Читать книгу Особый отдел и пепел ковчега - Группа авторов - Страница 3

В этот день никто никаких служебных дел, конечно же, не улаживал. Покинув кабинет начальника, опергруппа разделилась по интересам. Людочка отправилась в массажный салон, Цимбаларь с Ваней в ближайшую пивную, а Кондаков на садовый участок.

Ночь все они тоже провели по-разному. Намахавшийся лопатой Кондаков спал сном праведника. Ваня, чей визит на шоу лилипутов закончился скандалом, попал в медвытрезвитель, где его, слава богу, прекрасно знали. Цимбаларь до самого закрытия казино испытывал свою удачу за карточным столом. Людочка, время от времени принимая прохладный душ, штудировала документы, предоставленные Горемыкиным.

Благодаря своему усердию назавтра она оказалась единственным человеком, который хоть как-то владел ситуацией.

Совещание, как обычно, проходило на квартире Кондакова, заваленной дарами щедрой подмосковной осени – картошкой, морковью, луком, кабачками. Однако все попытки Вани отыскать в этом овощном изобилии солёный огурец успехом не увенчались. Пришлось довольствоваться обезжиренным кефиром, применявшимся хозяином квартиры для борьбы с атеро-склерозом, который тем не менее уже давно составлял с его организмом нерасторжимое целое.

Разложив перед собой бумаги, по большей части являвшиеся копиями копий, Людочка сообщила:

– Волею моей интуиции нам достался лейтенант МГБ Григорий Флегонтович Сопеев, тысяча девятьсот двадцатого года рождения, после известных событий, называемых «заговором Берии», переведённый с понижением по званию в строевую часть, но впоследствии сделавший головокружительную военную карьеру. Говоря о феноменах, вышедших из стен Кунцевской дачи, Горемыкин, по-видимому, подразумевал именно его… К сожалению, Сопеев скончался пять лет тому назад, но до этого успел дать интервью самым разным изданиям, вплоть до зарубежных. Их тексты прилагаются… Впрочем, как мне кажется, там больше измышлений, чем реальных фактов. Человеческая память – это скорее велеречивый сказочник, чем беспристрастный летописец. Подтверждением тому – наш Пётр Фомич.

– Другой бы на твои слова обиделся, а я, заметь, хоть бы что, – сказал Кондаков, шинкуя морковку для салата. – Детей, дураков и хорошеньких женщин следует прощать.

– Во всех аттестациях Сопеева отмечается его малообразованность, скудоумие и косность, – продолжала Людочка. – Но это отнюдь не мешало служебному росту. Доходило даже до анекдотических ситуаций. Однажды во время маневров он утопил в болоте десять единиц бронетехники, за что отделался всего лишь устным замечанием.

– Да у нас каждый второй генерал с головой не дружит! – фыркнул Цимбаларь, бодрый вид которого свидетельствовал скорее о железном здоровье, чем о благопристойном поведении. – Лучше скажи, родни у этого Сопеева много?

– Достаточно… Сравнительно молодая жена. – Людочка почему-то покосилась на Кондакова. – Дети, внуки… Короче, полный комплект.

– Генеральский комплект считается полным только при наличии любовницы, – наставительным тоном произнёс Цимбаларь. – Именно поэтому Пётр Фомич до сих пор ходит в подполковниках… А как там у родни насчёт удачи? Влияние бетила ощущается?

– Исходя из имеющихся у меня сведений – вряд ли. Жена, неравнодушная к спиртным напиткам, потихоньку распродаёт остатки былой роскоши. Обоих сыновей можно отнести к среднему классу, и то с натяжкой.

– А внуки? Такую вещь, как бетил, Сопеев скорее завещал бы внуку, чем сыну.

– Информация о внуках отсутствует.

– Очень плохо! – Цимбаларь глянул на Людочку так, словно бы уличил её в злостном вредительстве.

– Внуки от нас никуда не денутся. – Приготовление салата близилось к завершению, и Кондаков обливался так называемыми «луковыми слезами». – Впрочем, как и дети… Давайте лучше погутарим про хва-лёный бетил. Как он мог выглядеть и где его Сталин держал? Поскрёбышев и Власик на сей счёт ничего не сболтнули?

