Читать книгу Жнецы Страданий - Группа авторов - Страница 3

Высокие, обитые железом ворота были черны от старости. Но дерево не рассохлось, а наоборот, словно закаменело. Такие не вдруг выломаешь, их и отворить-то недюжинная сила потребуется.

Путникам открыли после третьего удара. Два крепких молодых парня медленно, с усилием разводили створки. Тамир заметил, как Донатос презрительно дернул уголком рта и сказал одному из привратников:

– Что, Велеш, пока меня не было, небось ничего тяжелее своего… не поднимал?

У Тамира заполыхали уши. Он и подумать не мог, что мужчина – крефф! – может сказать такую срамоту при трех девках.

Клесх только хмыкнул. А парень, которому было брошено это грубое замечание, сказал учтиво:

– С возвращением, наставник.

Путники неспешно въехали во двор Цитадели.

Лесана разинула рот. Ей, выросшей в деревне, было непонятно, как такие стены вообще могли возвести? Это ж какую силищу надо иметь, чтобы на самую верхотуру затаскивать огромные булыжники? Это ж сколько камня требуется и где его взять? Невдомек было девчонке, что в окрестном лесу была каменоломня, в которой частенько ломали спины наказанные за проступки выучи.

Поэтому пока ее изумляло все. И высокие башни, и каменный колодец посреди двора, и булыжная мостовая, и даже мощные столбы, врытые вдоль стен. Правда, зачем они нужны, понять не удалось.

А еще по стенам здесь полз бурый лишайник и мох, какой водится в лесу, там, где торчат из земли каменные лбы слоистых валунов.

В Цитадели не было зелени. Ни травинки, ни вьюнка. Здесь все дышало холодом, и каждый негромкий шаг отзывался гулким эхом. Надежный оплот, который не разрушить. Высокие стены, которые не преодолеть. Огромные ворота, которые в одиночку не отворить.

Девушке казалось, будто она попала в какую-то небывальщину. Небывальщину, где не надо бояться Ходящих. Вот дуреха-то, а она еще не хотела ехать! Чего, глупая, боялась? Непонятно. И странница радостно улыбалась, вертя головой направо и налево, однако тяжелый взгляд Клесха несколько охладил восторженный пыл деревенской простушки.

Но все-таки до конца побыть серьезной Лесана не смогла. Соскользнув со своей пегой кобылки, она ступила на мощеный двор. Казалось, вот она, сказка! Вот оно, чудо! Даже сердце зашлось.

Но вдруг быстрые тени замелькали над головой и ржавый клекот эхом полетел над Цитаделью. Лесана в ужасе распахнула глаза, и в них отразились парящие кругами черные птицы. Во́роны… Предвестники смерти, падальщики. Их хриплый грай упал с неба, рассыпавшись эхом.

Откуда здесь эти мерзкие птицы? И почему их никто не прогонит? Холодный пот заструился меж лопаток. Все знают, где кружит ворон – ходит смерть. Словно издалека девушка услышала скрежет опускаемой решетки ворот. На душе отчего-то сразу стало холодно и маетно. Будто захлопнувшиеся ворота навсегда отрезали трех новых насельников Цитадели от привычного мира. Там, за стенами, осталась весна с ее талой водой, первой пробивающейся из разопревшей земли зеленью, и синим, будто бы подкрашенным лазурью, небом. А тут во дворе вдруг повеяло унылой осенью.

Серая мостовая. Серые, покрытые седым мхом стены и крыши. Даже крохотный пятачок неба, едва виднеющийся из-за шпилей башен, теперь казался бесцветной заплаткой, грозящей в скором времени осыпаться на землю моросящим дождем. И отовсюду вдруг запахло сыростью, стынью и каким-то осязаемым отчаянием, которое словно свило гнезда в древних камнях.

Один из во́ронов слетел вниз и, опустившись на крышку колодца, уставился на Лесану блестящими и переливчатыми глазами. Девушка попятилась, привычно стискивая ладонью оберег, подаренный женихом. Неужели во́рон, которого еще называют вестником Ходящих, почуял в ней скорую жертву?

– А ну, пошел отсюда! – крикнула Айлиша и замахнулась на птицу.

Ворон лениво снялся с места, но улетел недалеко, опустился на один из столбов, откуда громко и пронзительно каркнул несколько раз, словно насмехаясь над слабой попыткой его напугать.

– Откуда они здесь? – помертвевшим голосом спросила Лесана.

– Чего ты испугалась? – ободряюще потрепал трусиху по плечу Тамир. – Подумаешь, птица.

Но, несмотря на эти слова, он и сам был бледен.

– Хватит языками трепать, – прервал разговор подошедший Клесх.

Позади креффа стоял высокий светловолосый и светлоглазый юноша, облаченный в черную рубаху и черные же штаны.

– Фебр, выдашь им одежу, отведешь к хрычовке нашей, потом в мыльню, затем к целителям, в трапезную, а как поедят, проводишь в крыло для первогодок и поселишь. Быстро давай. Мы и так последние приехали.

Парень коротко кивнул и поманил новоприбывших следом. Торопливо все трое двинулись за ним. Нырнули в тень высокой арки, миновали несколько каменных переходов и по длинным коридорам, освещенным лишь яркими полосками света, падающими в узкие окна, поспешили вглубь Цитадели.

Коридор круто спускался вниз, и скоро оконца заменили чадящие факелы. Айлиша прислушивалась к эху шагов и шепотом недоумевала на ухо Лесане:

– В мыльню-то я еще понимаю, а что за хрычовка и зачем к ней идти?

– Косы стричь, – не поворачивая головы, сухо просветил их провожатый.

– Как стричь? Мы же девки! – задохнулась от ужаса дочка гончара, а будущая целительница замерла как вкопанная.

– Вы теперь не девки, а послушницы Цитадели. Нет тут ни девок, ни парней, лишь будущие обережники. И волосы им – только помеха, – остановился старший ученик.

– Это что ж, нам еще и в портах ходить, и мыться с вами? – помертвела Лесана.

– В портах – само собой, а мыться… Ну, ежели только захочешь, чтобы спинку потерли, а так – отдельные мыльни, – хохотнул парень и уже строже добавил: – Давайте шевелитесь, а то в первый же день накажут. Быстро поймете, как сопли жевать.

И они снова устремились куда-то вниз.

Скоро коридор вывел их к невысокой двери с железным кольцом. Фебр привычным движением потянул на себя тяжелую створку и втолкнул спутников внутрь, в небольшую каморку с пышущей печью. После промозглых коридоров Цитадели здесь показалось почти жарко.

