаривали о войне, касаясь обстановки на Иводзиме, Окинаве и других островах. Когда речь зашла о Гуадалканале, отец повторил мысль, которая крепко засела в то время в голове у японцев: отступление наших войск из этого района было просто стратегическим маневром и никоим образом не означало победу неприятеля. Капитан Миками согласился и стал обстоятельно обсуждать мужество наших солдат. Когда разговор коснулся бомбардировок родной Японии, он выразил еще одно общее мнение: наши военные всегда знали, что нас будут бомбить, и, следовательно, тут не из-за чего беспокоиться. Это было предусмотрено, когда готовилась операция в Пёрл-Харборе. Да, бомбежки неизбежны, но мы готовы к ним. Фактически мы готовы к любым трудностям, в глубине души осознавая, что наша священная империя в конце концов все равно победит.

После обеда меня попросили остаться с мужчинами в гостиной, и, наконец, наш любезный гостьперестал ходить вокруг да около и приступил к делу.

Бросив на меня ястребиный взгляд, офицер повернулся к отцу и сказал:

– У вас достойный сын. Он добился редкой для своего возраста славы. Да и не только для своего возраста. Он уже становится мужчиной, которым уважаемый отец может гордиться.

Отец слегка поднял голову, пососал свою трубку, выпустил изо рта дым и пробормотал в ответ благодарность:

– Домо аригато.[2]

– Им может гордиться страна, – продолжал капитан. – Ваш сын может принести великую славу семье Кувахара.

Внутри у меня все задрожало. Такое же чувство я испытывал перед своим чемпионским полетом.

Тем временем капитан снова быстро заговорил:

– Наш великодушный император, наши почтенные военачальники из имперского управления в Токио, как вы знаете, ищут таких молодых людей, преданных его императорскому величеству, талантливых, любящих свою страну… людей, которые полетят на врага, как мстительные орлы.

Глаза моего отца заблестели.

– Это правда! Хорошо, что у нас есть такие люди. Пришло время ударить по врагу со всей силой. Как ветер с небес!

– Как вы, наверное, поняли, – продолжил капитан, – я представитель имперских военно-воздушных сил, присланный сюда поговорить о вашем сыне.

Вспыхнув и осторожно изобразив удивление, папа воскликнул:

– Ах, вот как?

Капитан Миками действительно говорил обо мне совсем немного. Потом я едва слышал его слова о славе военно-воздушных сил и наборе добровольцев. Я сидел улыбаясь и чувствуя, как меня бросает то в жар, то в холод. В тот момент у меня не было никаких соображений по поводу предложения капитана. Всю свою жизнь я мечтал поступить на службу в воздушные войска. Сколько часов, дней и ночей представлял я себя отважным летчиком истребителем, асом! Как часто видел себя пикирующим с золотистого неба на врага. Сколько воображаемых героических боев провели мы с Тацуно!

Но сейчас это становилось реальностью, причем так внезапно, что мозг мой не мог успокоить сердце. Во время всего ужина я ощущал волнение мамы и Томики, и сейчас холод их дурного предчувствия коснулся меня, как ледяной ветер.

Капитан обратился ко мне:

– Что скажешь ты?

Вот и все, что он спросил. Я начал отвечать, но запнулся и больше не мог выдавить из себя ни слова.

– Подумай несколько минут, – разрешил офицер. – Я подожду.

Несколько минут! Мне вдруг стало дурно. Я провел ладонью по лицу, волосам и почувствовал, что они стали влажными от пота. Комната начала кружиться перед моими глазами. Слабо улыбнувшись, я пробормотал:

– Простите, пожалуйста. Я пойду попью.

Я хотел сказать, что мне не нужно было думать. Ни один настоящий мужчина в таких случаях не сомневался бы. Ни один настоящий мужчина не почувствовал бы тревоги и холода в сердце или душе. По традиции бусидо[3] он заговорил бы о почетной смерти: «Я иду умирать за свою страну. Император выбрал меня – это наполняет мое сердце смирением». Но я… я был тогда больше мальчиком, чем мужчиной. Мне захотелось увидеть маму.

Я быстро помчался в ее комнату. Там никого не оказалось. Я тихо позвал. Никакого ответа. Решив, что, возможно, мама сидела на свежем воздухе в саду, я выскользнул в ночь и снова позвал. Луна отбрасывала на деревья призрачный, сияющий свет. За оградой нашего дома шла темная дорога, освещенная лишь случайными красными огоньками. Ни звука вокруг.

