Читать книгу Пока не сказано «прощай». Год жизни с радостью - Группа авторов - Страница 9

В августе 2010 года мы взяли в семью собаку. Конечно, такая обуза была мне в тот момент не нужна. Мои проблемы с мышцами обострялись, я еще работала и воспитывала троих непоседливых детей.

Но Обри и Марина постоянно ворчали, что у них нет собаки. Ни собаки, ни кабельного – в таком порядке. Ужас!

– Это же просто ненормально, мама, – жаловалась Марина.

– У меня есть рыбка, мама, – добавлял Обри со вздохом. – Но это же не настоящий питомец.

И Уэсли, бедняжка Уэсли. Его поведение стало лучше, но малыш оставался далеким и изолированным, как прежде. Он болтал без умолку, но говорить с ним было невозможно. Он мог без конца смотреть своих любимых «Фантазеров», но редко выражал эмоции, любовь или привязанности к кому-либо, кроме своего маленького мягкого Пятачка.

Обнимать его было все равно что обнимать дерево.

– Вы должны найти ключ к его внутреннему миру, – сказала мне врач, которая ставила диагноз.

Мы живем рядом с небольшим зоопарком. Уэсли никуда так не любил ходить, как туда. Животные ведь не требовали, чтобы он смотрел им в глаза, и не помыкали им поминутно. Людей он изображал в виде палочек с круглой головой, но уже в год отлично рисовал дельфинов, собак и медведей. Я знала, что с животными ему комфортно.

Собака, сказала я себе, будет ему подарком.

Я не призналась самой себе в том, что мне необходимо на что-то переключаться. И что мне нужно внимание животного. Я просто думала: «Чем больше любви будут получать дети, и особенно Уэсли, тем лучше».

Вот так у нас появился лучший друг человека.

Прошло десять лет с тех пор, как умерла моя собака, пятидесятифунтовая ротвейлериха по кличке Альва, которую мы с Нэнси нашли на улице, когда учились в школе. От бродячей жизни у Альвы осталось немало заскоков. Она ела все, включая мусор, обувь и фломастеры, и регулярно оставляла дымящиеся кучки испражнений на одном и том же квадратном футе ковра в нашем доме.

У нее был рак, так что ей пришлось ампутировать лапу. В жизни не видела трехногого инвалида счастливее нашей Альвы!

Но в моем теперешнем состоянии делать ставку на уличного найденыша вроде Альвы не годилось. А щенки – они ведь как малые дети, так? Нет, этим я больше не занимаюсь.

Так начались наши поиски собаки, которой нужен дом и которая знает, как себя в нем вести. Настоящего питомца для Марины и Обри. Друга для Уэсли.

Утешителя для страждущей матери.

Так где ее найти, такую собаку? Такую, чтобы принесла тепло в жизнь моего мальчика?

В самом холодном месте на свете – в тюрьме.

Как-то утром я смотрела информацию по одному убийце на сайте Управления исправительных учреждений во Флориде. Да, я часто это делала. Это входило в мою работу судебного репортера. Рядом с объявлениями «Разыскиваются», фотороботами и снимками полицейских в форме для разгона демонстраций оказался ярлычок «Хочешь взять меня домой?» с фотографиями собак – выпускников воспитательной программы при тюрьмах Флориды.

Собаки, набранные по местным приютам, восемь недель жили в тюрьме с тренерами-заключенными. Их учили стоять, лежать, ходить на поводке, не входить и не выходить из помещения без особой команды. Их приучали есть из миски, справлять нужду в ящик и делали им все необходимые прививки.

Короче, они были… то, что надо!

Не прошло и пяти минут, а я уже говорила по телефону с Сэнди Кристи, заведующей воспитанием собак в тюрьме.

Мисс Кристи рекомендовала мне одну собаку, которая сейчас как раз проходила курс тренировки. Грейси весила шестьдесят фунтов, зато была восприимчивой, послушной и хорошо реагировала на команды.

– В своей группе она звезда, – добавила мисс Кристи.

