Читать книгу Секс – моя жизнь. Откровенная история суррогатного партнера - Группа авторов - Страница 7

Моя профессия подарила мне достаточно разных историй, чтобы написать эту книгу и множество других. Героями некоторых из них становятся такие люди, как Марк, которым приходится сталкиваться с различными трудностями в необычных обстоятельствах. Но большинству все же приходится решать более насущные проблемы. Речь идет, например, об импотенции или преждевременной эякуляции. Когда я отбрасываю в сторону особенности и странности характера, почти всегда оказывается, что трудности, с которыми приходится бороться, едва ли окажутся в новинку многим из нас. Одиночество, тревога, страх, чувство вины или стыд, низкая самооценка, неудачная фигура или незнание особенностей своего тела – это только некоторые проблемы, с которыми я сталкиваюсь каждый день.

Я стала суррогатным партнером почти четыре десятилетия назад, и за это время мне довелось работать с сотнями разных людей. Я считаю невероятной удачей для себя, что мне удалось приобрести профессию, благодаря которой я могу с уверенностью сказать, что меняю жизнь людей к лучшему. Мой путь был долог и богат событиями. Меня часто спрашивают, когда он начался, и я отвечаю – 1973 год, Сан-Франциско, но это верно только отчасти. На самом деле все началось почти на двадцать лет раньше, в трех тысячах миль к востоку от Калифорнии.

Город Сэйлем в штате Массачусетс расположен в шестнадцати милях севернее Бостона на берегу океана. Полуостров Сэйлем Нэк и остров Винтер, с которым он соединен дамбой, протягиваются в океан, как два указующих перста. Я родилась в 1944 году, когда Сэйлем почти целиком занимали разные этнические общины. Поляки, ирландцы, итальянцы, канадцы – потомки эмигрантов, приехавших в XIX веке работать на текстильных фабриках.

Моя семья проделала долгий путь из Франции в Канаду и дальше, в Массачусетс, сохранив свой язык и свои привычки. К счастью, сохранили они и старинные рецепты. Моя прапрабабушка со стороны отца великолепно готовила. Когда мы приезжали к ней в гости, рот наполнялся слюной, как только мы переступали порог дома, наполненного ароматами французской еды. Лучше всего ей удавались пироги с мясом или рыбой, запеканка из теста, мяса и овощей, кретоны, жаркое из свинины и говядина по-бургундски.

Сэйлем – место, где сохраняется тесная связь с прошлым, которое постоянно напоминает о себе. Речь идет о судах над ведьмами. «Дом ведьм», дом судьи Джонатана Корвина, который был одним из тех, кто проводил первые процессы над ведьмами в конце XVII века, по-прежнему мрачно возвышается на углу Норт-стрит и Эссекс-стрит. Гэлоуз Хилл, где массовая истерия и религиозный фундаментализм привели к повешению двадцати невиновных женщин, находится недалеко от того места, где я выросла. Сегодня город зарабатывает на этом благодаря пристрастию туристов к дешевым атрибутам искусства черной магии, но во времена моего детства ведьмы были не просто маркетинговым ходом накануне Хэллоуина. В моем детском сознании они были реальны. Они служили в качестве средства запугивания, чтобы ребенок следовал по пути, предначертанном Богом или, по крайней мере, церковью.

Я была первым ребенком в семье Вирджинии и Роберта Террио. Почти два года спустя ко мне присоединился мой брат Дэвид, еще через восемь лет – брат Питер. Заработка моего отца на телефонной и телеграфной компании Новой Англии хватало, чтобы моя мать полностью могла посвятить себя домашнему хозяйству. Он начинал, продавая рекламу телефонным справочникам, и позже стал управляющим. В отличие от большинства своих коллег, мой отец не закончил колледж. Зато у него были таланты – он хорошо рисовал и умел трепать языком. Это помогало ему успешно продавать. Расписывая клиентам выгоды размещения рекламы их товара, он рисовал перед их мысленным взором картину будущего объявления и одновременно набрасывал эскиз в альбоме, который всегда носил с собой.