Девушки недоуменно оглядывались, когда из темного угла послышался скрипучий голос:

– Никак креффы новых дур привезли! Ну, чего глазами лупаете? Идите сюда. Стоят, зенки вылупили…

Согбенная худая старуха приблизилась к перепуганным девкам, пристально оглядывая каждую слезящимися выцветшими глазами.

– Чего трясетесь? Меня, что ль, старую, испужались? Хороши, ничего не скажешь, при виде бабки беззубой едва не визжат. Ну, чего встали? Сюда идите, дурынды, кому говорю.

Айлиша вместо ответа тихонько заскулила, отступая за спину Лесаны.

– Цыц, курица! Пока я тебе язык вместо волос не оттяпала! – рявкнула старуха и, схватив застывшую целительницу за косу, под самый корень отмахнула девичью красу.

Несчастная медленно подняла ладони к ставшей неожиданно легкой голове, запустила пальцы в короткие волосы, и тяжелые слезы поползли по ее щекам. Еще несколько взмахов огромных ножней, и Айлиша стала похожа на своего креффа.

– Не дамся! – сжала кулаки Лесана и отступила к стене.

И тут же крепкие руки схватили сзади за плечи и стиснули. Фебр не собирался терпеть чужую дурь. А бабка подскочила к строптивице и отвесила затрещину. И всего через миг тяжелая русая коса, которую украдкой так любил целовать и гладить Мирута, упала на грязный пол. Потом посыпались и волосы.

– Не дрыгайся, ты, куропатка бешеная, не то в плешинах вся будешь, – приговаривала злобная хрычовка. – Чем коротше, тем лучше, в глаза патлы лезть не станут.

Через несколько мгновений хватка рук Фебра на плечах Лесаны ослабла, а старая мучительница, шаркая ногами, смела то, что еще недавно казалось немыслимым подстричь хоть на вершок, в огромный совок и повернулась к Тамиру.

– Ну, тебя-то, толстомясый, держать не придется? Аль тоже реветь начнешь? – едко поинтересовалась обитательница каморки, подступая к парню.

Он вздохнул и покорно опустился на низкую скамеечку. Его старуха остригла еще короче, чем девушек. Закончив, бабка собрала волосы и бросила в печь. Туда же полетели и кузовки со скарбом, привезенные из дома.

– Эта дребедень ни к чему вам больше, – заявила старуха в ответ на обиженные возгласы троих новичков. – Цитадель накормит, напоит, оденет, обует и спать уложит. На ваш век хватит. Нурлиса пожила, Нурлиса знает. Все, пшли вон отсюда! Ну? Чего рты раззявили? Надоели, сил нет! – И старуха вытолкала полуживых от страха и унижения девушек за дверь. Парни вышли следом.

– Мне нравится, ты на одуванчик похожа, – ласково утирая текущие по бледным щекам слезы, прошептал захлебывающейся от рыданий Айлише Тамир. Он-то по своим волосам не особенно убивался.

– А я на кого похожа? На сову лупастую? – всхлипнула Лесана.

– Ну на какую сову, скорей на совенка, – улыбнулся юноша.

– Вы сейчас на мертвяков похожими станете, если не поторопитесь! – отвесив утешителю подзатыльник, прикрикнул ненавистный Фебр.

И опять они торопливо зашагали по бесконечным мрачным коридорам.

Скоро обоняние Айлиши уловило запах воды, а потом все тело ощутило подступающую удушливую влажность.

В узкой одевальне было полутемно, там стояли длинные лавки, а в стены были вбиты деревянные колышки, видать, для одежи.

Фебр подтолкнул сробевших девок и, сунувшись в тяжелый ларь, стоящий у стены, выудил оттуда три холщовых мешка, которые и вручил своим подопечным.

– Там мыльный корень, мочало, холстина, одежа. Помоетесь, переоденетесь, и на выход.

– А зачем пожитки наши отобрали? – робко спросил Тамир, припоминая, что на дне его сумы еще оставались черствые пряники.

– Кто вас знает, чего вы приперли? Нажретесь еще пирогов каких тухлых, лечи вас потом. А одежа тут все равно у всех одинаковая, – скупо пояснил старший выуч и указал парню пальцем на левую дверь: – Тебе туда. Или с девками плескаться собрался?

Тамир мучительно покраснел, прижал к груди выданный мешок и исчез в указанном направлении. А его спутницы принялись торопливо раздеваться.

Мыльня оказалась огромной. Царство воды и эха. Никакого сходства с деревенской баней – просторная каменная зала и два котла по углам, с холодной и нагретой от печи водой. Здесь же громоздились деревянные лохани, лежали на осклизлых полках черпаки, и над всем этим плыл липкий пар.

– У меня в коробе зеркальце было, – намыливая голову, сетовала Лесана.

– А у меня мед, – всхлипнула Айлиша, с ужасом понимая, что разорвалась последняя ниточка, связывающая ее с домом.

– Долго вы еще? – в клубящийся паром зал сунулась голова Фебра.

Ответом стал дружный визг и полетевшие в охальника мочалки.

– Хорош орать, бегом одеваться, – словно не замечая распаренных нагих тел, ровно сказал парень и прикрыл дверь.

Девушки опрометью бросились исполнять приказание. Кое-как промокнули воду жесткими утирками, еле натянули на влажное тело порты да рубахи из небеленого льна и кинулись в коридор. Уши пылали, глаза жгли злые слезы. Лесана так вообще хотела подойти и выбить наглецу зубы. Но вдруг вспомнила, как равнодушно переодевалась по пути в Цитадель Майрико, и задумалась. В крепости словно не помнили заветов прадедов, словно жили по какой-то иной правде, срама не ведая.

– Стыд-то какой! – тихонько стонала Айлиша. – Как в глаза-то теперь ему смотреть, окаянному!

Как, как… Взгреть бы нахала!

Пока девушки мучительно переживали, а Тамир недоумевал, глядя на их пунцовые лица, невозмутимый Фебр шагал себе вперед, ведя их далее.

И снова полутемные сырые коридоры. Снова гулкое эхо, высокие своды и сжимающая сердце тоска. Когда уже стало казаться, что так и придется остаться в подземелье навсегда, загремел засов, заскрипели петли, и все четверо очутились на улице.

Здесь все так же сияло солнце. От ослепительного света глаза пришлось закрыть руками. Казалось, яркие лучи, того и гляди, выжгут очи бесстыдницам, осмелившимся облачиться в мужское и уподобиться парням! Отринет Хранительница от них женскую благодать – усохнут, как деревья бесплодные…

– Это с непривычки так слепит, потом притерпитесь, – тем временем подбодрил своих спутников провожатый. – Давайте, разлепляйте зенки, нам еще к лекарям поспеть надо.