– Нет, – ответила Людочка. – До конца своих дней они не размыкали уст. Сказывалась чекистская закалка… Но я рекомендую обратить внимание на показания офицера охраны Тукова, остававшегося на даче вплоть до кончины вождя. «…Сталин, которого врачи пытались кормить с ложечки, что-то неразборчиво мычал и указывал здоровой рукой на противоположную стену, где висела картина, изображавшая девочку, поившую из рожка ягнёнка. Этим он как бы хотел продемонстрировать свою полную беспомощность…» Очень уж сентиментальная сцена. На Сталина, даже умирающего, не похоже… Вот схема внутренних помещений Кунцевской дачи. Здесь хорошо видно, что на прямой линии между изголовьем дивана и картиной, кстати сказать, вырезанной самим Сталиным из журнала «Огонёк», находится рабочий стол, заваленный книгами и письменными принадлежностями. Мне кажется, что умирающего диктатора волновала вовсе не девочка с ягнёнком, а какой-то предмет, находившийся на столе. По всей видимости, бетил – самое ценное, что у него ещё оставалось.

– Надо найти все фотографии, на которых виден письменный стол Сталина, – сказал Цимбаларь.

– Полагаю, это ничего не даст, – возразила Людочка. – Парадные снимки делались в кремлёвском кабинете, который не использовался по назначению со времён смерти Надежды Аллилуевой. На Кунцевскую дачу фотографы вообще не допускались. Есть лишь несколько жанровых снимков, сделанных самим Власиком… Я сейчас думаю о другом. Для достижения желанной цели одного лишь обладания святыней, будь то кивот или бетил, ещё мало. Вдобавок нужно находиться в непосредственной близости от неё. Выходя на схватку с Голиафом, Давид попросил поместить кивот в первых рядах войска, у себя за спиной. Во время Цусимского сражения японский император непрерывно молился в главном синтоистском храме. Таким образом, имея бетил всегда под рукой, Сталин был практически непобедим. Но ведь ему случалось отлучаться из Москвы, причём по весьма важным причинам. Взять хотя бы Ялтинскую конференцию, на которой решались судьбы послевоенного мира. В Ливадийском дворце происходила ожесточённая схватка, пусть и подковёрная. Без помощи бетила Сталин вряд ли переиграл бы Черчилля и Рузвельта. Следовательно, футляр с волшебным порошком должен был постоянно находиться при нём, вместе с тем не вызывая любопытства окружающих. Яшмовый флакон тут действительно не подошёл бы.

– Понятно, – кивнул Цимбаларь. – Значит, это была какая-то обыденная вещь, свободно помещавшаяся, скажем, в кармане. Например, портсигар…

– В тот период Сталин не пользовался портсигаром, – опять возразила Людочка. – Он доставал папиросы «Герцеговина Флор» прямо из коробки и крошил табак в трубку.

– А если бетил находился именно в трубке! – воскликнул Кондаков. – Многие очевидцы говорили, что частенько он посасывал её, не зажигая.

– Нет, на фотографиях из Ливадийского дворца, где Черчилль дымит сигарой, Сталин тоже курит… Да и не влезет пригоршня бетила в трубку.

– А зачем целая пригоршня? Чтобы обдурить империалистических акул, хватит и щепотки. Это ведь, в конце концов, переговоры союзных держав, а не Курская битва.

– Пусть будет так, – нехотя согласилась Людочка. – Хотя всё это только наши предположения. Вполне возможно, что какого-либо постоянного хранилища бетил вообще не имел и по мере необходимости его пересыпали в разные футляры.

– Но каждый футляр с виду напоминал обычную бытовую вещь, – добавил Цимбаларь. – Портсигар, трубку, бумажник, даже томик Маркса.

– Надо бы проанализировать всю биографию Сталина с сорок второго по пятьдесят третий год, – сказала Людочка. – Выяснить, допускал ли он в этот период серьёзные политические и стратегические про-счёты. А если да, то что этому способствовало? Возможно, он болел… Или перепоручал свои дела кому-то другому…

– Ошибся он только однажды, – буркнул Кондаков. – Когда вопреки здравому смыслу благословил создание Государства Израиль. Сам, наверное, потом локти кусал.

