Читать книгу Те же и Скунс - Группа авторов - Страница 2

…И была, выражаясь языком всенародно любимого фильма, эпоха СССР, КГБ и колбасы по два двадцать. И жила на свете девушка по имени Кира. Кира Андреевна Лопухина двадцати восьми лет от роду.

В отсутствие любви и смерти…

В БАНе – Библиотеке Академии Наук, ещё не знавшей опустошительного пожара, – подходил к концу рабочий день, такой же, как и все остальные. Кира сидела в абонементном отделе, выдавая учёным заказанную литературу. Научных работников, отпросившихся пораньше из своих НИИ, было порядочно, и все торопились. Отойдя в очередной раз к стеллажу, Кира обратила внимание на молодую женщину, стоявшую в очереди. Другие люди негромко разговаривали между собой либо приглядывались к книжным полкам, надеясь загодя высмотреть свои номера. Эта всё время оборачивалась в сторону журнального столика и кресел при нём. Кира проследила её взгляд. В ближнем кресле сидел симпатичный мужчина с тросточкой, зажатой между колен. Вот ведь пара, оба по макушку в науке. Прямо Нина и Валера Жуковы, Кирины друзья ещё со школьных времён… Кира только вздохнула. Она давно уже перестала мечтать о сказочном принце, который въехал бы в её жизнь на белом коне. О принцах пусть грезят семнадцатилетние цыпочки с ногами, растущими от подмышки. А вот подарить «и жизнь, и слезы, и любовь» инвалиду… умному, образованному, достойному… ну кому какое дело, что там у него с ногами или со спиной…

Кира снова вздохнула, подписывая на вынос очередную стопку разновеликих книг и журналов в БАНовских переплётах «под мрамор». Молодая женщина с новеньким обручальным колечком на пальце была вообще-то очень хорошенькой. И по возрасту – только что из института. Не в пример всяким грымзам под тридцать, безобразно щекастым и близоруким. И почти рыжим в придачу. Рыжие, они только в книжках сплошь красавицы с глазами как изумруды. Кира приняла из чьей-то руки шесть зелёненьких требований и улучила мгновение посмотреть на очередь. Через несколько человек стоял худощавый мужчина с лицом, какое всегда рисуют на плакатах, посвящённых науке. Высокий лоб, зачёсанные назад редеющие волосы и взгляд, устремлённый вдаль сквозь тонкие стёкла очков… Что он там видит? Черно-белые космосы ещё не записанных формул? Клубящуюся бахрому интегралов? Тень великой теоремы Ферма?..

Очередь понемногу двигалась вперёд. Кто-то оказывался перед Кирой, кто-то – перед её напарницей Любой. А вдруг произойдёт чудо, роясь на полке с книгами, подумала Кира. И загадала: если случится, что Интеллигент (так она его про себя уже окрестила) подойдёт именно к ней, он непременно присмотрится повнимательнее… и вдруг поймёт… поймёт, что в его жизни, до сего дня наполненной лишь ледяными симфониями тензорного анализа, должно появиться нечто новое и гораздо более важное… Кире стало грустно, радостно и тревожно.

Пятью минутами позже чудо было готово свершиться. Интеллигент оказался-таки перед Кириной стойкой, и она могла поклясться, будто ради этого он даже пропустил кого-то вперёд. Она не решилась поднять на него глаз.

– Тридцать пять четыреста девяносто девять, – нетерпеливо бросил Интеллигент. – Должно быть семь штук.

Кира встала и отправилась вдоль полок, почему-то чувствуя себя особенно толстой, некрасивой и не молоденькой.

– Господи, да что они всегда так копаются, – донеслось сзади раздражённое бормотание Интеллигента. Кира ощутила, что уши становятся малиновыми. Тридцать пять четыреста восемьдесят четыре. Потом сразу сорок ноль пятьдесят шесть… Она обернулась:

– Извините, а вы в отказах смотрели?.. Он глянул на неё так, словно она была его личным врагом, и резким движением притянул к себе коробку с отказами, чуть не выдернув её у кого-то из рук.

– Здравствуйте, – сказал Кире стоявший за Интеллигентом седенький старичок. И поправил за ухом розовый слуховой аппарат, наклоняясь поближе: – Будьте любезны, девятьсот двадцать семь. Вот тут у меня два отказа, вы пишете «на номере», скажите, может быть, возможно поставить на очередь?..

Кира принесла ему три крупноформатных труда по новгородским берестяным грамотам, на которых сверху лежала яркая английская книжка.

– Пожалуйста, Дмитрий Васильевич. – Постоянных читателей абонемента Кира, как и большинство её коллег, узнавала в лицо. Ей, конечно, далеко было до Марии Георгиевны, последние двадцать лет перманентно уходившей на пенсию, но всё же, всё же… – Сейчас на очередь запишу.

– Это я для внучки, – тыча пальцем в английский томик, пояснил Дмитрий Васильевич. – Они тысячи сдают, вы представляете?

Кира понимающе улыбнулась и придвинула к себе бланки, но поверх них шлёпнулись отказы, нервно брошенные Интеллигентом. Заполнены они были довольно неряшливо. Кира машинально прочла в уголке: «Сергеев А. К.».

– Что это вы мне тут начиркали – неправильное оформление? – спросил он тоном покупательницы, уличающей девчонку-продавщицу в недоливе молока. Я, дескать, свой бидон знаю и на тебя управу найду. – Что значит неправильное? Я вам что, мальчик? Первый раз в вашу библиотеку пришёл?..

Кира посмотрела на него в упор и увидела, что губы у него вовсе не иссохшие и потрескавшиеся от одинокого бдения над детерминантами, а, наоборот, тонкие, влажные, желчные и, кажется, готовые брызгать слюной. Вот такие преподаватели на экзаменах в охотку унижают студентов, ставя им двойки за малейший промах, случившийся от волнения. Дмитрий Васильевич с любопытством разглядывал Сергеева А. К., глядя на него снизу вверх, точно на редкий удивительный экспонат. Кира отодвинула отказы в сторонку:

– Подождите. Сейчас вашему коллеге оформлю и тогда с вами займусь.

В шесть вечера у метро «Василеостровская» вечно происходила ужасная давка и Кира, пользуясь тёплой летней погодой, пешком отправилась на «Петроградскую». Солнце светило вовсю, спешить же было решительно некуда. Дома, в оставшейся от мамы однокомнатной квартирке, Киру Андреевну Лопухину не ждала ни единая живая душа.

Если по совести, лёгкий инцидент с Сергеевым А. К. её не слишком расстроил. В розовые иллюзии она давно уже не впадала, а посему и очередное разочарование не нанесло особенных травм. Кира невесело усмехнулась, шагая через Тучков мост. Год назад в школе была встреча выпускников, и кто-то мимоходом задал оскорбивший её вопрос: «А что не замужем? Не берут?..» И попробуй докажи – с её-то внешностью, – что совсем даже не «не берут»: это она, Кира, до сих пор не встретила мужика, который показался бы ей достойным внимания. Как легко и просто это получается в книгах: «они встретились и полюбили друг друга». Вот взяли и полюбили, и весь сказ. У самой Киры, после глупой детской влюблённости в не обращавшего на неё внимания одноклассника, ничего хотя бы отдалённо похожего в жизни не происходило. Ни разу не спешила на свидания. Ни разу даже не целовалась. В чём тут было дело, в ней самой или в обстоятельствах, она не пыталась даже гадать. Наверное, всё-таки в ней. Если бы не та школьная влюблённость, она всерьёз считала бы себя… фригидной, или как это там называется, если физически здоровая женщина совсем не может любить…

Но на самом деле такие мысли лезли ей в голову далеко не каждый день. Она любила свою работу, ездила по туристским путёвкам и вообще жила интересной, насыщенной жизнью. Просто иногда вспоминалось, что дома её не ждала ни единая живая душа, и так подкатывало… И хотелось чуда… Как она всё крепче убеждалась – несбыточного.