Дорогу к целителям девушки не запомнили, так и шли, стыдливо опустив взгляды. Но вот снова скрипнула дверь, снова потянулись коридоры. Только здесь отовсюду остро пахло травами; терпкий запах, казалось, источали сами каменные стены. Троицу снова разделили. Тамира увела с собой статная девушка, одетая в такое же платье, что и Фебр, только коричневого цвета. А Лесану и Айлишу провожатый втолкнул в просторную светлую комнату, где за столом сидели и скрипели по пергаменту гусиными перьями двое мужчин. Оба они выглядели явно старше привезшего Лесану Клесха. Один оказался рыжеволосый, а у второго волосы были цвет в цвет с крыльями тех воронов, что кружили над Цитаделью.

– Как зовут? – оторвался от своего занятия темный и поднял голову.

У девушек вытянулись лица. Одной стороны лица у мужчины не было. Рыхлые борозды давно зажившей страшной раны тянулись от правой скулы до виска, будто огромная кошка провезла когтями, выдирая глаз, распахивая кожу.

– Коли налюбовалась, еще раз спрашиваю: как зовут? – указал он пальцем на дочку гончара.

– Лесана, – едва слышно пошептала та.

– Как? Громче говори. Или голос пропал?

– Лесана! – сорвалась на крик девушка.

– Из какого рода и сколько весен?

– Из Острикова рода, семнадцать весен мне.

– Черной лихорадкой болела?

– Нет.

– Девица еще?

Она вспыхнула, как костер.

– Ну, брось, Ихтор, она же деревенская, там с этим строго, блуд на деревне не спрятать.

– Блуд, Руста, где хочешь можно спрятать. Как моя бабка говорила, кого надо, того и на печке отлюбят.

– Когда краски у тебя? На убывающую луну или на растущую? – внезапно спросил рыжий.

«Хранители пресветлые, да что ж это такое? За что? О таком же только с матушкой в темном углу шепотом говорить можно! Мужчинам о женском знать не положено», – пронеслось в голове, а непослушные губы промолвили:

– На растущую.

– Болезные?

– Ничего у меня не болит, только за пару дней поясница ноет. – Лесана с ненавистью посмотрела на своего мучителя.

– Будешь о днях своих говорить креффу. Как только спину заломит и поймешь, что вот-вот краски начнутся, тут же ему скажешь, поняла меня? – В переносицу уткнулся тяжелый взгляд одноглазого.

Сил хватило только кивнуть.

– Ну, а ты кто у нас такая? – спросил Ихтор, поворачиваясь к Айлише.

– Айлиша, из Меденичей, шестнадцать весен мне. И… – Девушка судорожно вздохнула. – И у меня ни разу еще кровь не падала.

От лекарей девушки вышли растоптанные, подавленные, хотя, казалось, куда уж больше? К ним тут же бросился Тамир:

– Вы что такие?

Лесана, полыхая щеками, вымученно улыбнулась.

– Ничего.

– Хворь какую нашли? – не унимался юноша.

– Нет, Тамир, у нас все в порядке, а с рукой у тебя что? – кинув обеспокоенный взгляд на его замотанную в чистую тряпицу правую руку, спросила Айлиша.

– А, это… Так она в детстве поломана была, вот велели каждый день на припарки ходить, – как-то виновато отозвался парень.

– Как же ты тесто-то месил? – охнула будущая целительница.

– Ну, ежели не трудить, вообще бы негодящая была, – криво усмехнулся Тамир, пожалевший, что проговорился о детском недуге.

– Хватит лясы точить, пошли быстро в трапезную! – Фебр, как всегда, не дремал, и снова погнал троицу через двор, куда-то к дальней башне.

Они торопились как могли, но когда легкий ветер донес сладкие запахи еды, припустили гораздо веселее. После первых тревог и волнений есть хотелось так, что аж живот подводило.

Внутри башни новичков перво-наперво встретила просторная комната с рукомойниками.

– Рожи с цапалками умойте, и за столы пойдем, – сказал Фебр, кивая на рукомойники.

Его подопечные наскоро поплескались, а пока вытирали мокрые лица и руки полотенцами, парень нравоучительно произнес:

– Учтите, не знаю, как там у вас, а в Цитадели чистоту блюдут строго. Перед трапезой руки и морды мыть обязательно. Одежу стирать раз в несколько дней. Не дай Хранители, кто из наставников учует, что от вас воняет, или ворот грязный заметит. Сапоги тоже держать в чистоте. У девок еще подмывальня есть, потом покажу. Там же в подмывальне и холстины найдете, ну, на краски ваши.

Лесана и Айлиша снова сделались густо-бордовыми.

– Ладно, хватит уже столбами стоять. Есть идем.

Парень толкнул широкую дверь, и перед его совершенно оробевшими спутниками раскинулся просторный зал со стоящими в ряды столами. За одним из этих столов, наверное, самым длинным, сидели юноши и девушки, одетые в такую же бесцветную одежу, что и вновь прибывшие.

– Садитесь, – кивнул Фебр на свободные места, а сам ушел за соседний стол к своим товарищам в черных облачениях.

Лесана огляделась. В трапезной собралось много народу, но стол, за которым сидели новички, действительно был самым большим. Еще одна странность: все ученики цитадели, и парни, и девки, оказались облачены в одинаковые одежды и одинаковую обувку. Только цвет отличался. У новеньких платье было из небеленого грубого льна, а у тех, кто постарше, черное, как у Фебра, коричневое или темно-серое. Интересно, отчего так?

А еще она увидела, что все выучи и впрямь пострижены коротко-коротко. От этого стало чуть легче на душе, все же одно дело быть белой вороной в стае черных собратьев, а совсем другое, если тебя окружают такие же.

Дочка гончара продолжала озираться, отыскивая взглядами креффов. Не могут же выученики одни сидеть? И правда, возле самого окна стоял пустующий стол, за ним никто не сидел, но ложки, миски и хлеб ждали едоков. Сразу стало ясно – это место наставников. Так оно и оказалось.

Дверь снова открылась, и в зал вошли наставники. Их было около двадцати (девушка не успела точно разглядеть, да и побоялась, как бы не наказали за наглость, чай не коровы, по головам считать), а впереди всех шел мужчина, каких она отродясь не видывала. Высокий, широкоплечий, прямой, словно высеченный из твердого ясеня. Он казался нестарым, хотя голова была вся седая, и двигался с хищной легкостью дикого зверя. Сколько ему весен, Лесана не взялась бы судить. Может, сорок, может, пятьдесят, а может, и тридцать. У него было чистое, лишенное морщин лицо и колючие прозрачные глаза. И веяло от этого человека такой властностью, что хотелось вжать голову в плечи, а еще лучше – закопаться в стог сена и не высовывать носа.

