Читать книгу Жернова Победы: Антиблокада. Дробь! Не наблюдать! Гнилое дерево - Комбат Найтов - Страница 2

Внезапно наступила темнота, тело абсолютно меня не слушалось, было непонятно, что произошло, где я нахожусь и почему раздаются пулеметные очереди. Какой-то шум справа, но я не могу повернуть голову, она меня не слушается. Чьи-то руки коснулись меня и попытались разжать пальцы.

– Этот еще дышит! – послышался шепот. – Винтовку не отдает и веревку.

– Режь! – Меня перевернули на спину и потащили по земле небольшими рывками. Скорее всего, они ползут. Боль пронизывала все тело, но пошевелиться мне не удавалось. Длилось это довольно долго, затем, не очень аккуратно, меня втащили, скорее всего, в окоп, потому что на лицо упали небольшие комья земли.

– Товарищ комбриг! Группа погибла! Обнаружили одного живого и «языка». «Язык» ранен, но жив.

– Всех проверили?

– Да, всех. Восемь человек. Шестеро прикрывали отход двух человек с «языком». Дышал только этот. Но он без сознания. Немец – штурмбанфюрер.

– Посвети! Это лейтенант Иволгин, снайпер группы. А что за веревка в руке?

– Он немца на ней тащил.

– Еще дышит?

– Дышит, и пульс есть. Вот только руку не разжать.

– Несите так. А эсэсовца ко мне. Выполняйте, Миронов.

Два человека подхватили плащ-палатку и потащили меня по ходам сообщения. Затем переложили на носилки и довольно долго несли. Несколько раз ставили их на землю, отдыхали, неторопливо переговариваясь между собой. Покурив, продолжали свой путь. Погрузили на машину и около часа куда-то везли.

– Принимайте, товарищ лейтенант! Разведчик из осназ, из Москвы, лейтенант Иволгин.

– А документы?

– Какие документы, он с выхода. Все, что передали!

– Винтовку не отдает!

– Да, лейтенант наш, который его с нейтралки вытащил, тоже пытался ее забрать, но руку разжать не сумел. Комбриг из округа сказал, так несите.

– На стол! Ранений нет, опухоль чуть ниже затылка, видимо контузия. Кровь из левого уха – видимо, повреждена перепонка. Наденька, морфин!

Я почувствовал укол в левое предплечье, затем звуки стали отдаляться, перед глазами поплыли цветные пятна и полосы, сознание отключилось.

Очнулся от звуков взрывов, удалось открыть глаза. Чужое тело плохо слушалось, команды не проходили. Невысокий деревянный потолок, металлическая койка, резкий запах карболки, гноя и крови. Лежу на спине, во рту противная сухость, очень хочется пить. Сильно болит голова. Попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Вроде получилось. Сильно затекли мышцы. Взрывы слышались все ближе и ближе, надо было приподняться, так как обстрел продолжался. Рядом кто-то сильно стонал. Удалось скинуть ноги с кровати и сесть. Неожиданно сильно закружилась голова, и я почувствовал рвотный позыв. Видимо, вчера чем-то сильно приложило.

– Ранбольной! Лежите! – послышался женский голос. У меня перед глазами появился белый халат, чьи-то руки положили меня обратно. Я что-то прохрипел, голоса не было совсем. Но, видимо, до женщины дошло, что я хочу пить, и она спустя несколько минут принесла эмалированную кружку с водой.

– Спасибо! – сказал я хриплым низким голосом, после того как выпил всю воду. – Еще, пожалуйста!

После этого я уснул, несмотря на продолжающийся вялый обстрел. Меня разбудили уже к обеду. Напротив, на табуретке сидел командир в форме РККА, с одиноким ромбом на петлицах.

– Как себя чувствуешь, лейтенант?

– Пить хочу.

– На тумбочке. – Он смотрел, как я пью, затем помог поставить кружку обратно.

– «Язык» ваш ценный, но сведения дал плохие. Я за тобой, здесь оставаться не стоит. Одевайся. Я пойду и оформлю бумаги, сейчас вернусь.

Я оделся, хотя мотало меня крепко, медсестра помогла надеть маскировочный костюм. Вернулся полковник с винтовкой СВТ, он расстегнул командирскую сумку и вытащил из нее пачку документов, перелистал, нашел какой-то и протянул мне.

– Положи в карман. До машины дойдешь?

– Не знаю.

– Сестренка, помогите ему.

Меня довели до машины, на заднем сиденье были старший лейтенант и эсэсовец. Меня посадили рядом с немцем. Машина тронулась. На выезде успел прочитать название деревни: Огонек. Через четыре километра въехали в Нарву. Значит, сорок первый год. За Кингисеппом свернули на Волосово. Несколько раз останавливались, пережидая появляющиеся немецкие самолеты. Через три часа приехали в Ленинград на Дворцовую. За время поездки нас трижды останавливали для проверки документов, и я успел заглянуть в командирскую книжку. Зовут теперь меня Иволгин Максим Петрович. Отдельная разведрота Ленинградского военного округа. Специальность: снайпер. Сегодня 5 августа 1941 года. Немца группа взяла под Раквере. Танкист. Все, что удалось услышать.

– Отвези лейтенанта в школу и возвращайся! – приказал комбриг водителю. Меня отвезли на Петровский остров, возле Большого Петровского моста в парке располагалась разведшкола ГРУ РККА. Водитель довел меня до медсанчасти, опять сделали какой-то укол, и я уснул. Разбудили ночью и попытались получить от меня сведения. Пришлось признаться, что ничего не помню. Что в голове осталась одна цифра: 08:00 07.08.1941. Дата и время начала наступления на участке Выру-Лаеквере. И что фашист ценный, надо обязательно довести. Группа осталась прикрывать отход. Письменные показания дать пока не могу, руки слушаются плохо.

– Ладно, Максим, отдыхай, лечись, – сказал незнакомый командир. Сон, несмотря на уколы, не шел. Ситуация паршивая: никакой остаточной памяти Максима Иволгина не наблюдается. Люди все незнакомые, ни имен, ни фамилий, никаких сведений. Утром меня повезли в город на улицу Маяковского и показывали какому-то профессору. Он стучал мне молоточком по ногам, заставлял следить за ним, рассматривал глаза через зеркало с дырочкой. Ему было много лет, вокруг него с придыханием крутилось множество ассистентов. Вердикт: ЧМТ, сотрясение мозга, амнезия, ограниченно годен в военное время.

– Товарищ профессор, рвота у меня закончилась, еще ночью. Пока ехали сюда, меня ни разу не тошнило. Пальцы на руках начали слушаться. Изображение в глазах больше не двоится. О каком ограничении идет речь? Я из разведки, у нас просто санаторий: постоянно чистый воздух, много солнца, много движений. Зарастет все, как на собаке. А память? Я помню все, что было в последние два дня, даже по часам. Рановато меня списывать.

– Вот что, ранбольной! С такими травмами не живут, как вы на ногах стоите – для меня это большой вопрос. Есть подозрение, что это посттравматический синдром. Как только он закончится, вы умрете.

– Ну, похоронят, если смогут. Сейчас не всем места в могилах хватает. Все чаще просто в воронках.

– Идите, молодой человек, вы просто не понимаете, что говорите.

– Напрасно, товарищ профессор, вы меня списываете. Я выкарабкался.

– Идите-идите, вы напрасно отнимаете у меня время.

Капитан, который меня сопровождал, вошел в кабинет нейрохирурга. Он пробыл там около десяти минут и вышел с пакетом каких-то бумаг.

– Поехали!

Привезли опять на Петровский, в медсанчасть. В обед приехал тот самый комбриг.

– Говорят, что ты все забыл и не придуриваешься?

– Да, товарищ комбриг.

– И меня не помнишь? Мы же с тобой с Финской знакомы.

– Нет, не помню. Но уже знаю, что вы Петр Петрович, вас так старший лейтенант в машине назвал. А водитель сказал вашу фамилию: Евстигнеев. Оперативная память у меня присутствует – с момента, как очнулся на нейтралке. – И я слово в слово передал все, что происходило.

– Ладно, Максим. Раз говоришь, что оклемаешься, остаешься в штате. Тем более что людей у нас почти не осталось. Стрелять не разучился?

– Не знаю, но пока громкие звуки вызывают боль в ухе. Не зажило еще.

– Хорошо, приводи себя в порядок, но больше недели дать не могу. Домой съезди.

– Я не помню, где это.

– Михайлов отвезет.

Меня привезли «домой» – это на «Ваське», на Декабристов, совсем рядом со школой. Дверь открыла соседка, она же дала ключи от комнаты. Все жители города выехали под Лугу и сейчас строят линию обороны, которой завтра не станет. Я просмотрел фотографии в альбоме, «свои» тетрадки, нашел дневник, который обрывался на поступлении в разведшколу РККА в 1938 году. Не очень много информации. Этого дома на острове Декабристов в нашем времени не существует. Не сохранился, не пережил войну. Там сейчас «сталинка» послевоенной постройки. Оставил письмо «родителям» через соседку: пожилую даму с замысловатой прической. Объяснил, что сильно контужен, поэтому изменился почерк. Я пешком пошел обратно в школу. С утра решил входить в обычный режим: подъем в 06:00, два часа физподготовки, дальше по расписанию школы. Через пять дней взял винтовку и пошел в тир. После выстрела немного отдавало болью в ушах. Тем не менее пристрелял винтовку, затем начал занятия по маскировке. Приехавший через семь дней после разговора Евстигнеев принял мой рапорт.

– Возьмешь группу курсантов, сформируй боеспособную группу для действий на участке новой госграницы. Положение в районе Выборга очень нестабильное. Авиацией прижимаем финнов к земле, но немцы вот-вот ее выбьют полностью. Тогда удержать границу не получится. Времени совсем нет, через три дня доложить о готовности.

И увез чертеж МОН-50, 90, 100 и 200 для немедленного внедрения в производство.

В группе десять пацанов 22-го года рождения. В армии с июня 41-го года. Готовил их лейтенант Никонов, который не вернулся с выхода две недели назад. Проверил физподготовку, отсеял двух человек, проверил огневую – еще одного. Один оказался неплохим радистом. Всех усадил шить «лешаки», готовить оружие, проверил минно-саперную подготовку. Вот и все, что успел сделать. Основное время уделил сигналам, умению тихо передвигаться в лесу.

Наградили меня медалью «За отвагу». Херня все это! Мне надо за линию идти, а не с кем! Бои идут на Сайменском канале: от 134-го километра вправо. У Иматры мы перешли ночью линию фронта. Леса здесь стриженые: разбиты на небольшие участки, с которых полностью вырублен подлесок. Более неудачного места для выброски хрен придумаешь! Шюцкор везде, сочувствие населения – минус бесконечность. Ночи светлые, все как на ладони. На острове Рапасало, в озере Иматра, минируем и взрываем шестнадцать «Юнкерсов-88», затем отходим через Рантамяки, вынося одного раненого – Васю Хромина, который нарвался на выстрел «кукушки». Пробито легкое слева, чуть выше сердца. Васек без сознания, мы отходим баронскими лесами. Здесь леса принадлежат самому Маннергейму, поэтому подлесок не убран на топливо, как в остальных местах. Плюс прошло несколько летних гроз, собаки сбились со следа. У 12-й заставы Выборгского погранотряда на восточном берегу озера Пукалюсярви мы вышли к своим. Восемьдесят километров по вражеским тылам, один из самых успешных рейдов: «двухсотых» нет, один «трехсотый». Все хорошо, но финны заняли Ляскеля. Одна из железных дорог до Петрозаводска уже обрезана! Евстигнеев перебросил группу туда. В районе Ляскеля бои идут за переправы через одноименную речку, текущую от озера Вяртсиля и одноименной погранзаставы к Ладоге. Здесь оборону держат пограничники и народные ополченцы из Сортавалы и других финских городов. Они знают, что их не пощадят.

– Лейтенант, пока жив хотя бы один красногвардеец, белофинны не пройдут! – заявил начальник обороны поселка Ляскеля Лехконнен. – Патронов дай!

Выделили ему один ДШК и восемь ящиков патронов к «трехлинейкам». Белобрысые ополченцы, взвалив ящики на плечо, степенно удалились в лес.

Короткий выход на разведку выявил слабое место финнов: имея качественно подготовленных пехотинцев-егерей, они оторвались от баз. Местность здесь горно-лесистая, самая настоящая тайга. Единственная дорога от границы. Мы рубанули по этой ниточке. Финны продержались два дня и начали отходить к Вяртсиля. У них стали кончаться боеприпасы. Но 22 августа нас перебрасывают под Тосно, с несвойственным разведке заданием: оседлать дорогу Москва – Ленинград и не пропустить танки через реку Тосно, взаимодействуя с 1-й дивизией НКВД и 5-й дивизией народного ополчения. Непосредственно в Тосно стояла 5-я ДНО – слабо обученная, плохо экипированная, но героическая дивизия. Плохо, что воевать не умела. Мы подорвали мосты, расположили в траншеях бронебойщиков и метателей «коктейля Молотова». Три «сорокопятки» распределили между МТС «Ушаки» и Тосно. Обратный скат дороги успели немного заминировать противопехотками. Немцы появились утром, двигаясь по шоссе. На мотоциклах подъехали к взорванному мосту. Я и мои ребята сняли их из СВТ. Вадим Коршунов забрал МГ из коляски. Через некоторое время взвод танков и до роты пехоты на бронетранспортерах SdKfz 251 появилось на опушке леса. Немцы остановились и вели наблюдение. Большое расстояние не позволяло нам открыть огонь. Один из танков решил спровоцировать наш огонь и ударил из орудия по домам в деревне Ушаки. Но огня наши не открывали. Больше всего немцев смущала небольшая рощица у дороги, сразу за околицей деревни. Они обрушили на нее огонь из танков и пулеметов. Под этот шумок я несколько раз выстрелил по офицерам и пулеметчикам из ПРТ S18-1100, некоторое количество которых, с оптическими прицелами, мы «реквизировали» у финнов. Один из бронетранспортеров загорелся. Солдаты попытались залечь на обратном скате, но взрыв «монки» оставил большую часть их на дороге. Откуда-то издалека ударила немецкая артиллерия, и огонь обрушился опять на пустую рощу. Взвод оттянулся назад, появились саперы, которые занялись дорогой и обратным скатом. Но мины мы выставляли на неизвлекаемость, поэтому повозиться немцам пришлось долго, плюс, как только они приблизились на дистанцию эффективного огня, по ним открыли огонь снайперы из трехлинеек. Лишь к середине дня немцы решились все-таки атаковать танками и мотопехотой наши порядки. Потеряв под огнем шесть машин и примерно роту солдат, они вскрыли наши позиции и начали методично обстреливать их артиллерией и из танков. Однако правофланговое орудие продолжало расстреливать появляющиеся немецкие танки, которые из леса выходили бортом к нему. Затем немцы прекратили атаку, и мы услышали бой левее, в районе Шапок. Там стояли пограничники 1-й дивизии НКВД. Мы произвели частичную перегруппировку, перебросив одно орудие и два ПТР на левый фланг, к Заречью. Но в тот день пограничники удержали Шапки. А по нам, абсолютно безнаказанно, начала работать немецкая авиация. Ни одной зенитки у нас не было. Но, выполняя совершенно несвойственную нам задачу, мы обеспечили связь между нами и штабом фронта. Женя Васильев постоянно отправлял и получал радиограммы. Мы расположили его в не совсем достроенном доте, вывели наружу антенну, и он обеспечивал связь.

Уже вечером подошел Ижорский батальон народного ополчения, подтянулись подразделения 61-й стрелковой дивизии, выведенной с Карельского перешейка, прибыло шестнадцать КВ-1, часть из которых ушла в Шапки через Ивановское. Ночью к нам приехал Ворошилов.

– Ну что, сынки, держимся?

