Читать книгу Сорные травы - Группа авторов - Страница 2

«Ненавижу баб», – раз в пятый за утро подумал я.

Мысль вертелась в голове и так, и эдак – но никак не могла добраться до речевого центра. Хватало ещё воспитания, вбитого отцом, чтобы понимать – все твои нелады и противоречия с мирозданием нужно держать под черепной коробкой. Там им и тише, и уютнее. Если уж решил ненавидеть кого-то, лучше начать с себя. Конструктивнее получится. Да и объект ненависти поближе будет.

Настроение было отвратительным – до тошноты, до желания разбить любое зеркало, попавшееся на глаза и отразившее моё мрачное лицо. Причин за пару лет набралось достаточно. Причины вообще имеют привычку скапливаться, как дерьмо в забившемся коллекторе. Но, наверное, самая значительная и наиболее свежая причина такого настроения – прошедшая ночь. Удивительная, шикарная, запоминающаяся ночь с очень красивой и страстной девушкой. Ночь, когда я на дежурстве, по версии для жены. Ночь, когда я единственный и любимый для девушки, в эту самую минуту легко управлявшей автомобилем, в пассажирском сидении которого угнездился не выспавшийся и злой на весь мир я.

Парадокс?

Как по мне – нет.

Был бы отец жив, точно бы спросил:

– Сынок, а может, ты пидор латентный? Раз женщин ненавидишь.

Отец всегда умел сбить с ног словесным ударом. Я так и не научился парировать его выпады – умер отец намного раньше, чем во мне скопилось достаточно жизненной мудрости и цинизма для противоборства с ним. Да и умер так, что меня до сих пор мучает чувство вины. Привет из могилы, чтобы сынок нос не задирал. Так что внутренние диалоги с отцом для меня совсем не редкость. Привычка, скорее уж. Личный психотерапевт из загробного мира.

Может, меня так совесть пробирает? Так вроде не мальчик – давно должен был от этого рудимента избавиться. Современный мир совесть не жалует – добро пожаловать в очередь за динозаврами, моральные метания. В профессии хирурга лишние эмоции ценятся ещё меньше. А всё равно муторно на душе. И Машка вспоминается – знает о моих похождениях или нет? Скорее всего, да – умная баба всегда в таких вопросах из себя ДУРУ Для мужа строит. До поры до времени. А потом выставляет счёт – от и до.

Дорога стремительно уносилась за стёклами машины – весенние улицы радовали глаз тусклой от городской пыли листвой деревьев, не убранным с зимы подснежным мусором, разбитыми и перевёрнутыми мусорными баками и толпами пешеходов, которые делятся на уже моих пациентов и ещё нет. Время такое, мало кто избегает знакомства со скальпелем – болезни молодеют, патологии ширятся. Зато все без исключения пациенты – и мои бывшие, и мои будущие – к Машке попадут. Рано или поздно. «Дороги все до одной приводят сюда. В дом вечного сна…» – вовремя вспомнилась строчка песни «Крема».

Лена весело бибикнула замешкавшемуся на светофоре джипу – тот рванул прочь, уважительно взрёвывая двигателем перед маленькой и шустрой женской машинкой, – глянула иронично:

– Что закручинился, Иван-царевич? Аль беда какая стряслась?

И врать не хотелось, и правду не скажешь. Да что ж это такое сегодня со мной? С ясной и холодной ненавистью теперь уже исключительно к самому себе я оптимистично ответил:

– Домой не хочу, на работу не хочу, к тебе хочу. Укради, да?

Ленка звонко рассмеялась – у неё это всегда получалось настолько заразительно, что у меня даже против воли улучшалось настроение. Ещё когда мы вместе работали в больнице, я прибегал к ней после особо тяжёлой операции, чтобы просто поболтать и выпить кофе. Хирургу страшнее всего не когда пальцы дрожат, а когда нервы звенят как струны. Но сегодня её улыбка не смогла, как обычно, вытащить меня из трясины самоедства и чисто русского сплина. Коллектор переполнен – как рванёт, прячьтесь все. Я стоять останусь. Мой коллектор – чего бояться?

– Джигит просит, чтобы его дама украла?

– Времена такие. Самого джигита держат сто и один аркан – не вырвешься, не выберешься, не убежишь.

– Тогда украду – сам напросился, – улыбнулась Лена и напела чуть слышно. – Спрячь за высоким забором Ивана, выкраду вместе с забором…

Девушка уверенно вывернула через узкие улочки на параллельно идущий проспект. Ещё два квартала – и больница, где я работаю. А ещё через три дома офис Лены – представительство очередной фармкомпании. Я остался в больнице – всё же прикипел к отделению, которое ещё моего отца помнит. А вот Лена, как настали тяжёлые деньки для врачей, ушла. Платили в представительстве неплохо – Лена быстро обросла хорошей машиной, дорогой одеждой и, самое главное, уверенностью в себе. И раньше симпатичная девушка, она стала настоящей красавицей. Некоторым женщинам, чтобы стать ослепительными, нужно немногое – уверенность в себе, чуточку денег и желанный мужчина рядом. По словам Ленки, третий ингредиент – это именно я. Негодный выбор, как по мне, но сил не хватает об этом сказать.

Я, на мгновение обо всём забыв, залюбовался ею. Полные губы – чуть намечается форма сердечка, но именно что чуть-чуть. Не дотягивая до глянцево-журнального эталона, губы кажутся намного естественнее и красивее. Большие серо-зелёные глаза с пушистыми, длинными от природы ресницами. И дополняющий всё это великолепие ироничный взгляд, как будто постоянно провоцирующий. На подвиги? На глупости? На откровенность? Длинные светлые волосы – от рождения светлые. Крашеные современные офисно-планктонные блондинки могут только позавидовать такой длине и такому цвету. Королева, которая уверена, что нашла своего короля. Жаль, король в этом не уверен. Да и какой я король – валет, не более. И даже не козырной.

И, смазывая впечатление, перед глазами встала Машка. Строгая причёска, тёмные густые волосы ухвачены в косу. Яркие карие глаза смотрят то ли насмешливо, то ли обвиняющее – мол, что ж ты, козёл, живую жену с любовницей сравниваешь. Даже губы, узковатые, но я помню, насколько нежные и теплые, чуть изогнуты полузаметной усмешкой. Маша, Машка, Маруська, не отпускаешь ты меня.

И в очередной раз за утро я про себя отметил: «Ненавижу баб».

Каким-то женским чутьём Ленка заметила мой взгляд. Обернулась и подмигнула:

– Что так изучаешь внимательно?

– Любуюсь. И не верю.

Лена чуть притопила педаль газа, и машина вырвалась вперёд из потока товарок за мгновение до красного света, прорвавшись на жёлтый сигнал светофора.

– А ты верь. Твоя я, твоя. А ты мой – и даже не дёргайся, не убежишь.

– И от бабушки ушёл, и от дедушки ушёл, – неловко пошутил я.

– А от такой симпатичной лисички, как я, не уйдёшь, – уверенно протянула девушка.

– Не уйду, – согласился я, хотя уверенности не ощущалось. Может, я всё же Машку люблю? А бегаю по бабам от дури и скуки? Иначе почему так муторно на душе?

– Что, сынок, прыщавого подростка в себе так и не перерос? – сказал бы отец.

И, наверное, оказался бы прав.