При появлении наставников старшие выучи повскакивали с мест и застыли, ожидая разрешения сесть. Новички неуклюже и вразнобой последовали их примеру.

Окинув залу пронзительным взглядом, вошедший мужчина дал знак садиться.

Снова загрохотали отодвигаемые лавки, засновали между столов служки, разносящие по трапезной горшки, исходящие паром. Лесана невольно сглотнула голодную слюну и устыдилась собственной прожорливости. Чего только не натерпелась за сегодня, должна бы слезы горькие лить и о еде седмицу не вспоминать, а уже позабыла и про отрезанную косу, и про порты, в которые облачена, и думает только о том, как бы набить брюхо. Но, к счастью, она такая оказалась не одна. Со всех сторон к стопке мисок потянулись руки.

– Прежде чем приметесь за еду, я, Глава Цитадели крефф Нэд, растолкую новообращенным послушникам наши порядки.

Глубокий сильный голос разнесся над головами собравшихся. Разговоры и гул сразу стихли.

– Запомните, среди вас нет больше детей пахарей и купцов. Тех, кто родился в городе или вырос в самой глухой веси. Девок и парней. – Глава обвел тяжелым взглядом учеников, жадно внимающих каждому его слову. – Вы все теперь послушники. Отныне Цитадель ваш дом. Креффы – ваши отцы и матери. Остальные выученики – ваши соотчичи.

После этих слов новички начали недоуменно переглядываться. Страшно было даже подумать о таком! Все же не извергли их из рода, не изгнали насовсем, лишь отпустили на обучение. Как же теперь – чужие люди ближе родовичей, ближе отца, матери? Да и мыслимое ли дело не делить их на юношей и дев! Но нарастающий гул разбился о резкое:

– В Цитадели нет праздности и безделья. Вас привезли сюда вразумляться наукам. Быть послушником – значит оставаться в послушании у старших все пять весен и зим, которые вы будете в этих стенах. Только тот, кто от первого до последнего дня будет усерден, будет потом опоясан. Иные, если Хранители дадут, позднее станут креффами. Но о том пока не то что говорить, думать рано. И помните, опоясанными не все из вас станут. Слабых духом Цитадель отринет, ибо вестимо, кто не в силах защитить самого себя, тот не в силах сберечь других. А вы должны стать спасением людей от Ходящих в Ночи. Вот почему всяк, кто попустится страхом и жалостью к себе, не выживет.

Новообращенные послушники испуганно охнули, под сводами залы пронесся ропот, а Нэд, пристукнув кулаком по столу, в воцарившейся тишине так же спокойно, как прежде, продолжал:

– Если кто-то сейчас струсил и задумал бежать, так я никого не держу. Ворота Цитадели открыты целый день, а ночью не запирается и калитка в стене – для тех, кого заход солнца застал в пути. Так что уговаривать никого не стану. Только помните, – он обвел всех тяжелым взглядом, – едва отойдете от стен твердыни, обереги да колдовство, что защищают крепость, вам больше не заступники, и беглеца сожрет первый же Ходящий. А через несколько седмиц на обережном столбе у селения позорника появится метка, и всяк узнает, что тут родился трус, предавший своих соотчичей и род. И более ни один Осененный не станет помогать жителям места, породившего переметчика.

Лесана кусала губы. Знали. Они все это знали. Понимали, что учебы в Цитадели не избежать, но никто не подозревал, как вразумляют здесь послушников. Ну парни ладно, а девки? Как же девки-то слабые? Нешто им, глупым, послабления малейшего не сделают? Она с ужасом огляделась и лишь сейчас заметила то, что не увидела сразу, когда только вошла в трапезную: девушек среди послушников было чуть да маленько.

Скользя взглядом по стриженым головам, она с ужасом понимала – девиц за столами от силы четверть, да и те все в основном новенькие. Среди старших выучеников девушек и вовсе можно было счесть по пальцам. «Хранители пресветлые, как же мы тут?» – пронеслось в голове.

Брошенный украдкой взгляд на сидящих рядом подруг по несчастью напугал еще больше, лицо каждой поражало мертвенной бледностью. Только сейчас глупые поняли – ждет их совсем другая жизнь. Новая. Страшная. А у многих еще и до обидного короткая.

Глава меж тем продолжал:

– Первый год каждый из вас будет стараться показать наставникам, что не зря ест хлеб. К следующей осени новичков ждут первые испытания, которые покажут, кем им выпало стать – воями, что нежить убивают, целителями или колдунами, упокаивающими мертвых. Кто не захочет постигать науку, станет отлынивать, получит на лоб метку отвергнутого, будет изгнан и лишен помощи. Лодырей Цитадели незачем беречь – как сорняки они росли, а помрут, так мир чище станет.

И снова первогодки испуганно загудели, а Нэд, по-прежнему не замечая их ропота, спросил, кто разумеет грамоту и письмо. Из всех руки подняли только Тамир, одна девушка – синеглазая и темноволосая, да два одинаковых паренька, видимо, братья. Крефф досадливо покачал головой:

– В этом году негусто. Что ж, остальных будут учить старшие послушники. С осени вас начнут понемногу готовить к тому, что должны знать и уметь будущие обережники. И помните, обо всех своих успехах и промахах рассказывайте ежедневно по вечерней заре креффам. Да не забывайте: наставники вам не мамка с нянькой, жалеть да сопли вытирать не станут. Они для вас – старшие в роду, и слово их – закон! Если же кто провинится, тому они наказание отмеряют сами, по проступку. Ну и помните: кто креффа во всем будет слушаться – получит пояс, кто перечить и лениться начнет, тот быстро сгибнет, и привезут ему в дом грамоту, что по смерти послушника Цитадели его семья освобождается наполовину от податей за обереги. Я закончил, можете есть.

Как ни страшны были слова Главы, но даже они не отбили у парней и девок чувства голода, а уж когда по трапезной поплыл сытный дух наваристых щей, ложки застучали дружно и даже весело.

– У нас по весне на обед только полбу с толокном едят, а тут, смотри, какие куски мяса плавают, – зачерпывая полную ложку похлебки, восхитилась Айлиша.