– Нужно авиационное прикрытие, товарищ маршал. С утра нас выбомбят, 37-й танковый корпус зажат нами на дороге от Тосно до Любани. Требуется авиация.

– Показывай!

Я развернул карту и показал отметки по докладам командиров 1-й и 5-й дивизий.

– А здесь кто держит фронт, кто «Иволга»?

– Мы, товарищ маршал. Штаба 5-й ДНО уже нет. Здесь раненый командир 1-го полка этой дивизии, командир Ижорского батальона народного ополчения и я, командир разведгруппы отдельной разведроты округа лейтенант Иволгин. «Иволга» – это мой позывной. Правее нас штаб 61-й дивизии, левее – штаб 1-й дивизии НКВД. Но радиосвязь только у нас, поэтому все радиограммы отправляю от своего имени комбригу Евстигнееву. Мною предприняты следующие меры по обороне данного участка… – и я показал на карте всю дислокацию сил и средств. – Испытываем недостаток в артиллерии, зенитной артиллерии и авиационной поддержке.

– Пойдем, покажешь на месте.

Мы вышли из дота, и я повел его на наблюдательный пункт, показывая по дороге вкопанные танки, траншеи. Везде доносился звон лопат: «ижорцы» и танкисты зарывались в землю.

– Меня, товарищ маршал, беспокоит левый фланг – Шапки и Мга. И надо срочно занять Синявинские высоты. Причем крепко, с артиллерией и хорошей связью. А немцы сейчас рванут по рокадке к Киришам. Надо бы их у Тигоды задержать.

– Понял, давай обратно. Связь нужна! Где-то я тебя видел, лейтенант!

– Не знаю, товарищ маршал, может быть на Финской, но после контузии я этого не помню.

На КП маршал что-то долго диктовал своему шифровальщику, затем отправляли РДО и ждали квитанции. Мы пропустили сеанс связи из-за этого. Ворошилов поел из общего котла 5-й дивизии, поговорил с бойцами. В принципе, он политрук, а не командующий, но что есть, то есть. Спустя несколько часов он со своим кортежем уехал, а мы остались стоять у речки Тосно и напряженно прислушивались к бою на левом фланге, который не утихал, несмотря на ночь. Уже утром стало известно, что наши КВ-1 дали ночной бой 37-му танковому корпусу, подбили и повредили более сорока танков противника на повороте шоссе в Шапках. Утром 37-я бригада морской пехоты и отдельный артиллерийский полк заняли Синявинские высоты, но Волховская группа войск нашего фронта пропустила немцев через реку Тигоду, бои идут под Киришами. Из Волхова перебрасывается танковая бригада, но ни тяжелых, ни средних танков у нее нет. У немцев появилась возможность обойти с фланга 1-ю дивизию НКВД, уже основательно потрепанную в боях. От Кириш ко Мге ведут две дороги: шоссейная и узкоколейка. Я передал в штаб фронта информацию о критическом положении под Киришами. В этот момент наша авиация все-таки нанесла удар по шоссе в районе Георгиевской, Рябово и Шапок. На отходе наших бомбардировщиков основательно поклевали «мессеры». Около десяти машин было сбито. Затем последовала артподготовка по нашим позициям, и начался бой между нами и 37-м корпусом в районе Тосно. Я потерял еще трех человек из группы. В середине дня «СБ» нанесли удар в районе Кириш. Подоспевшая танковая бригада сумела вынудить немцев отойти за Тигоду. После этого бы взорван мост через нее. Образовался Любаньский выступ – любимая мозоль на Ленинградском фронте как немцев, так и наших. Обе стороны пытались использовать его в своих целях, однако тоненький ручеек Ижоры стал для них непреодолимым препятствием. Тяжелее всего приходилось в лесах у Форносово, куда немцы бросили 5-ю горнострелковую дивизию. Но и там к сентябрю ситуация стабилизировалась. Противники зарывались в землю, готовясь к штурму и обороне. К сожалению, в связи с острой потребностью в живой силе и технике, наши войска без особых боев оставили Карельский перешеек. Финны были остановлены в районе старого Карельского УР, в пяти – пятнадцати километрах от старой границы.

В начале сентября у немцев наметился успех в районе Кипени, и Кюхлер перебросил войска туда. Защищавшая Гостилицы 3-я ДНО не выдержала концентрированного удара немцев, и был сдан Петродворец. Немцы вышли к берегу Невской губы. В ночь на 6 сентября приказали оставить Васильева в распоряжении сводной группы, а самим прибыть в разведотдел фронта. «Самих» осталось четверо: сержанты Коршунов, Любимов, младший сержант Овечкин и я. Добирались на перекладных, хорошо, что до Обуховского завода шла машина. Оттуда за два часа дошли до Дворцовой. В городе полно патрулей, все доты и дзоты обитаемы, город готовится к штурму. Несмотря на ночь, множество людей работает, возводя опорные пункты обороны: разгружают мешки с песком и укладывают их вокруг огневых точек. На крышах много народу на случай воздушной тревоги. На месте нас доукомплектовали еще четырьмя курсантами школы, сообщили, что разведотдел переезжает в Смольный. Нас отправили в Урицк, теперешнее Лигово. Немцы атакуют Стрельну и Урицк. Задача: поддержать пехоту снайперским огнем, доставить радиста в штаб 3-й дивизии Народного ополчения. Машину, правда, выделили, но до места нас водитель не довез – проткнул скат, и мы бегом отправились на звуки выстрелов. Нашли полковника Котельникова, который отправил нас на восточную окраину Стрельны, к Орловскому пруду – требовалось взорвать железнодорожный и два автомобильных моста через Стрелку, помочь организовать оборону 2-му полку дивизии. Он придал нам взвод саперов для выполнения задачи. Мы погрузили взрывчатку на корму БТ-7 и двинулись к мосту на Петергофском шоссе. К утру закончили минирование мостов, оставили там по три сапера, сами разбежались по траншеям в поисках удобных позиций. Меня беспокоил левый фланг: Красносельское шоссе было не прикрыто, оттуда в любую минуту можно было ожидать флангового удара. Так оно и случилось. Немцы в лоб не пошли, а ударили от Горбунков и Горелова. Второй полк выстоял два часа, затем начал отход под давлением немецкого армейского корпуса. Мосты мы успели подорвать, нас прикрыли огнем из дзотов и двух капониров, и мы отошли к железной дороге. Там на насыпи держались шесть суток. Я в основном занимался отработкой взаимодействия снайперской группы, куда входили мои семь бойцов и шесть снайперов 2-го полка. У нас был очень сложный участок: поселок Володарского. Прямо напротив старинный особняк, который заняли немцы. Целых домов в поселке почти не осталось, но многочисленные подвалы немцы использовали как блиндажи. Здесь немцы могли накопиться и внезапно атаковать нас, поэтому мы создали несколько хорошо замаскированных позиций снайперов с пересекающимися секторами обстрела и отрепетировали очередность стрельбы по целям. Пока у немцев здесь был пехотный полк, было относительно спокойно. Несколько раз они нарывались на нашу работу, успокоились и больше не атаковали, но 18 сентября их сменили эсэсовцы из дивизии «Полицай». Мы обратили внимание на то, что изменился ритм «дежурных очередей». Я поднял бойцов, несмотря на то что рассвет еще не наступил. Снайпера расползлись по позициям. Расстояние до противника минимальное – сто пятьдесят – двести метров. Чтобы поддержать атаку, они поставили несколько пулеметов на крышу двухэтажного особняка. Дом основательно выгорел, как они там смогли поместиться – это загадка, но вояки они опытные. По свистку немцы открыли шквальный огонь в направлении наших позиций, но их пулеметы были сразу подавлены выстрелами с разных мест. Огонь полка уложил атакующих немцев в грязь, а мы начали работать: каждый выстрел шел с разных направлений. Самозарядных СВТ было десять, и четыре «мосинки». Через полторы минуты бой затих. Раздались свистки, обозначающие отход, но никто не двинулся с места. Зато раздались еще четыре выстрела с нашей стороны на звук по свисткам. Командир 3-го батальона вызвал артиллерию, и гаубицы нанесли несколько ударов по особняку. Ситуация под Урицком выравнялась: нас очень хорошо поддерживала артиллерия – каждый батальон имел две, а то и три батареи поддержки. Стоило немцам начать накапливаться для атаки, немедленно открывался артиллерийский огонь. Корректировщики находились в непосредственной близости от позиций немцев, и огонь был точен.

Фон Кюхлер, убедившись, что с ходу взять Ленинград с юго-запада он уже не сможет, перенес удары в район Пулково. Пятидесятый корпус генерала Линдемана двумя дивизиями (251-я и 253-я) попытался атаковать в том районе, но с помощью корабельной артиллерии был остановлен и там. Фронт остановился. Имеющихся у немцев сил и средств на дальнейшие действия по штурму города уже не хватало. Но основные бои развернулись в районе Киришей. Немцы начали перегруппировку, в этот момент о существовании роты разведки вспомнил Ворошилов. Нас собрали полностью, всех, кто еще остался. Получилось не так много, как хотелось бы – семнадцать человек, из них довоенного состава только трое. Но нам сказали, что еще восемь человек живы и работают в тылу у немцев и финнов, а двенадцать находятся в госпиталях. Поделились впечатлениями о последних боях, о том, что началась «большая снайперская война»: и у нас, и у немцев довольно большое количество снайперов, но по-разному организованных. Немцы используют снайперские команды, не подчиненные подразделениям, держащим оборону участка. Это у них вроде спорта. А у нас, с нашей легкой руки, в батальонах образованы снайперские группы, а в полках – антиснайперские. Такая организация позволяет успешно работать и подавлять активность снайперов противника. Как только на участке батальона появляются немецкие охотники, так батальонные группы усиливаются полковой группой, возглавляемой офицером, прошедшим подготовку на командира снайперской группы. В тридцатых годах такие курсы были весьма популярны среди красных командиров. Не все, конечно, могли стать выдающимися мастерами, для снайпинга талант требуется, но грамотно подготовить позиции, обучить хорошего стрелка искусству маскировки, правильным приемам и действиям в составе снайперской группы, после окончания таких курсов, было вполне по силам. Так что снайперское движение росло и ширилось, помогая нашим войскам удерживать позиции под Ленинградом. Но нам уже ставили другие задачи, основной стал «язык», причем «длинный». Однако штабные офицеры немцев довольно редко появлялись в пределах действий полковых разведчиков. Требовался глубокий поиск.

Нас разбили на две группы, одна ушла под Чудово, а моя пошла под Гатчину. Напрямую не пройти, пришлось переходить линию фронта у Тосно, а там, лесами и болотами, выдвинуться к железной дороге, ведущей в Псков. По агентурным данным, фон Лееб использовал железнодорожный транспорт для доставки донесений в штаб фон Кюхлера. Процедуру отправки такого курьера описал один из наших железнодорожников Псковского узла. Немцы гоняли небольшой состав: две платформы впереди с зенитками и пулеметами, паровоз, два пассажирских вагона и две платформы с зенитками сзади. Единственное место для засады – чуть южнее Химози. Мы вышли к месту засады, разминировали подходы к железной дороге, заложили мины, развесили на деревьях шесть МОН-200. Тем не менее диверсия не удалась. Лес западнее засады оказался набит немецкими войсками. Там находился большой склад боеприпасов, вокруг немцы наставили палаток, и здесь находился на переформировании полк эсэсовцев. По времени мы не успевали зачистить подорванный поезд. К тому же времени и возможности ждать его тоже не было. Вокруг постоянно ходили пешие патрули. Поэтому, оставив там двух подрывников, мы отошли на восточную опушку леса и ожидали их там. Взрывы прозвучали через полчаса, затем появились Дорохов и Кулаев. Они подорвали паровоз и разрядили монки по пассажирским и грузовым вагонам для перевозки личного состава.

Пройдя мимо Пустошки, мы углубились в лес, оттуда сообщили по радио о складе и дали его точные координаты. По дороге назад нашли еще два крупных склада и откорректировали огонь артиллерии по ним. Несмотря на относительную неудачу, настроение начальства было хорошим. Группа нанесла приличные потери противнику. Такие рейды я предпринимал в 1995–96 годах в Сербской Краине. Там у нас тоже было недостаточно сил для ведения полномасштабной войны, не было авиаприкрытия, как и здесь, не было нормальной связи, а подготовленные немцами и арабами наемники у «хорей» и «маслюков» были экипированы по самое не хочу новейшими средствами связи, датчиками объема, отличными снайперками.

Немцы располагались под Ленинградом по-хозяйски: окопы полного профиля, укрепленные деревом; строят много дотов и дзотов, активно минируют подходы к своим позициям. А у Ленфронта недостаток сил и средств, пополнение войск идет медленно, особенно мало авиации. Зато танки поступают прямо с трех заводов, правда, больше легкие Т-60 и Т-50, но и КВ поступают тоже. После сентябрьских боев на фронте относительное затишье. Все зарываются в землю, кипит работа у саперов и строителей. Самое лучшее время для разведки: ночью ведутся активные работы, поэтому шумно, противник сам себя обозначает. И вообще, немцы тихо себя вести не умеют: постоянно пускают ракеты, устраивают короткие перестрелки. Жаль, что хороших ночных оптических прицелов маловато – те несколько цейсовских прицелов, что сняли с противотанковых ружей, и еще пять немецких «маузеров», вытащенных нами с нейтралки. У них есть подсветка. Когда был в разведотделе фронта, то показал немецкий ночной прицел начарту:

– Там вот такая полуваттная лампочка, резистор и батарейка.

– У нас таких лампочек не выпускают, только двухваттные.

– Ну, пусть будет такая, уменьшить щель, чуть мощнее резистор. И выключатель на цевье. Нажал – осветил сетку, отпустил – погасил.

Но, несмотря на кажущуюся простоту, предложение не прошло, никто ничего делать не стал. Нам дали немного отдохнуть, я продолжал натаскивать группы захвата и прикрытия. После этого плотно запрягли на разведку в районе Киришей. Но у противника в этом районе не было танковых групп, поэтому через три выхода я сообщил Евстигнееву, что мы напрасно теряем здесь время, необходимо начинать поиск значительно восточнее.

– Почему, лейтенант?

– Фон Лееб не будет ломиться через плотную оборону, будет искать дыру. Мне кажется, что он нанесет удар в районе Тихвина, с задачей выйти на Свирь и соединиться с финнами. Удар надо ожидать в районе Малой и Большой Вишер. А вот откуда фон Лееб ударит – от Новгорода и Белой Горы или от Чудово – вот это и надо выяснить.

– Ну, пробуй. Погода стоит плохая, надежды на авиацию никакой нет. Седьмая армия отходит, оставлен Петрозаводск, финны идут к Повенцу. Отдельные отряды финнов вышли к Свири. Я предупрежу разведку 4-й и 52-й армий о том, что вы будете действовать в их расположении. Начинайте с Белой Горы. Найдите танки фон Лееба.

Два первых выхода ничего не дали: немецких танков у Новгорода не было. Успели сделать еще один выход в районе Чудово. Там танков тоже не было. Доложился в штаб фронта. Утром 16 ноября немцы удачно форсировали Волхов – чуть ниже Чудово в районе старого моста в Селищах. Были остановлены возле Большой Вишеры, но ударили во фланг позиций 52-й армии в районе Грузино, смяли 846-й стрелковый полк и силами двух дивизий заняли Грузино. Ударной танковой группы у немцев не оказалось. Действовали пехотные части при массированной поддержке авиацией. Используя шоссе Чудово – Тихвин, немцы попытались нанести стремительный удар, сконцентрировав большое количество пехоты на узком участке фронта. Однако фланговый удар 128-го отдельного танкового батальона на танках КВ-1 и Т-50, при поддержке резервного полка 4-й отдельной армии, задержал их наступление на Тихвин в районе Будогощи. Танкистам удалось отрезать тыловые части немецких дивизий и дать время на передислокацию частей 52-й армии в район боевых действий. Ранний снег и мороз задержали немецкую авиацию, поэтому ВВС Северо-Западного и Ленинградского фронтов успело нанести чувствительный удар по вытянутым вдоль дороги немецким дивизиям. Немцы начали отход, сил и средств у нашего фронта не хватило, чтобы полностью уничтожить эти две дивизии. Немцы отошли обратно за Волхов. Части 52-й армии сумели создать несколько плацдармов на левом берегу Волхова, но удержать три из них не смогли. Остался один – у поселка Водосье, всего в двух километрах от Чудово, в развалинах фарфорового завода.

