Читать книгу Гибель «Армии Власова». Забытая трагедия - Группа авторов - Страница 2

Общеизвестна дата начала Великой Отечественной войны – 4 часа утра 22 июня 1941 г. Известно также, что, опьяненный фактической безнаказанностью и легкостью побед при захватах стран Восточной и Северной Европы, а также без труда подавленным сопротивлением войск своего извечного врага – Франции, Гитлер провозгласил, что война с Советским Союзом будет также молниеносной – Blitzkriеg. «Итак, вперед! Богатые поля Украины манят», – записывает 25 июня 1941 года Геббельс в своем дневнике.

Немцы уверены в своей победе, причем обязательно до зимы. Кстати, по этой причине у немецких солдат зимой 1941–42 гг. не было теплого обмундирования, и им очень худо пришлось и под Москвой и под Ленинградом. «Самая мощная армия, какую когда-либо видел мир» – так охарактеризовал немецкую армию Ширер при ее нападении на Францию в 1940 г. С тех пор она (не без помощи Советского Союза) еще более окрепла и оснастилась.

Ей противостояла не до конца реформированная, еще не оправившаяся от уничтожения крупных военачальников, не имеющая элементарного снаряжения армия. Немецкой тактике русские противопоставили мужество, самоотверженность и жесткое упорство, оказывая невиданное до сих пор сопротивление. Это не пустые слова. Ниже мы увидим из документов, с каким багажом подходила РККА к роковой дате, 1941 году.

Пока же стоит подробнее остановиться на непосредственных целях германского командования. Разумеется, всем кажется, что это уж не нуждается в пояснениях, но, думается, есть смысл напомнить. Итак, вот запись непосредственного участника событий, министра пропаганды нацистской Германии – Йозефа Геббельса[1]. 9 июля 1941 года он записывает в своем дневнике, находясь в Ставке Гитлера: «Он (фюрер) выглядит лучше, чем можно ожидать, и производит впечатление, вызывающее чувство оптимизма и доверия… Он описывает мне кратко военное положение, на которое смотрит весьма положительно. По его неопровержимым и доказанным фактам, две трети большевистских сил уничтожены или же сильно потрепаны. Пять шестых большевистских воздушных и танковых сил могут считаться уничтоженными. Фюрер еще раз подчеркивает… Теперь мы будем бить вплоть до уничтожения. О мирных переговорах с большевистским Кремлем не может быть и речи. У нас имеется достаточно резервов, чтобы выдержать в этой гигантской борьбе… Фюрер имеет намерение такие города, как Москва и Петербург, стереть с лица земли. Ибо раз мы хотим расчленить Россию на отдельные составные части, то это огромное государство не должно обладать каким бы то ни было духовным, политическим или же хозяйственным центром…»[2]

Тем же духом пропитаны отрывки из стенограммы совещания Гитлера 16 июля 1941 года с Кейтелем, Герингом и Борманом. «В основном дело сводится к тому, чтобы освоить огромный пирог с тем, чтобы мы, во-первых, овладели им, во-вторых, управляли и, в-третьих, эксплуатировали». Но при этом обязательно должны быть скрыты истинные намерения: «Мы будем подчеркивать, что мы были вынуждены занять этот район, установить в нем порядок и установить безопасность». И якобы вынуждены проводить те или иные мероприятия в интересах населения. «Таким образом, не должно быть распознано, что дело касается окончательного регулирования. Тем не менее… мы будем принимать все необходимые меры – расстрелы, выселения и т. п…Но нам самим должно быть совершенно ясно, что мы из этих областей никогда не уйдем».

«Русские в настоящее время отдали приказ о партизанской войне в нашем тылу. Эта партизанская война имеет и свои преимущества: она дает нам возможность истреблять все, что восстает против нас».

Далее идет планировка возможного «деления пирога».

