Читать книгу Человек, которого я убил - Группа авторов - Страница 4

Я хотел убежать, но смог сделать только несколько шатких шагов до скамейки. Я кричал, страшно, надрывно, мучительно, как обезумевшее животное, но не слышал собственного крика. Голова взорвалась болью, лицо человека, которого я убил, поплыло, исказилось и вдруг распалось на отдельные фрагменты, словно в разбившемся зеркале.

Я упал на скамейку, сжал голову руками, пытаясь унять эту адскую боль и успокоиться. Конечно, мне все это только привиделось, конечно, там, у дерева, никого нет. Или есть, но совсем другой человек, просто некий прохожий, не моя жертва. Ведь так не бывает…

Боль немного утихла, разумные доводы помогли, и я действительно начал успокаиваться, но тут явственно услышал позади себя печальный, проникнутый сочувствием голос:

– Я мертв, а ты жив. Ты должен все вспомнить.

Он стоял у меня за спиной, никуда не исчез, не разбился.

– Так не бывает! – выкрикнул я, но опять сам себя не услышал. Он тоже меня не услышал.

– Ты обязан все вспомнить, пройти весь путь до конца – и вернуться, – продолжал он своим проникновенным голосом. – Ты сбежал от меня и пытаешься убежать от себя. А нужно всего лишь найти дорогу назад.

Если бы он на меня напал, попытался убить, выкрикивал слова обвинения, мне не было бы так страшно. Но его сочувствие, его какая-то прощающая печаль вводили в самый кошмарный кошмар. Я понял, что мне от него не избавиться – теперь он будет преследовать меня повсюду и не оставит в покое.

– Уходи! – зашелся я в немом, неслышимом крике.

Кто-то опустился рядом со мной на скамейку и точно таким же проникновенным, как моя жертва, голосом сказал:

– Не стоит отчаиваться, на каждую ситуацию можно посмотреть с другой стороны.

Я повернулся на голос. Слепая девушка в упор смотрела на меня. Слепая девушка меня видела.

Черные, не отражающие света очки и эта характерная трость… Нет, я не мог ошибиться.

Реальность разбилась. Мне больше не на что опереться. Не разбирая дороги я бросился прочь.

Все повторялось: асфальт скользил под ногами и слышались чьи-то шаги у меня за спиной. Улицы вытянулись и искривились, изменив до неузнаваемости город. Я бежал, убегал от себя, от него. Я не знал, куда я бегу. Но вдруг оказался во дворе своего дома. Ну что ж, не самая плохая комбинация кошмара. Здесь, по крайней мере, я смогу укрыться.

В кармане пиджака обнаружилась связка ключей – адвокат позаботился, чтобы мне все вернули. Три ключа. Один из них точно от квартиры, а два других… Не помню от чего. Да это сейчас совершенно не важно.

Вошел в подъезд, поднялся на свой этаж, открыл дверь квартиры…

Все. Теперь я на какое-то время в безопасности. Стараясь не смотреть на темный прямоугольник на стене в прихожей – здесь когда-то висело зеркало, – прошел на кухню.

Я вдруг почувствовал жуткий голод, ведь с самого утра ничего не ел. Но когда открыл холодильник – он был прямо-таки до отказа забит продуктами, – аппетит совершенно пропал. Продукты, конечно, купила мама. Я представил, как она носится по магазинам, загружая тележки, выбирая все то, что я больше всего люблю, а сама… Отношения с родителями у меня совершенно разладились, и, конечно, они никогда не смогут смириться с тем, что их сын – убийца. Никто из родственников и знакомых ни разу не навестил меня в тюрьме, никто не встретил, когда меня оправдали и выпустили.

Я обошел квартиру – везде был полный порядок, именно такой, свойственный моей личной территории, несколько своеобразный. Тут тоже постаралась мама. Хотела, чтобы все выглядело так, будто я отсутствовал буквально несколько часов, – стерла тряпкой вместе с пылью эти долгие месяцы – или годы? – моего заключения. Расставила все по своим местам – никаких следов обыска, никакого ощущения присутствия посторонних людей. Такая забота, смешанная с полным отречением от меня, действовала хуже, чем откровенная ненависть. Призрак убитого мною человека выглядывает из каждого угла. Нет, и дома я не смогу от него укрыться. Он разрушил мою жизнь, а теперь и мертвый не оставит меня в покое.