Нам прислали фотографии: Грейси сидит, лежит, стоит, высунув язык. Она оказалась белой, мускулистой, с розовым носом и золотистыми глазами. Да, в такую мудрено было не влюбиться.

Но Грейси жила в пятистах милях от нас, в тюрьме неподалеку от Уайт-Сити.

Я еще раз посмотрела на фото Грейси. Представила, как будут толпиться возле нее дети. Представила, как она будет грызть мои туфли от Феррагамо. Как будет плавать в бассейне, а потом плюхнется на мой диван от Итана Аллена. Представила, как она будет спать по ночам рядом с детьми и красть их шоколадки. Представила, как она будет ходить следом за малышом Уэсли, когда он в очередной раз уединится.

Я поговорила с отцом. Он уже и так осуществлял каждодневную доставку детей в школу и из школы и ввел немало бытовых усовершенствований в нашем доме. Возьмет ли он на себя еще и собаку?

– Думаю, это отличная мысль, Сьюзен, – сказала папа. – Я поеду с тобой забирать ее.

Джон был темной лошадкой: то резко против собаки – «Это уже чересчур, Сьюзен», то вдруг пускал слюни, рассказывая о хорошеньком маленьком бульдожке, которого он видел в приюте.

– Мы что, спятили? – спросила я его. – Принять в дом, не видя в глаза, какую-то псину, выросшую за пятьсот миль отсюда?

– Не забудь, – ответил он, – тебя ведь тоже удочерили, в глаза не видя.

Тысяча миль пути в тюрьму и обратно позади, Марина и Обри выскакивают из дверей встречать собаку.

– Грейси! Грейси! – вопят они.

Уэсли прятался, не хотел выходить. Но едва собака оказалась в доме, он тоже присоединился к хороводу детского восторга вокруг нее. Грейси, бедняжка, написала на ковер.

Ничего.

Так вот, Уэсли никогда не подойдет и не обнимет ни с того ни с сего человека. Никогда. Но в тот вечер он залез вместе с Грейси в ее конуру, сел рядом с ней, стал ее гладить (временами его поглаживания больше походили на тумаки), разговаривать с ней.

А Грейси знай себе лупила хвостом.

– Посмотри, мам, у нее зубы острые! – сказал Уэсли, раздвигая ей верхнюю и нижнюю губу.

Грейси лизнула его в щеку.

– Можно я буду с ней спать? – спросил Уэсли.

Вот так, без усилий, Грейси стала членом нашей семьи. Любителем гоняться за ящерицами. Экспертом по рытью (мы шутили, что этому ее, наверное, научили в тюрьме заключенные). Той, кого мои дети первой приветствуют поутру и последней целуют на ночь.

В считаные дни Уэсли и Грейси стали неразлучны. Стоило Грейси повернуться на спину, намекая, что пора почесать живот, Уэсли тут же доставлял ей это удовольствие.

Он больше не мыл руки после французских тостов – Грейси слизывала сироп с его пальцев.

Он читал ей книжки с картинками, наряжал ее на Хеллоуин (в костюм утки) и хотел, чтобы она присутствовала в ванной при его купании.

Уэсли любил, когда она лизала ему лицо, и норовил подставить под ее язык губы.

– Фу-у, – морщилась я.

И все равно это было чудо, ведь обычно Уэсли избегал любых физических контактов.

Раньше я всегда пела детям колыбельную на ночь. Пела тихонько, почти мурлыкала, пока не угомонится Уэсли.

Джон чуть не плачет, вспоминая об этом сейчас. Он сказал, что много лет каждую ночь стоял под дверью комнаты Уэсли и слушал, как я пою. Это была одна из его немногих просьб ко мне: чтобы я записала, как я пою ту песню, пока мой голос не пропал.

Грейс заменила мою колыбельную.

– Иди, Уэсли, ложись, – говорила я ему. – Лежи тихонько и молчи.

– Тогда придет Грейси?

– Да.

И он запрыгивал в кровать, натягивал одеяло с мультяшным паровозиком Томасом и, блестя в свете ночника глазами, ждал.