– Не забывайте, что у евреев был свой бетил, да ещё посильнее нашего, – заметила Людочка.

– Ладно, что тут попусту болтать, – хмуро сказал Цимбаларь. – Отведаем хозяйского салата и пойдём… Есть хорошая пословица: дальше в лес – больше дров. А мы ещё и до опушки этого леса не добрались. И даже не знаем, какой он – сосновый, осиновый или бамбуковый… Любое дело туго начинается. Ни тебе зацепок, ни улик, ни версий. А потом пошло-поехало и даже покатилось. От улик и свидетелей отбоя не будет.

– Ох, не всегда так бывает! – поливая салат подсолнечным маслом, вздохнул Кондаков.

– Не всегда, но часто! – отрезал Цимбаларь. – Ты, Лопаткина, попытайся обобщить все факты, которые мы сегодня обсуждали. Как-никак, две головы имеешь. Одну свою, другую от фирмы IBM… А мы тем временем вплотную займёмся семейством генерала Сопеева.

– К его вдове рекомендую послать Петра Фомича, – сказала Людочка. – Мужчины такого типа нравятся пожилым дамам.

– Какого такого? – Кондаков в сердцах бухнул в салат лишку соли. – С лысиной, язвой, ревматизмом и простатитом?

– Неважно. Главное, что у вас есть свой неповторимый шарм. Как в старом вине.

– Но ведь она алкоголичка! О чём с ней разговаривать?

– Ради пользы дела и тебе за компанию пригубить не грех, – вмешался Цимбаларь. – И учти, я на эту вдову сам зуб точил. Ради тебя, можно сказать, от сердца отрываю.

Это замечание заставило Людочку иронически усмехнуться.

– Даже не зная Сопееву, могу смело утверждать, что ты не принадлежишь к категории мужчин её мечты. – Она окинула Цимбаларя критическим взглядом. – Уж больно много в тебе дурной энергии, или, иначе говоря, тёмной силы. Людей, не склонных к авантюризму, это отпугивает.

Кондаков, уже разложивший салат по тарелкам, вдруг спохватился:

– А где же Ваня? Не уснул ли, часом?

– Здесь я, – из туалета донёсся недовольный голос.

– Что случилось? Понос обуял?

– Со мной как раз всё в порядке, – ответил лилипут. – Это у вас самих понос. Только словесный… Болтаете и болтаете, болтаете и болтаете. Оперативную работу я представлял себе как сплошную беготню со стрельбой и потасовками. А тут целыми днями одни разговоры. Тошно становится!

– Не отчаивайся. – В голосе Кондакова появились отеческие интонации. – Беготня и стрельба – это для кино. И то для самого лажового. Суть нашей работы – умение разговаривать с людьми. Чтобы любой мазурик даже против собственной воли всю свою подноготную тебе выложил. Остальное, в том числе и стрельба, – второстепенное. Желательно, чтобы её вообще не было… Иди отведай моего фирменного салатика. Пальчики оближешь.

– Добавь туда чеснока, перца и уксуса, – шурша бумажкой, распорядился Ваня.

– Да ты сначала попробуй! Зачем добро зря портить…

– Делай, что тебе говорят, валенок сибирский… – К счастью, рёв спускаемой воды заглушил остальные эпитеты, которыми Ваня щедро одаривал Кондакова.

– Ничего не поделаешь, – пожал плечами Цимбаларь. – Пьянство – это добровольное сумасшествие.

– Чья бы корова мычала… – негромко проронила Людочка.

К вдове Кондаков заявился в форменном кителе без погон, но с десятью рядами орденских планок на груди (все эти регалии он приобрёл в переходе станции метро «Арбатская»).

За пять лет, прошедших после смерти мужа, Сопеева сменила генеральские хоромы на скромную двухкомнатную квартирку в Зябликове. Оставалось неясным, куда она девала разницу в цене, по самым приблизительным подсчётам весьма значительную. Впрочем, этот вопрос прояснился сразу после того, как Кондаков вошёл в прихожую, сплошь заставленную пустыми бутылками, причём не только винными.

