Читать книгу РННА. Враг в советской форме - Группа авторов - Страница 4

В ходе войны в немецкий плен попало приблизительно 5,7 миллиона военнослужащих Рабоче-крестьянской Красной армии (РККА)[40].

Известное число рядовых красноармейцев, командиров и даже политработников РККА, руководствуясь различными причинами, сдались в плен добровольно. При этом некоторые из них выразили желание воевать против сталинского режима на стороне вермахта. Хотя первоначальные установки германского военно-политического руководства не предполагали сколь-нибудь активного привлечения советских военнопленных к боевым действиям, командиры и командующие на местах охотно использовали возможность использования добровольцев из числа пленных. Большинство их в первый период войны служили на вспомогательных должностях (шоферов, конюхов, разнорабочих, подносчиков боеприпасов и проч.), получив наименование «хиви» (от нем. Hilfswillige – добровольные помощники). Вооруженные коллаборационисты, число которых со временем становилось все больше, попадали в категорию Freiwillige (добровольцы).

Бывший начальник отдела «Иностранные армии Востока» (в 1942–1945 гг.) Рейнхард Гелен в своих мемуарах свидетельствует: «Наши войска, руководствуясь естественным чувством самосохранения, стали на фронте самостоятельно принимать необходимые меры – без разрешения высокого командования. Поскольку восстановление людских потерь все больше запаздывало, а для освоения огромных пространств России требовалось все больше солдат, в немецкие подразделения для выполнения вспомогательных функций стали привлекаться добровольцы – русские, украинцы и представители других российских народов. Точное число волонтеров установить невозможно, так как командиры подразделений во многих случаях не сообщали об этом вышестоящим начальникам. Летом 1942 г. таких добровольцев было от 700 тысяч до 1 миллиона. Некоторые из них участвовали в боях в составе немецких подразделений против Красной армии»[41].

^{Начальник отдела ОКХ «Иностранные армии Востока» (с 1942 г.) Р. Гелен}

Основным резервом пополнения немецких войск коллаборационистами из указанной категории служили лагеря военнопленных. Именно из бывших советских пленных было сформировано большинство русских частей и подразделений на стороне Рейха (не исключение и предмет нашего исследования – Русская национальная народная армия). По оценкам немецкого историка Кристиана Штрайта, около 1 миллиона пленных были выпущены из лагерей «главным образом, в обмен на согласие служить в вермахте в качестве “желающих помочь” (Hilfswillige)»[42]. Исследователи И. Дугас и Ф. Черон делают важное уточнение: «Хиви набирались… из пленных и перебежчиков… При наборе в хиви принцип добровольности часто нарушался. В немецких дивизионных документах встречается выражение “zu Hilfswilligen ernannten” – назначены добровольными помощниками. Кроме пленных, среди хиви был какой-то процент гражданских лиц с оккупированной территории»[43].

Следует заметить, что лагеря военнопленных находились в ведении вермахта вплоть до осени 1944 г., когда они были переданы под юрисдикцию СС. Незадолго до начала Второй мировой войны был создан отдел по делам военнопленных (Abteilung Kriegsgefangenenwesen), который подчинялся Общему управлению главного штаба вермахта при ОКВ (Allgemeine Wehrmachtsamt), во главе с генерал-лейтенантом Германом Рейнеке[44]. Отделу принадлежали лагеря на территории Германии и Генерал-губернаторства. Лагеря для военнопленных в прифронтовой полосе и оперативных зонах находились в ведении Верховного командования сухопутных войск (Oberkommando der Heeres, ОКХ). Существовало несколько типов лагерей: дулаги (Durchgangslager) – пересыльные лагеря; шталаги (Stammannschaftslager) – стационарные лагеря для рядового и сержантского состава; офлаги (Offizierlager) – офицерские лагеря; штрафлаги (Strafgefangenlager) – штрафные лагеря; хайлаги (Heimkehrerlager) – лагеря для больных[45].

Известно, что отношение советского руководства к военнослужащим РККА, попавшим в плен, было не менее чудовищным, чем отношение к ним со стороны нацистов. По сути, еще в предвоенное время рядовым красноармейцам и командирам внушалось, что «плен – это измена Родине. Нет более гнусного и мошеннического деяния…»[46]. Как отмечает историк П. М. Полян, «плен рассматривался как тяжкое воинское преступление, наравне с прямым переходом или перелетом на сторону врага, считавшееся разновидностью измены Родине и каравшееся, соответственно, высшей мерой наказания – расстрелом с конфискацией имущества»[47].

