Читать книгу С. Михалков. Самый главный великан - Группа авторов - Страница 3

Дары судьбы

Каким я был в двадцать три года, когда только-только входил в писательскую среду? Бедным и беззаботным, ездил по Москве на велосипеде, гулял в сандалиях на босу ногу и без устали сочинял стихи. Их уже начали печатать, и я поступил в Литературный институт, а по совместительству устроился в отдел писем газеты «Известия», изредка публикуя свои вирши и на страницах этой уже в те времена солидной газеты.

Конечно, аскетом, полностью отрешенным от мирских удовольствий, этаким «синим чулком» в брюках, я тоже не был. Молодость брала свое, мы с друзьями нередко застольничали, хотя и скромно по недостатку средств. Но поскольку этот вид развлечений весьма популярен в писательской среде, порой приобретая форму недуга, то сразу хочу сказать, что в роду Михалковых никогда не было, нет и, надеюсь, впредь не будет людей, не знающих меры по части рюмочных удовольствий. Это в полной мере относится и ко мне самому. В молодости я любил и умел быть навеселе, но знал меру – никогда и никто не видел меня в состоянии опьянения. Так было и в зрелые годы, да и сейчас я изредка поднимаю бокал, когда этому благоприятствует семейная или товарищеская обстановка.

Ну и конечно, кто в двадцать три года не ухаживает за девушками!

Помню, в Лнтннституте училась девушка по имени Светлана, к которой я испытывал нежные чувства, к сожалению, безответные. Однажды, пытаясь завоевать ее благорасположение, я сказал, что написал стихотворение, которое хочу посвятить ей лично. Причем поклялся напечатать его в завтрашнем же номере «Известий». Светлана, конечно, не приняла мои заверения всерьез. Зато я отлично знал, что делал, и вовсе не собирался нарушать клятву: стихотворение уже стояло в завтрашнем номере газеты, и мне оставалось лишь дошагать до «Известий» – совсем неподалеку! – чтобы изменить название стихотворения: первоначально оно называлось «Колыбельная», а я переделал его на «Светлана» и вставил это имя в текст.

На следующий день стихотворение было опубликовано – с соответствующим посвящением. Но этот «поэтический подвиг» не оказал никакого влияния на мои отношения со светловолосой Светланой. Тем не менее хочу привести его здесь, поскольку считаю его в художественном смысле удачным, оно нежное, лирическое, к тому же эта история имела самое неожиданное продолжение. Благодаря тому случаю я приобрел еще одного почитателя своих стихов, причем отнюдь не рядового.

СВЕТЛАНА

Да, ни само стихотворение, ни специальное посвящение, ни удивительная быстрота, с какой оно было опубликовано, – ничто не произвело впечатления на предмет моего тогдашнего обожания. Но совершенно неожиданно этим стихотворением заинтересовался другой читатель. Меня пригласили в ЦК КПСС, и некий весьма ответственный сотрудник сообщил, что стихотворение понравилось товарищу Сталину, который поручил встретиться с поэтом, узнать, в каких условиях он живет, и, если потребуется, оказать ему помощь.

Видимо, вожди тоже подвержены отцовским чувствам: дочь Сталина звали Светланой, и он принял мое лирическое стихотворение близко к сердцу.

Поскольку эта глава названа мною «Дары судьбы», то читатель вправе подумать, будто тот случай я отношу к разряду неких судьбоносных подарков. Однако в действительности это не так. В моей долгой жизни много было подобного рода случайных удач – когда не надеясь ни на что, вдруг пожинаешь успех, и наоборот, роковых неудач – когда кажется, что вот-вот на тебя посыплется манна небесная, а на самом деле все оборачивается провалом. Такого рода случайные удачи я никогда не относил к подаркам судьбы, считая их обыкновенным везеньем и с усмешкой вспоминая при этом знаменитые слова, приписываемые то ли Гарибальди, то ли Наполеону: «Нет великого человека без везенья».

Но были в моей жизни и настоящие дары судьбы.

Один из них – встреча с Наташей Кончаловской, моей будущей женой, с которой мы прожили пятьдесят три года и были счастливы.

Наталья Петровна Кончаловская – внучка великого русского художника Василия Сурикова и дочь другого замечательного художника Петра Петровича Кончаловского.

Когда Ермак шел с Дона завоевывать Сибирь, в его отряде был казачий есаул по фамилии Суриков. Этот казачий род Суриковых поселился в Сибири и нес караульную службу. А в 1878 году потомок ермаковского есаула, ставший великим русским художником, Василий Иванович Суриков женился на француженке Елизавете Шарэ, жившей в Петербурге. От этого брака родилась Ольга Васильевна Сурикова, моя будущая теща, у которой неожиданное смешение кровей проявилось в сочетании «суровой твердости сибирских казаков с тонкостью восприятий и деликатностью предков французов». Именно так впоследствии писала о своей матери Наталья Кончаловская.

Отец Наташи художник Петр Кончаловский был сыном Петра Петровича Кончаловского, который возглавлял книжное издательство. Кончаловский-старший был человеком высокообразованным, дружил с Поленовым, Суриковым, Репиным, Васнецовым, Серовым, Врубелем, Коровиным. Его дом считался в Москве одним из очагов русской культуры, и именно здесь однажды познакомились Оля Сурикова и Петя Кончаловский, который впоследствии стал известным русским художником. Вскоре они поженились, и в 1903 году у них родилась дочь Наташа, моя будущая супруга.