Крым должен быть освобожден от всех чужаков и заселен немцами. То есть речь фактически идет о полном уничтожении всего населения Крыма. Думаете, у кого-нибудь из немцев, одурманенных геббельсовской пропагандой, в 1941 году это вызвало протест или шок? Да ничего подобного. В это верили и молодые мальчишки, идущие за вождем на Восток, и просто немецкие домохозяйки, матери этих самых мальчишек. Вот строчки письма одной из них сыну на фронт. Летчику Петеру Шпиллеру, пл. 42906, пишет мать из Тюрингии 15 июля 1943 года: «Мой маленький летчик!.. Я представляю себе тебя – под синим небом, над синим морем. Над нашим морем. Я каждый день смотрю карточки, которые ты мне прислал. Участок я себе уже высмотрела – мы будем там, у нашего моря, в нашем Крыму… И может быть, мне удастся когда-нибудь пролететь с моим маленьким гордым летчиком над теми краями и берегами, где он так славно воевал. Отец не согласен со мной и сердится на меня за мои мечты. Он говорит: Крым – дикая татарская русская страна, и никогда там не будет покоя. Отец говорит: там слишком много крови пролилось. Ну и что же? Наша немецкая кровь только утверждает наши права на эту землю на веки веков. А русских слишком много, и им полезно кровопускание. Пусть скажут нам спасибо. Впрочем, меня не заботят эти свиньи. Ведь это разбойники. Не оставляй их, мой мальчик, в Крыму, истреби всех до единого, и нам будет спокойно жить в нашей вилле, над морем, в розах. Я верю, что моя мечта осуществится, и уже скоро»[3].

Непонятно, чего в этом письме больше – немецкой сентиментальности или звериной жестокости. Впрочем, сентиментальность часто уживается с жестокостью, а вот истинная доброта – никогда. Если немецкая фрау продолжала мечтать о своей вилле, построенной на чужой крови, даже в 1943 году, то нетрудно представить, с какими устремлениями входили в чужую страну немцы в 1941-м. Без понимания этого невозможно до конца понять весь ужас немецких солдат и порой офицеров, столкнувшихся со страшной реальностью войны на том же Волховском фронте.

Реальность войны и расплата за содеянное наступила для немецкого народа только в 1945 году, когда на территорию Германии вошли войска стран-победительниц. Вот тогда и закричали: «Гитлер капут!» А ведь солдаты, и советской и союзнических армий, не творили и сотой доли того, что творили на землях России и Европы такие вот Петеры и Гансы, опекаемые любящими мамочками, уверенные в своей полной безнаказанности.

Но вернемся на совещание к Гитлеру. Он сообщает, какие районы обещаны другим государствам-сателлитам: «Антонеску хочет получить Бессарабию и Одессу с коридором, ведущим на запад-северо-запад… мадьярам, туркам и словакам не было дано никаких определенных обещаний». Геринг берет слово и считает «правильным присоединить к Восточной Пруссии различные части Прибалтики».

«Фюрер подчеркивает: вся Прибалтика должна стать областью империи. Точно так же должен стать областью Крым с прилегающими районами. Волжские колонии должны стать областью империи, так же как бакинская область.

Финны хотят получить Восточную Карелию. Однако ввиду большой добычи никеля Кольский полуостров должен отойти к Германии. Со всей осторожностью должно быть подготовлено присоединение Финляндии в качестве союзного государства. На Ленинградскую область претендуют финны. Фюрер хочет сравнять Ленинград с землей с, тем чтобы потом отдать его финнам». (Запись совещания ведет Борман[4]).

Вот такие задачи ставит обожаемый фюрер. Какие же методы найдут его подчиненные?

Гиммлер: «30 миллионов славян должно быть уничтожено».

Рейхскомиссар оккупированной Украины Кох: «Украина является для нас лишь объектом эксплуатации, она должна оплатить войну, и население должно быть в известной степени, как второсортный народ, использовано на решение военных задач, даже если надо ловить его с помощью лассо».

Приказ Кейтеля от 16 сентября 1941 года: «Чтобы в корне задушить недовольство, необходимо по первому поводу незамедлительно принять наиболее жесткие меры, чтобы утвердить авторитет оккупационных властей и предотвратить дальнейшее распространение… При этом следует иметь в виду, что человеческая жизнь в странах, которых это касается, абсолютно ничего не стоит и что устрашающее воздействие возможно лишь путем применения необычайной жестокости. Искуплением за жизнь немецкого солдата в этих случаях, как правило, должна служить смертная казнь 50–100 коммунистов. Способ казни должен увеличивать степень устрашающего воздействия».