По возвращении состоялся разговор с начальником разведки фронта, его интересовало, почему немцы предприняли такую глупую и неподготовленную операцию по захвату Тихвина.

– Они считают, что уже победили! Мы взяли немецкого майора, так он сидит связанный на снегу и пытается меня вербовать! Дескать, война уже проиграна, тебе зачтется, что ты меня выпустишь! Пришлось немного проредить ему зубы, чтобы осознал ситуацию, что это для него война кончилась, а у нас еще все впереди.

– Не убил?

– Нет, конечно! Но после этого он заговорил. Распелся, не остановить было. Так что списали нас немцы со счетов. И еще, товарищ генерал-майор, похоже, что служба охраны тыла мышей не ловит. У немцев были точные данные о наших частях на участке прорыва.

– Да там почти никого не осталось! Надо усиливать, но пока людей не дают, все резервы идут под Москву.

– Нам бы только ночь простоять да день продержаться…

– Вот и займитесь наведением порядка в ближайших тылах. Заодно отдохнете!

За счет «отдыха» потеряли трех человек. В районе Шапок обнаружили немецкую разведгруппу, которая сдаваться не собиралась, приняв ночной бой у Нестеровского озера. Они вызвали артподдержку, один из снарядов зацепил сразу троих наших. Их унтера взял сам. Здоровенный нахальный немец, получив «ура микадзуки гэри» по челюсти и пропустив «аси-барай» под правую ногу, тряс головой и требовал врача. Отвечать на вопросы он отказался. Но меня интересовала цель выхода, а не его настроение, поэтому пришлось слегка поработать с его пальцами. Этот козел потерял сознание. Нашатырь в нос – и снова вопрос, поигрывая ваткой перед его носом. Отказ! «Сетей-ути» одновременно и по глазам, и по носу, и по верхней губе. После того как очухался, он заговорил. Немцы готовят удар на Мгу. Группа послана разведать возможность обхода по нашему левому флангу. Он – «старый наци», лично знаком с Гитлером, Борманом, еще по «пивному путчу». Обещает после победы найти меня и лично поджарить на вертеле.

– Если не сдохнешь в лагере, заходи! В качестве груши ты мне понравился.

До начала наступления под Москвой оставалось десять дней, а там станет полегче. Нам бы только не упустить то преимущество – перед тем 41-м годом: не дать замкнуть кольцо блокады вокруг города. Здесь, на участке Тосно – Шапки – Кириши, в Любаньском выступе, решается судьба полутора миллионов человек. Пока две ветки железной дороги у нас в руках, угрозы голода нет. Генерал Евстигнеев постоянно напоминает Ворошилову о ситуации в районе Шапок и Киришей. Есть шанс удержать позиции. Закопались мы глубоко, на Синявинских высотах наша артиллерия, которая своим огнем господствует над местностью. Ворошилов и его зам Говоров освоились, перестали пороть горячку и целенаправленно укрепляют оборону города.

Немцы не успели начать возню у Шапок: первого декабря наши объявили о начале общего наступления под Москвой, на пять суток раньше, чем это было в той истории. По всей видимости, изменения в ситуации под Ленинградом оказывают такое воздействие. И еще отличие: до Ростова немцы не дошли. Они форсировали Миус, на четыре дня захватили часть Таганрога, но дальше Самбека не прошли, первого декабря первая танковая армия отошла за Миус. У нас тоже есть подвижки: ликвидировали плацдармы финнов на левом берегу Свири. Настроение в войсках поднялось, но причина успехов – распутица и резкое снижение активности авиации немцев – осталась за кадром. Плюс Ворошилов уехал в Москву, а оттуда на юг. В середине декабря нас сняли с фронта на переформировку.

Почему-то поселили не в разведшколе, а за городом, в Янино, причем разбросали по домам по пять человек, уплотнив колхозников. Старшина тут же стал самым популярным человеком: у него был керосин. Колхоз богатый: молочная ферма, много овощей, разносолов. Одно плохо – много картофельного и свекольного самогона. В первый же вечер, с подачи председателя, который собрал короткий митинг в клубе, сдвинули столы и устроили застолье в честь защитников Родины. Причем стервец утверждал, что выполняет ответственное партийное задание – обеспечивает отдых разведчиков Ленфронта! Ближе к ночи мои кобели разбрелись по всей деревне, хрен найдешь, кроме тех, кто упал в салат еще в клубе! Этих разбирали сами женщины и уводили к себе. Меня тоже попыталась прижать грудью какая-то девица, все старалась подлить мне самогон, ибо не бывает некрасивых женщин. Но что-то остановило меня, с ней идти я отказался и пошел в отведенную хату. Там хозяйка, пожилая женщина в кацавейке, постелила мне. Никто из командиров больше не появился. Я проверил взвод: троих не было, остальные были на месте, пьяные, но спали. А утром меня разбудили приехавшие Евстигнеев и новый командующий Говоров. Сыграли «тревогу». На построение выскочило только двадцать два человека из пятидесяти семи. Командира роты Захарченко вообще не нашли, его увезли ночевать в Новосергиевку. Командир он был условный, что-то вроде старшины, участия в разработке операций никогда не принимал, занимался нашим размещением, снабжением и кормежкой, но это он делал хорошо, в остальные вещи нос не совал, лишним кубиком не давил. Трусоват был, не без того, но не всем же быть героями. Свое дело он знал, никому в роте не мешал. Подвели его обещанная командованием расслабуха да горилка. Днем, когда он вернулся на розвальнях в Янино, его уже ждало три человека из комендантской роты комфронта. Больше мы его не видели. А на меня свалились его обязанности. Роту пополнили, но уже не курсантами разведшкол, а батальонными и полковыми разведчиками. Численность довели до штатной: сто двадцать шесть человек. Пришлось помотаться по складам, выбивая снаряжение, радиостанции, вооружение. Организовали обучение вновь прибывших. Вечерами, правда, продолжались мелкие пьянки, но не до поросячьего визга, как случилось в первый день. Счетовод, которая в первый день глаз на меня положила, добилась своего. Ко мне подошел председатель колхоза и сказал, что нашел помещение под штаб, которым «случайно» оказался ее дом. Мне выделили целую комнату: большой начальник! Девчонка оказалась довольно молоденькой, вышла замуж перед самой войной, лодка, на которой служил ее муж сигнальщиком, не вернулась из боевого похода в августе. Девушка окончила техникум перед войной, муж – старшина-сверхсрочник, жить бы да жить, а тут война. За ужином она все это выложила, а ночью забралась ко мне в кровать, вся дрожа от нетерпения.

– Я вдовая, мне можно! – сказала она, забирая все свое. – И я ребеночка хочу.

Оставшиеся пять ночей она использовала на всю катушку. Женщины тонко чувствовали, что после войны все будет по-другому. Старую жизнь и старые принципы сожрал огненный вихрь. При расставании сухо поцеловала в губы:

– Если вспомнишь и будешь жив, возвращайся. Адрес знаешь.

Мы погрузились в зеленые вагоны: сорок человек, шесть лошадей – и через белую снежную мглу медленно поползли к Будогощи. Оттуда пешим маршем через лес в Вишеру, там опять в поезд, потом автомашинами, оставляя по группе в каждой деревне от Крестцов до Бронницы, прибыли на стык Ленинградского и Северо-Западного фронтов. Задача: глубокая разведка восточного берега озера Ильмень до Ловати или Старой Руссы. Третий взвод ведет разведку в сторону Новгорода, от Мясного Бора влево. Знаменитые места! Сколько тут костей по лесам валяется! И мои кости, пожалуй, будут искать «черные следопыты» в далеких девяностых. Лакомый кусок: планшетка с картой, СВТ с немецким прицелом, самодел, новенький MG-42 с двумя новыми полными коробками, ТТ и «снежный лешак» – редкость, на вес золота. Три группы погибли на нейтралке в районе Мясного Бора, повел группу сам. Удачненько! Взяли толстого жирного подполковника, а на отходе маленький осколок немецкой мины пробил голень, зацепив какой-то нерв. Нога повисла плетью. В группе три человека, двоих не вытащить.

– Уходите, я прикрою.

– Командир, ну его нах этого немца!

– Я приказываю, уходите! Доставить живым!

Разорвал индпакет, сделал восьмерку, затянул жгутом ногу. Сзади, метрах в трехстах, немецкие траншеи, оттуда бьют три пулемета и минометная батарея. И около роты преследует нашу группу. Подвижности почти нет – опираясь на пулемет, допрыгал до небольшой канавы. Все, здесь. Даю две короткие по офицеру.

Семь минут отыграл, но сейчас накроют минометами. Опять прыгаю с пулеметом вместо костыля. Успел отпрыгать метров на двадцать, скатился в старую ячейку. Переждал налет, и снова короткими по пулеметчикам в траншеях.

Еще одиннадцать минут удержал егерей, теперь мои успеют, но не повезло, зацепило еще раз. В глазах сплошные тени, а немцы начали наступать снова. Бью по теням короткими. Сейчас кончится вторая коробка.

А за спиной маленький худенький татарин Алиллюлин, забросив толстого борова-немца в траншею, не переведя дыхания, выскочил на бруствер:

– Мужики! Там наш командир, раненый, отход прикрывает! Батальон! За Родину! За Сталина! В атаку! Вперед!

И ведь поднял! Батальон кондовых замшелых сибиряков поднял в атаку своим тонким мальчишеским фальцетом. Выволокли меня из-под Мясного Бора. Тащили волоком на плащ-палатке, били головой о пеньки и неровности, но вытащили. Пришлось отдать в батальон здоровенную бутыль самогона из Янино.

До боли знакомая 2-я хирургия Первого ВМОЛГ, проспект Газа, д. 2. Я здесь уже лежал дважды, но в другом времени. Почти ничего не изменилось, только проводку наружную убрали и вместо пластмассовых коробок «Каштана» сейчас висят круглые громкоговорители с метрономом. Когда идет обстрел района, метроном начинает стучать чаще. Немцы стреляют по порту довольно часто. Кормят паршиво: манная каша, слегка подкрашенная консервированным молоком, рыбные котлеты с мерзлой картошкой. Мне не повезло, врачи в медсанбате не смогли извлечь осколок из голени, поэтому отправили меня сюда. В палате двенадцать человек, хорошо, что нет никого с ожогами и у всех легкие ранения. В соседней палате стоит такой стон, что у нас слышно. Здесь осколок удалили, но пока я «лежачий» из-за ноги. Вторая дырка сквозная в плечо, чуть в стороне от сердца. Там все в порядке, жизненно важные органы не задеты. К ноге стала возвращаться чувствительность, начал шевелить пальцами. Валяться скучно. Но еще недельку придется потерпеть, пока швы не снимут. У меня сегодня были гости из Янино, кто-то из наших, видимо, поддерживает связь с кем-то там. Приехали председатель колхоза Краев, счетовод Люба, у которой я жил в конце ноября, и еще какая-то женщина, я ее не помню – ни как зовут, ни кто такая. Они привезли продукты в госпиталь, и мне прихватили немного. Валентин Иванович втихаря сунул свой противный самогон, а Люба со второй женщиной оставили два больших кулька с пирожками с картошкой и с творогом. Все, взяли надо мной шефство. Что ни говори, в моем положении это приятно. Люба посетовала, что часто приезжать не сможет, но постарается забрать к себе на поправку, как переведут в выздоравливающие. Что-то не нравится мне такая забота! Но я промолчал, полагая, что война сама все расставит по местам. За внимание и заботу, конечно, поблагодарил. Свидания с ранеными здесь короткие, поэтому через пять-семь минут гостей вывели из комнаты медсестры. Разделили между теми, кому можно, пирожки, а молоко у нас отобрали кипятиться. Пускай сами теперь пьют эту гадость! Терпеть не могу кипяченое! Поэтому заставили всей палатой выпить мой стакан санитарку Фросю. Пайки в Ленинграде, хоть и нет блокады, совсем маленькие. Ну, а вечером, под большим секретом (полишинеля), распили председательский самогон, уже после отбоя. На десять человек получилось совсем по чуть-чуть. Двоим дали только понюхать, им совсем пока нельзя из-за ранений в живот. Через шесть дней сняли швы, я добрался до телефона и дозвонился Евстигнееву, попросил забрать меня отсюда, ибо от тоски сдохну. Через два дня меня выписали на долечивание при медсанчасти разведотдела. И я вернулся в роту.

Официальное положение «выздоравливающий» имело свои плюсы: впервые появилось немного времени только для себя. Ротой фактически командовали майор Карпов, начальник оперативного отдела разведуправления фронта, и лейтенант Любимов, окончивший разведшколу в прошлом году, один из трех, оставшихся в живых и в строю, членов моей первой группы. Еще пятеро живы, но в роту не вернулись: либо еще в госпиталях, либо попали в другие части после них. Живем в Родочах, километрах в двадцати от линии фронта. Маленькая деревушка в одну улицу, базируемся в церкви, переделанной под клуб. В леса и в деревни вокруг начали прибывать стрелковые части 2-й ударной, бывшей 26-й, армии Соколова в составе одной стрелковой дивизии, восьми стрелковых бригад, семи лыжных батальонов, двух артиллерийских полков и двух отдельных танковых батальонов.

На второй день неожиданно приехал Евстигнеев.

– Дай посмотрю! Живой? Двигаться можешь?

Мне заканчивала делать перевязку новая санинструктор роты Женечка Артемьева.

– Ходить? Да!

– А ехать?

– Далеко?

– В Фальково!

– Семьдесят километров? А зачем?

– Там штаб Соколова.

– Интересно! Армия здесь, а штаб там!

– Что-то ты больно разговорился! Поехали, у меня приказ Говорова обеспечить разведданными Соколова. Ты понадобишься.

– Есть!

– На, «шпалы», прикрути! Вот два приказа: старый, еще сентябрьский, и новый. Отдай писарю, пусть впишет, и побыстрее. Времени нет.

Писарь сидел в соседней комнате, а Женечка быстро заменила четыре кубика на две шпалы. Надел новенький, густо пахнущий овчиной, белый монгольский полушубок – старшина где-то надыбал взамен изуродованного ватника. Надел портупею с ТТ, командирскую сумку с ротными картами.

– Охрана будет, или своих взять? Машина есть.

– Бери!

Дежурный по роте поднял отделение бойцов, и мы тронулись. Ехали долго, генерал вначале что-то мне говорил, потом задремал. Сказывается постоянный недосып. На дороге потряхивало, разнылось плечо… В общем, в Фальково я приехал основательно заведенным. На таком расстоянии от участка боевых действий управление войсками будет однозначно потеряно в первые же минуты боя. Слава богу, ждать генерал-лейтенанта Соколова не пришлось, наоборот, он и генерал Визжилин ждали нас.

– Задерживаться изволите, Петр Петрович! – громогласно заявил Соколов. Затянутый в старую двухременную портупею устаревшего образца и с маузером на боку, он напоминал сошедшего с картинки начальника губернского ЧК. Коим и был на самом деле.

– Да вот, узнал, что капитан Иволгин, мои глаза и уши, вышел из госпиталя, поэтому заехал к нему, чтобы вас познакомить с общей картиной на той стороне Волхова.

Карты Визжилина еще не были подняты, а до начала наступления восемь суток. В Генеральном штабе им была поставлена задача форсировать Волхов, взять Чудово и Лугу, действуя совместно с частями 52-й и 59-й армий. Взаимодействие с армиями еще не налажено.