Лена заметила, как у меня во взгляде промелькнула тень, быстро наклонившись, чмокнула в щёку. Потом, глянув коротко на дорогу и не заметив в ближайшие метров двести каких-либо препятствий, посмотрела на меня серьёзно и сказала:

– Иван, я понимаю, что тебе тяжело всё менять. Просто знай, я тебя люблю. И всё будет хоро…

Время, звонко щёлкнув, как сломавшиеся часы, резко замедлило ход. Лена начала заваливаться на меня, я попытался её подхватить, но так и замер, не дотянувшись совсем чуть-чуть. Не мог отвести взгляд от её глаз – зрачки Лены мгновенно расползлись тёмным пятном на всю радужку, утопив зелёный цвет в тёмной трясине. В этом было нечто настолько пугающее, что я всё никак не мог протянуть руку. Самое страшное, что взгляд её за секунду стал пустым и тёмным, как круг воды от упавшего камня в ряске пруда. Руки Лены безвольно соскользнули с рулевого колеса – машину резко начало заносить. Но не успел автомобиль развернуться перпендикулярно дороге, как удар сзади размазал меня по сиденью. Затылок основательно приложило о подголовник. Я ещё успел краем глаза заметить, что впереди наперерез к нам вылетает с перекрёстка синяя иномарка, как время снова набрало ход с триумфальным грохотом и треском – и от нового удара полетел головой вперёд в лобовое стекло.

Щёлк.

Боли не было. Показалось, что шея благополучно сложилась и ушла в плечи. Руки запоздало метнулись прикрыть голову, но только лишь не позволили лицом на излёте треснуться о торпеду. Зазвенело в ушах, и на мгновение от хлёсткого удара отнялись кисти рук.

Щёлк.

Где-то рядом звонко хлопнуло рассыпающееся стекло. Взревел сигнал грузовика. И вслед ему пронзительно рявкнула сирена «Скорой», но сразу замолкла. Тут же донёсся ещё один аккорд столкновения.

Щёлк.

Ещё один удар – но более мягкий, как будто что-то прикрыло. Тело по инерции бросило влево – больно приложился плечом о руль. Донёсся издалека отчаянный крик женщины. Ещё несколько звучных ударов, но где-то совсем-совсем далеко.

И машина остановилась.

Я неуверенно вытянул руку, открыл дверь. Не верилось, что всё кончилось. Вот только что – всё?

Тело плохо слушалось, набитое по ощущениям ватой и по факту адреналином. Это только кажется, что с выплеском гормона ты превращаешься в терминатора. Скорее уж в Буратино, пока организм не поймёт, что со всем этим допингом делать. Потом уже будешь бегать живчиком, но первые секунды – это всегда ступор.

В ушах ощутимо звенело, и зрение немного туманилось. Выбравшись из машины, я, с трудом удерживаясь на ногах, опёрся о крышу автомобиля. Ещё немного мутным взглядом окинул окрестности – и мне открылась картина такой аварии, что голливудские режиссёры слюной бы захлебнулись от зависти. Русский масштаб и удаль.

За нами стояло штук семь разбитых машин – именно они и смягчили удар дальнобойной фуры. Последние в ряду автомобили исковеркало ударом так, что мне сразу стало понятно – выжившие там если и будут, то ненадолго. Из машин уже повылезали люди и ошалело метались между автомобилями. В сам грузовик крылом влетела «Скорая». Водитель уже обкладывал дальнобойщика трёхэтажным, а врач с медсестрой деловито выковыривали кого-то из ближайшей разбитой машины. Синяя иномарка, которая и подставилась под нас, развернулась практически на сто восемьдесят – из неё никто пока не появился. Стоило бы пойти поинтересоваться, выжил ли там кто, но я собирал силы, чтобы обойти машину и посмотреть, что с Леной. Тяжёлое предчувствие сжало ледяным хватом горло – вспомнились расширенные зрачки. Хреновый признак, ой хреновый. Мысленно обругав себя за слабость, я на подгибающихся ногах обошёл автомобиль и открыл дверь.

Лена с разбитым лицом лежала на руле. Открытые глаза смотрели в мою сторону слепо и бездумно. Уже по внешнему виду было ясно, что проверять незачем. Но всё же во мне сработали условные рефлексы врача. Я попытался прощупать пульс – ничего. Прикрыл её глаза ладонью и резко убрал руку – реакции на свет тоже нет.

С каким-то накатывающим ужасом – не хотелось верить, что она вот так просто умерла, – провёл ладонью по своему лбу и почувствовал маслянистую влагу. Глянул вниз – багряный след на руке.

И пришёл в себя. Резко и сразу. Как будто собственная кровь убедила в реальности происходящего.

Уже уверенно и чётко вытащил Лену на асфальт – внимательно осмотрел. Переломов нет, череп вроде в порядке, шея не сломана, чуть разбито лицо, но именно чуть.

Мертва. Абсолютно. Точно.

В груди полыхнула давно не испытываемая злость. Привык уже по работе, что люди умирают. А вот оказывается, что к смерти знакомого (близкого?) человека оказался совсем не готов.

Издалека, похоже, что с параллельной улицы, раздался звук взрыва. Завыли сирены пожарных. Что ж за херня творится?

Ещё раз для уверенности прощупал сонную артерию Лены.

Ноль.

Глянул на часы – по ощущениям, прошло не более двух-трёх минут с момента аварии. А значит, шанс ещё есть. Примерился и прямо как по учебнику дважды чётко ударил кулаком в прекардиальную область.

Проверил пульс.

Ничего.

Сложил ладони на груди Лены и резко провёл тридцать компрессий – Пал Палыч из академии точно бы минимум четвёрку поставил, если бы увидел своего ученика. Пятёрок Палыч принципиально не признавал, мол, лучшая пятёрка – оживший пациент.

Я на мгновение закрыл глаза, глубоко вздохнул и начал делать Лене искусственное дыхание. Тридцать компрессий, два вдоха, тридцать компрессий, два вдоха…

Проверить пульс.

Ноль.

Прервался и быстро набрал «Скорую». Линия ответила короткими гудками.

И снова. Тридцать компрессий, два вдоха…

Проверка.

Двадцать компрессий, два вдоха.

Снова попробовал набрать «Скорую» – тот же нулевой результат.

И снова два десятка компрессий, два вздоха.

Наконец, я резко отстранился.

Дальше не было смысла реанимировать. Это только в голливудских фильмах главный герой реанимирует-реанимирует героиню – а она открывает удивлённые глазки минут через десять и романтично обнимает спасителя. В реальности всё немного быстрее заканчивается. Десять минут – гарантированная смерть мозга. Семь минут – с большой вероятностью потерпевший получит диэнцефальные нарушения на всю оставшуюся жизнь. То есть главная героиня очнётся в лучшем случае доброй и послушной идиоткой – хотя, исходя из голливудских стандартов, главный герой только рад будет.

В руководствах пишут, что надо держать умирающего на непрямом массаже до приезда «Скорой», мол, всегда остаётся шанс. Но прошло уже больше десяти минут, а «Скорую» у меня вызвать так и не получилось. Судя по тому, что творилось вокруг, помощи я не дождусь.

Я отработал все мероприятия чётко минут на пятнадцать. Пора прекращать.

Я устало присел рядом. Дико захотелось пить. Нет, алкоголь точно не годился. Вот бы чего-то холодного, шипучего, чтоб прям в нос ударило. Отвлекло. В горле саднило – видно, перестарался при искусственном дыхании.

– Прости, Лен… Херовый из меня Иван-Царевич получился.

Я ладонью прикрыл ей глаза, поднял на руки и аккуратно усадил в машину – незачем на грязной дороге лежать. Не смотрелась Лена на асфальте. Никак. Рукавом протёр ей лицо, хоть немного убрал кровь – только под носом чуть-чуть запеклось.