Чуть позже тот же Кейтель издал приказ, в котором говорится, что войска «имеют право и обязаны применять в этой борьбе любые средства без ограничения также против женщин и детей, если это только способствует успеху».

В советской историографии Второй мировой войны подспудно сложилось и бытует мнение, что якобы «профессиональные солдаты Абвера» не придерживались методов гестапо, что это были, так сказать, «солдаты чести». Но вот перед нами приказы отнюдь не отпетого эсэсовца, а именно профессионального военного. Как говорится – «почувствуйте разницу». Сам Кейтель так оправдывал себя на Нюрнбергском процессе: «Я был лояльным, верным и покорным солдатом своего фюрера»[5]. Вот и весь кодекс немецкой офицерской чести в понимании большинства германских военных.

Теперь отвлечемся от моральных и нравственных оценок принципов высших чинов немецкого командования и посмотрим, в каком виде подошла истекавшая в 1941 году кровью РККА к такому повороту событий.

Оставив в стороне бредни В. Суворова, которыми в 90-е зачитывалась дорвавшаяся до информации интеллигенция, предоставим слово очевидцу и участнику непосредственно интересующих нас событий – Кириллу Афанасьевичу Мерецкову, тому самому Мерецкову, который и был командующим Волховским фронтом.

Сначала познакомимся с судьбой этого человеком поближе, тогда нам станет понятней его логика, его приказы и многое другое, что в конечном итоге и сыграло роковую роль в судьбе солдат и командиров 2-й ударной армии.

Мерецков Кирилл Афанасьевич (26.05.1897 г. р., деревня Назарьево Зарайского уезда Московской губернии – 30.12.1968 г., г. Москва), полководец. Маршал Советского Союза (26.10.1944), Герой Советского Союза (1940), кавалер ордена «Победа» (08.09.1945). Сын крестьянина. Образование получил в Военной академии РККА (1921) и на курсах усовершенствования высшего комсостава (1928). Рабочий. Участник 1-й мировой войны. В мае 1917 г. вступил в РСДРП(б). В 1917 году создал отряд Красной гвардии в Судогде. В 1918 г. вступил в Красную армию. Во время Гражданской войны – комиссар отряда, помощник начальника штаба бригады и дивизии. В 1920-е – на штабных должностях в 1-й Конной армии, служил в штабе 6-й кавалерийской дивизии, которой командовал С.К. Тимошенко[6].

Обычная для революционных лет карьера рано повзрослевшего малограмотного мальчишки. Таких «начальников» было в 20-е годы большинство. Но в партии – с мая 1917-го, еще до прихода большевиков к власти, так что «приспособленцем» назвать его никак нельзя. И писать-читать он все же умел – недаром работал на штабных должностях в годы Гражданской войны и трехклассное образование – уже достижение. Стоит почитать биографии большинства военного руководства – как под копирку. Да и высшее партийное руководство не отличалось, к слову сказать, большой образованностью. Вполне естественно, что способный Мерецков активно учится в 1921–1928 гг.

С 1928 года – командир и комиссар 14-й стрелковой дивизии. В 1931 году был отправлен на учебу в Германию. Вот так – мы учили их, а они учили нас. После учебы до 1934 года – заместитель начальника штаба Московского военного округа, с 1935 года – начальник штаба Отдельной Краснознаменной Дальневосточной армии. Во время Гражданской войны в Испании – направлен туда в качестве «военного советника», где отличился при проведении Гвадалахарской операции.

В период советско-финской войны (ноябрь 1939 – март 1940 гг.) Мерецков командовал 7-й армией, взломавшей считавшуюся неприступной «линию Маннергейма» и взявшей Выборг.

Вообще, советско-финская война сыграла роковую роль в развязывании Гитлером конфликта с СССР. Если советских военачальников она убедила в необходимости сильных оборонных мероприятий, то для Гитлера послужила сигналом о том, что Советский Союз крайне слаб в военном отношении. Маршал Г.К. Жуков считал, что эти два события – показанная Советским Союзом слабость во время советско-финской войны и нападение Гитлера на СССР – связаны непосредственно. Об этом же есть подтверждения и в дневнике Геббельса.