Я доставал из сумки карты и отчеты роты и диктовал трем штабным координаты разведанных целей, а генералы пили чай и о чем-то беседовали. Часа через три мы закончили подъем карт участка, и, совершенно неожиданно, меня попросил выйти генерал Соколов.

– Товарищ генерал!

– Я генерал-лейтенант! Обращайтесь по уставу!

– Товарищ генерал-лейтенант! Я – командир роты фронтовой разведки. Роте эти сведения обошлись в сорок восемь разведчиков убитыми и ранеными, а это не бойцы-первогодки, как у вас. С этой местностью вы незнакомы, это не Гульча и не Ош, это – Мясной Бор. Здесь на «ура» не возьмешь! Ваша армия концентрируется на участке, напротив которого сильнейшие оборонительные позиции немцев, и 38-й корпус резерва фон Лееба на левом фланге, о котором ваши штабные даже не спросили. Вас пустят вот в эти болота и там отрежут. Два батальона «тридцатьчетверок» вас не спасут.

Разъяренный генерал начал выхватывать маузер, но на его пути встал Петр Петрович.

– Убери! Я специально ездил за ним! Другой тебе этого не скажет, Гриша! Только этот. Он тут каждый кустик знает!

– Разрешите, я продолжу докладывать обстановку, товарищ генерал-лейтенант?

– Гульчу и Ош откуда знаешь? – переводя дух, спросил Соколов.

– Был знаком с сыном вашего предшественника там и с его вдовой. Так что мы знакомы заочно, Григорий Григорьевич.

– Ругала меня?

– Почему? Хвалила. Но говорила, что склонен принимать непродуманные и скоропалительные решения. И пренебрегает разведкой.

– А где сейчас Евгения Владимировна?

– Где-то в Питере, служит заряжающим зенитного орудия.

– Это как? Она же была начальником штаба погранокруга?

– Уволилась из органов в тридцать четвертом, почти сразу после гибели Василия Николаевича. Служит добровольцем.

– Хорошо, капитан, выйдите на минутку, продолжим через несколько минут.

– Есть! – Я повернулся и вышел из комнаты.

– Петр Петрович, вы его давно знаете?

– С Финской. Надежный мужик, думающий и удачливый. Не смотрите, что молодой. Ворошилов и Говоров его очень ценят. Пусть выскажется, решение все равно за вами.

– Капитан! Докладывайте!

Я разбил фронт армии на четыре участка: от Бронницы до Подберезья, от Подберезья до Мясного Бора, от Мясного Бора до Полисти, и до Чудово. Дал характеристику берегов Волхова и притоков, толщину льда, характеристику грунтов на местах возможных переправ, основные и запасные позиции немцев, сектора обстрела дзотов, и показал, что основной линией обороны является насыпь железной дороги, а не береговые укрепления. Но участок между двумя линиями обороны во многих местах минирован, в тылу у немцев находится рокадная дорога, по которой они могут быстро перебрасывать войска. На сегодняшний день у немцев значительное численное и качественное преимущество в авиации, хотя и ограниченное морозами. В войсках 2-й армии не созданы штурмовые и снайперские группы, при атаке в лоб возможны значительные потери, артиллерии явно недостаточно для прорыва эшелонированной и укрепленной линии обороны.

– Что предлагаешь?

– У нас в Краснофарфоровской плацдарм. Немцы отошли за Кересть и еще не достроили окончательно новую линию обороны. Оттуда до Чудова – два километра. За оставшиеся дни подвезти к плацдарму бревна, а оба танковых батальона сосредоточить в лесу за Грузино. Есть шесть немецких противотанковых ружей с ночными прицелами и довольно точное знание огневых точек немцев в этом районе. Предлагаю ударить ночью танковым десантом по кратчайшему расстоянию до Чудово и срезать первым ударом Любаньский выступ. С потерей Чудово вся ветка железной дороги станет немцам не нужна. А части возле Полисти будут демонстрировать готовность к форсированию и атаке, но начнут только тогда, когда будет обозначен успех у Чудово.

– А как же Луга?

– Дорога к ней идет от Сырково. Взять Новгород атакой через Волхов практически невозможно, у нас очень мало артиллерии. А действуя с двух сторон – и со стороны Чудова, и со стороны Волхова – мы последовательно возьмем все УРы, которые подготовили немцы. Смещаясь вправо, мы усилим группировку войсками 54-й армии и, может быть, усилим артподготовку за счет ее орудий. Это задача максимум, а минимумом будет полное или частичное блокирование частей 30-го корпуса на Любаньском выступе. И ликвидация угрозы захвата Мги. Пока все держится за счет стойкой обороны Шапок, Тосно и Тигоды. Но узел не в Любани, а в Чудово и Зуево. Уберем эти угрозы – удержим Шапки. Пока у нас преимущество в танках, его и надо использовать.

– А что, толково! Кое-что подправить, согласовать… И можно действовать, – высказал свое мнение начальник штаба генерал-майор Визжилин. – Сил и средств у нас маловато, фронт нам мало чем может помочь. А в этом случае наносим фланговые удары, где концентрации войск должно хватить.

– Товарищ генерал! Немцев в лесах за дорогой почти нет, только патрули. Сильно забирать в ту сторону нет надобности, как и отрываться от дороги на Новгород. Можете учесть при планировании. И, как только захватим Чудово, надо будет переместить гаубичный полк к Полисти. Оттуда можно будет поддерживать наших в Чудово и не давать перебрасывать подкрепления по двум дорогам. Примерно вот в эту точку! – и я показал на середину дороги от Грузино к Селищам.

Дальше разговор продолжил начштаба, выясняя для себя отдельные моменты по различным участкам. Часа через два они связались с Говоровым по ВЧ и передали ему свои предложения, запросив дополнительно артиллерийские снаряды и разрешение задействовать части 54-й армии, особенно ее артиллерии. Собственно, 2-я ударная и на корпус-то не набирала, а ей предстояло сражаться с двумя немецкими корпусами, которые еще и зарылись в землю по самое не хочу. Но вместо того чтобы свести все три прибывающие армии в один кулак, Ставка распорядилась по-другому. Жаль, что Говоров не смог настоять на этом.

Мы вышли из штаба армии вместе с Евстигнеевым. Прощаясь, он забрал у меня документы из сумки.

– Чем ты его так успокоил? Я думал, что сейчас стрельба начнется!

– Из-за него погиб комиссар ОГПУ под Ошом: он поверил ложному донесению, без команды поднял маневренный эскадрон, увел его в пустое ущелье, а комиссар был вынужден идти на встречу с агентом только с шестью верховыми. Басмачи всех восьмерых – комиссара, шесть пограничников и агента – разорвали лошадьми и разбросали по местности.

– Ну что ж! Значит, помнит и переживает! И это хорошо. А то ходит мнение его снять с армии. А так ты ему напомнил о вреде поспешности, будет действовать осторожнее и без бессмысленных кавалерийских наскоков.

– Петр Петрович! Вы бы порекомендовали Говорову заставить его поменять дислокацию штаба. Потеряют управление еще до боя.

– Да-да, конечно. Вот что, Максим, завтра проскочи по разведотделам 52-й и 59-й, посмотри там обстановку и проверь соответствие разведданных. Своих направь на правый фланг к Водосью, пусть обживаются и понаблюдают. Но без шума!

– Есть! Но меня в 59-й не знают.

– Я позвоню туда. Ну, бывай! Выздоравливай быстрее! Работы много. Первое наступление!

Назад возвращался в кабине грузовика, трясло еще больше, началось небольшое кровотечение из выходного отверстия. Женечка разверещалась, что требуется в санбат, а мужики обещали пригнать «хорьх».

«Инспекционная поездка» показала, что связь между армиями практически отсутствует, о чем и было доложено непосредственно Говорову, потому что Евстигнеев где-то отсутствовал. Пятьдесят девятая армия не успевала развернуться к моменту начала операции, а это была основная сила: шесть дивизий и шесть лыжных батальонов, два артиллерийских дивизиона и дивизион катюш, и еще два батальона танков. Штаб армии находился еще дальше от фронта. Дивизии были полнокровными, укомплектованными в Сибирских округах. Но бойцов буквально замордовали на земляных работах, на строительстве Череповецкого укрепрайона. Кто там бывал, наверняка помнит, какие там болота! И вот, с колес, им предстояло штурмовать добротные немецкие УРы. Я доложил о неготовности обеих армий к наступлению, как в Ленинград, так и в Москву, в ГРУ Генштаба. И, естественно, оказался самым виноватым из всех. Вызвали на совещание в Малую Вишеру, в штаб 52-й армии. Совещание проводил прилетевший Ворошилов. На совещании меня поддержал только генерал-лейтенант Клыков, это его армия удерживала этот рубеж в течение всей осени 41-го года. Его 111-я дивизия держала единственный плацдарм на том берегу Волхова. Остальные начали орать, что я дезинформировал ГРУ Генштаба, что у них все готово, и они с легкостью возьмут Новгород, Чудово и Лугу. Евстигнеева и Говорова не было, они задерживались. Тучи над моею головой сгущались. Я посмотрел на Ворошилова, тот делал вид, что не узнает меня, а может быть, и действительно не помнил. Генерал Галанин задал провокационный вопрос, кто поручил мне совать свой нос куда не следует.

– Вечером 29 декабря, после совещания во второй Ударной армии, это распоряжение мне отдано начальником разведки фронта генерал-майором Евстигнеевым, в чьем непосредственном подчинении я и нахожусь.

Тут встал Ворошилов и стукнул кулаком по столу:

– Вы понимаете, капитан, что Ставка дала указания начать операцию 5 января, что Красная Армия наступает по всему фронту, что товарищ Сталин объявил всему советскому народу, что 42-й год станет годом окончательной Победы над фашизмом?

– Да, товарищ маршал. Именно поэтому я и доложил то, что увидел.

– Вы паникер! Идите! В вашем особом мнении здесь не нуждаются!

– Есть! – я развернулся и в этот момент прозвучало: – Капитан! Вы ранены? – пришлось опять поворачиваться.

– Да, товарищ маршал, на разведвыходе, под Мясным Бором, двенадцать дней назад.

– Где я вас видел?

– Под Тосно, и на Финской.

– Садитесь, вы не паникер, я знаю. Докладывайте, почему пришли к таким выводам.

В этот момент появились генералы Говоров и Евстигнеев. Разговор вернулся в нормальное русло. Повезло, что промокла гимнастерка. Говоров, Петр Петрович и Клыков смогли убедить Ворошилова перенести начало операции на три дня – так, чтобы основная ударная сила успела сосредоточиться, осмотреться, отдохнуть, накопить боеприпасы. Атака с ходу на подготовленные позиции противника успеха бы не имела. Ворошилов согласился, что без захвата Чудово у нас ничего не получится. Правда, пришлось напомнить ему, что пока не вытащили на прямую наводку 152-мм орудия и не разрушили «Мильонный», у нас ничего не получалось. Немцы знают, что опыта штурма укрепленных районов у нас нет. Еще раз выслушал свои предложения по штурму Чудово, но уже из уст генерал-лейтенанта Говорова. Несколько раз давал уточняющие сведения по различным участкам фронта. Ворошилов связался с Москвой со Сталиным. Обстановку портил доклад Северо-Западного фронта о готовности начать наступление именно 5 января на всем фронте. Я, правда, несколько раз упомянул в своих докладах, что у фон Лееба только один корпус в резерве – 38-й, находящийся под Новгородом, а Северо-Западный фронт начнет операцию против сил фон Лееба. На Северо-Западном фронте долговременных сооружений у противника нет, фон Лееб вынужден считать, что наступление там для него более опасно, и начнет маневр резервом туда, и если мы дадим паузу, то так и произойдет. Нам выгодно начать на несколько дней позже. Возвратившийся от ВЧ Ворошилов сказал, что Верховный согласился перенести дату на 8 января.

После совещания меня отругал Говоров за то, что я зашел на совещание без них.

– Молодой, горячий! Расстреляли бы, как котенка!

– Я не заходил, стоял у штаба 52-й, оттуда вышел корпусной комиссар Диброва из 59-й и приказал войти на совещание.

– Услать бы тебя куда-нибудь! Если пойдет что-то не так, из тебя козла отпущения сделают! Ложись в госпиталь!

– Не поможет, товарищ генерал! Я лучше в роте.

– Что у тебя плечо-то кровит?

– Трясет по дороге, а кожа тонкая, рвется.

– Ладно, езжай к себе, не будем больше дергать. Все внимание правому флангу и плацдарму!

Дурацкая ситуация: вроде бы сделал все правильно, но меня фактически отстранили от работы – сиди в роте и лечись. Ходить и вправду больно, ездить – тоже тяжело. В роте почти никого нет, все в разных местах, работают, а я на связи. Веду бумажки, собираю отчеты, передаю сведения туда-сюда, принимаю пополнение. Новый год хотя бы провели без осложнений. С плацдарма приехал Костя Любимов, рассказал о том, что творится под Чудово.

– Как там немцы?

– Сидят тихонечко. В трех местах сделали еще НП, я их нанес на карту и передал в 54-ю. Возьмите себе тоже, товарищ капитан.

– А вот у Полисти они зашевелились… Вчера взорвали еще четыре котлована под дзоты. Ночью ведут какие-то работы, днем тихо.

Пятого ударил Северо-Западный фронт. Седьмого наблюдатели доложили о проходе в сторону Новгорода двух больших колонн автомашин, часть из которых тащила пушки. Я доложил Евстигнееву.

Попросил разрешения вечером выехать в район плацдарма.

– Неймется? Ну, хорошо, разрешаю!

Наступление назначено на четыре утра 8 января. От Дубцов дорога оказалась забитой техникой и войсками, в Мелехово оставил машину, дальше на лыжах. Идем ввосьмером, прижимаясь к кромке леса, примерно в трех километрах отсюда – немцы. К 02:30 добрались на плацдарм через Грузино. Только что на нейтралку пошли саперы. Группа Любимова уже на местах, я нашел только радиста группы. Сам с тремя бойцами занял позицию в развалинах завода. Радист шепотом дает целеуказания. Я знаками отвечаю, что вижу или не вижу цели. Пока у немцев тихо: равномерно пускают ракеты, иногда тарахтят пулеметы. Составляю карточку огня, расставляя веточки-ориентиры. Кто-то постучал по валенку, я отмахнулся: не мешай! Повторили постукивание. Пришлось оставить наблюдение и повернуться. Здесь Федюнинский и Соколов. Я пальцем показал, что «Тихо! Мешаете! Потом». Отстали. По шорохам понимаю, что они пристроились левее и тоже наблюдают. Командармы на передке! Совсем не дело. Начали возвращаться саперы. Сзади возник легкий шум: разбирают бревна. До начала семь минут. Я держу на прицеле пулеметчика. Далековато, правда. Ровно в четыре прозвучало шесть выстрелов залпом из бронебоек. «Моего» пулеметчика закрыло разрывом 20-мм снаряда, зато чуть левее ожил другой пулемет. Послал туда три пули – заткнулся, пошли саперы с бревнами, а за спиной раздался громкий вой моторов и лязганье гусениц. В этот момент ударила артиллерия. На довольно узком участке встали столбы разрывов. Ожил дзот слева, но по нему ударили из бронебоек. Мимо бегут саперы с бревнами: настилают ледовую переправу. Немцы пока не отвечают: все их батареи находятся под обстрелом. Слева заговорила еще одна наша батарея, но куда она бьет, мне не видно. Мимо пошли танки, артиллерия перенесла огонь влево и вправо. Теперь максимальное внимание. Открыл огонь по появившимся целям, рядом ведут огонь многие снайперы, поэтому кто и по кому бьет, совсем непонятно, но голова колонны уже на другом берегу. На танках десант, каждый танк тащит за собой волокуши. Пошли лыжные батальоны, где-то за береговой чертой начался сильный бой. Я встал и подошел к тому месту, где устроились Федюнинский и Соколов.