Вдова, приземистая и массивная, словно бронетранспортёр, да ещё с лохмами, крашенными в пегие маскировочные цвета, очень соответствовала казарменному духу, незримо витавшему в тесных комнатёнках, обставленных с солдатской скудностью. Если тут и могла идти речь о счастье, то лишь о таком, которое доступно любому совершеннолетнему гражданину, имеющему в кармане лишнюю сотню.

Нельзя сказать, чтобы вдова изнывала от тоски. На кухне грыз воблу мужчина цветущего вида, годившийся хозяйке даже не в сыновья, а скорее во внуки. Его покатые обнажённые плечи украшали церковные купола, утопающие в сизом тумане, различные образцы холодного оружия и женские головки, печально взирающие в пространство.

– Я из совета ветеранов, – предъявив удостоверение, подлинное почти на девяносто процентов, представился Кондаков. – По согласованию с военкоматом собираю материалы о наших славных полководцах, проживающих в Южном административном округе.

– Дай-ка сюда! – Отерев руки о подол, Сопеева взяла удостоверение и, близоруко щурясь, прочитала: – «Подполковник милиции в отставке Кондаков Пётр Фомич…» А при чём тут милиция? Мой благоверный в бронетанковых войсках лямку тянул.

– Не только, – вежливо возразил Кондаков. – По сведениям военкомата, свою службу он начинал в кадрах МГБ, это, по-нынешнему говоря, ФСБ. И не где-нибудь в колымских лагерях, а на весьма важном правительственном объекте.

– Глупости! – отрезала вдова. – Он с сорок первого года на передовой и никогда с госбезопасностью не связывался, пусть им чирей на заднице вскочит.

– Ты, батя, что-то спутал. – Татуированный друг дома вытащил из-под стола початую бутылку водки. – Зачем бросать тень на фронтовика, грудью защищавшего страну?

– Ну что же, настаивать не буду, – демонстративно игнорируя вдовушкиного бойфренда, сказал Кондаков. – У каждого человека могут быть свои маленькие тайны… да и большие тоже. Вы с какого года в браке состоите?

– С шестидесятого. Ему тогда уже за сорок перевалило, а мне едва восемнадцать стукнуло. От женихов отбоя не было! – Сопеева мечтательно закатила глазки, истинный цвет которых мог распознать разве что врач-окулист. – Молодо-зелено… Вот и вскружил мне голову душка-военный. Эй, Кузя, наливай, выпьем за былое!

– И за грядущее, – многозначительно произнёс безотказный Кузя, на пальцах которого было выколото совсем другое имя – «Федя».

Хозяйка и её приятель со смаком выпили. Кондаков, решивший терпеть это позорище до конца, отвернулся якобы для того, чтобы щелчком сбросить в раковину таракана, с осуждением наблюдавшего за всем происходившим на кухне. Дождавшись, когда парочка плотно закусит, он поинтересовался:

– А где служил ваш муж?

– Да везде, – выколачивая из мозговой косточки содержимое, ответила Сопеева. – Ты лучше спроси, где он не служил… Были времена, когда я его от силы десять дней в году видела. Уж и не знаю, когда он детей успел настрогать. Одного чёрненького, а другого беленького…

Вдова заржала, и Кузя-Федя немедленно поддержал её. На радостях выпили за тех, кто всегда любит и ждёт. Кондаков, бесстрастный, как удав, продолжал свои расспросы:

– Когда генерал Сопеев вышел на пенсию?

– Да как Андропов помер, сразу и вышел… Не хочу, говорит, мыкаться. Теперь не служба будет, а одно позорище. Как в воду глядел, бедолага. – Вдова на минутку пригорюнилась, а затем с остервенением навалилась на неподатливую кость.

– Наверное, проводили с почётом?

– Если бы! Как паршивую собаку выгнали. Ни подарков, ни банкета. Хорошо ещё, что пенсию оставили…

– А почему?

– По кочану! Такие уж наши порядки. Если в стране бардак, то в армии и подавно… Кто тянет, на том и везут. А надорвался – ступай на живодёрню. Разве тебе за правду не пришлось страдать?

– Как-то, знаете, обошлось…

– Пресмыкался, значит. Или просто повезло.