Она была старше меня на десять лет и имела пятилетнюю дочь Катю от первого брака. Красивая зрелая женщина, Наташа уже успела пожить несколько лет в Америке со своим первым мужем. Ее брак с двадцатитрехлетним юношей явился полной неожиданностью как для ее родителей, так и для многих друзей.

Вокруг нее всегда кружился народ, в том числе и поклонники. За ней ухаживали и добивались ее благосклонности известные московские художники, поэты – среди них горячий, талантливый Павел Васильев. Одно из его стихотворений так и называется «Наталье».

Надо честно признаться: Наташа не хотела выходить за меня замуж – ее конечно же сбивала с толку разница в нашем возрасте. Но я ее любил, и она меня любила.

Наташа с детства получила отменное воспитание и образование. По ее воспоминаниям я знаю, что она «с младенчества привыкла шаркать по каменным плитам соборов и резным паркетам знаменитых галерей». Это сохранилось в ней до преклонных лет. Ее шарм был особого свойства, в нем словно присутствовал аромат давно ушедшего времени. Он ощущался во всем: в манере держать себя, в речи – чистой, безукоризненно грамотной, даже в интонации. Окруженная множеством поклонников, она вышла замуж за Алексея Богданова, сына крупного чаеторговца. При советской власти в 1928 году его направили представителем «Армторга» в Америку – вместе с ним уехала и Наташа. Она присылала родителям десятки писем, и одно из них я воспроизведу – во-первых, чтобы показать богатый внутренний мир автора этого письма, во-вторых, чтобы не очень-то обольщались современные нувориши, которые взахлеб восторгаются низкопробными образцами заокеанской культуры, а нашу культуру, русскую, ни во что не ставят.

В том письме Наташа писала:

«Сейчас у меня такой сумбур в голове, что я ничего не соображаю. Тут еще сыграло роль то, что у американцев все страшно бестолково устроено, например, рядом с рубенсовской картиной развешана такая американская пакость, что прямо стыдно смотреть. Вкуса у американцев нет совершенно, и они скверно воспитаны. Наши русские воспитаны много лучше… До чего же американцы тупы в музыке и до чего у них музыка бездарна, везде одни фокстроты. Вообще Америка так бедна в отношении искусств, так бездарна, что здесь тяжело жить. Здесь ничего не ценят, кроме долларов. В Нью-Йорке улицы по номерам, словно неживые. У каждой улицы должно быть название, тогда она живая, например, Кривой переулок, Кузнецкий мост, Неглинка или даже шоссе Энтузиастов. А здесь номера… И во главе всего – доллар. Ужасная страна, и здесь все общие интересы настолько мелки, что они невольно тащат книзу, а не кверху. Грустно и противно, когда наглотаешься этой гадости, и страшно хочется уехать».

За полвека нашей совместной жизни Наталья Петровна в целом не изменила своего отношения к заокеанскому образу жизни, хотя и признавала, что отдельные достижения высокой культуры в Америке есть. Но, повторяю, сам американский образ жизни был чужд ей, воспитанной на великих ценностях русской культуры, знакомой с шедеврами европейских музеев. Дочь и внучка больших художников, она была очень взыскательна. И это относилось не только непосредственно к культуре, но и к ее носителям – к людям.

А люди ее с юности окружали незаурядные. В дом Петра Петровича Кончаловского, находившийся в Буграх, в ста километрах от Москвы, приезжали погостить немало знаменитостей. Среди них писатели Алексей Толстой и Александр Фадеев, академик Петр Капица, пианисты Владимир Софроницкий и Святослав Рихтер, режиссеры Всеволод Мейерхольд, Сергей Эйзенштейн, Александр Довженко, Сергей Герасимов, актеры Иван Москвин и Борис Ливанов. Прямо там, в Буграх, Петр Петрович писал портреты некоторых из них. Например, известный портрет Сергея Прокофьева в белом плетеном кресле в саду.

Столь изысканное общество, конечно, наложило свой отпечаток на умозрения семьи Кончаловских. И вдруг – Наташа выходит замуж за долговязого детского поэта, который на десять лет моложе да вдобавок заикается. Помню, Ольга Васильевна, моя будущая теща, познакомившись со мной, воскликнула: «Господи, мы все начнем заикаться!» В обществе как-то легче воспринимается брак, если муж значительно старше жены, чем обратный вариант… Да и Ольга Васильевна, урожденная Сурикова, как уже сказано, не слишком одобряла сложившиеся отношения своей взрослой дочери с начинающим поэтом, ездившим по Москве на велосипеде. Зато Петр Петрович Кончаловский всегда весьма радушно принимал меня в своем доме и признавался, что ему нравятся мои стихи для детей.

Как я мог горячо полюбить женщину, которая была на десять лет старше меня? А я отвечу: «Самое главное – не глазами увидеть, все основное постигается только сердцем». Наталья Кончаловская уже при первом взгляде на нее поражала воображение – она была мила и очень обаятельна, а обаяние – это такая сила, с которой не поспоришь. Дается оно редким людям, и объяснить, что это такое, сложно. Что-то вроде гипноза? Пожалуй. Но обаятельным может быть и очень даже некрасивый человек… А если и красота, и обаяние, и ум, и остроумие, и превосходная образованность, и воспитанность еще дореволюционная, когда понятие «интеллигентность» подразумевало доброжелательность, учтивость, радушие?! Все это было присуще Наталье Кончаловской в высшей степени. С нее глаз не хотелось спускать… А если добавить к этому, что она была веселым, искристым человеком, то меня можно понять. Все яркое, талантливое, совершенное моя Наташа принимала близко к сердцу. И если мое новое стихотворение казалось ей удачным, она могла радоваться до слез. И ее мнение было для меня годы и годы решающим.