– Капитан Иволгин! Работу закончил! – прокричал на ухо Федюнинскому. Тот с размаху ударил меня по раненому плечу. – Е-П-РСТ!!!

– Что такое?

– У него там дырка! – послышался голос Соколова.

– Извини, капитан! Танки ворвались в Чудово! Я на радостях! – А у меня круги разноцветные перед глазами мелькают. Меня посадили на битый кирпич, дали глотнуть спирта. Малость полегчало.

– Вот донесение! Давай, капитан, дуй отсюда в Грузино, там Ворошилов и Говоров, передай им, – приказал Соколов.

Взял бойцов, лыжи, и мы побежали назад. На НП в Грузино передал записку полковнику Усманову, из комендантской роты, дальше меня не пустили, сумел пробиться к своему радисту и передал новость Евстигнееву. Пройти к оставленной машине не было никакой возможности: войска прямым потоком хлынули на переправу. Интересно было наблюдать за перемещением одного батальона: он, видимо, был составлен из курсантов какого-то училища или курсов. Несколько гармонистов лихо растягивали свои гармони, весь батальон громко пел строевую:

Калина, раз-два-три, малина,

Чернявая дивчина

В саду ягоды рвала!

Ехали они не на свадьбу, а под Чудово, и вернутся далеко не все, но демонстрировали полное пренебрежение к смерти, чем и сильна русская армия. Залихватский пересвист еще долго слышался в районе переправы.

Но взять Чудово и удержать его – это совершенно разные задачи! Утром завыли «лапотники»-пикировщики. Малочисленные зенитки и два звена «Яков» 522 ИАП, 2-й Ударной не смогли остановить первую волну «Ю-87»: на месте переправ вспухли бомбовые разрывы, в воздух полетели бревна, лед, вода. Но четыре танковых батальона двух армий и остатки танков 54-й армии были уже на том берегу Керести, а немцы не смогли договориться ни с Санкт-Николаусом, ни с Вайнахтсманном. Пришел только Румпкнехт, а с ним разговаривать бесполезно, он выпорол всех непослушных! Сам Санкт-Николаус, видимо, перебрал и отлеживался с больной головой. Везде господствовал наш дедушка Мороз: минус 27 днем и до минус 37 ночью, и восемь саперных батальонов четырех армий. Тут же вмораживались бревна, через полчаса после бомбежки переправы восстанавливались сами. На левый берег Волхова продолжали поступать войска и их снабжение. Плюс удалось договориться с Ворошиловым, к которому я все-таки попал, чтобы не снимали зенитные орудия, брошенные немцами в ночном бою до полного израсходования боеприпасов к ним, благо что немцы заготовили их много. В первый же день наши взяли Зуево, и части 30-го корпуса севернее Кировской дороги оказались в техническом окружении. Любань упорно держалась, а командование армиями начало разворачивать войска на юго-запад. Насколько я понял Говорова, это распоряжение Ворошилова, а не его. Нельзя ослаблять давление на Любань! Попытался найти Ворошилова, но его нет возле Грузино. Последний раз его видели в окружении командования 59-й армии. Скорее всего, они уволокли его к себе, в Неболчи, это почти в 170 километрах от фронта. Ну да, там не стреляют. Поехал к Соколову и Федюнинскому в Киришах, по дороге остановил танк подполковника Рудого из 122-й танковой бригады 54-й армии. Он получил приказание: переправиться в Чудово и «развивать наступление на Новгород». Порядок получения приказа был нарушен, вместо подписи Федюнинского или Говорова стоит «несуществующая» подпись Ворошилова. Радиограмма подписана им. Рудый знал меня лично, поэтому обещал, что после переправы уйдет на правый фланг, к Зуево, и там будет ждать указаний Говорова или Федюнинского. В Киришах было все командование Ленфронта, кроме Ворошилова. Я доложился, мне рукой показали, что все, жди указаний. Минут сорок вслушиваюсь в местный дурдом, в который превращается всякий штаб атакующей армии. А тут еще и фронтовые! Решался вопрос об ударе от Шапок силами 4-й армии, и разносили Новикова и Журавлева за их неспособность противостоять немецким бомбардировщикам. «Летуны» оправдывались, что недополучили технику и людей, а немцы усилили давление на Ленинград. Дескать, вынуждены держать основные силы истребительной авиации там. Если они и там так действуют – точно по часам барражируют на малой высоте, затем отходят по топливу, а в этот момент появляется противник. Наносит без помех удар и отходит. Тут вновь появляются наши истребители. Линию фронта они стараются не пересекать. Подъехал мой старшина с ночным уловом: привез донесения и отчеты групп, захваченные документы, протоколы допросов. У немцев сменился командующий группы армий. На повышение пошел фон Кюхлер, Лееб подал прошение об отставке. На участке по-прежнему действует 30-й армейский корпус, но зафиксировано появление танковой группы в Луге. Плохо, что Комарицкий прервал передачу из-под Луги.

– Передай Любимову, пусть переместит пару групп к шоссе Луга – Любань и минирует его противотанковыми минами. Держи расписку! Свободен.

Тронул за рукав Евстигнеева:

– Петр Петрович, свежие данные!

– Что там?

– Появились танки под Лугой, смещен фон Лееб.

– Это не наша заслуга: Северо-Западный фронт ворвался в Старую Руссу, окружив 2-й армейский корпус 16-й армии. Нет, конечно, потеря Чудово тоже не подарок, но нам здорово напортил Ворошилов: из разговора со Сталиным стало известно, что он давал еще неделю на подготовку удара. А сейчас Ворошилов требует повернуть на юг и силами трех армий двигаться на Новгород для соединения с войсками Северо-Западного фронта. Стой здесь, я доложу, – на ухо сказал мне Евстигнеев и пошел к командующему с донесениями. Через некоторое время Говоров знаком приказал мне подойти.

– Сведения верны?

– Да, но группа прервала передачу – видимо, обнаружена. Я приказал еще двум группам оседлать шоссе.

– Молодцы! Что там за история с «хорьхом»?

– Еще до наступления мои ребята припрятали для меня «хорьх» в лесу, чтобы рану не бередил по дороге. После того как освободили Чудово, сходили за ним и пригнали в Грузино, а там кто-то из Политотдела 59-й хотел его забрать. Повздорили и связали троих.

– Где машина?

– Здесь, я на ней приехал.

– Буржуй! Заживет плечо, мне отдашь! А пока – катайся. Это тебе за танки у Луги! Но предупреди бойцов, что в последний раз драки устраивали! Больше прикрывать не буду!

На самом деле не первый и, наверное, не последний раз Говоров прощает моим ухарям многое. За пьянку в Янино пострадал только ротный. Был бы на месте – и сам бы остался в роте. И про несдачу трофейного оружия знает, и о наличии у нас комплектов немецкого обмундирования, немецких радиостанций. И то, что у нас отрабатываются строевые приемы немецкой армии – все он знает. Машина Говорову не досталась: через две недели у Ям-Тесово ее опознают как машину похищенного оберст-лейтенанта фельджандармерии. Будет бой, в котором погибнет чудесный парень Костя Любимов.

Говоров, получив данные о танках, сосредоточил имеющиеся в его распоряжении танки на подступах к Любани, принял встречный бой, и, потеряв семь машин, танковая группа ворвалась в Любань. Наконец доукомплектовали и довооружили 59-ю армию, и она усилила уже потрепанные батальоны на Чудовском плацдарме. Двадцать пятого января перешла в наступление 4-я армия от Погостья и Жарка. Подрезанный до самой Болотницы Любаньский выступ создал большие трудности со снабжением 30-го АК немцев, и в ночь на двадцать восьмое корпус, бросив тяжелое вооружение, лесами начал отход за линию железной дороги Ленинград – Москва. На линию Лисино – Тарасово – Еглино – Спасская Полисть. Минимальное расстояние между фронтом и железкой было три километра. В этот момент появились люди Кагановича, восстановили мост через Волхов, и в газете «Правда» был опубликован репортаж из поезда «Красная стрела».

Я наконец избавился от ежедневных перевязок, и у моих бойцов закончился период относительного безделья. Начались обычные ежедневные занятия: бег, лыжи, стрельба, рукопашка, тактика, вождение нашей и немецкой техники, немецкий язык, строевая по двум уставам, диверсионное и радиодело. Качественно поменялся состав роты – людей, прошедших спецшколы, практически не осталось. Пополнение приходит очень слабо подготовленным, отощавшим, без наработанных навыков владения оружием. Это в кино «про войну» в разведку берут прямо из строев, а в период затишья разведчики специализируются на употреблении самогона и беготне по бабам. Фактически они отдыхают на выходах, а остальное время учатся, отрабатывают до автоматизма все приемы. Экзаменатор у них строгий – баба с косой. Поговорил на эту тему с Евстигнеевым.

– Товарищ генерал, очень слабое пополнение: курс молодого бойца, и все. И радисток-девчонок насовали целых шесть штук. Нагрузка на радиста на выходе больше, чем на бойца. Больше трех иметь в роте не могу, а комплектовать группы некем!

– Потерпи! Будет тебе пополнение! В первых числах марта делаем выпуск в школе. Пока обходись тем, что есть. То, что девчат много, это даже хорошо в свете выполнения нового задания. Северо-Западный просит поработать в районе Пскова. Оттуда немцы снабжают 2-й армейский корпус по воздуху. Требуется обеспечить диверсии на аэродромах противника и вскрыть расположение средств ПВО для наших ночных бомбардировщиков. Готовь роту. Заедешь в отдел, получишь задание.

Первой группой туда пошла группа Любимова, но машину мы подобрали неудачную. Несмотря на эсэсовскую форму и хорошо сделанные документы, группа была вынуждена принять бой у Ям-Тесово, потеряла машину и двух человек. К Пскову не дошла. Костя последнее время ухаживал за Женей Артемьевой, хотел жениться на ней. У меня спрашивал, не собираюсь ли я приударить за Женей. Женечка перевязывала меня каждый день. Я его заверил, что никаких намерений у меня нет, и он, счастливый, удалился. И вот теперь надо идти и говорить ей, что Кости больше нет. Женя улыбнулась моему приходу.

– Здравствуйте, товарищ капитан! Нужна перевязка?

– Нет, Женя. Костя погиб.

– Я знаю, уже прибегали девчонки из взвода связи. Очень жаль, хороший разведчик был. Но у нас ничего не было, товарищ капитан. И я не совсем понимаю, почему даже вы мне об этом говорите. То, что он иногда приходил в санчасть, и его было не выгнать? Это все, что нас связывало, товарищ капитан. Я ему говорила, что люблю другого человека, но он меня и слушать не хотел.

– Извините, Женечка! Не знал.

– Да, вы невнимательны. Это правда, что вся рота уходит на задание, а я остаюсь здесь?

– Да, правда. У вас нет выполненных прыжков с парашютом, поэтому вы останетесь в расположении.

– Это не так, товарищ капитан! У меня шесть прыжков, удостоверение лежит дома на Международном. Я пойду с ротой.

– Хорошо, тогда с сегодняшнего дня на занятия. Необходимо сдать бег на лыжах, стрельбу и полосу препятствий.

– Есть, товарищ капитан! Спасибо!

– Не за что. Выход очень тяжелый, особенно для первого раза.

– Я справлюсь!

– Хорошо, до свидания.

Через день приступили к укладке парашютов. Задание было очень сложным: произвести диверсию на аэродроме Псков-Южный, сжечь максимальное количество транспортных самолетов и обеспечить наведение авиации дальнего действия на этот аэродром. Ближайший партизанский отряд – в 80 км от аэродрома. Здесь, у нас на плацу, крутится секретарь Ленинградского обкома Никитин, он командир партизанского движения в области. Для него тоже укладываем почти пятьдесят грузовых парашютов и набиваем сотню мешков и грузовых контейнеров. По сравнению с современной техникой, есть очень существенные отличия: радистов хотят бросать отдельно от раций. Пришлось ругаться с начальником ПДС и показывать крепление радиостанций под парашютистом. Мне не хватало только потерять «Телефункены» и «Северки». Следующий день провели на морозе, на аэродроме в Крестцах. Вроде ничего не забыли, но люди замерзли. Наконец начали погрузку на С-47 и ДС-3. В самолетах тоже холодно, но хоть ветер не дует. Фронт пересекаем между Старой Руссой и Шимском. Через тридцать минут дали команду приготовиться. Судя по выражению лица военфельдшера Артемьевой, про шесть прыжков она соврала. Перестегнул ее последней. Но вышли все, никого не пришлось выбрасывать. Внизу темень, и только пять костров показывают площадку приземления. Развязал страховку МП-40, изготовился для стрельбы с воздуха. Приземление было мягким – много снега. Надо искать контейнеры с лыжами. Еще в воздухе нашел глазами парашют Жени, после приземления забросил свой парашют в сумку и пошел ей помочь. У нее разбита губа, ударилась при приземлении.

– Соврала, что шесть прыжков?

– Соврала, не успела я выполнить прыжки, война началась. А так училась в аэроклубе.

– Ноги целы?

– Вроде бы целы. Гудят только.

– Автомат к бою! И пошли.

«Десантник три минуты орел, а остальное время лошадь!» – гласит народная мудрость. Идем, сгибаясь под тяжестью парашютов и снаряжения, по рыхлому глубокому снегу. Где-то через четыреста метров раздалась команда: «Стой, ни с места! Пароль!»

– Выхухоль, отзыв!

– Бобер! Проходи!

Наконец-то розвальни и хоть какая-то тропа. По дороге подобрали еще восемь бойцов, подъехали к кострам.

– Где командир?

– А вы кто?

– Командир роты, позывной «Иволга».

– Здесь побудьте, – ответил возничий, встал и пошел к группе людей у центрального костра. Вернулся оттуда в сопровождении четырех человек. Один из них, невысокий человек в ушанке со скуластым лицом, запросил пароль.

– Куница, отзыв!

– Воробей. Здравствуйте! Капитан Герман, командир 3-й бригады.

– Капитан Иволгин, командир роты разведки.

– Вы к нам?

– Нет, товарищ капитан, у нас отдельное задание. Поможете собрать мешки и контейнеры? Там и вам гостинцы.

– Да, конечно, но с утра уже.

– Лучше сейчас, немцы с воздуха могут заметить парашюты.

– Немцев рядом нет, они сюда и не суются. Сейчас соберем ваших людей и то, что сможем, а с утра отправим людей на поиски остального. Так что поехали, капитан, в лагерь, здесь останутся люди встречать оставшихся.

– Одну минуту, найду кого-нибудь из своих командиров. Рота! Становись!

Белые маскхалаты зашевелились и быстро построились.

– Командирам взводов доложить о наличии людей. Первый взвод!

– Командира еще нет, в строю двадцать семь человек, отсутствуют девять, помкомвзвода старшина Силантьев!

– Есть! Второй взвод!

– Тридцать шесть по списку, тридцать шесть в строю, товарищ капитан. Комвзвода лейтенант Овечкин!

– Молодец, Саша. Третий взвод!

– По списку тридцать шесть, в строю тридцать пять, нет красноармейца Панфилова. Комвзвода старший лейтенант Коршунов.

– Взвод связи!

– По списку двадцать четыре, в строю восемнадцать, помкомвзвода сержант Андрейченко.

– Минометный взвод!

– По списку сорок два, в строю восемнадцать, товарищ командир. Командир взвода лейтенант Таланов.

– Ищите своих людей и технику. Василий! – сказал я подошедшему старшему политруку Сарову. – Остаешься за меня, собрать людей и грузы. Приступайте! Андреев! За мной! – приказал я своему ординарцу. Приданные десантники из 3-го воздушно-десантного корпуса задерживают роту, но без них наша операция невыполнима.