Вот ведь и Нинка Коломейцева, с её ужасным нефритом, не позволявшим даже думать о детях, вышла замуж за Валеру Жукова, того самого Валеру, для которого она, Кира, так и осталась навсегда пустым местом… «Рюшкой-Лопухом», лучшей подругой любимой жены. Вышла замуж – а какие страсти-мордасти кипели, каких Монтекки-Капулетти до сих пор корчат из себя родители обеих сторон…

Кира заглянула в аптеку, потом в хозяйственный магазин, прошла мимо цветочного, где никто не купит ей букета цветов, и в который раз попыталась внушить себе: принцев нам не видать, так пора уже бросить придуриваться и завести хотя бы ребёнка. Известно же, зачем идут под венец современные женщины. Чтобы легальным образом родить чадо, потом выгнать мужа, разменять квартиру и трясти алименты. Её передёрнуло. Нет уж. Сначала должен быть любимый мужчина. Которому захочется и рубашки стирать, и завтрак готовить, и десять пацанов нарожать…

В метро, как всегда летом, было душно и тесно. Самая вроде пора разъехаться по отпускам, а поди ж ты, народу в транспорте против зимнего без убыли. Как говорил дедушка: сам я знаю, куда еду, но вот все-то куда?.. Кира переминалась с ноги на ногу у глухой задней стенки вагона, придерживая вместительную кожаную сумку, она же хозяйственная, она же портфельчик. В такой тесноте чего доброго обнаружишь где не надо чужую волосатую руку. Как назло, у Киры не было с собой даже книжки, чтобы скоротать путь. На «Невском проспекте» поблизости освободилось место, и Кира, не видя рядом старушек и беременных женщин, двинулась было в ту сторону, но не успела. На коричневое сиденье уже плюхнулся отнюдь не старый мужчина в светлом костюме. Кира внутренне скривилась: мужчины… Так называемые…

Она вышла у «Парка Победы», поднялась наверх и привычно зашагала мимо пруда, направляясь к себе на Кузнецовскую, в дом с шишечками. Зайти, что ли, к Софье Марковне, соседке? Может, у той опять гостит подруга ещё довоенных лет, милая тётя Фира, приехавшая поплакаться на свои коммунальные горести?.. И печет к ужину фирменные, никакими словами неописуемые оладьи?..

До дому было уже недалеко. Кира неторопливо шла по аллее, прихотливо петлявшей между деревьями, когда, срезая угол, прямо по газону прошагал какой-то молодой парень и выскочил на дорожку, перемахнув колючий шиповник.

Вообще говоря, надо было видеть, как он перемахнул. Ни тебе каких «перекидных» и прочей фигни, которую ставят в зачёт на физкультуре. Кира как раз смотрела в нужную сторону – ей показалось, будто парень просто подогнул коленки, проплыл в воздухе над кустами и как ни в чём не бывало снова встал на ноги. И пошёл себе мимо Киры куда-то по своим личным, ничуть ее не касавшимся делам.

Он был моложе её годика этак на четыре. Или даже на пять. И меньше ростом сантиметра на три. И вдобавок ещё и худ, как ремень. Здоровая такая худоба жилистого спортсмена.

Ну то есть парень как парень, ничего особенно выдающегося, но почему-то Кира вдруг вспомнила давешнего Интеллигента. Наверное, оттого, что этот экземпляр был ему полной противоположностью. Во всяком случае, размышлял он уж точно ни о каких не о формулах, а скорее о метрах, секундах или забитых голах. Это же видно, что у кого на лице написано… (Кира немедленно вспомнила, как год назад посещала Нину в больнице и обратила внимание на одну её соседку по палате, по всем манерам и ухваткам – вузовскую преподавательницу. «Вы кем работаете, если не секрет?» – спросила она. Женщина, отмахнувшись, засмеялась:

«Миленькая, да кем же я с моими двумя классами работать могу…»)

Кира невольно проводила парня глазами. Интересно, а как другие люди знакомятся, ни к селу ни к городу вдруг подумалось ей. Большинство её подруг добывали себе женихов, проявляя недюжинную инициативу. Вот прямо так подходили и..?

Давным-давно, когда Кира была маленькой девочкой, она училась звонить по телефону и делала это следующим образом: для начала набирала номер не снимая трубки, чтобы справиться с волнением и «потренироваться», а потом – уже по-настоящему. В любом деле надо потренироваться, сказала она себе. С этим малым мне уж точно ничего не отсвечивает, – Господи, вот смех-то, только представить… – но хоть представить… Попробовать заранее примериться к состоянию, когда я ДЕЙСТВИТЕЛЬНО подойду к кому-нибудь и…

Она ужаснулась собственным мыслям и обозвала себя дурой. И поняла, что нипочём не повернётся и не пойдёт следом за парнем, уже исчезавшим за поворотом аллеи. С которым ей совершенно, точно ничего не отсвечивает. Который даже никогда не узнает, о чём думала летним вечером одна такая толстая некрасивая идиотка, тоже, видите ли, размечтавшаяся о любви и семье…

Она повернулась и сделала шаг, а потом и другой. Ей было смешно, обидно и грустно. Естественно, она не только не заговорит с ним, но даже и близко не подойдёт. Его клетчатая рубашка легко мелькала впереди, в неровных пятнах тёплого вечернего света, пробивавшегося сквозь листву. Он шёл быстро, и Кира подумала, что скорее всего безнадёжно отстанет и совсем потеряет его из виду. Как в школе на стометровках, когда она тоже всегда от всех отставала. Привычная безнадёжность больно уколола её. Парень тут же приостановился поправить шнурок импортной кроссовки, и она поняла, что это судьба. Потом он выпрямился и зашагал дальше. Он не оглядывался. А что ему оглядываться. Опять мимо пруда, через аллею Героев, в дальнем конце которой не так давно замаячил большой красивый спорткомплекс… мимо львов, прижавших лапами каменные мячи… Обратная дорога показалась Кире несправедливо короткой. Что-то неосязаемо ускользало между пальцами, уходя в пучину Несбывшегося. Ещё несколько минут, и растает, и скроется в людском потоке уже навсегда. Кира знала, что не станет плакать в подушку. Будет немного тоскливо, а потом и это пройдёт. Других дел у неё нет, чтобы о мужиках только переживать?

Возле метро парень купил у горластой тётки жареный пирожок из большой алюминиевой кастрюли. В народе такие пирожки называли «канцерогенничками» и, видимо, по заслугам. Парень надкусил пирожок, но есть не стал. Сел на корточки и принялся крошить голубям.

У Киры гулко бухнуло сердце. Она поняла: если прямо сейчас не прикинется самой обычной незаинтересованной прохожей и не заговорит с ним на какую-нибудь отвлечённую тему, – она до гробовой доски не наберётся смелости и не заговорит больше никогда и ни с кем. В том числе и с тем единственным, кто мог бы стать ей по-настоящему близким. С кем В САМОМ ДЕЛЕ захочется познакомиться. Ей рассказывали, как учатся делать укол в вену: если не хватит духу с первого раза, значит, пиши пропало, не получится уже никогда… Кира остановилась поблизости. Доверчивые голуби стайкой копошились у его ног. Самый нахальный клевал пирожок из руки, взлетев на запястье.