«5 января 1940 года. В Финляндии русские совсем не продвигаются. Похоже, что на деле Красная армия мало чего стоит.

22 января 1940 года. Крайне пессимистические сообщения о положении в советской России. Москва очень слаба в военном отношении…

12 марта 1940 года. Мы нация господ. Мы должны править, а не заключать договоры.

13 марта 1940 года. Мы должны расширить границы рейха на восток и запад… Как докладывает Лоренц, русские солдатики – просто потеха. Ни следа дисциплины. Но Берлина они боятся. Они остаются азиатами. Тем лучше для нас. Сталин становится настоящим панславистом.

14 марта 1940 года. Вчера: подписан мир Россия – Финляндия. Финляндия терпит ужасный ущерб, она вышла из этой истории с синяком под глазом»[7].

С августа 1940 года К.А. Мерецков – начальник Генерального штаба Красной Армии. Именно в этом качестве он и читает доклад на совещании высшего руководства состава РККА 23–31 декабря 1940 года, речь о котором пойдет ниже – выводы из советско-финской войны и положение частей и подразделений РККА. Он еще не знает, что с ним будет дальше. Зато знает история.

Великую Отечественную войну генерал армии Мерецков встретил на посту заместителя наркома обороны СССР. 24 июня 1941 г. он был арестован как участник военного заговора «врагов народа» А.И. Корка и И.П. Уборевича.

По указанию Сталина перед самой войной и в первые ее дни были арестованы те, кто уцелел при первоначальных чистках высшего эшелона военных в конце 30-х годов. Кроме Мерецкова были арестованы: нарком вооружения Б.Л. Ванников; помощник начальника Генерального штаба дважды Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации Я.В. Смушкевич; начальник управления ПВО Герой Советского Союза генерал-полковник Г.М. Штерн; заместитель наркома обороны Герой Советского Союза генерал-лейтенант авиации П.В. Рычагов; командующий войсками Прибалтийского особого военного округа генерал-полковник А.Д. Локтионов и многие другие.

К задержанным применялись т. н. «меры физического воздействия», и никто, кроме Локтионова, их не выдержал, все оговорили себя и других. Мерецков исключением не стал. Следователь НКВД Семенов позднее вспоминал: «Я лично видел, как зверски избивали на следствии Мерецкова и Локтионова. Они не то что стонали, а просто ревели от боли… особенно зверски поступали со Штерном. На нем не осталось живого места. На каждом допросе он несколько раз лишался сознания… Локтионов был жестоко избит, весь в крови, его вид действовал и на Мерецкова, который его изобличал. Локтионов отказывался, и Влодзимерский, Шварцман и Родос его продолжали избивать по очереди и вместе на глазах у Мерецкова, который убеждал Локтионова подписать все, что от него хотели. Локтионов ревел от боли, катался по полу, но не соглашался…» Следователь В. Иванов вспоминал: «Будучи в сентябре 1941 г. в Харькове, я с огромным удивлением узнал, что Мерецков назначен командующим войсками фронта. А я знал на допросах с моим участием, какие он дал показания. Что состоял в шпионской группе и готовил против Сталина военный переворот»[8].

Очень сомнительно, что избивали задержанных именно названные люди, тем более не по рангу было это Влодзимерскому. Напомним, все эти показания датируются 1955 годом, временем расстрела и «разоблачения» как Л.П. Берии, так и его соратников. Интересно, а не применялись ли к этим очевидцам также «меры физического воздействия»? Тем не менее факт остается фактом, и это отмечали многие, сталкивавшиеся с Мерецковым впоследствии, – он «сломался» и на всю жизнь был напуган. Этот страх и будет руководить им во многие моменты дальнейшей военной деятельности, в частности на Волховском фронте.