– А у нас, бывало, и полбу всю подъедали, особенно если лето было холодное, зима после него суровая, а весна затяжная. Еле-еле до первой зелени доживали, ребятишки совсем прозрачные от голода ходили. Мать кинет в чугун горсточку муки, коры древесной натрет да маленький кусочек сала растопит, вот и вся еда, – жадно вгрызаясь в мясо, пробубнила Лесана. – Зато по весне отъедались – пальчики с елок собирали, орляк…

– А отчего голодно так у вас было? – удивился, поднося ложку ко рту, Тамир.

– Оттого, – ответила Айлиша. – К весне-то все подъедается, ртов в доме много, да и скотина свое просит. Ей, неразумной, не объяснишь, что поголодать придется, на воде сидючи.

– А отчего же не покупали? – изумился парень.

– Эх, Тамир, сразу видно – ты в городе жил, и то, поди, не знал, с какой стороны к козе подходить. Раз тебя сосед выручит, два, а на третий пошлет, потому как у самого брюхо подводить начнет. Да и не принято в деревне торг друг с другом вести. – Лесана объясняла сыну пекаря истины, знакомые ей с детства, как дитю неразумному. – Мужики наши силки на дичь ставили, только по ранней весне и дичь костлявая, и не сыщешь ее особенно. Ходящие-то тоже есть хотят. А ежели в окрестностях Стая поселится, и вовсе все зверье распугает. К тому же охотники зимой да по ранней весне глубоко в чащу не ходят – дни-то короткие, чуть не поспеешь до темна – самого сожрут.

– Как же вы перебиваетесь? Чем с колдунами расплачиваетесь? – Удивлению собеседника не было пределов.

– Мой отец возит в город горшки да миски. Только мало выручает за товар, траты, почитай, все съедают. Купцу с обозом немало надо отдать, чтобы с собой взял. Один-то не поедешь, до города путь неблизкий – дня четыре через чащу. И вот за обоз заплатишь, обратно ехать – тоже деньги. В итоге, что наторговал, чуть не половину на «копытные» и спустил. Остальное на соль, муку да крупу какую с горохом. Мы-то только на огородах кое-чего растим; посреди болот поле не вспашешь, не засеешь, да и охранное заклятие на поле поставить дорого – нет у нас таких денег. А сажать, чтобы Ходящие вытоптали, кто же станет? Вот и получается, сосед у нас бондарь, другой сосед – кузнец. Все, что за зиму натрудят, к весне везут в город, за дорогу в складчину платят. Что останется от выручки, на то и живем, и подати платим, и обереги покупаем.

После этого длинного рассказа Лесана снова принялась жадно хлебать щи.

– А у меня на деревне пеньку растят да веревки вьют, – поддержала подругу Айлиша. – И все равно не сытно у нас.

– Кстати, а откуда ты грамоту разумеешь? – наконец отодвинув от себя миску, поинтересовалась Лесана у Тамира.

Парень мучительно покраснел.

– Говорил же, хворал часто в детстве…

– И?

– Матушка грамотея приводила. Я же целыми днями дома сидел, то с перхотой, то с жаром, то еще с чем, вот она и нашла мне занятие. Думала, если даже с возрастом не войду в силу, так хоть тем на кусок хлеба зарабатывать смогу, что грамоты или письма какие составлять буду. А счету меня уже отец вразумил. В нашем деле без счета никак, – словно стыдясь, объяснил парень. – Хотите я вас буквам обучу?

– Так нам же наставника дадут, – неуверенно протянула Айлиша, которой было стыдно показываться дура дурой перед парнем.

Лесана же, давно приметившая, какие взгляды юноша кидает на подругу, поспешила ему на помощь:

– Конечно, хотим! Сказали же, усердие проявлять надо, вот нас наставник днем учить будет, а ты по вечерам – чтобы лучше все затвердить. – И, не дожидаясь, покуда подружка еще что-нибудь ляпнет, от души пнула ее под столом.

Тамир расплылся в благодарной улыбке.

– Хватит галок ловить! – шикнула Лесана, возвращая парня с небес на землю. – Трескай давай, вон Глава уже обед заканчивает. Как только ложку отложит, считай, натрапезничались. Негоже после главного в роду миски вычищать.

Айлиша торопливо дожевывала корочку.

– Ешь быстрее!

Тем временем Нэд и правда отложил ложку, встал и направился прочь из трапезной. Следом за ним потянулись остальные креффы и старшие послушники. К новичкам же подошел их давешний провожатый и велел следовать за ним, дескать, покажет покойчики ихние. На выходе Лесану поймал за руку поджидавший у дверей Клесх.

– Все поняла, что тебе лекари сказали?

– Все, – задыхаясь от стыда, прошептала девушка.

– Не забудь прийти ко мне. Фебр скажет, как найти.

Сил у несчастной хватило только на то, чтобы кивнуть. Лишь тогда наставник ее отпустил, и послушница опрометью бросилась догонять друзей.

В этот раз Фебр привел их по длинному извилистому коридору в северное крыло Цитадели.

– Вот тут жить будете, – открыв невысокую дверь, сообщил он.

– Втроем? – распахнув глаза, прошептала Айлиша.

– Четвертую лавку видишь? Нет? Значит, втроем, – усмехнулся проводник.

– Так он же парень! – выдохнула целительница.

– Цыц! Овца кудлатая! Забыла, что Глава говорил? Нет больше парней и девок, есть послушники. А ежели ты еще это своей курячьей головой не поняла, так здесь столб для порки есть да каземат холодный с крысами! – припечатал старший выуч.

– Ты мели, да знай меру! – заслонил спиной испуганную Айлишу Тамир.

– А не то?

– А не то так всыплем, забудешь, как твоего креффа зовут, – сжала кулаки Лесана.

Парень усмехнулся, подошел вплотную к девушке, взял ее за подбородок и насмешливо фыркнул:

– Нам первогодок трогать нельзя, но, если ты в Цитадели задержишься, еще посмотрим, кто кому всыплет. Поняла, соплюха?

И во взгляде внимательных глаз отразилось столько злого обещания, что пыл Лесаны несколько поугас. Парень был крепкий и, судя по всему, не дурак подраться, а гнев с девушки уже схлынул, и она испугалась.

Впрочем, Фебр уже отошел и сухо скомандовал:

– Здесь попозже осмотритесь, теперь айда за мной, покажу, где отхожее место и умывальники.

Ведя спутников по длинному коридору, юноша открывал нужные двери.

– Тут уборная. Здесь утром и вечером рожи сполоснуть можно. Тут подмывальня. Поняли, дуры? Холстины вон, на полках, ножни там же. Вода нагретая вот здесь всегда стоит. Ежели не стоит, вниз к Нурлисе сходите, она даст.

