Читать книгу Великий Пост и Пасха: как провести и отпраздновать - Группа авторов - Страница 13

Пасхальный крестный ход

Учат нас теперь знатоки, что маслом не надо писать все, как оно точно есть. Что на то цветная фотография. Что надо линиями искривленными и сочетаниями треугольников и квадратов передавать мысль вещи вместо самой вещи.

А я недоразумеваю, какая цветная фотография отберет нам со смыслом нужные лица и вместит в один кадр пасхальный крестный ход патриаршей переделкинской церкви через полвека после революции. Один только этот пасхальный сегодняшний ход разъяснил бы многое нам, изобрази его самыми старыми ухватками, даже без треугольников.

За полчаса до благовеста выглядит приоградье патриаршей церкви Преображения Господня как топталовка при танцплощадке далекого лихого рабочего поселка.

Девки в цветных платочках и спортивных брюках (ну, и в юбках есть) голосистые, ходят по трое, по пятеро, то толкнутся в церковь, но густо там в притворе, с вечера раннего старухи места занимали, девчонки с ними перетявкнутся и наружу; то кружат по церковному двору, выкрикивают развязно, кличутся издали и разглядывают зеленые, розовые и белые огоньки, зажженные у внешних настенных икон и у могил архиереев и протопресвитеров. А парни – и здоровые, и плюгавые – все с победным выражением (кого они победили за свои пятнадцать-двадцать лет? – разве что шайбами в ворота…), все почти в кепках, шапках, кто с головой непокрытой, так не тут снял, а так ходит, каждый четвертый выпимши, каждый десятый пьян, каждый второй курит, да противно как курит, прислюнивши папиросу к нижней губе. И еще до ладана, вместо ладана, сизые клубы табачного дыма возносятся в электрическом свете от церковного двора к пасхальному небу в бурых неподвижных тучах. Плюют на асфальт, в забаву толкают друг друга, громко свистят, есть и матюгаются, несколько с транзисторными приемниками наяривают танцевалку, кто своих марух обнимает на самом проходе, и друг от друга этих девок тянут, и петушисто посматривают, и жди, как бы не выхватили ножи: сперва другна друга ножи, а там и на православных. Потому что на православных смотрит вся эта молодость не как младшие на старших, некак гости на хозяев, а как хозяева на мух.

Все же до ножей не доходит – три-четыре милиционера для прилики прохаживаются там и здесь. И мат – не воплями через весь двор, а просто в голос, в сердечном русском разговоре. Потому и милиция нарушений не видит, дружелюбно улыбается подрастающей смене. Не будет же милиция папиросы вырывать из зубов, не будет же она шапки с голов схлобучивать: ведь это на улице, и право не верить в Бога ограждено конституцией. Милиция честно видит, что вмешиваться ей не во что, уголовного дела нет.

Растесненные к ограде кладбища и к церковным стенам, верующие не то чтоб там возражать, а озираются, как бы их еще не пырнули, как бы с рук не потребовали часы, по которым сверяются последние минуты до воскресения Христа. Здесь, вне храма, их, православных, и меньше гораздо, чем зубоскалящей, ворошащейся вольницы. Они напуганы и утеснены хуже, чем при татарах. Татары наверное не наседали так на Светлую Заутреню.

Уголовный рубеж не перейден, а разбой бескровный, а обида душевная – в этих губах, изогнутых по-блатному, в разговорах наглых, в хохоте, ухаживаниях, выщупываниях, курении, плевоте в двух шагах от страстей Христовых. В этом победительно-презрительном виде, с которым сопляки пришли смотреть, как их деды повторяют обряды пращуров.

Между верующими мелькают одно-два мягких еврейских лица. Может крещеные, может сторонние. Осторожно посматривая, ждут крестного хода тоже.

Евреев мы все ругаем, евреи нам бесперечь мешают, а оглянуться б добро: каких мы русских тем временем вырастили? Оглянешься – остолбенеешь.

И ведь кажется не штурмовики 30-х годов, не те, что пасхи освященные вырывали из рук и улюлюкали под чертей – нет! Это как бы любознательные: хоккейный сезон по телевидению кончился, футбольный не начинался, тоска, – вот и лезут к свечному окошечку, растолкав христиан как мешки с отрубями, и, ругая «церковный бизнес», покупают зачем-то свечки.