В большинстве своем члены моей семьи были трудолюбивыми, достойными уважения людьми. Многие из них были щедры и великодушны, и почти все – жизнелюбивые, веселые, любили большие семейные обеды, музыку, танцы, с удовольствием шутили и рассказывали истории.

Самым близким человеком в семье для меня была бабушка Фурнье, мать моего отца. Она была остроумной, доброй и души во мне не чаяла. Первое воспоминание моего детства: я выпрыгиваю из коляски, чтобы броситься с разбега в ее распахнутые объятия. У нее был потрясающий вкус, и когда я выросла, то обнаружила, что никто больше из моих сверстниц не мог похвастаться бабушкой, модным советам которой можно было с уверенностью следовать.

Несмотря на все свои достоинства, члены моей семьи были людьми своего времени. Они были взращены в рамках строгой католической морали и дофеминистских представлений о роли женщины – ее задача состояла в том, чтобы быть хорошенькой, найти крепко стоящего на ногах мужа и стать преданной женой и матерью, обеспечивая своей семье уют и покой. Моя мать очень серьезно относилась к этой задаче. Безупречно опрятная, стройная, с идеальной прической и, если быть честной, помешавшаяся на внешнем виде, она никогда не позволяла себе выглядеть непривлекательно. Она вела хозяйство с непогрешимой аккуратностью и всегда жаловалась на то, что ее усилия не встречают должного признания со стороны остальных. Она была великолепной домохозяйкой, но я не думаю, что эта роль доставляла ей большое удовольствие. Она постоянно злилась, и, оглядываясь назад, я теперь уже легко могу понять почему. Она была лучшей выпускницей в своем классе, была способной и умной женщиной и втайне желала большего, чувствовала глубокую неудовлетворенность бесконечным кругом домашних обязанностей. Но в то время я не могла этого знать и видела только, что мама неизменно была чем-нибудь недовольна, каким бы совершенством ни казались со стороны она сама и ее дом. «Вы и не заметили, наверное…» – говорила она раздраженно, натерев полы или выстирав занавески, то есть каждый раз, когда занималась неблагодарным домашним трудом.

Что касается секса, то религиозное воспитание и общественное мнение создали некий негласный код, и ореол молчания и тайны можно было нарушить, только чтобы подвергнуть суровому осуждению женщин (чаще всего это были женщины), которые преступили приличия. Однажды моя мать упомянула об одной женщине из нашего города, ее бывшей однокласснице, которую назвала «распущенной». Она сказала это таким тоном, что я сразу же представила себе, как плохо быть распущенной. Я не до конца понимала, что значило это слово, но была уверена в том, что не хочу быть отнесенной к этой категории женщин.

Моя мать не могла даже произнести слово «влагалище», а тем более беседовать о том, что туда входило. В ее устах это называлось «hoosie», и только в тех случаях, когда данного упоминания совершенно нельзя было избежать. Проблему полового воспитания или того, что под этим подразумевалось в то время, они возлагали на плечи монахинь и преподавателей в начальной Школе непорочного зачатия Девы Марии, куда я поступила, когда мне исполнилось пять лет.

* * *

Во втором классе нас начали готовить к первому причастию и первой исповеди. Катехизис наставлял нас в том, что хорошо и что свято. Иногда меня охватывал страх при одном лишь взгляде на священную книгу с расплывчатым изображением Христа, грустным, благожелательным взором смотревшим на свою греховную паству с обложки.

Мы выучили разницу между смертными грехами и грехами простительными, и тогда же я получила примерное представление о том, что такое моральное падение. Нас учили, что трогать «там внизу» – это один из самых страшных грехов. Для Бога это было особенно оскорбительно, и тот, кто развращал таким образом свое тело и душу, рисковал быть осужденным на вечные муки. Это утверждение пробуждало тысячи ужасных предположений. Что, если потрогаешь там внизу, а потом умрешь, не успев исповедаться? Конечно, отправишься прямиком в ад. Я клялась никогда не касаться себя непристойным способом. Я сохраню чистоту своей души, даже когда придется столкнуться с мирскими соблазнами.