– Кстати, о везении… – Кондаков не преминул воспользоваться зацепкой, которую ему совершенно случайно предоставила Сопеева. – Как с этим делом было у вашего мужа?

– С везением? – Она опять расхохоталась, но на сей раз саркастически. – Примерно как у Деда Мороза с эрекцией. Проще говоря, никак. Полжизни покупал облигации госзайма, а не выиграл ни копейки… Пять шагов сделает, обязательно споткнётся. Даже трезвый. Честно сказать, ему только со мной повезло. Такую деваху задарма отхватил! Красивую, здоровую, толковую, покладистую. – Для большей убедительности Сопеева передёрнула плечами, для которых даже воловье ярмо было бы не в тягость.

– Это точно! – охотно подтвердил Кузя-Федя. – Таких женщин ещё поискать надо…

Однако Кондакова эти интимные тонкости не занимали. Его интересовал исключительно покойный генерал.

– Но ведь ваш муж достиг весьма высоких чинов, – ненатурально удивился он. – Как же тут обо-шлось без везения?

– Пахал, словно ломовая лошадь, вот и достиг. Так сказать, потом и кровью… А если бы везло, маршалом стал, как дружок его, Степан Востроухов. Вот уж кому действительно везло! Причём на всех фронтах сразу. – Она почему-то взвесила на ладони свои дынеобразные груди. – И на служебном, и на женском, и на игорном… Очень бильярд уважал. Ночи напролёт мог шары гонять и большие деньги на этом имел. Даже баб на бильярдном столе скоблил. Говорил, что его зелёное сукно возбуждает.

– А разве маршал Востроухов жив? – удивился Кондаков, нередко слышавший эту фамилию в самых различных сферах.

– Уже нет. Тоже дуба врезал. Только с официальными почестями и с некрологами во всех газетах. В каком-то городишке даже улицу его именем назвали.

– Жаль… В смысле жаль, что умер. Хотя на учёте в нашем военкомате он не состоял… Вернёмся к генералу Сопееву. Вы не знаете, хранил ли он у себя какие-нибудь боевые реликвии? Например, фляжку. Или портсигар. Фронтовики чаще всего люди сентиментальные.

– Что-то не припомню. Когда мы жить стали, всё его офицерское имущество в вещмешке умещалось. За исключением, правда, шинели и хромовых сапог… Мамка как этот вещмешок увидала, сразу заплакала. Дескать, за кого ты, дочушка, идёшь! Эх, не послушалась я её тогда…

Но отделаться от Кондакова было не так-то просто. Изобразив на лице некоторое подобие сочувствия, он спросил:

– После смерти военнослужащего, тем более высокопоставленного, должны остаться ордена, медали, знаки отличия, почётное оружие. Можно ли на них взглянуть? Уникальные экземпляры я готов приобрести для нашего музея. Естественно, по рыночной цене.

– Опоздал, батя, – осклабился Кузя-Федя. – Мы всё это богатство в Оружейную палату Кремля сдали. Даром. Даже расписочку не потребовали. Пусть внуки и правнуки любуются наградами, которые их деды завоевали собственной кровью.

– Но ведь так не бывает, чтобы через пять лет после смерти человека от него не осталось ни единой вещи! – стоял на своем Кондаков. – Где его мундир, парадный кортик, фотографии, документы?

– Мундир я, кажется, в чистку снесла, – не моргнув глазом соврала Сопеева. – Документы в пенсионный отдел министерства сдала. Кортик где-то внуки заиграли. А фотографии есть… Принести?

– Если вас не затруднит.

Сопеева удалилась в гостиную, и Кондаков остался наедине с приблатнённым Кузей-Федей. Дождавшись, когда за стеной застучали выдвигаемые ящики шкафов, тот наклонился к Кондакову и зловещим шёпотом произнёс:

– Ты, старый пень, на мою бабу не пялься. Понял? Спросил чего хотел и сматывайся! Развелось тут этих долбаных ветеранов, приличному человеку плюнуть негде.

– Между прочим, я пришёл не к вам, – холодно ответил Кондаков.