К вопросу о свидетельствах очевидцев и верности их оценок. Маршал Советского Союза А.М. Василевский, в частности, пишет в своем предисловии к книге Мерецкова «На службе народу» в 1968 году: «Летом 1942 года, в условиях крайне сложной боевой обстановки для Волховского фронта, я имел возможность видеть работу К.А. Мерецкова как командующего этим фронтом непосредственно в войсках, на поле боя. И всегда убеждался в опытности командующего, в том, что принимаемые им решения отличались продуманностью, серьезностью и полным соответствием с требованиями сложившейся к тому времени фронтовой обстановки. Готовясь к той или иной операции или решая вопросы использования войск в бою, он, опираясь на свои обширные военные знания и огромный практический опыт, всегда внимательно прислушивался к разумному голосу своих подчиненных и охотно использовал мудрый опыт коллектива. Принимаемый им, как правило, смелый и оригинальный замысел операции всегда предусматривал скрупулезное изучение сил и возможностей врага, строгий расчет и осмотрительность, всестороннее изучение плюсов и минусов, стремление во что бы то ни стало решить поставленную задачу наверняка и обязательно малой кровью»[9]. Это о какой операции написано? О Любанской или о Волховском котле? Воспоминания очевидца…

8 сентября 1941 г. по указанию Сталина из тюрем и ссылок вернули часть командиров, ученых и конструкторов, в том числе и Мерецкова. А вот А.Д. Локтионова расстреляли в октябре 1941 г.

Надо сказать, что в своих мемуарах Мерецков вообще не упоминает, что был в тюрьме. В биографических материалах читаем: «Переодетый прямо в тюрьме в новую форму, Мерецков в тот же день предстал перед Сталиным. Вождь сочувственно заметил Мерецкову, что тот плохо выглядит, и справился о здоровье. А затем послал командовать фронтом» (Мерецков К.А. На службе народу. М., 1968)[10]. Некоторые «биографы» договариваются до того, что Сталин якобы разрешал Мерецкову делать свои доклады сидя, так он ему сочувствовал, так как Мерецков порушил в тюрьме свое здоровье…

Вот что пишет сам Мерецков: «В сентябре 1941 года я получил новое назначение. Помню, как в связи с этим был вызван в кабинет Верховного главнокомандующего. И.В. Сталин стоял у карты и внимательно вглядывался в нее, затем повернулся в мою сторону, сделал несколько шагов навстречу и сказал:

– Здравствуйте, товарищ Мерецков! Как вы себя чувствуете?

– Здравствуйте, товарищ Сталин! Чувствую себя хорошо. Прошу разъяснить боевое задание!

И.В. Сталин не спеша раскурил свою трубку, подошел к карте и спокойно стал знакомить меня с положением на Северо-Западном направлении…»[11]

И где здесь переодевание в тюрьме? Где жалость Сталина?

«С сентября 1941 г. Мерецков командовал 7-й армией, которая остановила продвижение противника на рубеже р. Свирь. С ноября вступил в командование 4-й армией. Под его руководством армия участвовала в разгроме немецко-фашистских войск под Тихвином, что имело важное значение для обороны Ленинграда. С декабря 1941 г. Мерецков – командующий Волховским фронтом, войска которого в 1942 году во взаимодействии с Ленинградским фронтом осуществили Любанскую и Синявинскую операции. В мае-июне 1942 г., когда Волховский фронт был преобразован в оперативную группу, Мерецков командовал 33-й армией. С июня он снова командующий Волховским фронтом, который совместно с Ленинградским фронтом в начале 1943 г. осуществил прорыв блокады Ленинграда, успешно провел Новгородско-Лужскую операцию»[12].

Далее в послужном списке Мерецкова – освобождение Южной Карелии, Советского Заполярья и северной части Норвегии. В 1944 г. ему было присвоено звание Маршала Советского Союза. Естественно, кроме этого у Кирилла Афанасьевича было достаточно других военных регалий. Похоронен он в Москве, у Кремлевской стены.

Фигура К.А. Мерецкова нас интересует в той степени, в которой она связана с судьбой 2-й ударной армии. А связь эта самая прямая – именно он командующий фронтом, от его оценки обстановки, понимания ситуации напрямую зависит Генштаб, вынося те или иные стратегические решения. А как много в действительности понимал и умел он? И что в конечном счете не зависело от него в реальной обстановке?

Здесь мы и подходим к теме доклада начальника Генерального штаба Красной Армии генерала армии К.А. Мерецкова: «Итоги и задачи боевой подготовки сухопутных войск, ВВС и оперативной подготовки высшего начсостава»[13].