– А как же баня? – прошептала Айлиша, оглядывая комнатку с лоханками и узким окном под самым потолком.

– Не баня, а мыльня! Хоть каждый день туда ходи, там и вещи свои постираете, портомоек тут нет.

Вернувшись в их комнатушку, старший ученик продолжал:

– В сундуках у вас две смены белья, две пары обор, девкам исподние рубахи, тебе подштанники, да по холстине – морды вытереть. Пока хватит. Остальное, если доживете, осенью да зимой дадут. Лучины, доски для писания и мел завтра вам принесу.

Закончив вразумлять подопечных, Фебр оставил наконец их одних.

Как только дверь за парнем закрылась, новички стали осматриваться. В комнате было пусто. Зияло черное жерло остывшего вычищенного очага, стояли три широкие лавки, с сундуком в изножье каждой. Возле окна жалась к стене скамья и возвышался большой стол, на котором над миской с водой склонился безыскусный светец. На подоконнике – горка лучин. Больше не было ничего. Девушки кинулись открывать лари. Там и впрямь лежало только то, что говорил Фебр.

– Богато… – вздохнул Тамир.

– Хоть бы зеркальце дали, – всхлипнула Айлиша.

– Ты б в него посмотрелась и еще горше расплакалась, – мрачно отозвалась Лесана.

После этих полных горечи и досады слов все трое переглянулись и… рассмеялись. Успокоившись, стали готовиться ко сну. Тамир сидел на своей скамье, отвернувшись к стене, и слушал, как за его спиной шуршат, переодеваясь в исподние рубахи, девушки. Потом настала их очередь дать парню время сменить порты на подштанники. И вот уже все трое вытянулись на своих лавках. Смятые сенники казались влажными, тонкие одеяла почти не грели, из холодного очага тянуло сквозняком, и до костей продирал озноб. Каменные стены отдавали сырость и холод, жадно поглощая тепло полуголых тел.

– Если тут весной так холодно, что ж зимой-то будет? – простучала зубами со своего ложа Айлиша. – И очаг затеплить дров не дали.

– Зимой-то, поди, дадут, – отозвался Тамир, страстно мечтавший оказаться возле родной, пышущей жаром печи.

– Все! Надоело зябнуть! – Лесана вскочила, приплясывая на студеном полу. – Давайте лавки сдвинем. Сейчас друг к дружке прижмемся, тремя одеялами накроемся, можно еще сверху холстины набросить, которые нам для утирок дали. И вы как хотите, а я портки вздену. Эдак все себе застудишь. Мы ж сюда за наукой, а не хворать приехали. Ну, давайте.

– Лесана, – робко попыталась вразумить девушку подруга, – стыдно это!

– Наш стыд, видать, на себя крефф Нэд взял, раз сказал, что нет меж нами различий.

И все-таки Айлиша нерешительно мялась на своей лавке, однако под уверенным натиском все же сдалась, стала натягивать порты. В полумраке завозился и Тамир. А уже через несколько мгновений, обмирая от ужаса и собственной смелости, юные послушники сдвинули убогие ложа, потеснее прижались друг к другу под тонкими одеялами и, наконец согревшись, задремали. Сквозь зыбкий полусон Тамир чувствовал, как ровно дышит прижавшаяся к нему девушка – теплая, сонная… Казалось, они одни в полумраке Цитадели и над их ровным дыханием плыли только тишина и холод. А потом он заснул.

Уже глубоко за полночь в темный покой заглянули двое. При свете лучины они оглядели открывшееся глазам возмутительное зрелище, и один из вошедших хмыкнул.

– Клесх, как думаешь, выйдет из них толк? – нарушил тишину негромкий женский голос.

– Не знаю, Майрико, какой там будет толк и будет ли, но они единственные, кому хватило ума наплевать на порядки и сделать все для того, чтобы не застыть. Гляди, – он небрежно поднял уголок одеяла, – все, что было в сундуках, напялили.

Собеседница усмехнулась.

– Что ж, может, и будет толк.

Затворив дверь покойчика, креффы направились на верхние ярусы Цитадели.

Они шли в молчании, думая каждый о своем и не слыша призрачного эха шагов, витающего под высокими темными сводами. О чем они думали? О тех далеких днях, когда сами очутились в стенах каменной твердыни – испуганные и жалкие? Вряд ли они помнили те времена. Ведь от полудикого мальчишки, выросшего в рыбацкой лачуге, и от девочки из глухого лесного села не осталось ничего, кроме данных когда-то родителями имен. Былое подернулось зыбкой дымкой. Стало далеким, чужим. Ненастоящим.

По мрачным лестницам крепости, тускло освещенным чадящими факелами, обережники поднялись на самый верхний ярус. Тут было тихо и не так сыро. Здесь жили наставники и Глава Цитадели. Клесх остановился, когда услышал за спиной короткий смешок. Обернулся, вопросительно глядя на спутницу, а она вдруг сказала то, о чем он и сам мельком подумал, идя по стертым от времени ступеням.

– Помнишь, когда тебя только привезли, ты был одет в такие смешные штаны до колен и весь грязный, как будто валялся в угле? Нурлиса сказала, таких, как ты, надо сначала варить с мыльным корнем, а уж потом спрашивать имя. А ты стоял посреди двора, смотрел на Северную башню и кричал с восторгом: «Поди, с нее плюваться далече можно!» – Она старательно изобразила его просторечное «оканье».

Клесх в ответ кивнул. Он смутно помнил тот день. Ему было всего одиннадцать весен, он никогда не бывал дальше каменистого берега Злого моря и всю дорогу до Цитадели ехал, постоянно сваливаясь с лошади, поскольку впервые в жизни очутился в седле.

Он тогда оказался самым юным послушником крепости. Его привезли сюда таким зеленым, потому что никому не хотелось ждать несколько лет, пока он повзрослеет, и снова тащиться в этакую даль.

Майрико заглянула в холодные серые глаза и переспросила:

– Помнишь?

Он снова кивнул, но целительница покачала головой:

– Не помнишь. Я помню.

Мужчина скупо усмехнулся.

– Потому что я сдернул с тебя ту тряпку, которой у вас принято закрывать девок. И как ты орала при этом от ужаса, помнят все деревни на сто верст вокруг.

На миг лекарка погрустнела:

– У нас лицо девушки может видеть только муж. Сдернув покрывало, ты все равно что чести меня лишил.

– Я тогда этого не знал.

Они стояли друг напротив друга и молчали. Наконец крефф не выдержал и спросил:

– К чему ты все это вспомнила?