– Простите, молодой человек… – в очередной раз ужаснувшись, услышала Кира свой собственный голос. – Я вот смотрю… Скажите, это ваш знакомый голубь? Или просто так?..

Парень поднял голову и охотно ответил:

– Да нет, просто так.

Голос у него оказался гораздо более низким и взрослым, чем она ожидала. А волосы – пепельно-русыми и очень густыми. Он разломал пирожок и бросил его голубям. Неторопливо отряхнул руки и встал. И внезапно сделал два быстрых шага, оказавшись совсем рядом с ней.

– Послушайте, девушка… А что это вы от самой Кузнецовской за мной, как хвостик, идёте? Неужели понравился?

Кира так и задохнулась от ужаса и неожиданности. А потом, разом перестав что-либо видеть перед собой, рванулась от него прочь. Но не тут-то было. Он протянул руку, ещё пахнувшую жареным маслом, и легонько придержал её за плечо. И в мире что-то случилось, потому что сквозь всё своё отчаяние и жгучий позор Кира одновременно осознала три важные вещи. Во-первых, ручки у него были… цельнометаллические. Во-вторых, вздумай она вырываться и убегать, он совершенно точно отпустит её и не станет удерживать. И третье, самое главное. Если она действительно вырвется и удерёт, она никогда в дальнейшем себе этого не простит.

Вот как много может сказать одно простое прикосновение. Кира оглянулась и увидела серые глаза, смотревшие на неё, между прочим, без малейшей насмешки.

И тут она разревелась. Сработало старое, как мир, женское защитное средство. Она разревелась и едва не потеряла очки, пытаясь утереть глаза и одновременно разыскивая платочек. Слезы вообще мало кого украшают; Кира выронила сумку и с болезненной остротой ощутила, как расплываются по лицу красные пятна, захватывая губы и нос, как пухнут веки, как…

Наверное, люди на неё оглядывались. И поделом.

То, что парень уже ведёт её к лавочке, слегка обнимая за плечо и неся в другой руке сумку, пролетело как-то стороной, мимо края сознания.

– Ну? Это кто тут сырость разводит?.. – приговаривал он вполне доброжелательно и даже с юмором (или ей так показалось). – Всё ж в порядке, чего плакать-то? Ну прямо слова не спроси, вот так хлоп сразу и в слезы!..

Сначала Кира только мучительно икала в ответ, но потом её как прорвало – принялась что-то говорить, безудержно, непонятно, перескакивая с пятого на десятое. Она никогда впоследствии не могла толком припомнить, что именно. Только общий ужас происходившего.

Парень опустился перед нею на корточки и взял за руку, заставив отнять одну ладонь от лица. Она снова увидела серые внимательные глаза. Он вдруг огорошил её вопросом:

– Мороженого хотите?

Кира перестала истерически всхлипывать и недоумённо моргнула, и он констатировал:

– Хотите. Вы посидите пока, глазки утрите, а я сейчас принесу.

И с тем удалился.

В ларьке у метро вроде бы действительно торговали её любимыми брикетами по девятнадцать копеек. Однако и очередь к вечеру довольно жаркого дня выстроилась, что называется, скрипичными ключами. Минут на тридцать пять самое меньшее. Кира поняла, что парень нашёл повод слинять без дальнейших скандалов. С одной стороны, это было вроде и хорошо, ибо её позор хотя бы не получал продолжения. С другой стороны…

Она подхватилась с лавочки и почти бегом кинулась прочь, опять обронив сумку и уже на ходу неожиданно трезво осознавая, в какую потрясающе глупую (это в лучшем случае) историю чуть не влипла по собственной неописуемой дурости. Она успела сделать два или даже три шага, когда сзади послышалось:

– Э, вы куда? А мороженое? Мне вторым что, кишки себе застудить?..

Любитель кормить голубей догнал её и пошёл рядом, протягивая заиндевелый брикетик. Каким образом он умудрился обаять длинную раздражённую очередь, осталось в потёмках истории, но факт был налицо. Кира с содроганием ожидала, что парень вот сейчас снова задаст свой страшный вопрос, но он, будто почувствовав, принялся ненавязчиво болтать о каких-то не относившихся к делу пустяках. О друзьях, которых Кира никогда не знала да и знать не хотела, о поездке с экспедицией в Среднюю Азию, о никому не ведомом Саньке и о Гиссарском хребте в синей дымке над холмами в разноцветных тюльпанах:

– … Представляете? Один склон весь сплошь жёлтый, другой – красный, третий – лиловый…

Кира стала есть мороженое, постепенно успокаиваться и даже что-то ему отвечать. В конце-то концов, ничего уж ТАКОГО вроде не происходило. В некоторый момент она с удивлением обнаружила, что осторожно, стараясь поменьше касаться липкими пальцами, рассматривает его партбилет с фотографией, где он выглядит ужасно проникнутым и серьёзным. «Иванов Константин Петрович» – гласили чёткие рукописные буквы. Год рождения почему-то проскользнул мимо её взгляда, зато дата вступления оказалась совсем свежей.

– А вы думали! – похвастался Костя. – Весь Союз исколесил, теперь в Анголу поеду!

По его словам, после армии он, детдомовец, так и мотался по картографическим экспедициям, числясь в Институте геодезии рабочим. А вот теперь бил баклуши, гулял перед первой в жизни «загранкой» по всяким друзьям, собирая заказы на ангольские сувениры. Друзья не проявляли особой изобретательности и требовали кто слона, кто крокодила.

Кира зачем-то поинтересовалась:

– И скоро едете?

Он радостно заулыбался – простой, незатейливый парень, душа нараспашку:

– А вот в следующий вторник и полетим… Кира попробовала вспомнить, какой нынче день. Среда.

– А вернётесь?

Он развёл руками. Ему определённо хотелось пустить ей пыль в глаза:

– Да там… смотря как дело пойдёт. Может, через полгода, а может, ещё и дальше останемся.

Кира не первый день жила на свете, общалась с самыми разными людьми и, что такое культурный барьер, знала не понаслышке. Немногие всё же девицы от науки выходят замуж за шофёров, да и правильно делают. Так почему она, Кира, болтала с этим едва дотянувшим школу экспедиционным работягой почти как с близким приятелем? Притом что не далее как сегодня Интеллигент… Сергеев этот А. К., чтоб ему прыщами покрыться…

– Что-то я про себя всё да про себя! – сказал Костя. – А вы, небось, в институте где-нибудь учитесь? Или уже работаете? Вид у вас, знаете, учёный такой… – Он поправил пальцем несуществующие очки, и на подвижном лице очень похоже отразилось Кирино сосредоточенное выражение. – Преподаёте, наверное? Даже на нашу школьную физичку где-то смахиваете…

– Моя мама, – сказала Кира, – в школе физику преподавала.