Одно только странно: все приезжие, а все друг друга знают, и по именам. Как это у них так дружно получилось? Да не с одного ль они завода? Да не комсорг ли их тут ходит тоже? Да может, эти часы им как за дружину записываются?

Ударяет колокол над головой крупными ударами – но подменный: жестяные какие-то удары вместо полнозвучных глубоких. Колокол звонит, объявляя крестный ход.

И тут-то повалили! – не верующие, нет, опять эта ревущая молодость. Теперь их вдвое и втрое навалило во двор, они спешат, сами не зная, чего ищут, какую сторону захватывать, откуда будет Ход. Зажигают красные пасхальные свечечки, а от свечек – они прикуривают, вот что! Толпятся, как бы ожидая начать фокстрот. Еще не хватает здесь пивного ларька, чтоб эти чубатые вытянувшиеся ребята – порода наша не мельчает! – сдували бы белую пену на могилы.

А с паперти уже сошла голова хода и вот заворачивает сюда под мелкий благовест. Впереди идут два деловых человека и просят товарищей молодых сколько-нибудь расступиться. Через три шага идет лысенький пожилой мужичок вроде церковного ктитора и несет на шесте тяжеловатый граненый остекленный фонарь со свечой. Он опасливо смотрит вверх на фонарь, чтоб нести его ровно, и в стороны так же опасливо. И вот отсюда начинается картина, которую так хотелось бы написать, если б я мог: ктитор не того ли боится, что строители нового общества сейчас сомнут их, бросятся бить?.. Жуть передается и зрителю.

Девки в брюках со свечками и парни с папиросами в зубах, в кепках и в расстегнутых плащах (лица неразвитые, вздорные, самоуверенные на рубль, когда не понимают на пятак; и простогубые есть, доверчивые; много этих лиц должно быть на картине)плотно обстали и смотрят зрелище, какого за деньги нигде не увидишь.

За фонарем движутся двое хоругвей, ноне раздельно, а тоже как от испуга стеснясь. А за ними в пять рядов по две идут десять поющих женщин с толстыми горящими свечами. И все они должны быть на картине! Женщины пожилые, с твердыми отрешенными лицами, готовые и на смерть, если спустят на них тигров. А две из десяти – девушки, того самого возраста девушки, что столпились вокруг с парнями, однолетки – но как очищены их лица, сколько светлости в них.

Десять женщин поют и идут сплоченным строем. Они так торжественны, будто вокруг крестятся, молятся, каются, падают в поклоны. Эти женщины не дышат папиросным дымом, их уши завешаны от ругательств, их подошвы не чувствуют, что церковный двор обратился в танцплощадку.

Так начинается подлинный крестный ход! Что-то пробрало и зверят по обе стороны, притихли немного.

За женщинами следуют в светлых ризах священники и дьяконы, их человек семь. Но как непросторно они идут, как сбились, мешая друг другу, почти кадилом не размахнуться, орарий не поднять. А ведь здесь, не отговорили б его, мог бы идти и служить патриарх всея Руси!..

Сжато и поспешно они проходят, а дальше – а дальше хода нет. Никого больше нет! Никаких богомольцев в крестном ходе нет, потому что назад в храм им бы уже не забиться.

Молящихся нет, но тут-то и поперла, тут-то и поперла наша бражка! Как в проломленные ворота склада, спеша захватить добычу, спеша разворовать пайки, обтираясь о каменные вереи, закруживаясь в вихрях потока – теснятся, толкаются, пробиваются парни и девки – а зачем? сами не знают. Поглядеть, как будут попы чудаковать? Или просто толкаться – это и есть их задание?

Крестный ход без молящихся! Крестный ход без крестящихся! Крестный ход в шапках, с папиросами, с транзисторами на груди – первые ряды этой публики, как они втискиваются в ограду, должны еще обязательно попасть на картину!

И тогда она будет завершена!

Старуха крестится в стороне и говорит другой:

– В этом году хорошо, никакого фулиганства. Милиции сколько.

Ах, вот оно! Так это еще – лучший год?..

Что ж будет из этих роженых и выращенных главных наших миллионов? К чему просвещенные усилия и обнадежные предвидения раздумчивых голов? Чего доброго ждем мы от нашего будущего?