Вскоре после того, как я пошла в школу, оказалось, что процесс моего обучения должен был происходить каким-то другим способом. Гораздо позже, когда я выросла и у меня уже было двое детей, мне поставили диагноз – дислексия. Но в то время трудности, с которыми я сталкивалась при обучении чтению, письму и математике, принимали за проявления дерзости, лени или просто тупость.

Моим одноклассникам, казалось, не доставляло никакого труда складывать вместе звуки, превращать их в слова и предложения. Меня же приводили в замешательство слова, состоящие из одного слога, как «дом» или «стол».

Моя мать взялась помочь мне научиться читать. Она сразу же заказала серию книг «Дик и Джейн», и мы регулярно после школы занимались чтением. Каждый день мы садились на кухне, и я пыталась прочитать очередной рассказ о приключениях Дика, Джейн и их собаки Спот. Моя мать была осведомлена о существовании такого заболевания, как дислексия, не больше моих школьных учителей, а терпеливой была гораздо реже, чем некоторые из них. Не знаю, казалось ли ей, что это будет способствовать моему скорейшему обучению, или она просто была сильно разочарована результатом, а может быть, думала, что я сознательно не хочу постигать самые простые вещи, но она прибегала к физическим наказаниям.

Вечера с моей мамой с пугающей предсказуемостью всегда заканчивались одинаково. Она просила меня прочитать слово, я читала его неправильно. «Произнеси как следует», – приказывала она и, когда мне не удавалось этого сделать, так сильно сжимала мою руку, что иногда я вскрикивала от боли. Однажды ее привело в такую ярость, что я три раза неправильно прочитала слово «мог», что она выдернула меня со стула за руку и швырнула обратно на стул. Я начинала так сильно нервничать, что слова на странице как будто стирались в тот момент, когда я пыталась их прочесть, это сводило все мои старания на нет и еще больше усиливало ярость моей матери.

Мне было совершенно непонятно, и я не могла признать этого еще долгие годы, как моя мать в то же время могла быть и очень сострадательной женщиной. С нами по соседству жила умственно неполноценная женщина – Грета. Я видела, что мама добра и ласкова с ней. Она настаивала, чтобы окружающие относились к ней с должным уважением. Моя мама была ласкова не только с Гретой. Ее считали доброй соседкой, которая с готовностью окажет помощь, если понадобится. Почему она не могла проявить такое же участие ко мне? Может быть, она видела во мне какие-то дурные стороны? Я сделала вывод: меня, видимо, в принципе невозможно полюбить и я нуждаюсь в ином обращении. Но проблема состояла в том, что, как бы сильно я ни старалась, мне, по-видимому, не удавалось стать лучше.

Я была, кажется, в третьем классе, когда пришла к заключению, что у меня есть некоторые особенности, которые нужно скрывать. Я убедила себя в том, что была, как тогда говорили, «отсталой». Просто это не проявлялось в такой степени, как у Греты. Нужно было держать это в секрете, иначе мне бы не позволили учиться в одном классе с моими друзьями – если бы, конечно, они еще остались моими друзьями, узнай они о моих особенностях. Я бы стала изгоем общества и позором семьи. Бабушка Фурнье, наверное, заступилась бы за меня, но я бы никогда не рассказала ей. Она, возможно, даже продолжала бы меня любить, но каким разочарованием станет для нее это открытие! И уж точно никто не взял бы меня замуж, если бы это выплыло наружу. С одной стороны, я думала, что мне повезло – моя отсталость не так бросается в глаза. С другой стороны, мне казалось, что лучше бы бросалась. Тогда, по крайней мере, люди не питали бы таких надежд в отношении меня и я бы не могла их разочаровать.