Он взялся расспрашивать, и выяснилось, что учился он совсем в другой школе, а значит, Кирина мама ну никак не могла иметь к нему отношения… но спустя некоторое время Кира обнаружила, что самым естественным образом рассказывает чужому парню всю свою жизнь. И в том числе про начисто обошедшую её женскую долю. Какая-то часть её рассудка ещё ужасалась двусмысленности совершенно лишнего разговора, но другая и главенствующая часть словно бы махнула на всё рукой: а, будь что будет… всё равно ничего ведь не будет, ну и плевать…

– Ты это мне брось! – решительно заявил Костя, когда они завершили уже второй или третий круг по парку и окончательно направились к её дому. – Мы, мужики, мы только с виду грубияны и остолопы, а на самом деле мы всё-всё замечаем. Ты ещё та-а-акого парня себе огребёшь – во! И замуж пойдёшь, и детей кучу!.. Точно! Это я точно тебе говорю!

Киру снова бросило в пот, ибо мало ли какое продолжение могли иметь эти слова, но Костя только посмотрел на темнеющее небо и взял её под локоть:

– Дай-ка провожу до квартиры. Мало ли кто у вас тут по парадным шастает.

Лифт не работал уже вторую неделю. Кира боялась всё то время, пока они поднимались по лестнице. Но Костя даже не взошёл на площадку, оставшись стоять на верхней ступеньке:

– Всё в порядке? Ну, бывай!

И ссыпался вниз, прыгая козлом через четыре ступеньки, а у Киры затряслись руки, извлекавшие из сумки связку ключей. Минуту назад она боялась его возможной настойчивости, а теперь почти обиженно думала: вот болтал-болтал языком, что-то там такое про мужиков рассуждал, а на самом-то деле я тебе тоже… крыса учёная… толстая дура в очках…

Потом она пила у Софьи Марковны чай со знаменитыми тёти-Фириными оладьями. Но даже тёте Фире, бывшей в курсе всех её дел, она ничего не стала рассказывать.

Жизненные события имеют свойство как-то очень быстро отодвигаться в минувшее и зарастать паутиной, сначала тонкой, потом всё толще и толще. Назавтра после своей отчаянной выходки Кира снова трудилась у себя в абонементе, и всё происходило по обычному расписанию.

– Будьте так добры, тринадцать пятьсот… Нет, здесь какая-то ошибка, эту книгу я не заказывал…

– Девушка, ну посмотрите внимательнее, неужели ничего не пришло?

День был точной копией предыдущего. И по-прежнему не наблюдалось никаких признаков чуда.

– Что значит «подождите»? Сколько можно? Четвёртый раз прихожу!..

Кира узнала голос Сергеева А. К., скипидарившего на сей раз бедную Любочку. Она посмотрела сквозь него, словно он был пустым местом.

– Пройдите в системный каталог к дежурному библиографу, она вам подскажет…

А потом наступило пятнадцать часов тридцать минут, когда они открывались после очередного проветривания. Как обычно, за дверью, разглядывая книжную выставку, уже терпеливо маялось несколько человек. Они поспешили вовнутрь, и четвёртым по счёту в комнату вошёл Костя.

И в руках у него топорщился букет из нескольких крупных садовых ромашек.

Кира потеряла дар речи.

А он прошагал мимо начавшей скапливаться очереди, перегнулся через невысокую стоечку и положил цветы ей прямо на стол, на старенький исцарапанный плексиглас.

– Привет, – сказал он негромко. – Ты работай, я тут где-нибудь подожду.

Отошёл к задрипанному креслу возле журнального столика, взял с полки открытого доступа детскую книжку, подмигнул Кире и уселся читать.

– Ой, какие ромашки! – восхитилась Любочка и упорхнула за вазой. Кира, так и не издавшая ни звука, повернулась к очередному посетителю. Но вместо того чтобы давно отработанным движением взять у него требования, обрушила на пол стопку книг, неустойчиво громоздившуюся с краю стола.

Когда она в третий раз попыталась выдать человеку чужие книги, да ещё и нацарапала ему в контрольном листке такое, что почтенного учёного прислали с вахты за уточнениями, седая и мудрая Мария Георгиевна вызвала её в смежную комнату.

– Кирочка, милая, вы идите, не мучьтесь, – сказала она. – Мы тут присмотрим, вы не беспокойтесь, идите.

Кира пыталась лепетать что-то в том духе, что у неё-де всё в порядке и она ни в коем случае не позволит… Мария Георгиевна, не слушая, только согласно кивнула и выпроводила её вон. Костя послал дамам воздушный поцелуй и повлёк совершенно ошалевшую Киру по коридору.

На вахте сидела тётя Тамара, которой боялся весь БАН. Тётя Тамара без сомнения составила бы честь и славу любой контрразведки, и Кира только тут задалась вопросом, как же просочился мимо неё Костя: ведь билета в Библиотеку Академии Наук у него наверняка и в помине…

Тётя Тамара строго посмотрела на Киру, не спеша и очень подробно изучила содержимое её сумки, сверила все книги с записями в контрольном листке и, казалось, испытала лёгкое разочарование, как всегда не обнаружив ничего сокрытого или упущенного. Всё это время Костя стоял рядом, имея вид самый что ни есть беззаботный. Когда настал его черёд подвергаться досмотру, широкое лицо тёти Тамары расплылось в материнской улыбке:

– Ну что, молодой человек? Я смотрю, разыскали? Костя засиял ответной улыбкой:

– А как же, тётя Тамара! Вашими всё молитвами!.. Они миновали прохладный сумрачный вестибюль с закрытым книжным киоском и вышли в августовскую жару. И совершенно естественным образом, безо всякого предварительного сговора, зашагали через Стрелку и Дворцовый мост, потом мимо Исаакия и далее пешком к парку Победы. Если бы в это время кто-то сфотографировал Киру со стороны, она бы, наверное, себя не узнала на снимке. Красивая, радостно взволнованная, совсем молодая женщина с сияющими глазами…

Они опять до самого вечера гуляли по парку и без конца говорили. И расстались в точности как вчера: на лестничной площадке перед Кириной дверью.

Поездка в Зеленогорск

Когда Костя предложил в воскресенье поехать в Зеленогорск, Кира обречённо сказала себе: вот так мы и пропадаем, глупые, доверчивые засидевшиеся девицы.

И сразу согласилась поехать.

Электричка отправлялась с Финляндского в восемь с чем-то утра; всю пятницу Костя терроризировал Киру леденящими кровь историями про Саньку и прочих своих друзей, по разным причинам проспавших кто поезд, кто самолёт. И вполне достиг поставленной цели. В ту же ночь Кира в ужасе просыпалась через каждые полчаса: ей снилось, будто она куда-то безнадёжно опаздывает.

Суббота в БАНе была рабочая. Костя явился под конец дня, они снова гуляли по улицам и прощались на лестнице, и тут-то он выудил из капронового мешочка гигантский антикварный будильник:

– Это чтоб не проспала.

И исчез прежде, чем Кира успела испуганно задаться вопросом, а следует ли принимать такие дорогие подарки.

Доисторический «Густав Беккер» тикал, как трактор. Кира опробовала его перед тем как лечь спать. Наверху у него была стальная чашка со следами стёршейся позолоты и фигурный маленький молоточек при ней. Когда Кира осторожно подвела стрелку, будильник забился в эпилептическом припадке и взревел так, что она чуть не выронила его из рук. Торопливо прижав рычажок, Кира оглянулась на стены и подумала, что теперь в самом деле вряд ли проспит.

И блаженно уснула, едва забравшись в постель.