Самое противное – не было ощущения потери. А от этого было особенно тошно.

Что-то ведь между нами происходило?

Должно же быть мне, чёрт возьми, больно?

Или я совсем уже профессионально деформировался?

Ни сожаления, ни горя, как будто парализовало все чувства. Я застыл рядом с машиной – задумался, что делать. Надо бы позвонить, предупредить родных, сообщить об аварии. Но тут я понял, что ни имён её родителей, ни их адреса, ни телефона не знаю. Растерянно сунулся в машину – найти телефон Лены или сумочку.

Но тут заорал мой телефон.

– Иван, в больницу. Срочно, – сухо сказал Олег Данилович, наш главврач.

– Не могу, – просипел я в трубку, откашлялся и продолжил. – Я тут в аварию попал. Куча машин побилась. Знакомая погибла. Я не…

– У нас хуже, – прервал меня Олег Данилович. – На работу. Быстро. И сразу ко мне.

В следующее мгновение он отключился, не дав мне возможности даже согласиться, не говоря уж об обратном. Возражения не принимаются. Жив ли, мёртв ли – будь на месте. Это тебе не в офисе штаны просиживать и в экселе таблички набивать. Когда на тебе ответственность за жизни и здоровье людей, сантименты неуместны.

В этом был весь Олег Данилович – близкий друг отца, в какой-то степени мне отца заменивший. Даже то, что я в тридцать три стал заведующим хирургическим отделением, в большей мере его подарок. Не мне. Моему отцу. Как потом мне рассказал Олег Данилович, отец сам его попросил. Я тогда, вконец разругавшись с отцом – нашла коса на плуг, – решил отправиться в армию прямо со второго курса медицинской академии, блистательно завалив зимнюю сессию. Не знал я тогда, совсем не знал, что отцу оставался всего лишь год – с диагнозом плоскоклеточный рак лёгких долго не живут. Но отец всё равно перед смертью позаботился о близких людях, насколько успел. Олега Даниловича устроил на своё место главврача, непонятно каким образом протащив его на эту должность, минуя бюрократию Минздрава, – смысл отцу был верховодить в больнице, если последние песчинки в часах уже летели вниз. Вот только условие поставил или попросил – кто разберёт их отношения, – что если я возьмусь за ум и после армии всё же стану врачом, то Олег Данилович возьмёт меня в больницу и не мытьём так катаньем заставит стать хорошим хирургом. Как отец. А потом, если достойным сынуля окажется, отделение хирургическое передаст. То, в котором отец начинал, в котором долгое время заведовал.

Ох и поиздевался надо мной дядя Олег, поизмывался власть. И ночные дежурства чуть ли не в два раза чаще, чем другим, – хотя в этом и было немалое благо, неплохие деньги выходили. И выволочки при всех в коридоре да на планёрках, а не в тиши да неге кабинета. И выговоры административные за малейшие проколы. И частое ассистирование на операциях, даже когда после ночной смены ни хрена не соображаешь.

Но всё же выковал скальпель себе под руку – так, чтобы доверять можно было, как своему старому другу. Сделал из меня того, кем бы хотел видеть отец, – во всяком случае, я на это надеюсь. И нисколько не жалею, что пришлось всё это вытерпеть. Это моё искупление за то, что отец умер, когда я был в армии, – я даже на его похороны не попал. Мне теперь всю жизнь искупать – стать если и не лучше, чем отец, то хотя бы не худшим врачом. Жаль, что таким же человеком-глыбой быть не получается. У отца бы точно не было этой дурацкой беготни по бабам. Он любил работу, а женщин просто терпел рядом.

До больницы оставалось совсем недалеко. Даже виднелись вдали верхние этажи здания. В обычное время я бы прошагал это расстояние минут за десять-одиннадцать. Но сегодня пролетел минут за пять – видать, адреналинчик действовать начал. Ещё подумалось, что надо будет потом зайти к коллегам в неврологическое отделение, чтобы глянули на предмет сотрясения. Вроде бы и голова не кружится, не тошнит, не водит – а ссадина на башке изрядная, до сих пор немного кровит. Знаю по опыту да по рассказам знакомых нейрохирургов, насколько коварны такие удары, – бегает человек ещё дня три, а потом шлёп на пол, и готов. Кровушка от удара накопилась по-тихому, придавила какую-то зону мозга – и вперёд к патану. Не смешно будет, если я к Машке попаду. Но потом, всё потом…

По пути попробовал дозвониться до общих с Леной знакомых, чтобы подсказали, как связаться с родителями. Но никто трубку не брал. Пару раз вообще мелодичный голос сообщил, что сеть перегружена. Уже перед входом в больницу вспомнил о Машке, набрал её номер. Но жена отбила чуть ли не сразу – злая, наверное, может, даже и догадывается, какие у меня дежурства бывают. Да и пусть догадывается – меня тоже всё достало.

Привычно вместо парадного входа рванул через приёмник терапии. А там творился форменный бедлам. На полу лежали с десяток человек. Причём их позы намекали, что жизнь в телах если и теплится, то едва-едва. Вокруг них бегали, несомненно, родственники. Из общего гомона можно было понять, что обеспокоенные близкие требуют, чтобы немедленно да сей же час к ним спустились реаниматологи, кардиологи, да и сам главврач заодно. Больше всего надрывалась полная, богато, но безвкусно одетая тётка – и скорая сволочи, потому что не дозвонишься, и тут преступники, потому что помощь не оказывают, а она сама мужа пёрла целый квартал. У тишайшей Елены Ивановны – бессменного врача приёмного отделения – щёки уже алели сердечным румянцем, а шея напряглась жгутами жил. Кажется, сейчас будет взрыв – тогда родственники позавидуют тихо лежащим на полу. Тут появились четверо санитаров – и споро утащили два тела. С ними, позабыв про свои требования, рванула чуть ли не половина митингующих – одни, охраняя унесённых санитарами, другие, требуя, чтобы немедленно занялись их пострадавшими.

Воспользовавшись временным затишьем, я пробрался к двери ординаторской:

– Елена Ивановна, что за бедлам происходит?

– Ой, батюшки, – всплеснула руками женщина, – с вами-то что, Иван Игоревич? У вас же кровь идёт!

– Уже почти нет, – мрачно пошутил я. – Вся закончилась. Что в больнице творится? Мне Олег Данилович звонил – сказал, что проблемы.

– Да не проблемы, а чёрт-те что, – нахмурилась женщина. – В любом случае Олег Данилович всех заведующих собирает у себя. Мне сказал, чтобы сразу направляла к нему, если кого увижу.

– А кратко? Что стряслось?

Елена Ивановна наклонилась поближе к окошку и тихо прошептала:

– Иван Игоревич, у нас больше сотни смертей за последний час. Только в больнице. И ещё всё время несут в приёмный покой людей с улицы.

Видимо, выражение лица у меня оказалось соответствующим. Женщина поджала губы, горестно всплеснула руками и так же тихо продолжила:

– И не только пациенты. Ещё несколько врачей и сестёр. Моя напарница Алевтина Фёдоровна – царствие ей небесное – так и осталась в сестринской сидеть. Как присела передохнуть, так и отошла.

У меня резко заколотилось сердце. На губах пересохло – во уж не думал, что так отреагирую. Казалось бы, ко всему привык. Что ж сегодня за день такой? Но постарался успокоить женщину:

– Не беспокойтесь, Елена Ивановна. Сейчас схожу к Олегу Даниловичу и всё выясню. Думаю, после собрания станет известно, что происходит.

Более не задерживаясь, я рванул в своё отделение. Меня встретила перепуганная старшая медсестра.