В конце каждого школьного года я трепетала от страха, что меня оставят на второй год. К моему облегчению, такого никогда не происходило. Каждый год мне удавалось проскочить. Возможно, эта черта как бы компенсировала мои академические неудачи, но скоро оказалось, что я могу быть душой компании и остроумно шутить. Я могла болтать с кем угодно, я обожала разговоры. По характеру я была оптимистом и прирожденным лидером, по крайней мере, в детских играх. Я быстро поняла, что мои шутки всем нравятся, что у меня талант к общению с людьми, что я умею увлекательно рассказывать истории. Я могла воспроизводить сцены из фильмов, целые диалоги голосом Натали Вуд, Тони Кертиса или других популярных в то время актеров. Я смешила своих одноклассников, и они любили меня за это.

* * *

В средних классах мне не всегда удавалось справляться с учебой, и друзья начали помогать мне, чтобы я не отставала от класса. Обычно перед началом занятий мы собирались в «Кондитерской Марты», на соседней улице со школой Девы Марии. У Марты торговали содовой и играли самый модный и крутой в то время рок-н-ролл. Элвис, Бидди Холли, Билл Хейли и «Кометс», Биг Боппер – мы с друзьями сидели со стаканами «Лайм Рики» и млели под их песни, поедая маффины с маслом и джемом. Мы с моей верной подругой Лизой крутились на высоких барных стульях, и одновременно она внимательно проверяла мое домашнее задание, вставляя правильные ответы.

К несчастью для меня, наши подпольные утренние занятия не продлились дольше первых месяцев восьмого класса. Однажды прохладным утром, когда мы с Лизой сидели под «Chantilly Lace», склонившись над моей домашней работой по математике, я сделала оборот на своем стуле и увидела две темные фигуры, приближающиеся к двери. Рясы их вились вокруг, как клубы темного дыма. Они подошли ближе. Ошибиться было невозможно – сестра Агнеса Женевьева, учительница восьмых классов, и сестра Элис, мать-настоятельница. Они каким-то образом узнали об утреннем списывании у Марты и в тот же день положили ему конец. Я не была уверена, справлюсь ли теперь с выпускными экзаменами, но вмешательство сестер отчасти принесло мне облегчение. В конце концов, списывать – это грех, хотя тогда я, наверное, могла его себе позволить, ведь на моей душе уже лежал самый тяжкий грех, королева грехов – мастурбация.

Поскольку должно было пройти еще много времени, прежде чем понятие самооценки утвердилось в массовой культуре и хорошие учителя начали прилагать усилия к тому, чтобы ее ненароком не занизить, большинство моих ночей начиналось с приступа тревоги по поводу унижения, которое мог принести мне завтрашний день. Я не могла заснуть. К несчастью, средство, приносящее облегчение, считалось смертным грехом.

Я начала мастурбировать, когда мне было около десяти лет, и научилась достигать оргазма почти каждую ночь. Это было единственное, что помогало мне расслабиться и заснуть. Ночью меня охватывала тревога, утром – чувство вины. Я пришла к убеждению, что любая боль, любой ушиб или рана – это Божье наказание. Позже мне приходилось проводить дни в постели из-за менструальных болей. Это я тоже считала проявлением божественного суда. Он повсюду преследовал меня своим яростным взглядом. Иногда я представляла, как ангел-хранитель отворачивается с отвращением, пока я, мастурбируя, двигаюсь вверх и вниз в кровати.

Я разочаровала Бога и ангела-хранителя. Не говоря уже о моей матери. Однажды вечером она застала меня за мастурбацией и закричала, стоя в дверях моей спальни: «Сейчас же вынь руки из-под одеяла!»

Священники на исповеди были возмущены ничуть не меньше. Каждое воскресное утро, пока я повторяла «Отче наш» и «Аве Марию», молитвы, которые должны были уберечь меня от греха, который я каждый вечер совершала под одеялом, я вновь и вновь давала обет противостоять искушению. Исповедники давали мне понять, что на мне лежал особенно тяжкий грех, что я не больше и не меньше, как подвожу самого Иисуса Христа, не желая ему противостоять. Я была им отвратительна, я их разочаровала. Но вскоре я предоставила им еще больше поводов для разочарования.