В постсоветской, т. н. «перестроечной» литературе было распространено мнение, что якобы из-за этого доклада Мерецков и «попал в немилость» к Сталину и был арестован. Что он якобы выступал против «основной военной концепции» тех лет – «предпочтение наступательных действий оборонительным».

Такая «концепция» могла возникнуть только в головах тех, кто о ней писал, а никак не в военном руководстве РККА 40-х годов, где все-таки были профессионалы, присутствие которых почему-то ставится под сомнение.

Здесь мы наталкиваемся на очередной миф о «слабости Красной Армии». Якобы в результате чистки военного руководства страны в 30-е годы армия очень ослабла, просто «пришла в негодность». Армия – это прежде всего огромная масса людей, организованных в части, дивизии, полки, тыловые и штабные подразделения. И от наличия или отсутствия пусть даже нескольких сотен человек из «штабной элиты» практически ничего не изменится для подавляющего большинства бойцов и командиров. Они будут так же служить, даже не задумываясь о кадровых перестановках в «верхах». Тем более что «гениальные полководческие таланты», например тех же Тухачевского и Блюхера очень сомнительны. Другие командиры были гораздо более знающими, талантливыми и толковыми. Тот же Г.К. Жуков или А.А. Власов. Да, да, тот самый Власов. До того как он попал в плен, в битве за Москву сомнений в его воинском таланте ни у кого не возникало. Собственно, поэтому он и попал на Волховский фронт – спасать сложившееся положение, которое спасти уже было невозможно.

Весь доклад Мерецкова и последующие после него выступления мы приводить здесь не будем, но на ключевых моментах задержимся.

«1939 и 1940 годы протекали в сложной международной обстановке. Большинство народов мира втянуто империалистами в большую тяжелую войну… Современная война, более тяжелая по своим последствиям, чем прошлые войны, не щадит никого ни на фронте, ни в тылу.

В то время, когда воюющие народы терпят неизмеримые страдания, наш могучий народ под руководством великого вождя товарища Сталина благодаря его мудрой стратегии продолжает оставаться вне войны…»[14]

Большинство советских военачальников и политических деятелей, оставивших свои воспоминания, в один голос утверждают – все знали и понимали, что война с Германией неизбежна, никто не питал на этот счет иллюзий. Другой вопрос – как сделать так, чтобы прийти к ее началу наиболее подготовленными? Надо было тянуть время, наращивать силы. Но отнюдь не для нападения на кого бы то ни было, а лишь для защиты. Все прекрасно понимали, что остаются практически в одиночку перед немецкой мощью, уже пожравшей всю Европу. Кстати, англичане и американцы, те, которые потом, когда Советский Союз добьется практически в одиночку перелома в войне, станут «союзниками», до войны таковыми вовсе не были. И было совершенно неясно, на чью сторону они, особенно американцы, встанут в начавшемся конфликте. Если Гитлера на Западе просто не любили, то Советский Союз и Сталина откровенно ненавидели. И была еще далеко не дружественная Япония. Так что утверждения, например, В. Суворова о том, что СССР готовился к нападению – просто ложь. Кого завоевывать – весь мир? И зачем? Нести революцию европейскому пролетариату? Все как-то забывают, что Сталин отнюдь не Троцкий, который как раз с этой идеей и носился. И резкое расхождение между ними произошло из-за этого в первую очередь. Между прочим, большинство военных чинов, репрессированных в 30-е годы, были сторонниками именно идей Троцкого, проникнувшись их духом еще на фронтах Гражданской войны. Возможно то, что им на смену пришли новые крепкие профессионалы, учившиеся в Военной академии, воевавшие уже новыми методами и не разделяющие «классовых заскоков» и далекие от «подковерной грызни» т. н. «старых большевиков», как раз и сыграло на пользу нашей армии в начавшейся войне.

«Геббельс, как и Гитлер, сознавал, что никаких военных действий со стороны Советского Союза не ожидалось. Сталин страшится войны, не раз записывал Геббельс, у него не хватит мужества воспользоваться даже возникшей в какой-то момент выгодной ситуацией, чтобы нанести превентивно удар по германским силам, максимально эффективный. Донесения германского посла Шуленбурга из Москвы… подтверждали, что Советский Союз не ввяжется в войну ни при каких обстоятельствах, лишь только защищаясь от нападения».