Вместе с Германом и еще двумя его людьми забираемся в розвальни, возничий щелкнул вожжами, лошадка довольно шустро зашевелила ногами. Минут через пятнадцать мы были возле землянок в лесу. В землянке хорошо натоплено, но после того как я снял «лешак», возникла легкая пауза. Под «лешаком» была форма немецкого танкиста: короткая меховая куртка, черного цвета галифе. Под курткой такого же цвета мундир с погонами гаупмана. Из куртки я достал письмо Никитина для Германа, тот разорвал конверт, отдал бумажку шифровальщику, а сам начал читать письмо.

– Приказано оказать вам всяческую помощь, товарищ капитан. Как вас зовут, кстати? Меня – Саша.

– Максим.

– Так куда вы собрались, Максим?

– Псков-Южный.

– Ни хрена себе! Одной ротой?

– Меньше, остальные прикрывают.

– Там такая охрана, за десять километров от аэродрома начинают проверять все.

– Здесь где-нибудь есть танковая часть немцев или ремонтные мастерские?

– В Черехе стоят, аэродром прикрывают, и на станции их много. И у немцев еще один аэродром, в Острове.

– Это не наша цель. Где-нибудь машина есть?

– Нет, нам без надобности.

– Плохо. Будем искать.

Где-то спустя час-полтора в землянку вошел политрук Саров и доложился, что рота собрана, погиб один человек – напоролся на горелое дерево. Двое получили переломы ног. В том числе командир первого взвода Мельник.

– Куда поместили людей?

– В трехстах метрах отсюда землянка в виде барака, все там. Раненые отдельно через две землянки.

– Саша, я пойду, посмотрю, что и как. И покормить людей надо. Не объедим?

– Нет, продовольствия много, мы отсюда через фронт обозы посылаем.

– Как попасть в Псков?

– Проще всего по железке из Порхова или Дна. Но как вы объясните, как вы попали туда? Гарнизоны там совсем маленькие, все друг друга знают. Железная дорога Дедовичи – Дно полностью принадлежит нам. Немцев в Дедовичах нет, мы их уничтожили. Но по периметру нашей партизанской республики усиленные гарнизоны немцев. Никого не пропускают. Вырваться из этого кольца довольно сложно, Максим.

– А это что за ручеек? – я показал на карте речку среди озер и болот.

– Приток Черехи. Немцев там нет, так как местность болотистая, безлюдная.

– А по дороге восточнее вас немцы ездят?

– Колоннами – да. Поодиночке – нет.

– А вот эта дорога?

– Заминирована и нами, и немцами.

– Отлично, а дорога Порхов – Остров?

– Активно используется. Много постов фельджандармов, через каждые четыреста метров и чаще, в пределах прямой видимости. Но ночью их снимают.

– То есть если дать вот такого круголя, то выйти в район аэродрома скрытно можно.

– Чисто теоретически, Максим, наверное, можно. Практически – не пробовали.

– Андреев, Павлик, позови Коршунова.

– Я мигом, товарищ капитан!

Он появился минуты через три вместе с Вадимом. Вадим тер заспанное лицо и поеживался от утреннего холода.

– Проснулся? Смотри сюда! Через два часа отправишь группу вместе с Рыбальченко привязать на карту Псков-Южный. Место базирования группы – Крестовский лес. Наблюдаете с деревьев, пусть захватят с собой и зеленые, и белые «лешаки». Из леса на связь не выходить, могут быть пеленгаторы. Вот такой вот маршрут движения. Местные говорят, что до шоссе можно двигаться и днем, от шоссе и далее только ночью и заметая следы. Кто пойдет с Рыбальченко?

– Федоскин, Андреев, Котин, Алиллюлин, Карасев и Мурзоев. Старшим – Гордей.

– Пусть возьмут запасную пару лыж и мази побольше. Кто радистом, и сколько их.

– Все умеют работать на ключе, шифровать могут трое.

– Поднимай людей! Будут готовы – позови.

Через два часа группа ушла к Пскову. Меня окликнула Артемьева:

– Товарищ капитан! У Мельника сложный оскольчатый перелом. Надо бы его отправить в госпиталь.

– Пока такой возможности нет. Я поговорю с командованием партизан об этом. Как он?

– Пока под наркозом, но я не уверена, что смогу в этих условиях сохранить ему ногу. Осколок я приложила к месту перелома, но…

– Что делать, Женечка.

– И еще, здесь много больных и раненых.

– Наши медикаменты не трать. Неизвестно, как все сложится.

Через трое суток получили первую РДО от группы Гордея. Они вышли в район, подтвердили, что проход возможен группами по тридцать – сорок человек. Занимаются наблюдением за объектом и устанавливают систему охраны аэродрома. Определились с местами дневок и местом сосредоточения.

– Все, Саша, мы готовы и сегодня уходим.

– Возьмите трех лошадей с санями, легче боеприпасы для минометов тащить. Если что, отходите сюда.

– Это вряд ли, Саша. Мы на хвосте карателей потащим. Сюда нам нельзя будет.

– Ты прав, но если оторветесь, выходите сюда. У нас есть коридор на нашу сторону. Твоих раненых ближайшим обозом отправим в тыл. Присядем!

Потом построили бригаду и роту, прочитали приказ, рота прошла перед строем бригады, встала на лыжи и углубилась в лес. Повзводно вышли к Кебскому лесу, остановившись на дневку в семи километрах от группы Гордея. День прошел относительно спокойно. Беспокоили только взлетающие самолеты с аэродрома. Нас в лесу ждала половина группы во главе с командиром. Укрывшись под разлапистой елью, мы разрабатывали операцию.

Немцы окружили аэродром двумя рядами колючей проволоки, между рядами ходят патрули с собаками. Гордей и Алиллюлин уже были на аэродроме с юго-западной стороны. Кое-где ветром снег выдуло, есть возможность пройти не оставляя следов, но присыпая полосу кайенской смесью. Имеющихся пяти арбалетов хватит, чтобы снять часовых у стоянок, складов с бомбами и топливохранилища. Самый большой склад расположен между двумя батареями МЗА, поэтому недоступен. Главное бензохранилище находится справа от Крестовского леса в одном километре. Начинать требуется с него. Иначе нас сомнут те части, которые находятся возле него. Двое радистов ушли назад и, перейдя шоссе, отработали со штабом фронта. Через полчаса там началась облава. Радистки назад к нам не возвращались, ушли лесами в сторону Порхова, уводя за собой облаву. Ночью рота построилась, сняв маскхалаты, и пешим строем прошла по грунтовой дороге к Крестовскому лесу. Там все надели «лешаки», подготовили площадки для восьми БМ-37, а группы минирования ушли на юг. Время тянулось просто немыслимо долго, наконец раздался условный щелчок на связи. Все готово к началу. Дал ответный щелчок. Пока тихо. Через полчаса завыли сирены воздушной тревоги, а радист доложил о приеме двойного щелчка от обеих групп, они отходят. В момент, когда зажглись прожекторы и заработали немецкие зенитки, минометчики двумя стволами начали обстреливать бензохранилище, а остальные ударили по стоянкам самолетов. Раздался мощный взрыв, и вспыхнули оба бензохранилища, затем загремели мощные взрывы бомб – очень сильный первый взрыв и потом большая серия мелких. И одновременно с этим раздались взрывы бомб, сброшенных с самолетов. За пять минут мы расстреляли весь запас мин, подорвали минометы и начали отход. Третий взвод оставил два заслона, а остальные рванули к кромке спасительного леса. Самолеты АДД заходили на огонь и продолжали сбрасывать бомбы различного калибра. Рота втянулась в лес, пересекла Кебь и начала забирать севернее. Я остановил часть второго взвода, чтобы дождаться группу подрывников. Прошло двадцать минут, мы услышали звуки боя в районе деревни севернее Крестовского леса. Бил МГ-34, видимо, кто-то прикрывал группы. Еще через десять минут подбежали двадцать пять человек подрывников и бойцов третьего взвода.

– Мурзоев остался прикрывать, товарищ капитан. Его зацепило осколком.

– Вперед! Догоняем роту!

Догнали роту, я дал команду остановиться.

– Командиры взводов ко мне!

Подъехали все.

– На север нам нельзя, на шоссе нас ждут, туда ушли наши девушки. Двигаемся вдоль Черехи. Двигаться с максимальной скоростью. Старшина Дементьев! Вы – замыкающий, возьмите себе пулеметчика из 3-го взвода. Все, вперед, привал через два часа!

За два часа прошли двадцать восемь километров. Ребята вырезали два полицейских пункта. Здесь уже не до сантиментов. Дорогу форсировали без осложнений. Отошли от нее еще восемь километров, легли на привал и дневку, так как начали летать «шторьхи». Оторвались от берега Черехи, залегли вдоль шоссе в трех километрах. Шесть человек послали замести лыжню. В восьми километрах от нас хороший густой лес, но туда днем не дойти. Потом шоссе Остров – Порхов. Зарылись в снег, мерзнем, но лежим. Через пять часов выдвинул разведку к бору. Там немцы. Много. Пошли назад на юго-запад. Западнее Островки удалось форсировать шоссе. Лесами вошли в Партизанский край. Еще сорок километров, и мы у Германа! Но утром нас обнаруживает «шторьх». Мы его сбиваем, но поздно. Связались с Евстигнеевым, а он со штабом партизанского движения. Дали волну Германа. Его отряд в тридцать пяти километрах, а наш арьегард уже сдерживает эсэсовцев. Двадцать добровольцев остаются на заслоне, а мы рванули к озерам полным ходом. Сзади наших штурмуют «мессеры» и «лапотники». Два часа слышались звуки выстрелов. Потом все стихло. Вроде оторвались, дал людям возможность поесть. Много обмороженных. Скорость движения упала до восьми километров в час. Наконец ночью раздается:

– Стой, кто идет! Пароль!

Вышли!

– Максим! Здравствуй! Потери большие?

– Привет, Саша! Огромные! Тридцать один человек.

– Двадцать три, Максим. Пятеро в первой бригаде у Литвинова, девчонки во второй. Возможности отдохнуть нет. У меня обоз уходит на ту сторону. Уходите вместе с ним. Командование передало благодарность: двадцать две тысячи тонн бензина, шестьдесят шесть «юнкерсов» сожжено на аэродроме. Будешь в наших краях, заглядывай, Максим! Всегда будем рады!

Про себя подумал: «Будете у нас на Колыме…»

– В общем, так, капитан! Приказано оставить четырех радисток и четыре станции у меня, остальным выходить вместе с обозом. Заодно избавишь меня от его охраны. Начальник обоза Игнатьев, он постоянно ходит туда-сюда. Слушай его. У него десять ходок. Давай, успехов! И на посошок и легкий ход ноги. Вздрогнули, разведка!

Как единственная девушка в роте все восемь суток Женечка Артемьева ехала в розвальнях вместе со мной и Игнатьевым. Спала со мной под одним полушубком. Смешно морщила носик, когда ее будили. Разговаривала со мной во сне. Самое смешное случилось после выхода. Уже в Родочах она пришла доложить об обмороженных. Я принял доклад, а потом приобнял ее, спросив, почему она такая серьезная. Она скинула мою руку и совершенно серьезным голосом заявила:

– Товарищ капитан! Так себя ведут с совершенно близким человеком. Я повода для такой фамильярности не давала! Хотите, чтобы я стала вашей женой? Я – согласна. А в ППЖ я не гожусь! Этого не будет! – и подобрала нижнюю губу.

Я смотрел на нее и понимал, что от моего ответа сейчас зависит все.

– А сельсовет открыт?

Женя покраснела до ушей. Ответа у нее не было.

– Вы – согласны?

– Ищи председателя.

– Хорошо, сейчас найду. – Она повернулась к выходу.

– Постой, Женя, мне помнится, что ты говорила что-то о каком-то любимом тобой человеке, из-за которого ты отказала Косте.

– Говорила! – ответила она, повернув голову. – Есть такой! И он только что согласился стать моим мужем. Пошла искать председателя, а то вдруг передумает! Ищите свидетелей, товарищ капитан! – улыбнулась она.

Сельсовет был открыт, но председателя не было, его жена через полчаса задала мне сакраментальный вопрос: хочу ли я взять в жены гражданку Артемьеву, Евгению Николаевну. Объяснять что-то пожилой женщине, только что заметившей, что последнее время она регистрирует только смерти, поэтому долго искавшей бланк свидетельства о браке, было довольно глупо. Я посмотрел на Женечку и увидел, как она напряглась. Мой личный опыт в браке был довольно неудачным: мы развелись с бывшей спустя три года. Больше на эти эксперименты я не шел. Но это было в другом мире, где совместить службу в ГРУ с нормальными условиями жизни жены было невозможно. В конце концов она уехала домой, в Питер, а я уехал «за речку». В этой жизни человек не согласился оставаться в относительной безопасности и уюте, предпочел пойти вместе до конца. И я ответил: «Да!» Вместо того чтобы поцеловаться, Женечка уткнулась мне в плечо и заплакала.

– Женечка, ты что?

– Я до последнего момента была уверена, что что-нибудь произойдет, и это останется только в моих мечтах. Ты же никогда не обращал на меня внимания.

– Я не мог злоупотреблять своим служебным положением.

– Дурачок! Всю меня измучил!

На свадьбе, которую замутили наши и сельские, занимался самым глупым для жениха делом: рассматривал невесту. Она права, я – невнимательный. Рослая, где-то 176–178 – это очень высокая по местным меркам. Несмотря на то что у нее на ногах обычные офицерские хромовые сапоги, почти без каблуков, она на голову или больше выше всех женщин в Родочах. Для меня это нормально, я из другого времени, у нас женщины выше. Здесь средний рост чуть больше 155. Мужиков таких тоже не много: средний рост где-то 168–170. У нас в роте довольно много высоких и крупных парней, но сюда их отбирают. Волосы русые, прямые. Лицо крупное, характерное для жительниц Псковской и Новгородской областей. Пробор посередине превращает лицо в правильный овал. Правильный ровный и красивый нос, и довольно крупные, чуть припухшие губы. Крупные голубые глаза с длинными ресницами. Очень длинные ноги и длинные тонкие пальцы на руках. Они запомнились еще тогда, когда она делала перевязки. Прикосновения были мягкими и осторожными. Боль старалась не причинять. Отмачивала присохшие повязки перекисью. Слегка округлый подбородок. Остальное скрыто х/б, и мало чего можно разглядеть. Только, что бюст довольно большой. Взгляд слегка влажный, теплый, выражение глаз доброе. Наметилась и первая проблема: жить нам негде. Рота живет в церкви. Для «девочек» занавесили несколько коек с правой стороны. Радисты заняли единственную келью. «Начальство», семь человек, живет за занавесками слева. Остальные спят на двухъярусных койках, стоящих в четыре ряда, повзводно. На входе – тумбочка дневального и несколько тумбочек для сапожных щеток и ваксы. Запах стоит соответствующий. Свадьбу мы справляли в «клубе», бывшем коровнике, куда из церкви перетащили кинопроектор. Там жена Ивана «Стакановича», вечно пьяного председателя колхоза, обратила его внимание на то обстоятельство, что спать молодым негде. Он промычал что-то несуразное, что его жена перевела на русский язык:

– Я сейчас пришлю сани, пусть ваши люди выгрузят из дома за церковью весь архив и помогут разгрузить его в кладовую клуба. Дом маленький, там наш поп жил, пока в Эстонию не сбежал. Он холостой был, поэтому не строился. Дом много лет не отапливался, придется несколько дней его протапливать, потом можно будет жить.

Я взглянул на Евгению и получил утверждающий кивок, после этого сказал, что все сделают. Старшина, который сидел недалеко и прислушивался к разговору, тут же взял Настасью Андреевну в оборот, и через некоторое время мы услышали шум разгрузки на входе в клуб. Когда еда и питье кончились, гости начали расползаться по домам, мы вышли из «клуба» и двинулись в сторону центра села. Зашли в поповский домик. Там было дымно, сильно пахло плесенью и бумажками. Внутри сидел Павлик Андреев и шурудил кочергой в печке.