Костя, как договаривались, ждал её на вокзале под расписанием. Близорукая Кира высмотрела его с другого конца обширного зала. «Вот послезавтра уедешь, и всё, – подумала она. – Наверняка больше не встретимся. Но всё равно спасибо уже за то, что ты в моей жизни БЫЛ…» Ей ведь приходили в голову трезвые мысли о том, что для него это непонятное ухаживание вполне могло быть розыгрышем или шуткой. Или вовсе развлечением накануне поездки. Ей было всё равно.

– Какая ты сегодня красивая!.. – обрадовался Костя.

Электричку ещё не подали на посадку, но народу на перроне было уже полно. Заняв «на авось» позиции вдоль края платформы, люди с мрачной решимостью готовились вступить в бой за места. Вот это всегда поражало Киру в соотечественниках. С собственной жизнью большинство из них обращалось так, будто впереди было ещё десять. Зато двести граммов колбасы в магазине взвешивали или места в общественном транспорте «забивали», как навсегда.

Костя огляделся по сторонам и решительно остановился в облюбованной точке, утвердив Киру перед собой. Она молча стояла, отдаваясь доселе незнакомому ощущению. Сколько она себя помнила, во всех поездках ей приходилось самой стоять за билетами, разыскивать поезд, тащить чемодан. Даже во время вылазок за город редко-редко случалось, чтобы её, Киру, ВЕЗЛИ, чтобы кто-то другой брал все хлопоты на себя, предоставив ей беззаботно наслаждаться поездкой. К блаженному ощущению примешивалась горчинка. Всё равно всё впустую. Всё равно ЭТОГО не может быть. Потому что ЭТОГО не может быть никогда.

Тут из лабиринта привокзальных путей не спеша выползла электричка, и – бывают же чудеса – вагонная дверь оказалась точно напротив. Их с Костей первыми внесло внутрь, и Кира запоздало сообразила, что её спутник с самого начала руководствовался хладнокровным расчётом. Присмотрелся к поезду напротив, стоявшему на точно таком же пути, и безошибочно вычислил, где будет дверь.

Они сели на деревянное сиденье, и Кира наконец задала мучивший её вопрос:

– Твой будильник… Он же сто рублей стоит небось…

– Да ну его! – отмахнулся Костя. – Приблудился откуда-то, и выкинуть жалко, и с собой таскать этакую громозду… Пускай у тебя поживёт, а не понравится – ещё кому-нибудь подаришь!

Кира стала смотреть в окошко, в тысяча первый раз говоря себе, что они ну никак не пара друг другу. Ему бы такую же, как он сам, молоденькую девчушку, простую, смешливую и беззаботную. То есть о какой-либо перспективе в их, с позволения сказать, отношениях даже заикаться было смешно. Ему ещё некоторым образом простительно было увлечься, бездельничая перед дальней поездкой. Но она-то, она!.. Взрослый здраво-мысленный человек!.. Что она вообще рядом с ним в этом поезде делает?.. Зачем, спрашивается, ей всё это надо?.. Ещё несколько дней назад не было никаких проблем – размеренная, предсказуемая до мелочей, спокойная жизнь…

Она покосилась на притихшего Костю. Её кавалер, так трогательно заботившийся, чтобы она не проспала, оказывается, капитально не выспался сам. Он клевал носом, закрыв глаза. Кира воспользовалась случаем и стала разглядывать его обтянутые скулы, неожиданно жёстко прочерченный рот и густые (ей бы такое богатство!) пепельно-русые волосы. Волосы упруго торчали, распадаясь переливчатыми вихрами. Кира поймала себя на том, что ей хотелось погладить эту голову. И пусть бы дремал хоть до самого Зеленогорска, опустив щёку ей на плечо.

А потом электричка остановилась в Удельной, и борьба за выживание развернулась опять. Крепкая молодёжь рванулась с платформы в вагон, расталкивая и тесня более слабых. Обычно в таких случаях Кира начинала ненавидеть людской род и в особенности мужскую его половину. Враки это всё, про рыцарей и благородство. Пыхтящий прилив поднёс к ним женщину с хозяйственной сумкой: начинающая пенсионерка, едущая к внукам на дачу. Костя немедленно проснулся и встал.

– Купальник взяла? – деловито спросил он, когда высаживались в Зеленогорске. Кира, стеснявшаяся слишком полных бёдер и ненавистных складочек на животе, накануне долго размышляла над проблемой купальника и наконец решила, что без пляжных забав как-нибудь обойдётся.

– Даже в голову не пришло… – соврала она неуклюже. – Столько народу…

– Я тоже не люблю посреди муравейника, – заявил Костя. – Значит, так! Для начала в «Олень», а потом знаешь что? Не возражаешь в Репине пешедралом?..

Кира не возражала.

В кулинарии ресторана «Олень» продавались невероятно вкусные сдобные плюшки. Костя загрузил их в неизменный капроновый мешочек, и через парк они вышли к морю.

– Ты всегда с такой причёской ходишь? – поинтересовался он, когда цивилизованный пляж и галдящая ребятня остались далеко позади.

У Киры были довольно длинные волосы, пушистые, но не очень густые. Она заплетала их в косу и закручивала в пучок на затылке, скрепляя четырьмя пластмассовыми шпильками.

– Я… – замялась она, собираясь объяснять, что не находит в своей шевелюре особенной красоты, а так хоть не лезет в глаза… Костя по обыкновению решительно усадил её на пригретый солнцем валун и вручил мешок с булочками:

– А ну-ка поэкспериментируем!..

Его, видимо, либо следовало с самого начала бесповоротно гнать, либо уж теперь во всём слушаться. Кира выбрала второе. Осторожные пальцы забрались в её волосы и вынули все шпильки, потом стащили резинку и расплели косу, вороша каждую прядь. Кира вспомнила, как ей хотелось погладить его по голове, и блаженство, приправленное горьким ощущением несбыточности, оказалось похожим на боль. Всё равно ничего из этого не получится. Она закрыла глаза.

Костя окончательно распушил ей волосы, соорудил из резинки и палочки нечто вроде заколки и приспособил наверху шеи:

– Вот так и носи. Не надумала выкупаться? Она ощупала причёску, по её мнению, всё-таки не особенно эстетичную:

– Да ладно уж… обойдусь…

– А я поплаваю, – заявил он. Мигом стряхнул рубашку и джинсы и полез в воду, искрившуюся на солнце. Кира проводила его глазами. Ещё неделю назад она представляла своего гипотетического избранника совсем не таким. Для начала ОН должен был самое меньшее на голову превосходить её ростом. Чтобы ехать в метро на эскалаторе, и он стоял бы ступенькой ниже, и лица находились бы на одном уровне.

А в результате?

Да ещё и моложе на несколько лет… Ужас и только.

И смешно же они, наверное, вдвоём смотрелись со стороны…

«Всё, – положила она себе. – С завтрашнего дня делаю зарядку и вообще начинаю худеть». Потом вспомнила о безнадёжности и мысленно махнула рукой. Зачем страдать и стараться, ведь всё равно не будет ничего, совсем ничего?..

Костя плавал, как дельфин: несколько раз она даже теряла его из виду и начинала тревожиться. Наконец он выбрался на каменную гряду и побежал к ней, без натуги перелетая с валуна на валун. Кира следила из-под ладони за его прыжками, достойными опытного гимнаста, и комплексовать по поводу Костиной кажущейся невзрачности хотелось всё меньше.