С порога я рявкнул:

– Сколько?

– Восемь, – поняла она с одного слова:

– Кого-нибудь вытащили?

Сестра мотнула головой и разрыдалась.

– Ну, тихо, тихо, – сбавил я тон. Не люблю женские слёзы, особенно если женщина мне в матери годится. Сам виноват – у неё пациенты мрут, а тут ещё я ору с порога. – Наши все живы?

– Да-а, – всхлипывая, ответила старшая. – А в терапии Анечка из манипульки умерла-а-а…

Жаль девчушку – я эту медсестру помнил. Совсем молоденькая, только из медучилища, стройненькая, как берёзка, – и такая же светлая по характеру. Зав. терапией нарадоваться на неё не могла – всем поможет, всё успеет. И вот тебе…

Чувствуя, что дело приближается к полноценной истерике, я снова перевёл голос в командную тональность:

– Валентина Матвеевна, прекратите. Вы на работе. Позаботьтесь об умерших – для начала перенести их в одну палату, оградите от прочих пациентов, сообщите в морг. Да, и все истории мне на стол – я буду разбираться.

Уже на бегу попросил:

– И дайте мне бинт, смоченный в спирте, – надо хоть кровь вытереть. Неудобно с разбитой головой к Олегу Даниловичу являться.

Заскочив в ординаторскую – ни одного врача, все куда-то запропастились, – сбросил куртку. Тут как раз сестра подоспела с бутылочкой спирта, шариком ваты и сложенным бинтом. Я как мог оттёр кровь со лба – вроде больше не сочится. Из волос выдирать застывшие тёмные комки не стал – времени нет. Надеюсь, в моей тёмной шевелюре и видны не будут, но на всякий случай прикрыл колпаком. Посмотрел на себя в зеркало – морда офигевшая, глаза дикие. Странно, что внутри абсолютное спокойствие. А по делу-то можно и паниковать – столько смертей. На ходу застёгивая халат, поспешил на второй этаж, в администрацию.

Там тоже бегали, но не кричали. Шёпотом переговаривались и делали страшные глаза. Перед самым кабинетом Олега Даниловича на светлом ламинате лежало тело, укрытое простынёй. Краешек немного сдвинулся – виднелась рука с ярко-красным маникюром и длинными аристократическими пальцами. Я медленно подошёл к простыне, откинул ткань с лица. Так и думал – секретарь шефа Алина. Сколько ей было? Двадцать семь? Двадцать девять? Ещё вчера мы сидели все вместе – Алина, я и зав. отделением кардиологии Натаныч – в кафе при больнице и весело болтали, делились планами на лето. И вот теперь у неё нет никаких планов, нет лета – нет ничего. И выражение лица спокойное-спокойное, как будто задремала на минутку. Странно видеть её такой – энергичную, смешливую, деловую Алинку. Аккуратно прикрыл лицо белой тканью и встал. Еле слышный скрип двери заставил меня вздрогнуть. Резко обернувшись, я увидел шефа. Олег Данилович, близоруко щурясь, смотрел на тело.

– Такая молодая, Ваня, правда?

– Молодая, – эхом повторил я. – Олег Данилович, что происходит?

– Заходи, Иван, советоваться будем. Мне как раз из Минздрава звонок пришёл. Быстро тунеядцы отреагировали. Мы тебя только ждали да Игоря Натановича. Но Натаныч… уже не придёт.

– Игорь тоже? – ошарашено пробормотал я.

– Да. Нашли в ординаторской за столом минут десять назад, – мрачно кивнул шеф и махнул приглашающе рукой. – Заходи.

В кабинете собрался весь цвет больницы – и не только заведующие, но и наиболее опытные врачи. Я даже одного из своих заприметил – Сергей Валентинович Луканов, как обычно, проигнорировал моё приветствие, только щёки надул. До сих пор простить не может, что сопляка заведующим поставили в обход него. Хотя, поговаривают в отделении, неприязнь издалека идёт – Луканов ещё с отцом что-то никак поделить не мог. Да и Олег Данилович сделал хороший подарок старожилу – поставил над ним сына старого недруга. Видать, было за что осадить Сергея Валентиновича. Но сегодня тот сидел рядом с шефом – какие бы ни были разногласия, но опыт остаётся опытом. И сейчас он более всего нужен.

Главврач не спеша прошёлся по светлой комнате, уставленной стеклянными статуэтками да рамочками с дипломами, выглянул в окно и только после этого задал вопрос:

– Ваши мысли, коллеги?

На удивление никто не стал никого перебивать. Вообще тишина стояла такая, как будто в школе учительница написала на доске архисложную задачу, да вот как решать, никто не знает – и потому весь класс стыдливо молчит, чтобы не позориться.

Александр Викторович, опытный инфекционист, тихо предположил:

– Эпидемия? Тропическая лихорадка?

– Тогда уж лёгочная чума, – мрачно пошутил шеф. – Не развивается всё так быстро. И симптомов нет, насколько я знаю. Никаких.

Видимо, на меня так удар головой подействовал, что я полез на баррикады:

– Я видел… Перед смертью резко расширяются зрачки. И больше ничего.

– Любопытно, – прищурился шеф. – Что предполагаешь?

– Ну… – я замялся. – Если исключить отравление атропином. А его исключаем сразу – столько отравы негде сейчас взять. То… похоже на смерть коры мозга.

– Массовая? «Дом-2» пересмотрели? – ехидно поинтересовался Сергей Валентинович. Видно было, что он получает непередаваемый кайф, осаживая молодого выскочку.

– Я… – у меня на мгновения перехватило горло, но я продолжил. – Я видел эти проявление вблизи. Умерла молодая женщина. Без патологий. В последнее время не жаловалась ни на боли, ни на слабость, ни на температуру.

И, бросаясь в омут с головой, продолжил:

– Я был с ней последние сутки – никаких тревожных симптомов не заметил. Ни вчера, ни ночью, ни в последние минуты перед смертью.

Олег Данилович тревожно глянул на меня:

– Маша?

– Нет, – я запнулся. Блин, оказывается и мне бывает стыдно. – Другая женщина.

Луканов язвительно прокашлялся и отметил:

– В наше время…

– Яблоки были слаще, а сливы больше, – оборвал его шеф. – Мы не на собрании комсомола, Сергей Валентинович. Пока что, как ни удивительно, только Иван Игоревич может хоть что-то сказать о симптоматике и развитии… этой… хвори.

– Точно хворь? – спросил зав. отделением терапии. – Может, токсикологи что скажут. Вода там или выброс какой?

– По всей стране? – мрачно поинтересовался Олег Данилович.

Тут уже подскочили почти все.

– Стране? – ошарашено переспросил терапевт.

– Минимум стране, – кивнул шеф. – Мне из Минздрава звонили: официальная версия – новый вирус гриппа, высоковирулентный[1], с геморрагическими[2] осложнениями.

– Чушь, – резко бросил инфекционист. – Уж геморрагии мы бы сразу заметили. Да и вирус не бывает совсем без симптомов. Опять эта финансистка крутит Министерством, как хочет, – кто такую дуру поставил командовать здравоохранением?

– Известно кто, – пробурчал Луканов, – и известно за что. Но к медицине или иным профессиональным успехам её заслуги отношения не имеют.

– Чушь не чушь, а такова будет официальная позиция, меня знакомый уже предупредил – так что гласно будем повторять эту сказку для обывателей. Но в работе будем ориентироваться на здравый смысл, – заметил Олег Данилович. – Ещё версии есть?

Ответом ему была кладбищенская тишина. Даже стало слышно, как за сплошными стеклопакетами окон шумит перепуганный народ на улицах.