– Не знаю, к кому ты пришёл, но базарить будешь со мной. Я эту хату давно забил. И не путайся у меня под ногами! – Он хлопнул стакан водки, не то заводя себя, не то, наоборот, успокаивая.

– Советую не нарываться на неприятности, – всё тем же ровным голосом сказал Кондаков. – Я взгляну на фотографии и сразу уйду.

– Нет, ты уйдёшь прямо сейчас. – Лапа Кузи-Феди легла на плечо Кондакова. – Или санитары морга вынесут тебя ногами вперёд.

– Видит бог, я этого не хотел. – Старый опер возвёл глаза к потолку.

Спустя мгновение Кондаков уже тыкал наглого молодчика головой в кухонную раковину, заросшую изнутри жиром почти на полпальца. Повторив эту процедуру несколько раз подряд, он, не поднимая лишнего шума, выволок противника на лестничную площадку.

Волосы Кузи-Феди слиплись в колтун, лицо лоснилось, словно от косметической маски, а к носу прилип раздавленный таракан. Руками, вывернутыми за спину, он даже шевельнуть не мог, зато интенсивно облизывался, словно вернувшийся с прогулки кот.

– Подыши пока свежим воздухом. – Такими словами Кондаков напутствовал зарвавшегося сердце-еда. – И постарайся полчасика не появляться. Иначе в следующий раз я тебя заставлю говно из унитаза жрать.

Пока Кузя-Федя катился вниз по лестнице, он вернулся в квартиру, всего на минуту опередив Сопееву, отыскавшую-таки увесистый семейный фотоальбом.

– А где же Кузя? – всполошилась вдова, не замечая, что раковина вычищена почти до блеска.

– За водкой пошёл, – как ни в чём не бывало ответил Кондаков. – Мало ему показалось…

– Что же он меня не предупредил? Я бы селёдочки заказала.

– Сказал, что принесёт. И селёдочки, и колбаски, и марципанов.

– Ну тогда ладно, – сразу успокоилась Сопеева. – А мы тем временем фотки посмотрим.

Снимков покойного генерала в альбоме оказалось сравнительно немного, причём детские и юношеские отсутствовали напрочь, словно бы эту пору жизни он провёл где-нибудь на необитаемом острове. Самая ранняя из сохранившихся фотографий изображала Сопеева уже в капитанском звании.

Зато карточек хозяйки хватало с избытком. Часть из них даже на страницах альбома не уместилась. И что интересно, в молодости она действительно была красавицей – тоненькой, гибкой, с огромными глазищами. И куда только всё это потом девалось? Во всяком случае тщедушный и насупленный Сопеев выглядел рядом со своей суженой словно гном подле Белоснежки.

В генеральской форме бывший сталинский охранник снялся всего три раза – на фоне дивизионного знамени, на броне танка и в обнимку с представительным усатым маршалом, скорее всего, Семеном Востроуховым.

Тут Кондакову как по заказу попался групповой фотоснимок семейства Сопеевых – муж, жена и двое сыновей-подростков. Супруг, словно сказочный Кащей, со дня свадьбы ни на йоту не изменился, зато у супруги наметился второй подбородок и исчезли ключицы, поглощённые буйной плотью. Один из мальчиков, по-видимому, старший, был точной копией Востроухова в масштабе два к одному. Только что усов и маршальских звёзд не хватало.

– А это, стало быть, детки ваши? – поинтересовался Кондаков.

– Да, – не без гордости подтвердила Сопеева. – Толя и Коля. – Она пальцем показала, кто есть кто.

Мельком взглянув на обратную сторону снимка, где были проставлены даты рождения детей и взрослых, Кондаков убедился, что первенец Толя появился на свет в тот же год, когда состоялась свадьба. Или Сопеев не любил откладывать важные дела в долгий ящик, или взял невесту уже с приплодом.

– Так говорите, с везеньем в этой жизни туго? – Ещё раз оглянувшись по сторонам, будто бы надеясь увидеть в каком-нибудь захламлённом углу волшебное сияние бетила, Кондаков стал собираться восвояси.

– А нам его и не нужно! – махнула рукой Сопеева. – Выдумки это. Кошелёк нашёл – значит, повезло. Тогда и кирпич на голову тоже надо считать везением. Уж лучше жить спокойно, без всяких крайностей. Было бы здоровье да выпивка с закуской, а всё остальное – чепуха на постном масле.