«Все его помыслы и действия, – пишет маршал Г.К. Жуков о Сталине тех предвоенных дней, когда Жуков был начальником Генштаба, – были пронизаны одним желанием – избежать войны и уверенностью, что ему это удастся». «Сталин не хотел воевать. Мы были не готовы…»[15]

«Во время похода на Запад[16] и отвечая на провокации на Дальнем Востоке и в Финляндии, Красная Армия получила большой боевой опыт современной войны. В боях на карело-финском театре войны впервые в истории войн на Красную Армию выпала задача рвать долговременную укрепленную железобетонную полосу обороны…Ряды героев Красной Армии пополнились молодыми талантливыми командирами, умеющими вести войска в бой и добиваться победы.

Наряду с успешным выполнением задачи в целом, в этой войне выявились большие недостатки в вопросах организационных, оперативно-технических и дисциплины»[17].

Для преодоления недочетов, на которых мы не будем останавливаться подробно, был издан приказ наркома обороны Тимошенко № 120, проведены осенние смотровые учения. Что же они показали?

«В результате осенних смотровых учений… установлено, что высший командный состав, увлеченный решениями текущих вопросов, забыл задачи боевого порядка – повседневную работу дивизий, корпусов и армий сочетать с боевой подготовкой соединений, взводов…В боевой подготовке взводы, роты и батальоны отличались разнобоем. При проверке штабов как главный недостаток было установлено плохое освоение взаимодействий их между собой. Особенно слабо проводят штабы расчеты сопровождения прорыва танка.

Директива Народного комиссара требовала в короткий срок пересмотреть боевую оборону. Основным недочетом построения обороны надо отметить линейность положения огневых средств.

В первый период смотра наши командиры считали, что заграждения успешно могут строиться только в лесу, и в связи с этим народный комиссар обороны вынужден был провести учения на разнообразной местности»[18].

Далее следует разбор ошибок. Все, о чем говорит Мерецков, было в полной мере продемонстрировано нашими войсками во время войны, так что его последующие утверждения о том, что «войска получили большую практику» и исправили положение, – скорее попытка выдать желаемое за действительное.

«Обычно общие воинские начальники… не имеют общего решения на организацию боя и устройство заграждения. Устройство заграждения целиком передается саперным начальникам, а последние, не зная тактических решений, строят заграждения самостоятельно и тактически неправильно, в связи с чем заграждения теряют свой смысл, легко обходятся и быстро преодолеваются.

Войска, огораживающие заграждение[19], страдают двумя крайностями: или отходят при первом нажиме со стороны наступающих, не используя все средства сопротивления, или делятся на маленькие группы вплоть до полного окружения. Управление обычно поддерживается с места позиции и всегда нарушается в промежутках между позициями.

Войска, преодолевающие предполье[20], не всегда ясно представляют себе, что надо делать для того, чтобы быстро проникнуть через заграждение и достигнуть переднего края. Это потому, что учения по преодолению предполья никогда почти не проводились, а если проводились, то само предполье имело лишь условное заграждение и потому не защищало от огня. Вот почему на учениях, как только войска сталкивались с действительным заграждением, оказывалось, что они не имеют практики и сноровки при преодолении его.

При преодолении предполья можно отметить две крайности: или движение атаки в разворот боевому порядку через всю полосу – вплоть до переднего края, или стремление уничтожить оборону предполья.

Выявилось неумение применяться к местности и правильно использовать местные предметы для укрытия бойцов. Боец бежит не столько, сколько нужно, а до тех пор, пока не почувствует усталость, и он иногда вынужден останавливаться на открытой местности под огнем противника.

Неверные действия в горных условиях, в лесу, слабая ориентировка – все это приводит к тому, что быстро часть теряется и выходит из своих границ. Самым главным недостатком является то, что командиры подразделений в ходе боя не оценивают обстановку, не отдают себе отчета в том, что представляет собой противник, какова система его заграждений, не определяют, где находится передовая позиция промежуточных рубежей и какими силами он обороняется. Все это происходит потому, что командиры, выслав разведку, забывают о ней, вследствие чего сами находятся в неясной обстановке…

На войне наши войска не любили и не умели готовить исходное положение для наступления, а потому несли потери»[21].