– Тогда за работу. Живых проверить, контактировавших изолировать, умерших – в морг, персоналу инструктаж, палаты обработать тщательно, всем маски… Так, ничего не забыл? – шеф с хрустом сломал карандаш и продолжил. – И молчать! Ясно? Все гипотезы мне, все версии сюда. Для прочих любопытствующих – грипп. Не хватало ещё, чтобы журналисты какую-нибудь вавилонскую чуму придумали.

Кто-то еле слышно застонал – видимо, представил, что понапишут акулы пера, когда сообразят, насколько всё жарено да остро. А там покоя врачам не будет – ни от пациентов, ни от родных, ни от знакомых. Ещё ипохондрики как стадо леммингов набегут – и ладно бы только поликлиники осаждали, так они же сразу за лечением примчатся, невротики бешеные.

Все потихоньку начали расползаться. Но в спину донёсся голос шефа:

– Александр Викторович, Иван, останьтесь!

Луканов недовольно обернулся, хотел что-то сказать, но, поймав злой взгляд шефа, промолчал. Логично – не время выяснять, у кого стаж длиннее да толще.

Шеф усмехнулся:

– Я прям как папаша Мюллер.

Александр Викторович, инфекционист, удивлённо посмотрел на него.

– Ну, – пояснил Олег Данилович, – «а вас, Штирлиц, я попрошу остаться». Что, совсем склероз замучил, Саша?

Тот махнул рукой и присел на стул. Я же решил постоять – мне ещё сегодня до хрена сидеть придётся, эпикризы смертные катать.

– Итак, Саш, а теперь спокойно мне объясни, почему чушь, – попросил Олег Данилович. – Я всё же хирург бывший, меня ваши тонкости инфекционные не интересовали ещё с академии.

– Да просто всё, – вяло ответил Александр Викторович. – Тебе как, по-научному или как простому обывателю?

– Хм, знаешь, а давай-ка по-простому. Мне мэр звонил – просил, чтобы я ему объяснил, как разберусь. Вот и поможешь мне собрать версию для чиновников, чтобы они хоть что-то поняли.

– Ну, тогда… Вспомни азы. Сколько сейчас известно вирусных кирпичиков? Шестнадцать типов гемагглютинина и девять типов нейраминидазы[3]. И практически все комбинации известны, их возможная вирулентность и патогенность тоже. Помнишь, как всё срались от H1N1, хотя я тогда ещё говорил, что новой «испанки» не будет.

– Да это понятно, – поморщился шеф. – А сейчас ты почему отметаешь возможность?

– Да потому, – пожал плечами инфекционист и тяжело вздохнул. – Не складывается. Новые комбинации вируса нам передаются по большей части от поросят да птичек. Самый патогенный, насколько я помню, был птичий H5N1. Тогда смертность скакнула до тридцати процентов. А сейчас сколько? Явно выше, и намного. Но вирулентность тогда у вируса была низкая – так и задавили эту гадость карантином. Птичьи вирусы плохо передаются от человека к человеку – они привычные к высокой температуре птиц. А у нас в носоглотке и крови вирусам как в Антарктиде – холодно, противно и жрать нечего. Вот и получается, что наиболее опасные птичьи вирусы плохо передаются. А вот свиные варианты вируса передаются хорошо, но особой угрозы от них нет – так, почихать да посопливить с фебрильной температурой. А у нас сейчас что? Куча трупов без предшествующих симптомов и бешеное распространение. Не вяжется…

– Уверен? – задумчиво протянул Олег Данилович.

– Хочешь, знакомым в Институт вирусологии позвоню? Гарантирую, они то же самое скажут. Ну, не верю я в летающих свиней, – тут Александр Викторович помолчал и нехотя продолжил. – Мне показалось, что все попадали почти одновременно. Ересь, конечно. Не бывает так… Но так показалось. Если всё же не показалось, тогда это точно не вирус. Что угодно, но не он.

– Ясно, – глухо сказал шеф. – Иван, а ты что добавишь… о твоей знакомой?

Я пожал плечами:

– Да практически всё и сказал. Лихорадки не было, я бы почувствовал, – перед Олегом Даниловичем я темнить не стал, ну есть любовница, точнее была. – Респираторных явлений, диспепсических симптомов не было. Кожные покровы чистые, насколько я помню. Блин, да вообще никаких симптомов, даже голос не менялся, горло не болело – я бы знал.

– Ясно, – повторил шеф, – что совсем ничего не ясно. Хорошо, коллеги, за работу. А я позвоню одному человечку в верхах – может, он чуть больше скажет. И ты, Саша, своим ученикам позвони в институт – пусть поделятся сомнениями.

– Позвоню, – кивнул Александр Викторович.

Мы с инфекционистом вышли из кабинета шефа и синхронно глянули друг на друга.

– Ваня, у тебя все живы? – как-то потерянно спросил Александр Викторович.

– Не знаю. Не смог до жены дозвониться. А больше никого и нет.

– Счастливый ты, – невнятно сказал коллега и, ссутулившись, пошёл по коридору.

Я с минуту стоял в приёмной шефа, тупо уставившись на белую простыню, укрывшую Алину. Бывают такие моменты, когда дел настолько много, что просто не знаешь, за что браться. Отделение? Машка? Сообщить родителям Лены? Обзвонить немногочисленных друзей?

Так и не определившись с порядком действий, я поднялся в отделение. Родной этаж заполняли испуганный шёпот да топот медсестёр. Двери палат были по большей части приоткрыты – оттуда выглядывали встревоженные пациенты. Их уже успели разогнать, чтобы под ногами не путались.

Около сестринского поста меня встретила ещё более перепуганная старшая медсестра:

– Иван Игоревич, у нас…

За её спиной маячили двое громил. Очень характерного вида. Таких амбалов я встречал только когда на «Скорой» подрабатывал – когда выезжаешь на «огнестрел», всегда рядом с подраненным «пацаном» такие вот его «корешки» крутятся. Первого амбала я мысленно окрестил Лысым – голова, что колено, полностью оправдывала такое наименование. Второй удостоился звания Бычара – мало того, что смотрел исподлобья, так и ещё и жевал жвачку, активно двигая челюстями. Наряды как будто у гробовщиков отобрали в Америке девятнадцатого века – чёрные костюмы, чёрные рубашки, серые галстуки. Жалко, что не негры, – вообще бы колоритно смотрелись. Опа! Лысый красноречиво помахал передо мной пистолетом.

– Это врач? – угрожающе спросил у медсестры Бычара.

– Бери выше, – любезно ответил я. – Заведующий этим отделением.

Опустив руку в карман халата, я незаметно сквозь ткань нащупал Spyderco Civilian – керамбит висел, как обычно, на поясе брюк. Жаль, что до него через халат не добраться. А эти громилы явно занервничают, если я им тут стриптиз начну показывать, расстёгивая халат. Ничего, в крайнем случае как-нибудь да достану. Дурь это, конечно, с ножом на короткоствол идти. Но хоть что-то.

– Резать умеешь? – спросил Лысый.

– И не только, – сухо ответил я. – В чём дело-то?

Он ткнул пальцем в сторону дивана, стоящего рядом с сестринским постом.

– Если не поможешь, голову прострелю – и тебе, и ей, – он указал на Валентину Матвеевну. Старшая схватилась за сердце и побледнела так, что я качнулся к ней, думая, что вот сейчас в обморок и грохнется.

– Будешь угрожать, ни хрена я тебе делать не буду, – зло ответил я, направляясь к дивану. На нём явно без сознания лежала эффектно и богато одетая девушка. Красивой я её бы не назвал – проступала в выражении лица, пусть даже расслабленного, какая-то испорченность. Но это неважно – пациентов мы не выбираем.