Они ели булочки, то ли ещё не остывшие, то ли заново согревшиеся на солнцепёке, и по очереди запивали их лимонадом, купленным всё в том же «Олене». Костя, похоже, что-то заметил в Кириных глазах и, пока сушил на себе плавки, выделывался вовсю. Ходил на руках, отжимался вниз головой и даже стоял на одной руке, взгромоздившись на самый высокий валун. Кира отлично понимала, ради кого всё это делалось. Её неприкрытое восхищение явно заводило его и вдохновляло на подвиги. Кирин разум ещё подавал сигналы тревоги, вспоминая всё когда-либо слышанное о таких вот героях, но сердце ничего не хотело слушать, блаженно выстукивая: и плевать, и плевать, и плевать…

– Смотри!.. Ландыши, – восхитилась она, заметив в укромном уголке жёсткие зелёные листья. – Будь у меня свой участок, я бы там непременно ландыши посадила!

Костя выразился в том духе, что если у него в Анголе всё «срастётся» как следует, то почему бы и не начать обдумывать этот вопрос.

Они никуда не спешили и то медленно шли мимо казённых дач, обнесённых зелёными глухими заборами («Какая скука здесь, наверное, жить», – сказала Кира, а Костя ответил, что важные персоны скорее всего отправляют сюда своих детей и престарелых родителей), то возвращались на берег. Расшумевшиеся волны далеко выплёскивались на песок, вынося разный мусор и скомканные перья чаек, серые с чёрными кончиками. Ветер нёс Кирины волосы, она щурилась от яркого света и хотела совершить какое-нибудь безрассудство, но не могла придумать какое. Завтра Костя уже не сможет её навестить. Завтра у него всякие дела и последние хлопоты перед отъездом.

Кирино счастье по-прежнему изрядно горчило от сознания невозможности, но оно тем не менее БЫЛО. Она всем существом впитывала этот уже завершавшийся день, и морской ветер, томительно пахнувший водорослями и дальними странами, и Костин жизнерадостный трёп, и знала, что за это своё короткое счастье будет навсегда ему благодарна.

Когда они пришли наконец в Репине и стали ждать электричку, Кира пребывала в состоянии тихого внутреннего свечения. Основной поток нагулявшегося народа успел уже схлынуть, пассажиров в вагоне было немного. Они уютно устроились на двойном сиденье в углу, там, где напротив не было никого – сразу глухая спинка трёхместного, – и Костя, кажется, собрался накинуть ей на плечи свою лёгкую курточку, когда Кира поняла, что вагон они выбрали определённо не тот.

За проходом, через несколько сидений от них, раздавался громкий заплетающийся голос. Голос человека, успевшего «принять» ровно настолько, чтобы ноги ещё ходили, зато язык развязался и руки сделались длинными.

– А я те грю – с-суки они все!.. – Говоривший ловил за рукав пожилого мужчину, оказавшегося, на своё несчастье, с ним рядом. Тот выдернул рукав и поднялся, чтобы пересесть. – А-а!.. Слушать не хошшщь!.. – обиделся пьяный. – А я пр-равду те грю!..

Он длинно выругался и с силой огрел мужчину между лопаток – тот схватился за спинку сиденья и только потому не упал. Рядом испуганно вскрикнула женщина, а Кира ощутила, как меркнет и рассеивается чудо, сопровождавшее её с самого утра. Грубая земная реальность неотвратимо заявляла о себе в лице мужика в старом засаленном пиджаке, в тяжёлых ботинках, с топорной физиономией, тупой то ли от природы, то ли от пьянства. Вот из таких, подумала Кира, в основном и состоит обычная жизнь. Ему было лет пятьдесят с небольшим – по-бычьи здоровый, начинающий полнеть мордоворот обводил вагон тёмным взглядом, выбирая, к кому ещё прицепиться. Его подбородок и шея были в трёхсуточной седоватой щетине. Когда он повернулся в её сторону, Кира поспешно отвела глаза, притворяясь, что она тут ни при чём. Она по опыту знала: такие вот агрессивные пьяницы нутром чуют, кто их больше боится.

– А ты мне зенки не пяль!.. – внезапно заорал небритый, обращаясь к молодой женщине, сидевшей через проход. Та прижимала к себе маленькую девочку в белых гольфах и, видимо, имела неосторожность посмотреть на матерщинника с укоризной. Против женщины сидел моложавый мужчина в светлой рубашке с закатанными рукавами – отец девочки. Он успокаивающе взял жену за плечо и что-то тихо сказал ей, уговаривая не обращать внимания.

– Чё морду воротишь? Тебе, бляха, гр-рю!.. – не унимался пьяный. – Сама небось каждому встр-речно-му… попер-речному… Со своей такой вчера ёкаря стаскивал…

– Не ругайтесь при ребёнке!.. – взвизгнула женщина.

Девочка заплакала.

Мужчина начал угрожающе подниматься на ноги:

– Я сейчас милицию приведу!..

Пьяный с неожиданной обезьяньей ловкостью влепил ему затрещину. Удар пришёлся врасплох: мужчина взмахнул руками и тяжело опрокинулся обратно на сиденье, но не удержался и съехал на пол.

– Милиция!.. – закричало сразу несколько голосов, в основном женских. – Вызовите милицию!

Кнопку, видневшуюся в дальнем конце вагона, никто, однако, нажимать не помчался. Работает она ещё или нет, эта кнопка, да и кому охота в случае чего объясняться? А разошедшегося скандалиста, того и гляди, урезонит само слово «милиция»…

Пьяный захохотал.

Кира не уследила, когда это Костя успел покинуть их уголок, но он уже шёл, неторопливо и чуть-чуть вразвалочку шёл вперёд по проходу. Что тут прикажете делать? Гордиться смелостью кавалера? Или бросаться следом и хвататься за него двумя руками, чтобы не лез на рожон?.. Кира не знала. Ей было страшно.

Пьяный заметил подходившего Костю и воинственно повернулся навстречу:

– А ты, блин, тоже по лекалу захотел, мать тво… Он вдруг замолчал. Костя стоял к Кире спиной, и она не видела, что там у них происходило, да и видеть было особенно нечего: Костя, подойдя, молча остановился и вроде даже не двигался с места. Потом пьяный ёрзнул и с готовностью поднялся, прямо-таки даже вскочил, и они вроде под ручку направились в сторону дальнего тамбура. Костя шёл прямо, не теряя равновесия при толчках поезда, а его невольный (теперь было заметно, что невольный) попутчик пританцовывал рядом, неестественно выгнувшись боком и стукаясь обо все сиденья подряд. Они миновали тамбур и скрылись в гулко грохотавшем переходе между вагонами. Секунду спустя Костя вышел обратно уже один, захлопнул дверь и вернулся на своё место. Пассажиры косились и провожали его неразборчивым бормотанием. Теперь, когда всё отгремело, многим казалось: надо было просто не обращать на пьянчугу внимания, небось сам бы утихомирился.

– Молодец, парень, – гнусаво сказал поднявшийся с полу мужчина. Он держал возле носа женин платочек, останавливая кровь.

Кира смотрела на идущего Костю, и ей было ясно, что чудо не кончилось. Ещё она думала о том, как мало она, в сущности, знает своего спутника. Любой человек, даже самый простой и открытый, только кажется прозрачным насквозь. Вот и Костя, наверное, чего только не насмотрелся по своим экспедициям. Уж точно происходили там не одни сплошь весёлые и забавные случаи, которыми он без устали её развлекал. Кира тоже ездила в стройотряд и на картошку и кое-что понимала. Когда он сел рядом с ней, она взяла его за руку. Это как-то само собой разумелось – сидеть, плотно переплетя пальцы, и просто молчать.