Сам Мерецков о своем выступлении вспоминал впоследствии так: «Прежде всего, я отметил, что в нашей армии устарели уставы. Они уже не отвечали требованиям современной войны. Так, боевые порядки в наступлении предлагались такие, при которых, как правило, только третья часть войск входила в ударную группу, а две трети попадали в сковывающую. Подобные недостатки были характерны и для боевых порядков при организации обороны, когда на основные направления выделялось недостаточное количество сил и средств за счет вторых эшелонов и маневра с не атакованных участков. Слабо обстояло дело с разработкой вопросов обороны. Было время, когда вообще (цитирую доклад) «боялись говорить, что можно обороняться»[22].

Именно такую тактику ввели в войсках герои Гражданской войны – Тухачевский, Блюхер и другие. Конечно, после XX съезда они стали все «жертвами сталинских репрессий». Но нельзя же закрывать глаза на этом основании на их недостатки, на военную доктрину, созданную ими, на армию, четко идущую по неверному пути благодаря руководству. Четыре месяца работы начальником Генштаба – опыт Мерецкова, совсем недавно назначен наркомом обороны Тимошенко. Много ли можно успеть сделать?

Мерецков пишет: «Современный читатель может задать вопрос: чем объяснить, что в деятельности командного состава Красной Армии было много недостатков?

Во-первых, к концу 1940 года наши командные кадры в большинстве своем были очень молодыми. Некоторые командиры в течение предыдущих двух-трех лет прошли несколько служебных инстанций и командовали округами, соединениями, руководили штабами по нескольку месяцев. Они заменяли военачальников, выбывших из строя в 1937–1938 годах. Вновь назначенные командующие, командиры и начальники штабов в своем абсолютном большинстве обладали высокими качествами; многие из них приобрели опыт в боевых действиях в Испании, на Халхин-Голе и в Финской кампании. Однако они только осваивали свои новые обязанности, что, естественно, порою вело к упущениям.

Во-вторых, дело подготовки войск, крупных военачальников и штабов усложнялось в тот период бурным развитием новой техники, главным образом авиации и танков, и в результате боевых действий, как у нас, так и на Западе, быстрым совершенствованием теории их боевого применения. Поэтому приходилось решать многие вопросы заново. Быстро устаревали ранее изданные уставы и инструкции»[23].

Не будем подробно останавливаться на всех аспектах доклада – танках, авиации, тактических и штабных вопросах.

Применительно к Любанской наступательной операции, где главными и ударными и оборонительными войсками были стрелковые дивизии, для дальнейшего понимания произошедшего важны следующие выкладки:

«Стрелковая дивизия может строить свои боевые порядки в полосе шириною 10–12 км и глубиною 18–20 км. В пределах своего района она может иметь предполье 15–20 км и главную полосу обороны 6–8 км.

Стрелковый корпус обороняется в полосе шириною до 30–36 км и глубиною 27–35 км. В этом случае в полосе корпуса мы можем иметь предполье 12–15 км, главную полосу обороны 6–8 км, вторую полосу заграждений глубиной 6–8 км и вторую оборонительную полосу 3–4 км глубины. В целом стрелковый корпус может построить оборону в полосе 20–36 км с глубиною 27–34–35 км. При таких условиях глубина армейской оборонительной полосы может быть 70–100 км и включать зону оперативных заграждений глубиной до 20–30 км…

Мы должны, как правило, средством одной стрелковой дивизии во взаимодействии с танками, авиацией разбить дивизию противника, а дивизии, подготовленной к бою, эта задача посильна. Исходя из таких предпосылок, можно считать, что армия, наступающая на главном направлении, в своем составе может иметь 12–15 стрелковых дивизий, 4–10 танковых бригад, 6–10 артполков, 3–4 авиадивизии; с такой армией можно расширить общий фронт наступления до 35–50 км. Обычно за такой армией будет находиться резерв высшего командования. Для общего ввода в действие резерв потребует дополнительно не менее 2–3 авиадивизий»[24].

Вот с такими расчетами и подошло высшее руководство РККА к 1941 году. Война, как известно, внесла свои коррективы.