В окне второго этажа горел свет. Я бросился обратно в дом и побежал по крутой лестнице. Там в моей комнате сидела Томика и рассматривала мои фотографии в альбоме.

– Где мама? – спросил я.

Томика ответила не сразу.

– Она пошла… прогуляться.

Я осторожно взглянул на сестру и тут же забыл обо всех проблемах.

– В чем дело, Томика? – Я нежно коснулся ее блестящих черных волос. – Что там такое?

В альбоме была моя фотография, снятая в тот день, когда я выиграл чемпионат среди планеристов, – мое расплывшееся в гордой улыбке лицо. Крошечная слезинка упала и затуманила эту улыбку. Томика плакала.

Когда моя сестренка плакала, ее лицо становилось каким-то неземным.

– Томика, – почти прошептал я. – Что случилось? Ты не должна плакать!

Отложив альбом в сторону, я сел рядом с ней. Томика сжала мои руки и посмотрела мне в глаза. Это мгновение длилось очень долго. Мы сидели неподвижно и смотрели друг на друга, пока Томика не начала покачивать головой.

– Мой маленький брат… мой маленький братик…

У меня ком застрял в горле. Было такое ощущение, будто кто-то сильно нажал мне пальцем на кадык.

– Томика, – еле выговорил я, – что… что я могу сделать?

Я вдруг хлопнул себя ладонями по лицу и глубоко вздохнул. Так можно было отогнать подступавшие к глазам слезы. Сестра обняла меня и прижалась ко мне щекой.

– Нет, нет, – прошептала она, – ты не просто маленький братик. Ты еще ребенок!

Последние слова сильно ударили по моему самолюбию, и я вспомнил своих друзей, особенно Тацуно. Что бы он сейчас обо мне подумал, увидев такую слезливую сцену? А еще я подумал о капитане, который с нетерпением ждал меня внизу, удивляясь, почему я так медлю. Может, он уже начинал считать меня трусом? Эти мысли нахлынули на меня в одно мгновение. Я рассердился на себя и на сестру.

– Я уже не ребенок, Томика.

Она попыталась крепче прижать меня к себе, но я отпрянул от нее. Ребенок! На какую-то секунду я возненавидел сестру.

– Я мужчина! Мне пятнадцать лет! Как ты можешь называть меня ребенком, когда я стал лучшим пилотом планера в Японии! Разве ты непонимаешь, Томика, что я удостоился чести быть выбранным самим императором?

– Да, – тихо ответила она. – Я это знаю. Ты даже умрешь за императора!

Тут мы оба заплакали.

Через несколько мгновений я вырвался из объятий сестры и бросился в ванную к раковине, чтобы ополоснуть лицо холодной водой, а затем взглянул на себя в зеркало. Раскрасневшееся несчастное лицо. В ужасе я еще раз умылся холодной водой и насухо вытерся полотенцем.

Смущенный, но уверенный в себе, насколько это было возможно, я вернулся в комнату, где сидели мой отец и капитан, улыбнулся и поклонился, лихорадочно пытаясь понять, заметили ли они проявление моей слабости. Оба молча посмотрели на меня. На секунду я заколебался, и капитан приподнял бровь.

Я отчаянно боролся с собой, словно стоял на краю пропасти, окруженный врагами, и понимал, что выбор невелик – либо прыгнуть в бездну самому, либо меня сейчас туда столкнут.

Толкнул меня мой отец:

– Ну что, сын?

Поклонившись капитану, я с трудом выговорил:

– Это для меня огромная честь, господин. Я с гордостью и уважением к нашему императору приму ваше великодушное предложение.

– Хорошо, – просто ответил наш гость, достал бланки, которые заполняли добровольцы, и протянул нам, чтобы мы их прочитали. Слова расплывались у меня перед глазами, и я даже не понимал их смысла.

– Кувахара-сан, – обратился капитан к моему отцу, – будьте любезны, распишитесь здесь. А ваш сын распишется вот тут.

– Пусть будет так, – пробормотал в ответ папа и стал внимательно читать документы, затем указал тонким загорелым пальцем на один из них и процедил сквозь зубы: – Авиационная база Хиро?

– Да. – Капитан Миками улыбнулся, и оба посмотрели на меня, чтобы увидеть мою реакцию.

Да, я был доволен. И вообще я вдруг почувствовал себя гораздо лучше. Хиро находилась меньше чем в пятидесяти милях от нашего города.