После целого дня за городом ноги у Киры немилосердно гудели, и Костя повёз её домой на метро. В обычной жизни она не любила поздних возвращений, ибо мало ли на каких субъектов можно напороться в метро и того пуще на полуночных улицах, но сегодня день был явно особенный. Кире было потрясающе уютно под лёгкой Костиной курточкой, которую он таки надел ей на плечи, и против всякого обыкновения совсем не хотелось поторопить подземный состав.

В прошлом году она купила путёвку по городам Закавказья. В группе, собравшейся со всего Союза, одна пара привлекла её внимание: женщина, выглядевшая утончённой интеллигенткой, и её муж. Этот муж вроде ничем выдающимся не блистал, но Кире упорно казалось, будто в каждом его движении – вот он садится на стул, берёт вилку, накалывает котлету – необъяснимо сквозила страшная сила. Разговорившись однажды с его женой, Кира решила проверить догадку. Женщина рассмеялась: «Штанга? Военный он у меня. Инструктор по рукопашному бою…» В гостинице, где их поселили, не прекращались проблемы с водой, и в какой-то вечер, часов в одиннадцать, они сговорились отправиться в баню: Кира с соседкой по номеру и военный с женой. Мрак в февральском Баку был выколи глаз, фонари горели с интервалами метров пятьсот, трёх женщин сопровождал всего один мужчина… но Киру всё равно не оставляло ощущение, что она едет на танке.

Такое чувство абсолютной защищённости очень редко выпадало на её долю и всякий раз было невыразимо блаженным. Только, оказывается, и блаженство обретает совсем особое качество, если твой защитник, покровитель и каменная стена… как бы это сказать… не совсем тебе безразличен…

Костя бесшабашно повёл её напрямик через парк, на что она, конечно, нипочём не отважилась бы в одиночку. Парк был совершенно безлюден. Ещё два дня назад Кира даже порадовалась бы этому обстоятельству. Зря ли как-то раз она даже свернула с аллеи, чтобы не попасть на глаза Нине с Валерой, – всё, что угодно, только не в обществе Кости!.. Теперь ей было даже обидно, что никто не увидит их вместе и Не оценит, какой замечательный парень положил на неё глаз.

– Ну что! – сказал он, останавливаясь перед её дверью. – Ты себя береги. Я тебе открыточку оттуда пришлю. С видами.

Он уже потянулся за своей курткой, и тут…

– Не уходи, – шёпотом сказала Кира, и сердце гулко стукнуло у самого горла. – Останься. Не уходи.

Не надо, ой не надо было ей говорить такие слова. Она понимала это столь же отчётливо, как и то, что не произнести их было попросту невозможно.

Костя замер, глаза сразу стали очень серьёзными.

– Кира?.. – спросил он тихо. Она зажмурилась и повторила:

– Останься. Не уходи.

Позже она не могла припомнить, кто из них отпирал замок: только то, как открылась дверь в застоявшуюся квартирную темноту, как Костя придвинулся ближе и как она нечаянным образом оказалась вдруг у него на руках.

– Ты что! – ахнула она по-прежнему шёпотом и обхватила его за шею. – Ты что!.. Живот надорвёшь!..

Ей, впрочем, уже было откуда-то ясно: не надорвёт. Костя негромко засмеялся впотьмах и внёс её внутрь, и пяткой аккуратно защёлкнул за собой дверь. Кира гладила его густые волосы, жёсткие, точно солома, а потом стыдливо и неумело поцеловала его.

…И было им хорошо. Несмотря даже на вопиющую безграмотность одной из сторон…

Утром Костя стал прощаться уже окончательно.

– Я не смогу куда-нибудь тебе написать?.. – зябко кутаясь в халатик, спросила она. Костя положил в чай третью ложечку сахара и отмахнулся:

– Да нас там небось сразу куда-нибудь в такую тьмутаракань запичужат… куда местный Макар антилоп не гонял, а вертолёт в полгода раз по великому обещанию прилетает. Пока письмо доползёт, я сам быстрее приеду. Ты смотри тут, на чужих мужиков не очень глазей!

Кира подумала о том, что через шесть или сколько там месяцев вполне может встретить его, что называется, в интересненьком положении. А задержится, так и с пополнением. Мысль об этом грела сердце и вместе с тем заставляла трезво оценивать вещи. Кира знала нескольких матерей-одиночек, чьи нехитрые истории были трогательно похожи одна на другую. И тоже, как правило, начиналось всё весьма романтично. Кира прислушалась к себе и поняла, что ни о чём не жалеет. Может быть, до поры. Смотреть, как ЕЁ МУЖЧИНА уписывает бутерброд с сыром, было сущее наслаждение.

А он дожевал и сообщил ей – сурово, как о решённом:

– Вот приеду – и сразу в загс. Ясно? Кира вздрогнула, помолчала и тихо ответила:

– Ты не зарекайся…

Костя воздел палец – сейчас что-то покажу, упадёшь! – и запустил руку во внутренний карман курточки:

– Закрой глаза…

Кира послушно закрыла. Он цепко взял её за правую кисть, и на безымянный палец безо всякого предупреждения скользнул прохладный металлический ободок. Кирины ресницы взлетели сами собой: в зрачках отразилось новенькое обручальное кольцо. Костя торжественно протягивал ей второе и подставлял палец:

– Пам, пам, па пам-пам пам пам пам, па-па-па-папам…

У неё неизвестно почему спёрло дыхание и на глаза навернулись слезы, она попыталась подхватить импровизированный марш Мендельсона, но голоса не было. Она смогла только по вечному женскому обыкновению разреветься, уткнувшись лицом ему в грудь. Слезы были горькими и сладкими одновременно.

– Ты моё прибереги пока, – деловито велел Костя. – Хорош я буду, если не ровен час негры сопрут.

Кто-то из его товарищей должен был подъехать за ним на машине. Кира видела с балкона, как он садился в серые «Жигули». Когда машина тронулась, она помахала ему на прощание. Он уже не мог видеть её движения, но всё-таки помахал в ответ. Кира навсегда запомнила его руку, высунутую над крышей автомобиля.

«Густав Беккер» размеренно тикал на комоде, отсчитывая мгновения вечности.

Восемь лет спустя

Была осень, двадцать седьмое октября. Кира ехала по эскалатору «Парка Победы», поднимаясь наверх. Утро этого дня выдалось погожее и солнечное, хотя и холодное, но часов в двенадцать повалил снег, а под вечер на улицы даже выгнали специальную технику – разгребать метровые заносы. Кирины коллеги обсудили погоду и сообща вспомнили, что такие снежные шквалы регулярно случались в Ленинграде где-то под ноябрьские праздники, плюс-минус неделя, и ещё около первого мая, когда на тополях вылезают здоровенные листья и всем уже кажется, что установилось тепло. Кира переминалась с ноги на ногу, шевеля пальцами в промокших туфлях. Выходя из дому, она одевалась с расчётом на золотую осень, а в результате еле допрыгала по сугробам до «Василеостровской», и было не особенно ясно, как теперь бежать сначала к Жуковым, а после домой. При мысли о том, чтобы выскакивать из относительно тёплого метро обратно под снегопад, внутри что-то сжималось. Ну да ничего, сказала она себе. Не в первый раз. Или, может, всё-таки завернуть сначала домой, захватить зимние сапожки для Стаськи?.. Нет, не стоит, а то потом будет совсем уже поздно. Добежит и в суконных, в которых с утра отправилась в школу. Всего-то три остановки. Ну там, шерстяные носочки ещё одни у Нины возьмём.