– Дымит пока, товарищ капитан. Плохо разгорается, хотя трубу я дважды чистил. Так что сегодня никак!

Чуть привстав на цыпочки, к моему уху потянулась Женя:

– Максимушка, а нас могут отпустить в Ленинград сегодня? «Кукушки» бегают каждый час из Вишеры.

– Тебя отпустить нет вопроса: хоть сейчас заполню увольнительную и пропуск. Что касается меня, то надо звонить Евстигнееву.

– Позвони!

Мы зашли в расположение, и я связался с Петром Петровичем. Он хохотнул над причиной:

– Что? Охомутали? Поздравляю! Да, сутки даю! Завтра в это же время на связь!

Ротная машина отвезла нас в Малую Вишеру, оттуда ходила «кукушка» в Питер. Вначале ехали, прижатые к друг другу в тамбуре. В вагоне было тесно и очень много народа. Было не поговорить. На меня смотрели глаза влюбленной женщины, которую я толком не знал, ее тонкие пальцы беспокойно трогали мою руку. Но переброситься словом по делу не удавалось.

Потом послышалось:

– «Иволга»! Это ты, капитан? Давай сюда!

– Я не один!

– Что-то мы твоих не видим! Где Костя!

Ехала 111-я дивизия. Просили показать Костю Любимова.

– Нет его, мужики.

– Капитан! Пробивайся сюда! И своих тащи! Всем места хватит!

Мы начали расталкивать бойцов. Не всем это нравилось, но место все-таки уступали. Сто одиннадцатая дивизия пользовалась уважением. Нам ребята уступили место.

– А это кто?

– Санос роты и моя жена.

– Поздравляем, товарищ капитан! Что с Костей?

– Погиб три недели назад под Лугой.

Мужики налили из фляжек поминальную.

– Хороший мужик был, товарищ капитан.

Они вышли в Любани, а мы поехали дальше. Женя не выпускала из рук мою ладонь. Через два часа выскочили на 5-м километре. Прошли через КПП, документы разведупра фронта там «играют»: комендатура встает по стойке смирно при виде таких документов. Пропустили нас быстро.

– Максим! Можно пешком, можно подождать попутку. Тут километров семь. Я живу на Международном.

– Не семь, а пять, пошли пешком, до комендантского еще полтора часа.

– Я хочу тебя с моими родителями познакомить. Только ты не сильно удивляйся, они у меня своеобразные. Я сама их иногда не понимаю. Папа – медик, его дедушка – тоже. Мама никогда нигде не работала.

– Я могу у тебя спросить?

– Да, конечно! Спрашивай.

– Что будем делать, если я им не понравлюсь? Могут посчитать, что это я принудил их дочь к необдуманному поступку. Плюс специальность у меня специфичная: снайпер и разведчик-диверсант. В мирное время самая ненужная специальность. Да и с выживаемостью у нас проблемы.

– Я уже все давно решила для себя. Еще когда в первый раз тебя перевязывала. С такими ранениями спокойнейшим образом лежат в госпитале в тылу, бегают по танцам и женщинам месяца два-три, а ты вернулся на фронт. И очень уважительно ко мне относился. Все командиры старались привлечь к себе внимание, прикоснуться. Некоторые откровенно намекали, что в их постели будет безопаснее. Меня ведь в роту разведки из госпиталя списали за несговорчивость, хоть я там и была операционной сестрой. Я же с четвертого курса в армию ушла. А когда назад ехали от Германа, ты меня будил пожевать, а я просыпаться не хотела. Так ты мне по щеке провел тыльной стороной ладони. Нежно так! «Женечка, вставай!» Тогда я и поняла, что сил сопротивляться у меня нет, и надо кардинально решать проблему.

Мы подошли к «генеральскому дому» на Международном, пройдя вдоль большого пустыря и карьеров. Здесь будет Парк Победы, а пока здесь кирпичный завод и городской крематорий. Невысокий шестиэтажный квадратный дом, башни еще нет, часть дома повреждена, немцы дотягиваются сюда крупным калибром, третий этаж. Женечка крутит дореволюционный дверной звонок, его модно было иметь. Говорит: «Это я, мама!», нам открывает крупная ухоженная женщина, похожая на Женю. На ней довольно дорогой халат и бигуди. Обнимая дочь, с интересом смотрит на меня.

– А это твой товарищ?

– Мама, это мой муж.

– В-о-от как! Я же тебя предупреждала! Ты беременна?

– Нет, мама. Мы сегодня поженились. Может быть, ты разрешишь нам войти?

– Да-да, куда деваться! Маленькие детки – маленькие бедки. Проходите, капитан.

Я снял шинель, сапоги, помог раздеться Жене. Визит мне начинал не нравиться, я уже пожалел, что согласился на эту поездку. Мадам куда-то исчезла, Женя взяла меня за руку, провела по коридору, толкнула рукой дверь в комнату, нажав на бронзовую ручку.

– Это моя комната.

Я с интересом осмотрелся, пытаясь воссоздать образ человека, здесь жившего, его привычки, наклонности. Довольно много книг, в основном по медицине, но есть и художественные. Рисунки на стенах, начиная с детских, кончая довольно неплохими портретами и пейзажами. У окна письменный стол, там она занималась. На окне висит светомаскировка из черной бумаги. Неширокая кровать, пианино, безделушки, два кресла. Я приземлился в одно из них. Поманил к себе Женю.

– Я хочу помыться и переодеться, Максим. Посиди, я посмотрю, что с ванной. – Она вышла из комнаты. Я взял в руки журнал «Огонек», лежавший на столике. Старый, прошлогодний, еще довоенный. Дифирамбы непобедимой Красной Армии и великому вождю всех народов. Небольшое эссе Толстого, вернувшегося из Германии. Мир, дружба, жвачка. Полистав немного, отбросил его в сторону. Макулатура. Встал, поправил гимнастерку. Очень хочется снять портупею и надоевшую тяжесть пистолета, но приходится держать марку. Вернулась Женя.

– Горячей воды нет, я поставила греться воду, ванны не будет, а я так мечтала! Отвернись, я переоденусь.

– Это обязательно? По-моему, тебе нечего стесняться.

– Еще непривычно.

– Тогда давай я помогу тебе переодеться.

– Нет, сначала мыться! Я ведь врач, хоть и недоучившийся. Я вся пропахла казармой, а хочется пахнуть духами и очаровывать тебя запахами и чистым бельем. Ведь этот день никогда больше не повторится.

– Это да, несмотря на свадьбу, ни одного цветка мы так и не увидели.

Она стащила гимнастерку, накинула халат, взяла что-то из шкафа и вышла. Вернулась минут через пятнадцать в тапочках на босу ногу, энергично суша волосы махровым полотенцем. По-хозяйски развязала мой вещмешок, достала оттуда мое сменное белье.

– Пойдем, покажу, что и как.

В ванной поперек стояла широкая доска с тазом на ней.

– Вот полотенце. – Чмокнула меня в щеку. – Скоро придет папа, будем ужинать. Хочешь ужинать?

– Нет.

– Я тоже. Мойся! Я парадную гимнастерку прихватила. Сейчас принесу.

Спустя несколько минут появилась ее рука, которая повесила на крючок чистую гимнастерку. Пришлось повозиться, перевешивая с полевой медали и «Большой концертный зал» за январские бои. Пока возился, хлопнула дверь, и в коридоре послышался мужской голос. Я вышел из ванной.

– Здравствуйте, капитан! Военврач второго ранга Артемьев, Николай Александрович, отец этой непослушной дочери. За Финскую? – спросил он, показывая на две медали и орден.

– Одна за Финскую, остальные за Ленфронт. Капитан Иволгин, Максим Петрович. Муж и командир вашей дочери.

– Да-да, припоминаю! Читал сегодня передовицу в «За Родину» про налет на аэродром в Пскове и доставку продовольствия в Ленинград. Поздравляю! Это за это?

– Нет, это за освобождение Чудово и ликвидацию Любаньского выступа. А поздравлять надо вашу дочь. У нее был первый боевой выход, боевое крещение.

– Да ну тебя! Какое боевое крещение, ни разу не выстрелила.

– Врачи и не должны стрелять, Женечка.

За разговорами помог снять пальто Веронике Федоровне, которая всех пригласила в зал ужинать. Стол был красиво сервирован: столовое серебро, старинные фужеры, немецкий сервиз. И продукты вовсе не из продовольственного пайка. Наши трофейные сардины и копченые колбаски скромно притулились в углу стола. Единственное, что вызвало шумное одобрение, так это трофейный французский коньяк. Отец у Евгении довольно шумный, но говорит сплошными лозунгами и прописными истинами, явно стараясь скрыть свои собственные мысли и сомнительные делишки. На зарплату подполковника медслужбы так не живут. Он посетовал на то, что Женя бросила учебу и ушла служить в армию, и там у нее не заладилось, и вместо госпиталя при академии оказалась во фронтовой разведке. А так бы и работала, и училась, и в этом году уже бы ушла в ординатуру.

– Повлияйте на нее, Максим! Пора уже понять, что рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше!

– Я пока, Николай Александрович, имею меньшее влияние на нее, чем вы.

Тещу волновали только вероятные пеленки-распашонки, особенно в свете того, что дочь выбрала совсем неблагополучного мужа, и ей постоянно будет грозить вдовство. В общем, ужин прошел в теплой и дружеской обстановке. Мы друг другу не понравились. Ноги моей больше не будет в этом доме.

После ужина Женя, в комнате, едва сдерживая смех, сказала, что я разделил их семью на две неравные части: маме и ей я нравлюсь, папе – нет! Мама заявила, что я – воспитанный молодой человек, хорошо владеющий столовыми приборами. Она ожидала, что я стану чавкать за столом и все есть столовой ложкой. А папе я не понравился из-за того, что «выскочка».

– Не обращай внимания, Максим. Папа трусоват, я давно это знаю. Плюс мама всегда говорила, что он цепляется к любой юбке, поэтому мужчины, которые нравятся женщинам, для него враги. Все!

– Жень! Давай не будем об этом! Хорошо? Просто промолчим.

– Так будет даже многозначительнее! – улыбнулась Женя. – Помоги расстегнуть платье!

– С удовольствием!

– Снимайте гимнастерку, товарищ капитан! У меня есть возможность сделать то, что хотела целых полтора месяца! – она поцеловала оба шрама на левом плече. – Это было просто наваждением каким-то. Перевязываю, и хочу поцеловать твои раны. А ты смотришь куда-то в сторону и молчишь, что бы я ни спросила. Помнишь? Приходилось по нескольку раз переспрашивать.

– Нет, не помню. Я старался отключиться от этого, не думать и не слышать ничего. Нет, больно ты не делала. В госпитале и когда – пару раз – перевязывали другие, было много больнее.

– Я сейчас, ложись. – Она выскочила из комнаты. Немного глупое положение: у меня есть жена, которую я не знаю, есть какие-то обязательства, которые я выполнить, наверное, не смогу. Впереди еще много дней войны, но хочется, чтобы у нее было все хорошо. Как совместить это несовместимое, я не знаю. С точки зрения обывателей, я, действительно, не очень подхожу девушке из такой семьи. Она идет наперекор «общественному» мнению, доказывая, видимо, самой себе, что вправе принимать самостоятельные решения, хотя по-прежнему остается в окружении этих людей, доказывая все, в первую очередь, им. И если она ошибется, они не преминут вытереть об нее ноги. Объект нуждается в опеке.

Она щелкнула светом, не входя в комнату, закрыла дверь на защелку и скользнула в постель, напряженно дыша носом. Попыталась что-то сказать, у нее не получилось, слишком напряжена. Я стал гладить ее, стараясь успокоить, целуя ее в щеку и мочку уха. Через некоторое время ее дыхание стало тише и ровнее.

– Максим, я правда люблю тебя и хочу стать твоей женой!

– Ты уже жена, Женечка, просто я хочу, чтобы тебе все понравилось. Сними эту рубашку!

– Тогда помоги, она длинная!

Я целовал ей бедра, помогая снять «свадебный подарок». У нее очень плотная ровная кожа, даже не ущипнуть.

– Я тебе нравлюсь?

– Да, ты очень красивая. У тебя красивая фигура, мне нравится твоя грудь, ты самая желанная и красивая девушка на свете, правда! – продолжая ее целовать везде.

Через некоторое время она прошептала, что больше ждать не может. Чуть ойкнула и обхватила меня ногами.

Утро было замечательным и солнечным. Меня разбудила Женя, разглаживающая мои усы.

– Все ушли! Мне хочется повторить то, что произошло ночью!

– Будет чуточку больно!

– Плевать! Ты мой! А я – твоя!

Потом мы лежали, полностью расслабившись, затем Женя встала, зажгла свет, красиво потянулась, демонстрируя высокую красивую грудь с чуть расплывшимися после бурной ночи крупными рельефными сосками.

– Я тебе нравлюсь?

– Да!

– Есть хочу ужасно! И мы перепачкали все! Надо стираться! Подъем, товарищ капитан!

У Артемьевых есть даже телефон, поэтому после завтрака связываюсь с Евстигнеевым.

– А-а, молодожен! Хорошо, что позвонил. Ты еще в Ленинграде? Леонид Александрович о тебе спрашивал. Он сейчас на КП в Ленсовете. Ты где?

– На Международном.

– Давай туда и жди меня. Я через час буду. Оттуда поедем обещанное пополнение принимать.

– Есть!

Я положил трубку и прошел на кухню. Женечка в легком халатике убирала вымытую посуду после завтрака, обернулась ко мне:

– Что? Медовый месяц закончился?

– Угу! Через час надо быть на КП фронта.

Она подошла ко мне и поцеловала в губы. Слегка потянулась, опираясь руками мне на плечи.

– Жаль, конечно, что это было так коротко! Через пять минут буду готова!

Уже закрывая дверь, увидели поднимающуюся Веронику Федоровну.

– Вы куда?

– Все, отпуск кончился! Нас вызывает комфронта. Спасибо за все! Был рад знакомству! Мы побежали!

– Мама, возьми мои ключи!

– Господи! Все бегом, все бегом! Евгения! Возвращайся в госпиталь! Папа поговорит с кем надо!

– Нет, мамочка! Я с Максимом! И я счастлива! – прокричала Женечка, сбегая по лестнице. Мы повернули на Международный и двинулись в сторону Ленсовета. Очень много патрулей, постоянно проверяют документы. Ленсовет перекрыт колючей проволокой и спиралями Бруно. Кругом амбразуры дотов, на КПП очередь. Входим через ворота во внутренний двор, там останавливаемся и ожидаем Евстигнеева. К нам подошел щеголеватый подтянутый командир из комендатуры и попросил еще раз предъявить документы.

– Цель вашего появления?

– Получил указание генерал-майора Евстигнеева прибыть сюда и ожидать его.

– Пройдите вон туда, товарищ капитан, и располагайтесь внутри комнаты ожидания. Здесь находиться сегодня запрещено, – откозырял он.

Прошли в битком набитую комнату. Шумно, постоянно говорят по нескольким телефонам, висящим на стенке. Окликнули от дверей, пробились к нам. Майор Карпов из оперативного отдела.

– Вон Петрович, зовет!

Подбежал к генерал-майору.

– Товарищ генерал, капитан Иволгин прибыл по вашему приказанию!

– Здравствуй, Максим. Здравствуйте, товарищ Иволгина! Пойдемте!

– Что тут за столпотворение, как в Вавилоне!

– Сейчас узнаешь!