Отец встал, взял свою особенную факсимильную деревянную печать, прижал ее к чернильной подушечке, а потом к документу. Вот и все. Несмываемый оранжевый овал с надписью «Кувахара» навсегда остался на бумаге. Затем я тоже подписал документ, и все формальности были соблюдены.

Капитан Миками собрался уходить, и мы проводили его до двери.

– Ты принял мудрое решение, – заявил он мне.

Мы поклонились друг другу, попрощались, и гость медленно исчез в ночи.

Когда он ушел, моя служба в ВВС стала почему-то казаться менее реальной. До отъезда оставалось целых три месяца… Огромный срок. Мы с отцом еще немного поговорили. Когда-то он дослужился в армии до лейтенанта и сейчас стал вспоминать свой славный военный опыт.

Один из моих братьев, Сигэру, служил в контрразведке на острове Ява, а другой, Тосифуми, работал дантистом в Токио. Его еще не призывали в армию.

– Хорошо иметь достойных сыновей, которые защищают родину и свою семью, – сказалпапа. – А ты, Ясуо, добьешься величайшей славы.

Мы сидели у окна и смотрели в небо. Рука отца легла на мое плечо. В вышине, мигая красными и зелеными огоньками, пролетел транспортный самолет. Из-за чередования цветов казалось, что двигался он не очень ровно. Мы наблюдали за ним и прислушивались к затихающему гулу двигателей, пока он не растаял вдали.

– Может, через несколько месяцев ты уже будешь летать на бомбардировщике «суйсэй».

– Больше всего мне хотелось бы стать летчиком-истребителем, – ответил я.

– Ага! Так я и думал! Да… да, это было бы здорово, – согласился папа. – Так было бы лучше всего. Есть что-то особенное в летчике-истребителе. Он настоящий самурай. Самолет – это его меч. Он становится его душой. Истребитель может работать с остальными, как член команды, но и прекрасно умеет сражаться в одиночку. – Отец сделал паузу. – Да, я уверен, ты должен стать истребителем, Ясуо. Истребитель может сделать для императора больше, чем тысяча солдат. Своей смелостью он может добиться огромной славы. Может быть, даже самой большой среди всех военных. А ты, сын мой Ясуо, смелый человек. – Отец сжал мое плечо, и я почувствовал на себе его взгляд.

– Надеюсь, папа.

– Ты смелый человек, сын! – Он еще крепче сжал мое плечо. – Род Кувахара всегда был отважным. Ни у кого нет более благородных предков.

– Это так, – подтвердил я и несколько секунд смотрел на профиль отца: слегка вздернутый твердый подбородок, загибавшийся книзу нос и светящиеся глаза. Казалось, они поглощали свет неба.

– Ты защитишь свой дом и страну, увидишь день, когда вражеские силы отступят, уплывут в Тихий океан. Ты заставишь их сделать это. А может, ты станешь человеком, который покорит Америку. Сила империи нахлынет, как штормовые волны на берег.

– На это могут уйти месяцы, – неуверенно пробормотал я. – У Запада большая армия и сильный флот, много самолетов. Разве не так?

– Так, – признал отец. – Это правда. В один день победы не добьешься. Но запомни, Ясуо, материальное всегда вторично. В расчет идет только решимость духа. И учти тысячи взятых нами в плен американцев… тысячи!

Поднявшись, он тихо постучал пальцами по моему плечу и очень доверительно спросил:

– А сколько наших сдались американцам?

Как я был горд, беседуя с отцом на такие серьезные темы почти на равных!

– Очень мало.

– Какая-то горстка. Понимаешь? Американцы теряют нескольких людей и уже пугаются. Они готовы сдаться. Наши лагеря для военнопленных полны трусливыми американцами. Конечно, попадаются среди них и отважные люди. Глупо недооценивать противника… Но давай посмотрим на это так, Ясуо. Допустим, сотня американских пехотинцев окажется против наших превосходящих сил на маленьком острове. Сколько американцев нужно убить, чтобы остальные сдались? Сколько?

– Не больше десятка, я думаю.

Отец слегка покачал головой:

– Нет, все-таки больше десятка. Двадцать пять или тридцать. А допустим противоположную ситуацию. Сколько наших нужно положить, чтобы сдались остальные?

– Они никогда не сдадутся!

– Вот видишь? За редким исключением японцев берут в плен только серьезно раненными или без сознания от большой потери крови. Дело тут не в физической силе и вооружении. Дело в смелости и решимости… в силе духа! Поэтому Япония обязательно победит. Ты понимаешь меня, сын?

– Да, папа.