Кира посмотрела вперёд, на приближавшийся верхний вестибюль станции, и невольно улыбнулась. На кого ей действительно повезло в жизни, так это на друзей. Вот и сегодня, выяснив, что задерживается, она позвонила Нине, и та с готовностью отправилась забирать Стаську из школы. Наверное, первоклашка уже и уроки все сделала, сидит мультфильм смотрит по телевизору. Или дяде Валере помогает что-то паять…

Костя в самом деле прислал из Луанды открытку с видом гостиницы «Нгола». Письмо, опущенное прямо в аэропорту, содержало всего несколько слов: целую, люблю, извини за поспешность, бегу, зовут в вертолёт… Больше известий от него не было. Никаких.

Кольцо, которое он ей подарил, она надевала только дома по вечерам, оставаясь одна. Он велел носить, но она не решалась. Неизбежные изменения в её фигуре сослуживцы и друзья встретили с большим пониманием – не девочка, в конце концов, имеет право, и вообще давно бы пора. Но вот обручальное кольцо при полном отсутствии мужа выглядело в лучшем случае глупо. Кира, никогда не любившая программу «Время», повадилась смотреть международную хронику и особенно всё касавшееся Африки. Мало ли, вдруг покажут советских специалистов, работающих в братской стране. Не показали. Только передали однажды, что СССР заключил договор о дружбе и сотрудничестве ещё с одним государством молодой демократии – Республикой Серебряный Берег, избравшей социалистический путь. Показали и чернокожего лидера освободительного движения, недавно ставшего президентом. Доктор Йоханнес Лепето хорошо говорил о выборе своего народа, о больницах и школах, о будущем процветании. Кира нашла Серебряный Берег на карте; в старом атласе стояло ещё колониальное название – Котдаржан.

На третий день своего декретного отпуска она разыскала в телефоннике Институт геодезии и даже сняла было трубку, собираясь звонить, но передумала. Почему-то она с детства не особенно доверяла телефонам предпочитая личные встречи. Стоял март; она закуталась в старое бесформенное пальто-балахон и отправилась на улицу Салтыкова-Щедрина. К этому району она всегда относилась с некоторым подозрением, ибо в тех местах находилась злосчастная тёти-Фирина коммуналка, а значит, и вокруг добра ждать не следовало. Чепуха, конечно, но что поделаешь. Она ехала и заранее накачивала себя, настраиваясь на самое скверное. «Ну разумеется, – скажут ей там, – ангольская экспедиция давно возвратилась. Кто, Иванов? Костя?.. Да он сразу к невесте поехал, а что? Вы, гражданочка, вообще-то кто ему будете?» Она даже убедила себя, что воспримет эту новость спокойно. И правда, кто она ему? Никто. И претензий никаких, Боже упаси, предъявлять не намерена. Идти от метро оказалось неожиданно далеко, а) на самый угол Суворовского, но Кира бодро дошагал по хорошо посыпанной улице. Она не знала, к ком обратиться, и на всякий случай пошла в отдел кадров.

Сколько она себя помнила, женщины-кадровички всегда были маленькими злющими бабами, несгибаемыми, прокуренными и горластыми. Здешняя исключена не составила – этакая Анка-пулемётчица, изрядно постаревшая, но по-прежнему стоившая иного десантной взвода. Она едва повернула голову на Кирино робко" «Извините, пожалуйста, а работает ли у вас..?», оторвав шее её от каких-то государственных дел, но, услышав имя и фамилию, вдруг выпорхнула из-за стола и по-матерински обняла Киру за плечи, усаживая на стульчик, а потом заорала на юную машинистку, ведя принести воды, и тут-то Кира заподозрила, что гипотетическая невеста была далеко не худшим несчастьем, которое могло приключиться. «Трагический случай… – расслышала она словно сквозь вату. – Бандиты из УНИТА… ангольские товарищи только через несколько дней… как герои… сложности с транспортом… никого в живых не… жара… дикие звери… пришлось хоронить прямо на месте…» Кира послушно выпила воду, плескавшуюся в беленькой чашке, и тупо спросила: «Почему же по телевизору..?» – «А потому, девочка, что это политика, – перешла на „ты“ кадровичка. – Комсомолка, наверное, должна понимать. Ты же знаешь, какая там обстановка?» Кира только кивнула, держа чашку обеими руками. Конечно, она понимала насчёт обстановки. И вообще, мало ли что там Костя с товарищами наносили на свои карты. Вон в Афганистане небось тоже всё детские сады строят и лекарства местному населению раздают, а похоронки в семьи приходят. Кира отказалась от валидола и заверила Анку-пулемётчицу, что чувствует себя хорошо.

Она в самом деле благополучно доплелась до метро, путешествуя от одной заледенелой лавочки до другой и подолгу отдыхая на каждой. У неё стоял перед глазами перевёрнутый и горящий геодезический грузовик и Костя с пистолетом, отстреливающийся из-за колеса. Да. А потом жара и дикие звери. Ещё не родившаяся дочурка толкалась и безобразничала в животе: сказка была слишком страшной, маленькое существо ни в какую не желало слушать подобного. Кира открыла рот и стала глубоко дышать, сосредоточившись на сосульках, свисавших с карниза дома напротив. Сосульки сияли и переливались на ярком мартовском солнце. «Ребёнка, если вдруг без меня, назовёшь Станиславом, – велел Костя. – Во-первых, у меня кореш был, Станислав. А во-вторых, для девчонки тоже пойдёт».

В метро пожилая женщина уступила ей место и две остановки затем костерила какого-то пэтэушника, оставшегося нахально сидеть, а тот изо всех сил не слушал нравоучений и притворялся, что спит. Придя домой, Кира сразу вытащила обручальные кольца и надела своё, но не на правую руку, а на левую, и сказала себе, что больше ни за что и никогда не снимет его. Потом залегла на диван, держа второе кольцо в кулаке, но скоро встала опять, разыскала в шкатулке мамину золотую цепочку, продела в Кости но кольцо и застегнула на шее. Эту цепочку она тоже никогда не станет снимать.

Вечером заглянула Нина: «Рюшка, пляши! Мой Жуков тут летние фотографии наконец проявил, так на одной, это он в парке меня, на заднем плане угадай кто?.. Ты! Со своим молодым человеком!!! Валерка полдня вчера впотьмах просидел, чуть не помер от старания, зато смотри какая карточка полу… Ой, ты что вся зелёная?!. Тебе плохо?.. Что-то случилось?..»

…Эскалатор плавно вынес Киру наверх, и она шагнула наружу – мимо скучающего милиционера, сквозь струи горячего воздуха, превращавшие летучий снег в пар и талую слякоть. Всё-таки в воздухе необъяснимо витало нечто рождественское, хотелось раньше времени поздравлять с Новым годом и делать подарки. Кира подняла воротник куртки, заслонила перчаткой очки и побежала к подземному переходу. Улица Фрунзе, где жили её друзья, была совсем рядом. Ещё десять минут, и Нина откроет ей дверь, а из комнаты с радостным визгом выскочит Стаська: «Мама пришла!..»

Кира отвернулась от ветра и прибавила шагу.