Меня охватила такая злость, что, если бы он оказался сейчас опять передо мной – кажется, снова смог бы в него выстрелить. Убить второй раз!

Убить убитого… Истинное безумие, но в этом есть рациональная мысль. Я должен его убить в себе, побороть, победить, уничтожить. Или он меня уничтожит. Та самая самозащита, о которой говорил адвокат. Обыкновенная законная самозащита. Но прежде всего я должен перестать мучиться, перестать ощущать себя убийцей. Понять, что жертва я, а не он.

Обзвонить всех знакомых и близких и устроить праздник по поводу моего освобождения. Смотреть открыто всем в глаза, быть уверенным в своей невиновности – и тогда они тоже уверятся в этом. Пригласить, доказать…

Я бросился к телефону, взял трубку – и вдруг понял, что почему-то не могу припомнить ни одного номера, не могу никуда позвонить. Он опять победил, заблокировал мою память. Потом я вспомнил, что в телефоне ведь есть записная книжка… Но желание звонить совершенно пропало. Ничего не получится, я всегда буду проигрывать. Остается лишь признать себя окончательно побежденным, снова впасть в спячку – моя квартира подходит для этого точно так же, как тюремная камера, – и не пытаться жить.

Я лег на диван, укрылся с головой пледом и вскоре провалился в то блаженное состояние безразличной пустоты.

Звонок телефона вырвал меня из моего прекрасного беспамятства, как когда-то охранник из камеры, как адвокат из тюрьмы. Я схватил трубку – она лежала на полу возле дивана, видимо, принес ее с собой с вечера. Нет, специально положил рядом, потому что… потому что ждал звонка. Ждал и знал, что мне позвонят. Вот так, среди ночи. Ждал и боялся.

– Да! – закричал я в трубку, но голоса своего не услышал. Как тогда в парке, как тогда, давно, до… всего.

– Отца увезли в больницу, – тихо-тихо проговорила мама. Как тогда… – Я здесь, с ним. Приезжай. Все очень плохо.

Я заметался по квартире, забыв, что сделал тогда. Такси, нужно вызвать такси, набрать номер и вызвать такси, подсказал мне кто-то заботливый, прощающий все на свете, перед кем я был виноват. Но вдруг понял, что опять разучился пользоваться телефоном. Тогда мне был предложен другой вариант: поехать в больницу на своей машине, но и им воспользоваться было невозможно: я никак не мог отыскать ключ. Не только от машины, но и от всей комбинации. Значит, придется добираться пешком.

И снова улица, темная, страшная. Снова мокрый асфальт… Ах нет, я все перепутал – мокрый асфальт был не тогда. А впрочем, не важно. Там впереди зеленым неоновым светом залиты тротуар и стоянка, там впереди… стеклянные двери, там впереди… неизбежность конца.

Двери с услужливостью привратника мертвого царства распахиваются передо мной. Прохожу вестибюль – и оказываюсь в коридоре, в том самом, длинном белом коридоре больницы. Запах отчаяния оглушает, ноги подкашиваются, не желают идти туда, куда дойти невозможно… куда я всегда боялся дойти и на полпути поворачивал назад. Теперь повернуть не получится. Во всем виноват тот, кого я встретил сегодня в парке.

Запах отчаяния усиливается. Я дошел. Мама смотрит на меня в упор, но, кажется, не видит. Или не узнает. Или не хочет узнавать. Сажусь рядом с ней на кушетку. Беру ее за руку – и рука не хочет меня узнавать. Какая неудобная, твердая кушетка! Наверное, ее специально сделали такой, чтобы хоть на какое-то время отвлечь от ужасного ожидания, чтобы мама наконец перестала так прямо держать спину и облокотилась на меня.

Хирург с усталым, размытым чужой болью лицом появляется в том конце коридора. Мы поднимаемся, чтобы пойти ему навстречу, но он каким-то дирижерским жестом приказывает нам остаться. Подходит, прячет взгляд и фальшивым голосом, будто говорит неправду, пытается объяснить, как обстоят дела.

– Поздно привезли, слишком поздно. Процесс зашел далеко. Диагноз был поставлен неверно, и теперь… Необходима срочная операция. Мы сделаем все, что сможем, но нужно быть готовыми ко всему.

Неверно поставленный диагноз – вот оно что! Врачебная ошибка. В которой, однако, виноват не только врач, поставивший неверный диагноз, а кто-то еще. Там, за множеством дверей, в конце этого бесконечного коридора, умирает мой отец.