Пока я могла ходить, я приводила Грейси сама. Смотрела, как она заскакивает на его кровать, лижет его в последний раз в лицо, сворачивается рядом с ним калачиком – ближе, чем позволялось когда-либо мне, – и засыпает.

Восьмой день рождения Уэсли был 9 сентября 2011 года. Это было самое значимое событие нашей жизни после моего диагноза в июне, и мне хотелось тишины. Ему тоже. Лучше всего Уэсли чувствует себя наедине с Грейси. Толпа гостей и праздничная суета были бы ему неприятны.

У меня сложился превосходный план: Джон, Уэсли и я проведем этот день в лучшем из ближайших зоопарков – «Метро», в полутора часах езды от Майами, Флорида.

– В большом зоопарке есть слоны, – сказала я Уэсли. – Хочешь поехать посмотреть на них в Майами?

– Да! Я хочу поехать в Яями! – ответил он.

С Джоном мы заранее обговорили правила.

– Мы будем смотреть тех зверей, каких захочет Уэсли. Пусть ведет нас в свое королевство.

В зоопарке «Метро» есть такие чудные четырехколесные велотележки с лимонно-желтыми зонтиками от солнца. Мы взяли одну напрокат, и Джон повез нас к азиатским слонам.

Потом через весь зоопарк к африканским.

Потом опять к азиатским, смотреть, какие у них уши. И снова к африканским, сравнивать.

Потом еще раз туда и обратно, для сравнения голов.

И еще раз – посмотреть, одного ли они роста.

Так мы и колесили весь день туда-сюда, потягивая лимонад, жуя сахарную вату, сравнивая слонов. Уэсли был счастлив.

И я тоже.

У меня не было конкретных планов на мой последний год, кроме того, что я должна прожить его в радости. Вот я и хваталась за любые представившиеся возможности. Чудо космического «Шаттла». Простота дня, проведенного в зоопарке. Покой, когда лежишь рядом с Грейси.

Я понимала, что ценность всему этому придает присутствие Уэсли. Это он помог мне полюбить Грейси, несмотря на то что она перекопала весь наш задний двор. Он научил меня тому, что у африканских слонов уши – как Африка.

Благодаря ему я знаю, что эти желтые велотележки на четверых делаются в Италии и слишком дороги, чтобы их могла приобрести семья со средним достатком, вроде нашей (поверьте, я узнавала).

Если бы не Уэсли, я никогда не узнала бы, как это весело – стоять на крыше мини-вэна в момент запуска космического «Шаттла».

Все это я помню так ясно, как будто это было вчера. И каждый раз, вспоминая, улыбаюсь. Когда меня парализует, в этих воспоминаниях будет мое утешение и моя сила.

Но помнит ли что-нибудь Уэсли? Вот в чем вопрос.

Когда вы стоите на пороге смерти, вам хочется оставить после себя хоть что-нибудь. Мне хотелось оставить память, но из-за синдрома Аспергера Уэсли помнит вещи очень избирательно. Часто кажется, что он не помнит вообще ничего.

В конце августа 2012 года, больше чем через год после той поездки, я начала писать о нашем приключении с «Шаттлом»: как мы помяли крышу машины, как ждали, полные неуверенности, и какое это было чудо, когда он взмыл в небо.

Снедаемая любопытством, но старательно изображая равнодушие, я спросила Уэсли, помнит ли он нашу поездку.

– А-га. Помню.

Я спросила:

– Кто тогда с нами был?

Он отбарабанил все имена членов семьи Нэнси. Я подумала, что он, может быть, сделал это машинально, как с ним часто бывает. Но тут он добавил еще два имени: Саманта и Брук – дети подруги Нэнси. А мы никогда больше с ними не встречались, только в тот раз.

– А откуда мы смотрели? – спросила я.

– С крыши фургона.

Уэсли улыбнулся. И я тоже – с восторгом.

Через несколько недель он нарисовал роскошный портрет дельфинихи Синди черным маркером. Мы поместили его в рамку и повесили над обеденным столом.

«Миссия выполнена, – думаю я всякий раз, когда вижу его. – Сад Уэсли уже растет».