СССР не признавал Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны 1907 г. и не ратифицировал Женевской конвенции об обращении с военнопленными 1929 г. Справедливости ради следует признать, что Советским Союзом была ратифицирована Женевская конвенция об участи больных и раненых 1929 г., а в июле 1941 г. советское правительство все же предложило Германии придерживаться Гаагской конвенции 1907 г. (германское руководство отвергло это предложение, ибо победа на Востоке тогда казалась весьма близкой)[48]. Однако эти меры в реальности надо однозначно признать лишь пропагандистским демаршем, рассчитанным на реакцию западных держав.

На деле судьба пленных нисколько не волновала Сталина, подтверждением чему служит приказ Ставки Верховного Главнокомандования № 270 об ответственности военнослужащих за сдачу в плен и оставление врагу оружия (от 16 августа 1941 г.). В соответствии с этим документом все командиры и политработники, сдавшиеся в плен, рассматривались как дезертиры. При поимке их надлежало расстреливать на месте перед строем. Их семьи подлежали аресту, а семьи попавших в плен солдат лишались государственной поддержки[49].

Отдельные военачальники шли еще дальше этого приказа. Так, в шифрограмме № 4976 командующего Ленинградским фронтом Г. К. Жукова (от 28 сентября 1941 г.) указывалось: «Разъяснить всему личному составу, что все семьи сдавшихся врагу будут расстреляны и по возвращении из плена они также будут все расстреляны»[50].

Советская пропаганда с первых дней войны формировала резко негативное отношение ко всем военнослужащим, оказавшимся в плену, невзирая на обстоятельства их пленения. Передовица газеты «Красная звезда» от 6 сентября 1941 г. оканчивалась такими словами: «Сдача в плен немецко-фашистским мерзавцам – позор перед народом, перед своими товарищами, своими женами, детьми, преступление перед родиной»[51].

Все это – вкупе с зачастую нечеловеческими условиями в немецких лагерях – отчасти объясняет тот факт, что внушительная часть военнослужащих РККА, попавших в плен, предпочла поступить на службу к немцам… Немецким вербовщикам из вермахта и спецслужб, а также их помощникам-коллаборационистам не составляло особого труда убедить многих в том, что добровольное присоединение «к борьбе против еврейского большевизма» является единственной альтернативой смерти.

Как уже отмечалось, первоначальные планы германского руководства в отношении советских военнопленных не предусматривали привлечения последних к борьбе с СССР. Более того, в приказах, касавшихся обращения с военнопленными, декларировалось, что «большевистский солдат» крайне опасен и коварен, он «утратил всякое право, чтобы с ним обращаться, как с честным солдатом», и т. д. В приказе ОКВ от 8 сентября 1941 г. говорилось, что применение оружия против советских военнопленных считается, «как правило, законным». Помимо этого, в середине июля 1941 г. было подписано соглашение между ОКВ и РСХА о необходимости с помощью эсэсовских команд выявлять «неприемлемые» в политическом и расовом отношении элементы среди военнопленных[52].

Впрочем, с первых же дней войны среди немецких военных и разведчиков начали проявляться настроения, оппозиционные вышеприведенным установкам. Так, в приказе командующего 47-м (XLVII) танковым корпусом Иоахима Лемельзена от 25 июня 1941 г. констатировалось: «Я обнаружил, что имеют место бессмысленные расстрелы как пленных, так и гражданских лиц. Русский солдат, который храбро сражался и взят в плен в форме, имеет право на пристойное обращение. Мы хотим освободить гражданское население от ига большевизма, и мы нуждаемся в рабочей силе… Эта инструкция ничего не меняет в отношении приказа фюрера об искоренении партизан и большевистских комиссаров»[53].

^{Колонна советских военнопленных направляется в германский тыл. Август 1941 г.}

Барон Владимир Каульбарс на допросе в 1944 г. заявил, что в начале войны в «национальную русскую добровольческую армию… для борьбы против большевизма» можно было привлечь 80 % советских военнопленных[54].

В любом случае разведчики из абвера и СД с первых дней войны включились в работу по вербовке коллаборационистов в лагерях для военнопленных.

И. Дугас и Ф. Черон пишут, что в штатах лагерного персонала имелись офицеры абвера и некоторое время представители СД: «Между офицерами абвера и СД существовало определенное соперничество, но не всегда. Нередко эти два учреждения находились в остро враждебных отношениях»[55].

17 июля 1941 г. Гейдрих подписал оперативный приказ № 8, адресованный командам полиции безопасности и СД «Об отношении к советским военнопленным». Несмотря на то что основной объем документа посвящен механизму экзекуций над политически враждебными категориями советских военнопленных, глава РСХА также требует от своих подчиненных выделять среди русских, находящихся в лагерях, лиц, «заслуживающих доверия… которых поэтому можно будет использовать в операциях по восстановлению оккупированных областей». Здесь же говорится, что «заслуживающих доверия лиц следует вначале привлечь к работе по фильтрации и к исполнению других заданий руководства лагеря… Если они оказываются подходящими для операций по восстановлению в оккупированных областях, то следует отказывать ходатайству об их возвращении на родину только в том случае, если они представляют интерес для контрразведывательной службы». В приложении 2 к этому приказу специально оговаривается, что необходимо находить среди пленных элементы, заслуживающие доверия, «невзирая даже на то, что речь идет о коммунистах»[56].