– Не имеет смысла здесь ждать. – Хирург чуть повышает тон: мы со своими скорбными лицами ужасно его раздражаем. – Операция может занять больше пяти часов. Идите домой. Все будет известно утром.

– Да, – соглашается мама, но не трогается с места. – Конечно-конечно, мы все понимаем. Диагноз часто поставить трудно. Никто не виноват.

Она ошибается, бедная моя мама, ох, как же она ошибается! Я снова беру ее за руку, но она руку отдергивает.

– Пойдем. – Я поднимаю ее за плечи – плечи дрожат.

– Итак, до утра, – говорит хирург и уходит по коридору.

– До утра, – механически отвечает мама, – до утра, до утра.

Будет ли утро? Кушетка не отпускает, ужасно неудобная, твердая, сделанная на заказ специально для таких случаев. Мы остаемся. Я знаю, кто виноват. Я знаю, что исправить уже ничего невозможно. Напротив висят часы. Мне кажется, я слышу, как они стучат, мне кажется, я вижу, как передвигаются стрелки. Время идет, приближая нас к страшному утру.

Стрелка передвинулась на час. Я явственно ощущаю присутствие некоего третьего. Он здесь, где-то рядом.

– Мне нужно на минуту уйти, – говорю я маме. Она никак не реагирует, напряженно смотрит на часы, она меня просто не слышит.

Поднимаюсь и иду по коридору. Коридор разветвляется на два рукава. Куда повернуть – направо? налево? Как было тогда? Не помню.

Но вот я опять явственно ощущаю его присутствие. Он у меня за спиной. Резко, чтобы застать врасплох, оборачиваюсь. Никого. Нервы на взводе. Его не было здесь. Мне это только показалось.

Возвращаюсь назад. А ведь именно это он советовал мне сегодня в парке – вернуться назад.

Мама все так же напряженно смотрит на часы. Кажется, она даже не заметила моего отсутствия. Стрелка передвигается еще на час. Ничего не происходит.

Отчаявшаяся тишина. Только часы стучат. Я не могу больше ждать.

Двери в конце коридора распахиваются. Мама вскрикивает и бежит навстречу человеку, закутанному, словно мумия, в белое. Я тоже иду ему навстречу, безнадежно, как на эшафот. Вот сейчас зачитают приговор…

Хирург срывает маску с лица, закуривает прямо в коридоре и вдруг, как-то неестественно громко засмеявшись, поздравляет нас с успешно проведенной операцией. Из операционной выходят еще врачи и медсестры. Все нас поздравляют, будто это мы сегодня совершили великое чудо: спасли жизнь самого близкого человека.

Мой отец выжил. В чем же тогда состояла вина человека, которого я убил? И почему так явственно ощущалось его присутствие здесь этой ночью? Какую роль он сыграл в том, что произошло? За что я его убил? Почему я так боялся дойти до конца этого больничного коридора, когда все кончилось благополучно? Он не оставит меня в покое, пока не вспомню, не восстановлю свою память, давшую сбой в тот момент, когда я спустил курок, словно не ему, а себе в голову выстрелил. Психологическая травма, такое бывает, я когда-то читал… Мне нужно избавиться от этой травмы во что бы то ни стало. Избавиться от травмы и все вспомнить, а не впадать в спячку. Моя жертва все равно не даст мне уснуть.

Я должен найти ответ.

Оставляю маму и счастливую группу в белых халатах радоваться сегодняшнему утру, а сам ухожу все дальше и дальше от них по коридору. Мне нужно найти ответ – во что бы то ни стало, любой ценой. Голос хирурга, этой ночью победившего смерть, настигает меня.

– Теперь вы можете отдохнуть, – размеренно, как гипнотизер, говорит он, – все самое страшное закончилось. Отправляйтесь домой со спокойной совестью.

– Нет, – отвечаю я ему и упрямо продолжаю продвигаться вперед – мне нельзя останавливаться. Дохожу до разветвления коридора – перекрестка дорог, – в прошлый раз я так и не смог решить, куда повернуть: направо или налево. Возможно, поэтому и не нашел ответа. Но сейчас я проверю обе возможности, дойду до конца.

Поворачиваю направо. Позади слышатся шаги. Шаги меня догоняют – не стану обращать внимания, не стану оборачиваться, все это очевидные препятствия, чтобы мне помешать узнать правду.