– Что с ней? – спросил через плечо.

– В аварию попала, – хрипло сказал Бычара. – Какой-то мудак в неё въехал. Мы его вытащили из машины пристрелить, а он, сука, уже сдох. Со страха, наверное, когда понял, в кого въехал.

– Когда сознание потеряла?

– Да мы уже из машины её такой достали.

– В себя приходила?

– Нет, – ответил уже Лысый.

– Когда авария была?

– Двадцать три минуты назад, – по-военному чётко ответил Лысый, глянув на часы. – Доктор, спаси её. Вижу, херово ей. У меня кореш таким же бледным был, когда ему маслину в брюхо засадили.

Я быстро осмотрел девушку. То, что ей хреново, было видно и так. Зеленоватая бледность и тёмные круги под глазами к признакам хорошего здоровья не относятся. Дыхание поверхностное и быстрое, пульс здорово частит, брюшная стенка напряжена. Синяки на груди и животе уже налились тёмным. Чуть перевернул на бок – сразу же бросилась в глаза припухлость на пояснице. Ясно – и хреново. Кажется, почка.

– Валентина Матвеевна, свяжитесь с оперблоком, срочно нужна операционная. Похоже, тут внутренне кровотечение. Подозреваю разрыв почки. Кровь на полный анализ, группу, гематокрит[4]. Время свёртывания, время кровотечения, протромбин, фибриноген[5]. Найдите мне ассистента.

– Иван Игоревич, так ведь никого нет.

– Совсем? – поразился я.

– Олег Фёдорович и Диана в операционной в утра – ещё не выходили. По плану им ещё минут сорок работать. Сергей Леонидович не мог связаться с дочерью – побежал в её школу.

– А Луканов?

– Сбежал он, – брезгливо поджала губы медсестра. – Как эти вломились с требованием врача, так он по второй лестнице убёг.

– Мудак, – холодно констатировал я. – Интерны в отделении?

– Только двое – остальные тоже ушли домой.

– Зови, пусть опыта набираются, – резко ответил я и рванул в сторону операционной. – Анализы цито[6], и больную в оперблок!

Через двадцать минут я уже сосредоточенно стоял в белом бестеневом свете операционной лампы. Врут те, кто говорит, будто в оперзале пахнет одними антисептиками – есть тут какой-то отзвук, почти не уловимый обонянием, но привычный любому хирургу. Если бы у меня спросили, чем это пахнет, я бы ответил, что болью. И не важно, что сознание одурманено наркозом, телу всё равно больно и страшно.

Девушка лежала на столе ещё более бледная – как будто прозрачная. Признаки раздражённой брюшины сильнее проявили себя – так что я правильно угадал. Артериальное давление ниже восьмидесяти – капельница усиленно заливала препараты, но эффекта пока не было. Пульс скакал от сотни до ста двадцати.

Парень-интерн бодро отчитался по результатам экспресс-анализа – вторая минус, полный анализ в норме – пока ещё в норме, скорее всего, гемоглобин вниз пойдёт. Свёртываемость низкая в компании со странными значениями фибриногена[7] и протромбина. Первое хорошо – всегда проблема с экзотическими группами крови, вроде четвёрки. А вот последнее непонятно – вроде здоровая по виду деваха, ну, не считая аварии. Тромбоциты в норме. Так почему же такой низкий показатель свёртываемости? Но ладно, будем работать с тем, что есть.

Анестезиолог чуть пошаманил – по-другому их работу и не назовёшь, всё по чутью, прикидкам да головоломным формулам, которые больше на магию похожи, чем на науку. Слишком уж индивидуальные организмы у пациентов – что одному на чих, то другому на вынос вперёд ногами. Врач посмотрел на меня и развёл руками:

– Иван Игоревич, готова. Похоже, что наркоз приняла нормально, но затягивать бы не советовал – слишком слаба.

– Тогда приступаю, – кивнул я. – Спасибо.

Срединная лапаротомия. Извини, милая, заживает срединный дольше, шрам видный останется, да вот выбора у меня нет. Надо сразу получить доступ практически ко всем твоим внутренним органам – кто его знает, что у тебя внутри творится, откуда кровь хлещет. Сейчас не до красот и хирургического выпендрёжа. Если просто разрыв селезёнки, то ещё ничего. А если разрыв в почке или глубокое ранение печени, тогда ой – хоть ты и без сознания, но молись.

Разрез сразу мне не понравился – слишком уж сильно кровить начал. Ну нет по срединной линии крупных сосудов, чтобы так лилось. Хотя если свёртываемость снижена… Но не настолько же. Меня начало беспокоить то, что я увижу в брюшине. Через несколько секунд я это узнал – оттуда хлестануло чуть ли не Ниагарским водопадом.

– М-мать, – выругался я. Заработал кровеотсос. Я начал искать причину кровопотери.

– Быстро плазму, – скомандовал я, – и добавьте рефортан, преднизолон во вторую вену Что-то слишком сильно льёт.

Печень выглядела странно – для молодой и здоровой девушки. Нет, не цирроз, не повреждения хронического гепатита. Что-то очень знакомое, но я никак не мог ухватить, где я ещё видел такие характерные изменения. Инфильтрации желчью не наблюдается, а вот сама печень кровила – неприятное диффузное кровотечение. Сдавил сосуды ворота печени – на время решило проблему. Есть пять минут, потом придётся убирать зажим. Надо искать дальше – кровь всё равно поступает. И причина явно не в печени.

Вот оно!

Поврежденная брюшина, а за ней – разрыв артерии почечной ножки. Все вместе и обеспечивали ту Ниагару, что меня поразила при полостном разрезе. Кровь тугими толчками выбивалась из раны. Я быстро стал набрасывать швы. Интерн споро помогал – хорошая хватка у парня, и сам без подсказки помогает. Если не бросит медицину из-за нищенской оплаты, выйдет неплохой хирург. Кровь всё равно прибывала, давление скатилось до шестидесяти четырёх.

– Ещё плазму, – скомандовал я, – и пустите сильнее по вене. Я не успеваю перекрыть отток.

Снова начала сочиться кровью печень. Я глянул на зажим – вроде крепко держится. Но всё равно пора снимать – время на исходе. Откуда крови-то столько?

Дошивая артерию, я устало вздохнул. Кажется, успели. Почку девочка сохранит – не вижу причин для удаления. Убрал зажим с сосудов ворота печени – открывшееся снова кровотечение уже так не пугало, как рана на почке. Аккуратно я стал приводить печень в порядок…

И тут давление ухнуло сразу до сорока, противно запищал кардиомонитор, пульс бодро ускакал до ста сорока.

– Бл…дство, – выматерился интерн, – что ж за х-ня?

Я с ним был полностью согласен, но не было времени что-либо ответить. Такое ощущение, что кровь стала сочиться чуть ли не из самой брюшины.

– Ещё криопреципитата, – крикнул я, лихорадочно перекрывая новые участки кровотечения.

И тут сердце встало. Давление покатилось вниз.

Медсестра вкатила два шприца сразу в трубку капельницы – ноль реакции, последние пики пульса на кардиомониторе стирались ровнёхонькой, чуть-чуть волнистой линией. Анестезиолог достал дефибриллятор – дал разряд, второй, третий. Тело на столе безвольно дёргалось под импульсами.

Ещё укол адреналина.

Три разряда.

– Всё, – сказал я, снимая маску. – Хватит.