Воистину: обернутся когда-нибудь и растопчут нас всех! И тех, кто натравил их сюда, – тоже растопчут.

10 апреля 1966, первый день Пасхи

Александр Солженицын

О пасхальной службе в Иерусалиме

Ждали и дождались! Когда старый Патриарх запел «Христос Воскресе», тяжелое бремя спало с наших душ. Мы почувствовали себя как неземные духи: как бы воскресли!

Сразу отовсюду раздались стихийные клики народов и племен, подобно шуму вод многих, – внизу, около Гроба, наверху, на Голгофе, по галереям, по колоннадам, по ступеням иконостаса, на выступах окон: где едва было место для ноги человеческой, всюду теснились люди. Этими кликами наши добрые братья из Азии и Африки выражали свою радость. Нечто необычное для европейцев, но таковы люди на Востоке: страдание до экстаза и радость до экстаза. На Страстной неделе они громко рыдали у Гроба Господня, лобызали Гроб устами, с любовью прикасались к нему лицом и руками, ударяли себя в грудь, причитали… А наутро – шумные восклицания радости. Они искренни и несдержанны, как дети, но не детям ли обещал Господь Царство Небесное?

От одного копта слышал я отзыв о европейцах: умеют смеяться, но не умеют радоваться. Восточная радость – без смеха, особо возвышенная, духовная радость. «Да воскреснет Бог и расточатся врази Его», – поют греки. Гроб претворился в рай, место мучений – в палату веселия. Держим горящие свечи в руках, но души наши – светлее свечей.

«Христос Воскресе», – поют русские. Чудно, умильно и мягко, как шелк, – как только русские это умеют. Но в этот час и на этом месте и самое плохое пение кажется прекрасным, да и самое некрасивое лицо – красивым. Свет и радость Воскресения всё меняют, всё преображают: и голоса, и лица, и предметы. Все прекрасно вокруг нас, все чисто, все свято, все – как в раю.

«Христос Воскресе», – поют по-своему арабы, топая ногами и рукоплеская. Слезы текут у них по лицам и блестят, освещаемые со всех сторон тысячами огней от лампад и свечей. Выражение скорби, слез обращается на служение радости. Столь велика человеческая душа в своей искренности! Только Бог и Ангелы Божии выше ее.

«Христос Воскресе», – поют сербы, копты, армяне, болгары, абиссинцы, негры – одни за другими, каждый на своем языке, своим напевом. Но все – прекрасны. Скажу вам: все люди вокруг нас кажутся прекрасными и добрыми.

И эти черные сыны и дочери Африки – все прекрасны и добры, как Ангелы. Это – чудо, которое может совершить только Воскресение Христово. Это и есть единственная истинная основа братства между людьми: видеть всех людей прекрасными и добрыми.

После того как все народности выступили с пением тропаря, тронулся крестный ход вокруг Гроба Господня. Азиаты в фесках, африканцы в чалмах пели какую-то свою песнь, отбивая такт руками и ногами: «Одна есть вера, вера правая – вера православная!» Затем следовали канон и Литургия. Но все чтения и пения заглушались одной и той же песнью: «Христос Воскресе из мертвых!»

На рассвете дня воскресное служение кончилось в храме, но продолжалось в душах наших. Мы стали смотреть на все во свете славы Воскресения Христова, и все выглядело иначе, чем вчера: все – лучше, выразительнее, славнее. Только в этом воскресном свете жизнь получает смысл.

В полдень служится Антипасха: величественный крестный ход чрез Святой Град и чтение Евангелия на многих языках. После того мы смотрели, как арабы играют мечами и как носят на руках Патриарха.

Хотелось нам еще спуститься к русской церкви Святой Магдалины в Гефсимании, куда мы были приглашены любезными русскими сестрами. Мы пошли опять путем Крестным. Насколько теперь казался он нам совсем другим! Прекраснее и светлее! Насколько легче стало на душе! Победа Христова поглотила смерть, а с нею – муки и страдания, ничего не видно из-за сияющего света Воскресения!

«Воистину, воистину воскресе Христос!»

Святитель Николай Сербский

Из книги «Мир тебе и утешение от Господа»