Целительница задумчиво провела ладонью по коротким волосам – ото лба к затылку и обратно. Это был такой мужской, такой не подходящий ей жест…

– Клесх, она – девка.

– Надо же. Я и не понял.

Женщина вскинула на него злые глаза.

– Она первая девка среди ратников за много-много лет!

– И что?

– Просто вспомни, какими мы были.

Клесх пожал плечами и устало ответил:

– Я помню. Я постоянно хотел есть. И дрался с теми, кто надо мной смеялся. Но все они были старше. И меня постоянно лупили. А ты рыдала днями напролет из-за своей потерянной занавески, пока тебя не раздели и не высекли.

– Верно, – согласилась она. И вдруг с яростью заговорила: – Поэтому нельзя забывать, что…

– …что если бы с тобой и со мной этого не сделали, мы вряд ли бы сейчас беседовали. Покойники – те еще молчуны.

Она зло поджала губы, обошла собеседника и направилась дальше по коридору, опережая его на пару шагов.

– Майрико, – окликнул он, по-прежнему не двигаясь.

Она остановилась, но не обернулась.

– Если ты решишь влезть со своей бабской жалостью, будет только хуже.

– Не будет. Я не влезу. – Она толкнула тяжелую темную дверь и вошла в ярко освещенный покой, не дожидаясь своего спутника.

В уютной теплой маленькой зале обстановка была такой же безыскусной, как и везде в Цитадели. Стены из нетесаного камня, широкие лавки, покрытые тканками из грубой некрашеной шерсти, вытертые овечьи шкуры на полу. В углу – простой деревянный стол, а в стенах – кованые светцы, в которых над плошками с водой ярко горели лучины. Очаг полыхал так, что пламя ревело в трубе, посылая по покою волны жара.

Клесх не любил сюда приходить, хоть это и было единственное место во всей крепости, где ощущался хотя бы призрачный уют. Сегодня тут собрались все креффы. Майрико сразу неслышной тенью скользнула к расстеленным на полу овчинам, где устроилась свободно и в одиночестве. Места на лавках почти все оказались заняты – наставники сидели вольготно, наслаждаясь теплом, покоем и отсутствием выучей.

Рядом с Нэдом, неспешно пьющим ароматный взвар из деревянного ковшика, устроился Ихтор. Возле узкого длинного окна, закрытого по случаю непогоды ставнями, расположился Донатос; сидел, словно бы отдельно ото всех, закинув ногу на ногу и прикрыв глаза. Помимо этих троих в комнате находились еще десять мужчин – все значительно старше наставника Лесаны, а иные даже и старше Главы. Клесх поздоровался со всеми и прошел к дальней лавке, где еще оставалось свободное место.

Тяжелый взгляд Нэда скользнул по собравшимся. Похоже, смотритель Цитадели остался недоволен увиденным и неодобрительно покачал головой. Темные брови сошлись на переносице. Мужчина словно искал и не находил кого-то дерзкого, посмевшего не явиться на вечерю креффов.

В этот самый миг, когда лицо обережника грозило превратиться в застывшую личину порицания, тяжелая дверь распахнулась и на пороге возникла женщина в невзрачном сером одеянии. Высокая, по-девичьи стройная, с коротко остриженными смоляными волосами, в которых тонким инеем мерцали седые пряди. На вид ей можно было дать и тридцать, и шестьдесят весен. И этим она была похожа на главу Цитадели, поскольку, как и он, казалась лишенной возраста. Новоприбывшая шагнула вперед, с грохотом закрыла за собой тяжелую створку. Темные глаза насмешливо оглядели собравшихся.

– Ну что, упыри, насупились? Без старой клячи Бьерги разговор не клеится?

Клесх поднялся на ноги, скрывая невольную улыбку, и с поклоном уступил вошедшей место. Женщина усмехнулась, села и еще раз оглядела всю честную компанию.

– Дона-а-атос, и ты здесь! А я думаю, что это так мертвечиной-то воняет…

С этими словами она выудила из привешенного к поясу кожаного кошеля кисет и трубку.

– И я тебя рад видеть, – промолвил из своего угла колдун.

Ответом ему было фырканье и клуб дыма, выпущенный к потолку. Майрико неодобрительно покачала головой, на что тут же услышала сочувственное:

– Дым мешает? Ты ж моя золотая! Прости старуху за слабость, уж потерпи, сердешная.

– Бьерга, – возвысил голос Нэд, – тут все знают, что язык у тебя без костей, но все же и его попридержать иногда надо.

– А то что? Вырвешь? – усмехнулась женщина. – И кто тогда тебе будет говорить, что ты старый пень?

– Бьерга! – В голосе Главы Цитадели зазвенела сталь. – Не забывайся.

– Прости, Глава, заговариваюсь на старости лет, – в неискреннем раскаянии опустила глаза колдунья.

Нэд устало вздохнул:

– Чего припозднилась? Вежество последнее растеряла?

Собеседница вскинулась и даже отвела руку с трубкой от лица.

– Мне по дороге жальник один попался. Прям-таки не смогла мимо пройти. Столько там упырей копошилось, любо-дорого поглядеть – молодые, ретивые!

И, сверкнув глазами, Бьерга снова сделала глубокую затяжку.

Нэд обеспокоенно оглядел женщину, но она не выглядела ни раненой, ни даже уставшей. Поэтому, откинувшись спиной к неровной каменной стене, смотритель Цитадели вернулся к делам насущным и вопросительно посмотрел на рыжего целителя, примостившегося на лавке напротив очага. Мужчина, зная, о чем хотят его спросить, поднялся и ответил:

– Я привез двоих. Близнецы. Один точно будет воем, а второй… надеюсь, лекарем. Рано пока говорить.

После него так же вставали и рассказывали о своих поисках другие обережники. И слушая их, смотритель крепости хмурился. Потому что Руста оказался самым удачливым.

Настала очередь Майрико, все это время безмолвно сидевшей на шкурах.

– Я нашла одну. Целительницу, – просто ответила она и, подумав, добавила: – Думаю, со временем она станет креффом.

– Столь сильный Дар? – подался вперед Нэд.

– Да, – последовал твердый ответ. – Дар велик. Поболе моего будет. Да и умения кое-какие у девочки есть, знахарка деревенская ее научила всему, что знала сама.

– Стало быть, через пять весен взрастим нового креффа от целителей, – удовлетворенно сказал Глава.

– Если не сгорит или не наблудит, – заметила из своего угла Бьерга.

– Эта не наблудит, – негромко произнес Ихтор. – Слишком застенчива.