И только теперь я вспомнил, откуда мне знаком такой характерный рисунок поверхности печени. Бывает же такое – в пылу операции стираются побочные знания, как будто сознание само решает, что важно в данный момент, а что нет. Хотя даже если бы я и понял сразу, не факт, что мне бы это помогло, что спасла бы догадка умершую девушку.

Я вышел из операционной через пять минут, прямо в заляпанном кровью фартуке. Не люблю выглядеть хирургом-маньяком – всегда стараюсь поаккуратнее работать. Но, видимо, сегодня день такой, что всё через задницу получается. Настроение было соответствующим – хотелось кого-то убить. Желательно в первую очередь новых знакомых с огнестрелом по карманам.

Бугаи сидели, как школьники, – смирно и тихо. Разве что руки не сложили. Подскочили, только меня увидели.

– Ну?! – буркнул Бычара.

– На чём она сидела? – сразу наехал на него я.

– Чо? – попёр представитель до сих пор экзотической профессии «бодигард».

– Не «чо», а на чём она сидела?

Удивительно, но этот вполне себе простой вопрос мигом сбавил градус нахальства у моих новых знакомых.

Лысый угрюмо спросил:

– Тебе-то что?

– А сказать не могли, идиоты? – меня несло, и останавливаться я не собирался. – Вместо того, чтобы махать передо мной пушкой, сказать нужно было, что ваша подопечная конченая наркоманка.

– Да ты знаешь, кто она? – рявкнул Бычара. – Она дочь Коломойского. Вякнешь кому-то, я тебе голову в жопу засуну.

– Не вякну, – равнодушно ответил я. – И никому это уже интересно не будет.

– В смысле? – будто бы испуганно спросил Лысый.

– Девушка умерла, – сухо ответил я. – Сильная потеря крови. При частом употреблении кодеиносодержащих препаратов нарушаются механизмы свёртываемости крови – даже специальные инфузии, что я в неё влил, дела исправить не смогли. Да и от героина такое бывает. Потому и спрашиваю… Сказали бы, что ваша подопечная прожженная наркоманка, быть может, вытянули.

– П…дец тебе! – заорал Бычара, хватаясь за пистолет.

Но Лысый удержал его за руку.

– Стой, Вадим. Если грохнешь доктора, то кто подтвердит хозяину, что мы не при делах? Он же нас следом порешит. Мы ещё хирургу позавидуем.

Удивительно, но столь проникновенная тирада товарища возымела действие. Бычара неловко убрал руку. И хмуро поглядел на меня:

– Ещё увидимся, доктор. Хозяин захочет с вами поговорить.

– Не думаю, – ответил я и, нагло развернувшись к ним спиной, пошёл снимать с себя окровавленный костюм. Дико хотелось в душ и чего-нибудь алкогольно-высокооктанового. Но более всего хотелось, чтобы этот ненормальный день побыстрее закончился. Или хотя бы не принёс более никакого сюрприза.

Вернувшись в отделение, я услышал, как старшая медсестра испуганно визжит. И следом донёсся крик:

– Кто-нибудь! Сюда! Он встал!

В конце коридора из палаты выскочила Валентина Матвеевна, причём с такой скоростью, как будто за ней гнались ромеровские зомби, подвывая: «Мозги! Мозги!»

– Кто встал? – не сдерживаясь, заорал я на весь коридор. – Что ещё случилось?

– Иван Игоревич! Иван Игоревич! – истерические нотки никуда не делись, Валентина Матвеевна подбежала ко мне, вцепилась в плечо. И тут я с удивлением понял, что медсестра от страха еле на ногах держится.

– Кто встал? – уже тише и спокойнее повторил я.

– Труп! – то ли всхлипнула, то ли взвизгнула старшая.

– Пойдёмте глянем, – мрачно проворчал я. И, почти что галантно подхватив под ручку женщину, потащил её к дальней палате. Насколько я понял, именно туда снесли все трупы в ожидании, пока работники морга за ними не придут.

– Валентина Матвеевна, может, вы просто ошиблись?

– Не-ет, – всхлипнула женщина, – я туда зашла проверить. И тут он приподнимается и простыню с себя снимает.

– Может, вы слишком поспешно его в трупы записали? – пошутил я.

– Вы что? – обиделась старшая медсестра. – Как тут ошибёшься? Я же сама с Сергеем Валентиновичем его реанимировала. Разряд давали, адреналин ввели – сердце даже не дёрнулось.

– Извините, Валентина Матвеевна, – повинился я. И вправду, уж кому-кому, а старшей медсестре стоило в этом доверять – с её-то опытом. Мертвого от живого точно бы отличила. Ну, разве что кроме какого-нибудь экзотического случая, вроде летаргической комы. Да и Луканов бы такой глупой ошибки не совершил – педантичная сволочь, не позволяет себе ошибаться. Два опытных человека – и вдруг приняли живого за мёртвого? Странно.

Дверь палаты неожиданно открылась нам навстречу, на пороге показался светловолосый мужчина, завёрнутый в простыню, как римлянин в тогу. Но ногах у него были синие в зелёную полосочку носки, из-под импровизированной тоги выглядывала синяя майка спортивного кроя. Глаза сверкали странным лихорадочным возбуждением.

– Иван Игоревич, доброго дня, – важно поздоровался пациент.

– И вам доброго, Михаил, – кивнул я ему.

Тут Валентина Матвеевна не выдержала и с глубоким вздохом сползла на пол. Я еле успел её подхватить, чтобы не ударилась, и аккуратно уложил на пол.

– Ирина! Аня! Сюда! – рявкнул я на всё отделение. – Валентине Матвеевне плохо!

Ещё раз внимательно оглядел Михаила Тимошенко – он лежал в моём отделении после операции, четыре дня прошло, динамика отличная. Трупных пятен нет, наоборот, румянец на щеках, да и движения резкие, бодрые. На свежий труп никак не похож, как и на классического зомби.

– Что же вы так, Михаил? Зачем Валентину Матвеевну пугаете? – поинтересовался у пациента.

Тот виновато пожал плечами. Помог мне перетащить старшую медсестру на диванчик около сестринского поста. Рядом захлопотали две медсестрички. Впрочем, Валентина Матвеевна быстро пришла в себя, вот только старалась держаться подальше от Михаила.

– Позволите? – я взял его запястье, нащупывая пульс. Ровный, как у абсолютно здорового человека, ударов семьдесят. Даже слишком ровный для человека, который только что очнулся, накрытый простынёй среди покойников.

– Михаил, как вы себя чувствуете? – поинтересовался для успокоения совести.

– Отлично, доктор, – улыбнулся Тимошенко. – Даже лучше, чем раньше.

– Представляете, Валентина Матвеевна сказала, что вы умерли, а сейчас воскресли? – я улыбнулся, втайне радуясь, что хоть какая-то сегодняшняя история закончилась хорошо.

– Так и есть, – кивнул Тимошенко, как-то очень внимательно ко мне приглядываясь.

– То есть? – уже я настороженно присмотрелся к пациенту.

– Я умер. И Господь меня воскресил, – торжественно заявил Михаил.

Рядом опять послышался глубокий вздох. И вслед за ним снова засуетились медсёстры.

– Валентина Матвеевна, – устало сказал я в воздух, – вам ещё не надоело в обмороки падать? Это как бы непрофессионально.

И, повернувшись к Михаилу, спросил раздельно и ясно:

– Вы утверждаете, что умерли? А потом вас воскресил Господь?

Михаил радостно кивнул. И с гордостью во взоре добавил:

– Я должен многое сделать. И потому Он меня вернул.