Выходя из подъезда, Кондаков нос к носу столкнулся с Кузей-Федей. Вчистую проиграв первый раунд, тот жаждал немедленного реванша, ради чего даже вооружился неизвестно где взятой бейсбольной битой.

Кондаков, ожидавший нечто подобное, успел юркнуть обратно в подъезд. Удар пришёлся по дверному окошку, и осколки стекла, подобно шрапнели, брызнули внутрь. На физиономии Кондакова, и без того исцарапанной при утреннем бритье, появилось несколько новых, обильно кровоточащих порезов.

– Это уже чересчур, – вытирая рукавом кровь, сказал Кондаков. – Ты, парень, переборщил.

Воспользовавшись тем, что разъяренный Кузя-Федя забыл об элементарной осторожности, Кондаков подпустил его поближе, а затем резко распахнул дверь. Отброшенный назад, хулиган еле устоял на ногах, что позволило Кондакову, проворно покинувшему своё укрытие, ухватиться за другой конец биты.

Вместо того чтобы во избежание грядущих неприятностей пуститься наутёк, Кузя-Федя, словно последний идиот, пытался вырвать своё оружие из чужих рук. За это он был наказан зубодробительным ударом прямо в розовые уста (следует заметить, что в свои лучшие годы Кондакову случалось и фанерные щиты кулаком пробивать).

Пока Кузя-Федя копошился на земле, раз за разом пытаясь подняться, Кондаков рассматривал биту, ставшую, так сказать, его боевой добычей.

– Проклятая глобализация! – в сердцах промолвил он. – Мало нам героина, сникерсов и памперсов, так ещё и дубинки из-за рубежа стали импортировать… Ну и жизнь настала! Ведь мы в свои юные лета с городошными палками не бегали, хотя ими тоже можно было головы разбивать.

В то время как Кондаков ломал биту, для удобства засунув её в решетку ливневой канализации, Кузя-Федя наконец-то утвердился на ослабевших ногах. Дабы не мозолить глаза оборзевшему ветерану, ему бы следовало сейчас поспешно ретироваться, но он, шатаясь, устремился в подъезд, под защиту любимой.

Это окончательно определило планы Кондакова, ещё только начавшие кристаллизоваться в его голове.

«Чтобы завершить разработку весёлой вдовы и уже больше сюда не возвращаться, надо провести операцию в духе Сашки Цимбаларя, – сказал он сам себе. – Заодно накажем Сопееву за супружескую неверность, а её хахаля – за попытку покушения на должностное лицо».

* * *

Прямо через улицу находилось здание, где под одной крышей располагались аптека и фотоателье. Туда Кондаков и направился.

В аптеке он с помощью провизора заклеил пластырем порезы на лице, сразу став похожим на престарелого гопника, а в фотоателье попросил моток ненужной пленки.

– Только обязательно горючей, – добавил Кондаков. – И порежьте, пожалуйста, кусочками по двадцать сантиметров.

– У нас тут не гастроном, – ответила девушка-фотограф, но просьбу окровавленного орденоносца всё-таки выполнила.

Не сходя с места, Кондаков завернул пленку в несколько слоёв плотной бумаги, оставив снаружи кусочек фитиля. Получилось что-то, отдалённо напоминавшее длинный и узкий пакет.

– «Дымовуху» делаете? – догадалась девушка, когда-то и сама развлекавшаяся в школе подобным образом.

– Ага, – подтвердил Кондаков. – Сейчас по Кутузовскому проспекту госсекретарь США поедет. Хочу ему за Саддама Хусейна отомстить.

– Что вы говорите! – воскликнула девушка. – А в утренних новостях об этом ничего не сообщалось.

– Он к нам с неофициальным визитом. По пути из Тегерана в Минск.

Кондаков, настроенный самым решительным образом, устремился к дому, где проживала вдова, а девушка-фотограф, достав из тайника нацболовское знамя и пачку китайских петард, бросилась искать частника, который согласился бы в пожарном порядке доставить её на Кутузовский проспект.