– Ой, да сколько их таких было, – отмахнулась от него колдунья. – Ладно, то мелочи. Главное, чтобы выдержки девке хватило. Не все свою судьбу могут принять, – глядя в глаза Майрико, твердо произнесла колдунья.

Крефф целителей кивнула, соглашаясь.

– Клесх, что у тебя? – тем временем повернулся Нэд к наставнику Лесаны.

Тот стоял, прислонившись плечом к стене.

– Девка, из деревенских. Дар есть, но в ход она его пускала всего дважды, да и сама не поняла, что к чему. Выйдет из нее толк или нет, говорить пока рано, – равнодушно подытожил он.

– Девка? Парней-то что, не было? – подал голос Донатос.

– По силе равных ей – не встретил, – спокойно отозвался Клесх.

Глава перевел взгляд на колдуна. Тот, не поднимаясь, буркнул:

– Один. Парень. На что годен – потом узнаю.

– Бьерга?

– Никого, – отозвалась со вздохом колдунья.

– Второй год порожняком возвращаешься. Умения растеряла? – растянул бескровные губы в усмешке Донатос.

– Так лучше никого на убой не волочь, чем все дерьмо подбирать. Видела я порося, которого ты привез. Дай Хранители ему до зимы дожить, – от души пожелала Бьерга.

– И все же, почему ты опять ни с чем? – поддержал колдуна Глава.

Женщина устало прикрыла глаза. Несколько мгновений помолчала, а потом встала и, глядя поверх головы Нэда, отчеканила:

– Потому что с каждым годом рождающихся с Даром все меньше и меньше, а какой этот Дар слабенький, ты и так знаешь. Знаешь и то, как дается наука и сколько послушников доживают до пятой весны. А еще знаешь, что вот уже четыре года никто так и не стал креффом. Да, на нас на всех по ушату крови и живых и мертвых, но я не хочу тащить на верную смерть ни на что не годных детей. Получается, мы сеем боль, чтобы пожинать страдания. Это тупик. В Цитадели должны учить, а не убивать!

Нэд, слушая эту гневную речь, ни на миг не изменился в лице и напомнил, едва собеседница смолкла:

– А ты не забыла, сколько стало Ходящих? Не забыла, как растет их сила и кто теперь среди них? А у нас каждый год послушников – кот наплакал. Скоро не деревни, города целые сжирать начнут, и что ты скажешь тем, кто выживет? Что под старость стала жалостлива и милосердна?

– Не скажу, – спокойно отозвалась колдунья. – Бесталанные дураки делу не помогут. Мы теперь самых сильных отбирать должны! Вон, как Майрико нашла. Что за слабость у вас тащить в Цитадель боевое мясо, которое поляжет, едва за стены выйдет без защиты ратоборца!

– И что ты предлагаешь? – вскинулся Ихтор. – Пять лет – и ни одного креффа. Посмотри, Клесх из всех – последний. И самый молодой! Раньше не допускали в креффат таких зеленых, а он начал учить с двадцати весен. Сейчас ему двадцать восемь, то есть по-хорошему он должен был бы начать заниматься наставничеством только через семь лет. А он уже выпустил несколько поколений ратников! Нам нужны все, даже те, в ком Дар едва теплится!

– Я не согласен, – подал голос Клесх. – Какой смысл тащить сюда десятки дурней, если их все одно некому учить и если они сгибнут без толку и пользы?

Целитель повернулся к обережнику:

– Если их сюда не тащить, очень скоро мы останемся тут в одиночестве. А люди за стенами – без защиты.

– Ладно, будет уже вам. Раскудахтались, спасители мира, – досадливо поморщилась Бьерга. – Что ни говори, Нэд, но надо шевелиться. Если и дальше так пойдет, лет через семь из Цитадели не выйдет ни одного опоясанного, только каменоломни мертвечиной завалим.

Креффы замолчали. Колдунья была права, а с правотой сложно спорить, особенно когда ты ее признаешь и понимаешь. С каждым годом все меньше удавалось отыскать детей с сильным Даром, как будто прогорел костер той Силы, что питала людские души. Словно захватили остывающее кострище мертвяки и тянули теперь жадные лапищи к тому, что должно принадлежать живым людям.

От слов креффов у Нэда заныло сердце. Прошлый год всего четыре полные тройки вышли из стен Цитадели, да еще пять не самых сильных ратников и два колдуна. Зато новых Гнезд появилось – не сосчитать!

А что самое страшное, есть среди Ходящих такие, о каких если народ узнает, на вилы всех обережников поднимет, что недоглядели и замолчали. И как теперь сказать простому люду то, что креффы даже выученикам до поры не говорят? Как бороться с напастью, которую Осененные сами же и проглядели?

Муторно стало на душе смотрителя и совестно, что завтра суровую науку начнут постигать те, кто в былые годы так и остались бы в отчем доме. Но в сотни раз будет хуже, если наставники начнут жалеть послушников. Вот тогда точно некому станет держать в страхе Ходящих. Пусть хоть слабые сражаются, чем совсем под нечисть лечь и обречь людской род на посмертные страдания. А про тайну… про тайну молчать надо. Молчать и думать, как выпутаться. Иначе не миновать смуты.

Коротким взмахом руки Нэд отпустил креффов. Первым не спеша направился прочь наставник Тамира. Он уже поднял руку, чтобы взяться за дверную ручку, когда в спину раздалось:

– Ответь-ка мне, голубь сизокрылый, отчего это почти у стен Цитадели погост поднялся, а? Поведай дуре старой, чему ты своих щеглов учишь, что покойники чуть ли не среди белого дня по дороге разгуливают? Ты им науку-то в головы вкладываешь или только кнутовища о спины ломаешь?

Колдун напрягся, а рука сама собой легла на рукоять ножа, висевшего у пояса. От прикосновения к гладкому теплому дереву гнев слегка отступил, мужчина совладал с собой и сквозь зубы ответил:

– Учу я их всему, что знаю. А что они все мимо ушей пропускают, не моя печаль. Видать, не хотят живыми быть. Поди, среди мертвяков и послушники были?

– Были, друг мой ситный, были. Целых три. Эти самые свеженькие оказались. Так что пойдем, расскажешь мне, какую ты им выучку даешь.

– Пойдем, – зло буркнул Донатос.

– Ничего не забыл? – спросила Бьерга таким голосом, что в уютной теплой зале сразу же похолодало.

– Я прошу указать на мои ошибки, наставник, – сказал крефф, через силу выталкивая слова.

Оттеснив замершего в дверях мужчину, колдунья шагнула вперед и первая вышла в коридор.