Я прямо почувствовал, как Михаил сказал «Он» – с очень большой буквы. Вот те раз, а казался совершенно нормальным до сегодняшнего дня. Надо будет завтра вызвать больничного психиатра Деменко – пусть Вадим разбирается с этим «воскресенцем» сам.

– Тогда я поздравляю вас, – пожал руку Михаилу. Спокойствие, только спокойствие, тон доверительный, движения плавные. – Отдыхайте, завтра мы ещё с вами побеседуем…

– Но я хотел уже выписываться, – настойчиво перебил меня Тимошенко.

– Зачем торопиться? Вы сегодня пережили потрясение. Вам нужно отдохнуть. А завтра я вас выпишу, – улыбнулся я пациенту, который выглядел совсем не так, как я его помнил и до операции, и после. Что-то в нём появилось. Пока ещё малозаметное, но всё более и более проявляющееся с каждой минутой разговора. Напор? Уверенность? Или признаки безумия?

– Спасибо, Иван Игоревич, – улыбнулся Тимошенко.

– За что? – поинтересовался я.

– За понимание. Я думал, что придётся всё долго объяснять, а вы сразу всё поняли и уверовали в меня.

– Э-э-э… – я не нашёлся, что сказать, так меня смутило его последнее заявление. Уверовать в него? Мания величия? Начальные признаки шизофрении? Так, без Деменко точно не обойтись. Надо бы его ещё сегодня натравить на этого «ходячего жмура». – Отдыхайте, Михаил. Конечно же, я вас понимаю. Валентина Матвеевна, проводите пациента в его палату?

Тут я поймал перепуганный взгляд старшей и сжалился.

– Ирочка, помогите Михаилу. А Валентина Матвеевна пусть ещё немного отдохнёт.

Медсестра подхватила руку Тимошенко и немного опасливо повела его по коридору.

– Иван Игоревич, – свистящим шёпотом сказала старшая медсестра, – я не ошиблась. Христом клянусь, не было ошибки. Спросите у Луканова. Мне не верите, ему поверьте.

– Да верю я вам, Валентина Матвеевна, – я устало отмахнулся. – И доверяю я вам как специалисту – вряд ли вы просто так ошиблись. Может, это такой симптом неведомой болезни? Впал человек в глубокую кому, вот вы его и приняли за мёртвого. Полежал немного и пришёл в себя. Сегодня уже столько всего навертелось, что я поверю во всё что угодно.

– А адреналин, а разряд? – всхлипнула медсестра.

– Всякое в истории медицины было, – я пожал плечами.

Ужасно хотелось ещё посидеть – всё тело ломило от усталости. Да и морально я жутко вымотался за сегодня. Но плановые больные никуда не делись даже в такой день, да и приёмник работал споро, одного за другим подвозили новых пострадавших. Видимо, сегодня у «Скорой» ударные стахановские сутки. И ещё надо было проверить неожиданную гипотезу – может, не одному Тимошенко повезло.

Через полчаса я выполз из палаты с мёртвыми пациентами – перещупав, переслушав всех по два раза. Нет, ни летаргия, ни глубокая кома, ни прочая экзотика не наблюдались. К сожалению. Люди были бесповоротно мертвы – уже начали проявляться трупные пятна на нижнерасположенных участках тел, помутнели роговицы, да и слизистые оболочки повысыхали. Мертвы, без вариантов. Трупы ничем не напоминали живчика Тимошенко, хотя, по словам Валентины Матвеевны и сбежавшего засранца Луканова, Михаил Тимошенко поначалу был с умершими полностью заодно и ни в чём от них не отставал. Но к финишу с ними не пришёл – дезертировал.

Минут через десять я уселся за посмертные эпикризы. Всё равно эту работу делать надо, а кроме меня сейчас и некому. Медсёстрам не доверишь, Луканов неизвестно где. Да и сегодняшние эпикризы хрен кто напишет. Я и сам не знаю, как их заполнять. Может, написать ту геморрагическую ерунду, что придумали полудурки из Минздрава? Так позориться перед Олегом Даниловичем не хочется. Пусть это и официальная версия, но ведь идиотская. Нет никаких признаков геморрагии у трупов. А значит, у здоровых тем более искать смысла нет.

Ещё два часа ушло на бумажки. Потом я забежал в администрацию, но шеф уже ушёл домой. Да и в администрации мало кто остался – Олег Данилович всех отправил по домам.

Выбравшись из больницы в ясное тепло раннего весеннего вечера, я не спеша прошёл на стоянку к своей машине. Тёмно-синий «фольк» – пусть и не шикарный кабриолет, но мне нравится. Мне в нём уютно, а для меня это самое важное. Вчера я оставил машину около больницы, поехал вместе с Леной. Сегодня пора забирать – и ехать домой.

Лена…

А я так и не связался с её родными.

Неприятно чувствовать себя сволочью. И то, что день такой ненормальный, – совсем не оправдание. Достал телефон, чтобы набрать хоть кого-то из общих знакомых. И с удивлением увидел надпись «Нет сети». Явно сюрпризы дня сегодняшнего никак заканчиваться не хотят. Плюнув и решив, что разберусь со всем этим завтра, я забрался в машину и выехал со стоянки.

Домой я добирался целый час – не ожидал, что встретится три крупных пробки и десятки битых машин, оттянутых на обочины. Кое-где дорогу украшали россыпи искристого стекла, в одном месте даже ещё не успели оттереть кровь с асфальта – и багровое пятно выделялось под ярким светом весеннего, пусть даже и склоняющегося к закату, солнца. Перед подъездом припарковалась «Скорая» – водила устало курил на лавочке, мрачно осматривая окрестности.

Лифт тоже не работал. Но это я никак не связывал с неприятными сюрпризами прошедшего дня. Частенько детище Элиша Грейвса Отиса отказывалось выполнять обязанности и выдавало самые разнообразные капризы, доводя лифтёра до белого каления. А вот жильцы в большинстве своём привыкли. Да и я не роптал. Забежать на восьмой этаж – хорошая гимнастика. Но вот сегодня я бы предпочёл небольшой подарок от современной техники – с радостью бы вознёсся на свой этаж в кабине лифта.

Еле переставляя ноги, я поднялся на все двести ступеней… чтобы увидеть на площадке, около двери соседки врача «Скорой».

– Случилось что? – устало поинтересовался я, протягивая руку. – Я сосед. И тоже врач. Сволочной денёк, правда?

После крепкого рукопожатия молодой врач мрачно сказал:

– Армагеддец, а не денёк. С ног сбиваемся… И везде одно и то же.

– А тут что? – выдавил я из себя остатки любопытства и участия.

– У вашей соседки муж умер. Сейчас оформим и будем забирать. Менты уже уехали – вот уж у кого тоже работы сегодня непочатый край.

– Ужас… – вяло согласился я, отпирая дверь. – Сегодня надо будет зайти к соседке, успокоить хоть как-то.

– Надо, – кивнул врач, подкуривая сигарету. – Сучий день, быстрей бы закончился.

Махнув рукой на прощание, я закрыл дверь и первым делом понёс тело на кухню, чтобы выудить что-нибудь высокооктановое из холодильника. Идти к бару не хотелось, хоть там угнездились напитки повкуснее. В холодильнике можно найти средство два-в-одном – выпить и поесть. Только сейчас я понял, что не ел весь день. Да и утром с Леной только выпил кофе с домашней булочкой.

На кухне меня встретил никотиновый туман и Машка, угрюмо пьющая водку на подоконнике. Думал, что меня сегодня уже ничем нельзя удивить. Но Маша, пьющая в одиночку, – это уж очень круто. Если жена по водке ударила, тогда точно конец света наступил.