– Максим! Подожди!

Мама! Самый иезуитский способ выбран, чтобы меня сбить. Я не могу не остановиться.

Господи, как же она запыхалась! Видно, долго бежала.

– Там нет выхода. Кажется, ты заблудился. Ну не удивительно – такая ужасная ночь.

Мама улыбается, я беру ее под руку – она доверчиво опирается на меня, все недоразумения между нами забыты. Нервной скороговоркой рассказывает, что пережила и что передумала за то время, пока шла операция. Я тоже рассказываю. Мы идем вместе по коридору, сделавшемуся совсем нестрашным. И вдруг мама останавливается и озабоченно смотрит на меня.

– Ты не должен никого обвинять в том, что случилось. Никого, – с нажимом на каждом слове повторяет она, – слышишь? Это просто несчастное стечение обстоятельств, ты меня понимаешь?

– Понимаю, – лгу я и еле-еле сдерживаюсь, чтобы не выдернуть руку и от нее не сбежать. Все испорчено, ничего уже не исправить.

– И в том, что произошло потом, тоже не было ничьей вины. Послеоперационное осложнение – проблема ослабленного организма, а не…

И тут я не выдерживаю. Бросаю ее посреди коридора и убегаю. Впереди приоткрытая дверь, в щель просачивается темнота. Там, за этой дверью, самое страшное, но я очертя голову назло себе, назло маме, назло всем, кого люблю, бросаюсь туда.

Деревянная лестница. Взлетаю по лестнице вверх, комната… освещенная тусклым бра… Голова разрывается от боли на ужасные кровавые осколки – и я просыпаюсь.

Просыпаюсь, но темнота, еле-еле освещенная тусклым светом, не кончается. В ужасе бьюсь, пытаясь из нее вырваться, мне представляется, что я ослеп, и вспоминается девушка из парка. Запутываюсь в чем-то мягком, удушливая шерсть закрывает мне рот, перекрывает дыхание. Отчаянно борюсь с невидимым врагом – и наконец его побеждаю. Это всего лишь плед, которым я закутался с головой, перед тем как уснуть. За окном тусклый, как бра из моих время от времени повторяющихся кошмаров, рассвет.

Неприютное, серое, холодное утро. Но меня почему-то неодолимо тянет выйти на улицу. Мне кажется, что, если останусь дома, пропущу нечто важное.

Непроснувшийся город пуст, как в каком-нибудь фантастическом фильме. Тревожно и немного жутко. И свет ненужных уже фонарей тревожен и жуток. И звук моих шагов, слишком громкий в этой сонной тишине, меня пугает. Я представляю себя неким монстром, разгуливающим по опустевшему городу.

Но тут к грохоту моих шагов прибавляется еще один звук – странный, я не сразу могу определить его суть, но подающий неясную надежду. Останавливаюсь и прислушиваюсь. Легкое ритмичное постукивание… Каблуки? Нет, так может постукивать трость по асфальту – трость слепого.

Иду на этот почему-то обнадеживающий звук, стараясь ступать неслышно, чтобы его не спугнуть, не потерять. Сворачиваю на перекрестную улицу – и вижу ее, девушку из парка. Ну конечно, это она, никто другой не мог бы мне встретиться на этой фантастической улице. Иду за ней осторожно, еле-еле касаясь ногами асфальта. Как уверенны ее движения, как легко она ориентируется в невидимом для себя пространстве! Трость ей совсем не нужна, она и без нее совершенно легко и свободно движется.

Трость нужна мне. Для того чтобы я ее услышал и пошел за ней.

Девушка остановилась возле какого-то здания офисного типа, открыла ключом дверь и вошла внутрь. Я тихонько подошел ближе. В окнах на первом этаже зажегся свет. Зачем нужен свет слепой?

Свет, как и трость, нужен не ей, а мне. Свет в окнах – зажженный для меня маяк, сигнал, на который я должен ориентироваться. Войти вслед за ней?

Я прочитал вывеску, которая висела над входом: «Детективное агентство», страшно удивился, смутился, непонятно чему обрадовался и, так и не разобравшись со своими чувствами, вошел внутрь.

Девушка сидела, задумавшись, в офисном кресле за каким-то необъятно огромным столом. Услышав, как хлопнула дверь, она вздрогнула и посмотрела прямо на меня.