27 августа и 12 сентября 1941 г. Гейдрих подписал дополнительные директивы, касающиеся основных направлений деятельности команд полиции безопасности и СД в лагерях для военнопленных. В частности, во втором из указанных документов еще раз подчеркивалось, что «задачей оперативных команд полиции безопасности и СД является выявление не только подозрительных элементов, а также и тех надежных элементов вообще, которые могут пригодиться для восстановительной работы в Восточных областях… Я предписываю, чтобы в еженедельных отчетах обращали внимание на пункт “4” (число выявленных лиц, не внушающих подозрения). О военнопленных, не внушающих подозрения, которые перед этим занимали в советско-русском хозяйстве руководящие посты, следует особо указывать на отрасль их работы и последнее место службы»[57].

^{Шеф Главного управления имперской безопасности Р. Гейдрих}

Параллельно с указанными директивами были даны особые указания эсэсовским пропагандистам. В одном из циркуляров, разработанных сотрудниками СД из Седьмого управления РСХА и касающихся употребления слов «русский» и «красноармеец» (Rotarmist), ведомственным специалистам «психологической войны» предписывалось «говорить не о России и русских», а называть военнослужащих РККА «советскими солдатами и красноармейцами»[58].

Первоначально отбор «заслуживающих доверия» военнопленных представители абвера и СД проводили в шталагах и офлагах, сформированных на территории Рейха и Генерал-губернаторства. К концу лета 1941 г. таковых насчитывалось 14 (7 шталагов и 7 офлагов для советских военнопленных). В лагеря для военнопленных на оккупированной территории СССР доступ оперативных команд СД был поначалу запрещен, и там соответствующие задачи выполняли представители абвера. Однако 7 октября 1941 г. этот запрет был снят. 5 мая 1942 г. ОКВ издало распоряжение о проведении проверок лишь в тех лагерях, которые находились восточнее старой германской границы, а 31 июля оперативные команды СД были выведены из лагерей, расположенных в Германии[59].

Отобранные представителями абвера и СД «заслуживающие доверия лица» размещались отдельно от основной массы военнопленных, а также задействовались в пропагандистской работе и использовались в качестве осведомителей.

В самом начале войны в комиссии по работе в лагерях военнопленных включались и эмигранты (зачастую – в качестве переводчиков). Одним из них был член ОРВС и будущий офицер РННА, полковник Константин Григорьевич Кромиади, с 1922 г. проживавший в Берлине[60]. В своих мемуарах он подробно описывает свое возвращение на Родину в качестве сотрудника одной из комиссий. Кромиади (неизвестно – сознательно или нет?) ошибается с ведомственной принадлежностью лагерей военнопленных. Он почему-то пишет, что последние находились в ведении «Министерства Восточных областей»[61]. Как уже отмечалось, лагеря подчинялись соответствующему отделу вермахта. Министерство Розенберга никакого отношения к ним не имело, а комиссии формировались на основании приказов главы РСХА Р. Гейдриха. В них включались сотрудники СД, абвера, представители всевозможных нацистских ведомств и русские эмигранты – в основном, в качестве переводчиков. Именно в такой ипостаси, очевидно, оказался и сам Кромиади.

Здесь же заметим, что Кромиади склонен явно преувеличивать роль Розенберга в формировании оккупационной политики. Бывший редактор оккупационной газеты «За Родину» (Рига), Анатолий Григорьевич Макриди-Стенрос верно замечает, что Розенберга «совершенно незаслуженно считают виновником русских бедствий. Не верьте никому, кто говорит и пишет, что Остминистериум и, в частности, Розенберг сколько-нибудь влияли на русские дела»[62]. Кроме того, как следует из повествования Кромиади, работа его комиссии проходила в лагерях на территории Генерал-губернаторства. Какое отношение к оккупированной Польше (ее территория, напомним, была присоединена к Рейху и под юрисдикцию Министерства по делам Востока никогда не подпадала) имел рейхсминистр Розенберг? Об этом, видимо, известно лишь одному Кромиади.

Он отмечает: «Как общее правило, участники комиссий смотрели на свою роль как на начало будущей активной антибольшевистской борьбы, в возникновение которой каждый из нас искренне верил. Работа в лагерях военнопленных казалась нам первым камнем в будущем строительстве, и поэтому мы старались заложить его правильно»[63]. Что ж, эти рассуждения, в сущности, ничем не противоречат вышеуказанным приказам Гейдриха…