На цыпочках подкравшись к нужным дверям, Кондаков приложил ухо к замочной скважине. Голосов и звона посуды слышно не было, зато ритмично скрипела кровать. Сопеева врачевала своего подбитого дружка самым доступным для женщины способом. И, похоже, положительные результаты уже появились. Стоны, издаваемые Кузей-Федей, имели сейчас совсем другую интонацию, чем полчаса назад.

Вскоре скрип пружин прекратился, в глубине квартиры стукнула дверь и в водопроводных трубах загудела вода. Кто-то из любовников принимал душ.

Пробормотав: «Пора!» – Кондаков поджёг пакет и, дождавшись, когда пламя доберётся до плёнки, сунул его под дверь вдовушкиного жилища, для пущей на– дёжности законопатив щель ковриком для ног.

Не прошло и минуты, как из замочной скважины вытекла струйка сизого, вонючего дыма, а в квартире раздались приглушённые вопли: «Горим! Горим! На помощь!»

Кондаков, дабы сохранить инкогнито, поднялся этажом выше и приготовился наблюдать предстоящую душераздирающую сцену, так сказать, из галёрки. Впрочем, в случае непредвиденных осложнений он всегда был готов прийти на помощь.

Дверь затряслась от толчков и ударов изнутри. Как это всегда бывает в минуты паники, ключ не поворачивался, а запоры заедали. Однако Кондаков особо не волновался – он верил в самообладание генеральши и в физическую силу её избранника.

В конце концов так оно и случилось. Дверь распахнулась, и оба любовника, окутанные клубами ядовитого дыма, вывалились на лестничную площадку. Нежданная беда, надо полагать, застала Кузю-Федю в постели, поскольку он прикрывал свои обнажённые чресла простыней. Сопеева, на тот момент находившаяся в ванной, успела сунуть голову в ночную рубашку, но лёгкий ситец сразу прилип к мокрому телу и ниже уровня пупка опускаться никак не хотел. Таким образом, задница вдовы, несмотря на свои уникальные размеры, сохранявшая определённую привлекательность, была выставлена на всеобщее обозрение.

Однако крайняя фривольность собственных нарядов занимала «погорельцев» меньше всего. Радость от чудесного спасения не могла затмить животрепещущие материальные проблемы. Толкая своего дружка обратно в эпицентр бедствия, Сопеева вопила:

– Всё сейчас пропадёт! Нищими по миру пойдём! Милостыню будем клянчить! Спасай сумочку, которую я на трельяже оставила! Там и деньги, и документы, и всё на свете.

Прикрыв лицо локтем, преданный Кузя-Федя бросился в задымленную квартиру, а вдова принялась звонить во все соседские квартиры, правда, без всякого успеха. В один из моментов она повернулась к Кондакову передом, оголённым от живота до кончиков ногтей, и тот невольно отпрянул – настолько вызывающе порочна была красота зрелого женского лона.

Тем временем дым понемногу редел, и вскоре на лестничную площадку вернулся Кузя-Федя, прижимавший к сердцу заветную сумочку. Уже который раз на дню он сменил свой облик, превратившись не то в негра, не то в трубочиста.

– Ну слава богу! – Чмокнув мужественного огнеборца в губы, Сопеева принялась проверять содержимое сумочки.

Кондаков, ради одного этого мгновения и затеявший весь нынешний тарарам, буквально впился глазами в её руки. Однако ничего примечательного, кроме тоненькой пачки документов и ещё более тоненькой пачки денег, в сумочке не оказалось.

Но ведь если бы вдова владела оставшимся от мужа бетилом, она в первую очередь стала бы спасать его. Следовательно, гражданку Сопееву, шестидесяти пяти лет от роду, можно было смело сбрасывать со счетов.

Тем временем Кузя-Федя уже заглядывал в очистившуюся от дыма квартиру.

– Вроде бы ничего не сгорело, но воняет страшно, – сообщил он. – И копоть кругом.

– Ничего, зато тараканы передохнут, – сказала из-за его спины рассудительная Сопеева, продолжавшая сверкать голым задом. – На отраве сэкономим.

Дверь за ними захлопнулась, и спустя короткое время пружины кровати вновь заскрипели.