Мы прошли коридорами и оказались в актовом зале. Он немного поврежден, во многих местах осыпалась штукатурка от обстрелов. Довольно много народа. В президиуме Жданов, Ворошилов, Говоров, Курочкин, Попков и Никитин. Нас провели на первый ряд на места слева, причем генерал освободил три места и сел рядом. Выступал корпусной комиссар Богаткин и рассказывал, как они освобождали районы Новгородской и Калининской областей. Успешно действовали части фронта на многих участках, в том числе окружили 2-й АК немцев, усиленный моторизованной дивизией СС «Мертвая голова». Три дня назад немцы оставили Демянск, пробили коридор и, в основном бросив тяжелую технику, отступили к реке Ловать на заранее подготовленные позиции. Но понесли значительные потери при отходе. В общем, мешок порвался. Это, конечно, лучше, чем в том 42-м, тем более что Старая Русса пока удерживается войсками Северо-Западного фронта.

Выступал он долго и нудно. Становилось непонятно, зачем Евстигнеев приволок меня на это заседалище. Выяснилось это только в конце: вручили еще один БКЗ. Лишь после этого Говоров знаком пригласил нас с Евстигнеевым следовать за ним.

– Здравствуйте, капитан! Пятьдесят девятая топчется у Полисти, взять не могут, а Ставка требует от нас решительных действий.

– Там без крупнокалиберных орудий не пройти, товарищ генерал. По последним данным, немцы значительно укрепили оборону, поставив еще четыре фланкирующих дота и разместив там 105- и 88-мм батареи. Они понимают, что Полисть – следующая.

– Что предлагаешь?

– Использовать 14-дюймовые железнодорожные орудия. Качественную корректировку обеспечим.

– Они все задействованы на контрбатарейной борьбе.

– Тогда не получится, товарищ генерал. Не подобраться к дотам: снег уже хрустящий, были оттепели. Ночью не пройти. – Я начертил схему секторов обстрела прямо на карте. – Требуется подползти, с очень тяжелым ПТР, вот сюда. А эта точка простреливается с четырех дотов. И не обойти: и в Полисти, и в Мясном Бору стоят немецкие гаубицы. Только «чемоданами» можно расковырять. Танки не помогут, 105-я и 88-я бьют даже КВ.

– М-да! Будем думать… Время уходит! Пока лед, неплохо было бы переправиться через Волхов.

– Сами в мешок залезем, если сунемся в Мясной Бор, не покончив с Полистью. А что, если на КВ поставить 152-мм МЛ-20. Но как самоходное орудие, а не как КВ-2. Двух зайцев убьем! Но перебросить сюда железнодорожные орудия быстрее.

– Ладно, понял. Ступай! Будь на связи, понадобишься в ближайшее время на том участке. Пусть там твои поработают, присмотрятся, может, что и накопают.

– А что армейские?

– Кроме потерь, никакого толка! Посмотрите, что можно сделать! Ворошилов завернул обратно наше представление на звание Героя для тебя за Псков. Сказал, что потерь мало.

– Ну да, надо было всю роту положить, чтобы он прослезился. Считаю потери недопустимо высокими для операций такого рода. Была бы авиаподдержка…

– Прекрати! Была бы авиаподдержка, мы бы снесли бомбами Полисть и пошли бы дальше. Нет авиации. И когда будет – неизвестно.

Евстигнеев привез меня в новую школу ГРУ. Старую немцы разбомбили. Эта находится на Выборгской стороне. Посмотрели на пополнение, их тренировки. Это уже бойцы. Большая часть имеет боевой опыт и добровольно пошли учиться в школу. Отобрали шестьдесят четыре человека, чтобы заменить часть бойцов, не подходящих для дальнейшей службы у нас. Евстигнеев сделал «свадебный подарок»: во-первых, подарил «опель-капитан», во-вторых, где-то достал и преподнес Женечке три нежно-розовые розы: «Что свадьба без цветов – пьянка, да и все!» Пополнение начало собираться, а мы с Женей поехали самостоятельно домой, готовить прием пополнения на месте. Женя все время держала цветы на руках.

– Какой замечательный подарок! Где он умудрился их достать?

– В Ботаническом саду, наверное. Я слышал, что он никуда не эвакуировался.

В Металлострое пришлось пережидать артналет. Ехали довольно долго, и только к утру добрались в Родочи: на дорогах большое движение. Подготовил все бумаги, сверили списки. Распределили людей по взводам, хотя они еще не прибыли. Лишь к вечеру колонна подошла к церкви. Добрались все, потерь не имеют. Трое из отчисляемых уперлись: дескать, все сделаем для того, чтобы подтянуть физподготовку и имеющиеся провалы по предметам. Остальные спокойно собрались. Двоих оставил – у них с немецким нормально, а третьему сказал, что ничем ему помочь не могу. Он отчислен по единодушному решению, как командира группы, так и остальных командиров. И будет продолжать службу в линейной части. Машины тронулись, а новые бойцы занимали свои новые места.

Вызвал нового командира первого взвода, а сам просматриваю его документы. По ним выходит, что мы учились с ним вместе. Так оно и оказалось. Но после выпуска он служил в Приморье. Я его, естественно, не помню, но мне удалось рассеять его удивление.

– Не обращайте внимания, старлей. Контузия, Миша, иногда дает непредсказуемый результат. Сейчас готовятся группы к работе в районе Полисти, пару раз сходите в одной группе с Овечкиным, Коршуновым и Макарычевым. По результатам получите допуск к самостоятельным выходам. Обживайтесь! Чем занимались в Приморье?

– В основном разведка, без диверсий. Привязка секторов обстрелов УРов.

– Схожая работа, но у нас плюс корректировка артогня, захват, допрос «языков» и уничтожение важных целей. И вообще есть много специфики. Так что не обижайся, что придется начинать сначала и учиться у младших.

– Не вопрос, товарищ капитан. Все понятно. Меня и в школе, и генерал-майор Евстигнеев предупреждали, что у вас тут просто академия разведки. Кстати, я могу показать японские и китайские приемы боевых искусств.

– Часть из них мы используем, но это хорошо, если вы поставите у себя во взводе и в роте этот вопрос. Подойдите к Коршунову, скажите, что будете готовиться к выходу вместе с ним.

Дела разгреб, пошел смотреть «келью». Ну, совсем другое дело! Павлик с ребятами отмыли стены, побелили все. Запахи ушли, хотя известкой пахнет, еще не выветрилось. Женечка развесила занавески и светомаскировку, от церкви протащили проводку, есть две лампочки: на кухне и в комнате. Печка аж ревет! Натаскали посуды. Оказывается, у попа была канализация, ее прочистили, и она работает. Водопровода, правда, нет, но стоит ручная помпа, можно закачивать воду в верхний бак. Павел его вскрыл и почистил. В общем, это уже напоминает нормальный дом! Женька довольна и готовит что-то вкусное.

– Что это?

– Ребята беляка принесли. Так что у нас рагу из зайца в белом соусе!

Запахло домом и уютом! Обнял и поцеловал Евгению, сообщил ей, что она – самая лучшая на свете. Но после ужина огорчил, что мне надо на левый берег, провожать группу Овечкина.

– Когда вернешься?

– Как пройдут…

Возле дома прогуливается часовой, откозыряли ему. Группа уже в машине, я сажусь в «опель» вместе с Сашей. Саша, когда нервничает, всегда много шутит. Вот и сейчас едем под неумолчные его анекдоты. Через час прибыли на место, группа выгрузилась. Саша проверил экипировку и доложил, что группа к выходу на передовую готова.

– Вперед!

Иду замыкающим, у опушки леса видим условный сигнал. Нас встречает начальник разведки 59-й армии Сергеев. С двумя его разведчиками идем дальше лесом к передку вдоль Керести. Вот и наблюдательный пункт. Прохожу в блиндаж.

– Командир 3-го батальона старший лейтенант Воропаев!

– Капитан Иволгин, разведка.

– Здравствуй, Максим! Все готово, тихо, режим освещения обычный, смена произошла полчаса назад. Проход открыли.

– Саша! Все готово. Отход – красная «трехзвездка». Накрываем цели 6, 7, 9, снайпера на местах. В канаве осторожнее, могли мин наставить. Присядем!

– Ну, мы пошли, Максим!

– Давай, прикрываю.

Я положил ствол на бруствер, каждого уходящего хлопаю по ноге – традиция. Затем приступил к составлению карточки, иногда переспрашивая старшину Антипенко о целях. Прошло тридцать минут. Тихо. Прошел час, тоже тихо. Время от времени тарахтит МГ.

– Есть щелчок от ОВ! Прошли!

Отрываюсь от прицела, приседая, забираю винтовку и ухожу в блиндаж.

– Чисто сработали твои! Как всегда! Тени, а не парни!

– Тьфу, тьфу, тьфу! И постучи по дереву! Вот так! – стучу себя по лбу. За мной этот жест повторяют все, потом стучим по бревнам стенок.

– Ну что? Будешь ждать? Сейчас место сообразим.

– Нет, они не на один день. И выходить будут не у вас. Антипенко, пошли, проводишь!

Тем же маршрутом возвращаюсь к машине. Там сидит Сергеев.

– Прошли?

– Да.

– А мои уже шесть раз срывают проход.

– Тут же как повезет!

– Подбрось до Киришей!

– А вы что – один?

– Да!

– Ну, вы, товарищ подполковник, даете! Павлик, садись назад! Нас минимум всегда двое и рация. У фон Кюхлера – отличная разведка! Не ходите один! Такой «язык» – начальник разведки армии!

– Типун тебе на язык, капитан. Тьфу, тьфу, тьфу!

В четыре вернулись домой. Женька не спит, читает какой-то учебник по хирургии.

– Кушать будешь? Все чисто?

– Да, буду.

Я ел под неотрывным взглядом жены.

– Устал?

– Изнервничался. Иногда кажется, что легче самому пройти, чем посылать ребят.

– Водки налить?

– Нет, не хочу. Пока не вернутся, пить не буду. Только вместе с Сашкой!

Через полтора дня Саша вышел на связь. Расстояние небольшое, поэтому работает в телефонии на немецком языке.

– Герр гаупман! Есть дырка! В этом секторе только один дзот, мы его подготовили.

– Отлично, но что это даст? Кроме вас, там никого нет.

– Яволь, герр гаупман! Но мы можем посетить две батареи, а последнюю – возьмем на себя, из непростреливаемого сектора. Капониры 3 и 8 имеют мертвый сектор, который держат только те две батареи, посещение которых возможно. То есть можно атаковать огнеметными танками без пехоты, ее пустить после прохождения ориентира два. Перед четвертым – минное поле двести метров. Начало в 07:00, до завтрака и смены! Готовьтесь, герр гаупман!

– Вы авантюрист, герр обер-лейтенант! Как обеспечить ваш отход?

– Вариант три в случае неудачи. И вариант ноль как основной.

«Вот же стратег! В случае малейшего срыва группа не вернется. Третий вариант – это выход через Форносово. Там сплошные минные поля. Он предлагает, что он возьмет на себя три батареи, огнеметные танки выжгут доты из непростреливаемого для артиллерийских капониров сектора и обеспечат прорыв пехоты в УР. Смысла не лишено, но как пойдет?» Снимаю ВЧ и звоню Говорову. Сообщил предложение Овечкина.

– Через два часа жду тебя у Сокурова, капитан!

– Есть!

НП 386-й дивизии находился в Трегубово, в шести километрах от центра УР Спасская Полисть. Я прибыл раньше командования и осмотрел открывшуюся передо мной картину: довольно узкое поле, ограниченное полосками леса. Снег усеян следами разрывов, остовами двенадцати сожженных танков, неубранными трупами. Вдоль поля извилистая канава речки Полисть, ее перечеркивает приток Полисти и ряд траншей. Немцы ведут беспокоящий огонь из 105-мм пушек-гаубиц. Все цели пристреляны, несколько раз снаряды встряхивают накат НП. За шиворот сыплется земля.

Прибыло начальство. Показал, что предлагает Саша. Начальники штабов делают расчет движения. Саша предупредил, чтобы начинали без артподготовки, только танками и до рассвета. До ориентира два пехоте десять минут хода. На этом рубеже немцы открывали кинжальный пулеметный огонь по пехоте. Огнеметные танки без прикрытия подходят к нему и начинают работать по дотам и дзотам, а группа Овечкина обеспечивает подавление огня трех батарей. Две должны быть уничтожены взрывами, а третью они будут давить снайперским огнем и пулеметами. Расписали действия пехоты, танкистов и саперов уже внутри УРа.

– Максим Петрович! Как вы лично считаете: получится или нет? – спросил Говоров.

– Мое мнение, товарищ генерал, я докладывал вам четыре дня назад. Риск и для группы, и для частей 386-й дивизии очень велик. Я придерживаюсь прежней точки зрения, что решать проблему надо при помощи артиллерии. Днем группе будет не оторваться от преследования. Требуется авиационная поддержка отхода группы. Все поставлено на успех. Так планировать нельзя.

– Но командир группы сам это предложил! – послышался голос из темного угла НП. Голос незнакомый. Внимательно присматриваюсь к говорящему. Боже мой! Какие люди, и не под арестом! Генерал-лейтенант Власов! В длинной кавалерийской шинели, c некрасивыми роговыми очками.

– Да, командир группы предложил вариант штурма, иначе бы и обсуждать было нечего. Это один из лучших разведчиков фронта. В его компетентности я не сомневаюсь, но вероятность успеха зависит от того, насколько точно он определил все цели на своем участке, насколько быстро выдвинутся пехотинцы, насколько много немцев окажется в УРе. И насколько эффективно мы сможем поддержать его огонь артиллерией. Насколько я понимаю ситуацию, он хочет, чтобы немцы по тревоге выскочили к орудиям, и работать по наводчикам. В этот момент наша артиллерия должна нанести удар по третьей батарее немцев, и затем создать огневой вал перед атакующими пехотинцами, снести минное поле у дота 4, не дать противнику занять позиции в траншеях 2 и 3. Если артиллеристы справятся, то вероятность успеха есть. Если нет, мы потеряем и группу, и людей 386-й дивизии. Хочу обратить внимание на фланкирующий дот 7 на левом фланге. Подходить вплотную к нему огнеметные танки не могут, так как попадают под огонь из капониров 3 и 8. Вот здесь они должны остановиться и работать из пушки. Ненадежно это все, товарищи генералы. Используя крупнокалиберную артиллерию, добьемся большего, при меньших потерях.

«Блин, на хрена Сашка вылез с инициативой? А тут еще и этот козел появился!!! Теперь уломать Говорова не получится. Скверный сигнальчик! Сейчас Сталин сильно благоволит Власову, явно прислал с целью присмотреться к Говорову».

– Товарищ командующий! До начала операции необходимо усилить группу Овечкина снайперами, я боюсь, что создать необходимую плотность огня им шестью стволами не удастся.

– А почему вы сразу не послали соответствующую группу, а теперь всячески оттягиваете начало наступления? – задал вопрос Власов.

– А вы пройдите через линию фронта большой группой. Здесь, под Полистью! – Я снял шапку, отошел к дверям НП и выставил ее на стволе винтовки над накатами. Через тридцать секунд шапка закрутилась. Снайпера бдят! Передал шапку Власову. – Группа свое задание выполнила, товарищ генерал. Задачи штурмовать УР перед ней не стояло.

– Не кипятись, Максим! Пойдем, пройдемся! – сказал Леонид Александрович. Мы вышли из блиндажа и отошли метров на десять по траншее. – Что ты в бутылку лезешь? Не понимаешь, кто это?

– Понимаю, товарищ генерал! Как нельзя лучше. Глаза и уши выдают. Просто торчат. Бывший председатель Военного трибунала Киевского ОВО. Бывший советник Чан-Кай-Ши. Бабник и карьерист. А тут еще Сашка со своей инициативой выскочил. Мне нужны сутки!

– Нет у меня суток. К семи утра усиль группу. Сам не ходи! Это приказ!

– Разрешите выполнять?

– Да, иди!

От машины связался с Родочами, приказал подготовить и направить на усиление Овечкина четыре группы снайперов с разных участков. В группах по три снайпера и пулеметчику. Задача: к 06:30 соединиться с группой Овечкина. Напяливаю «лешак», Павлик тоже одевается. Работа немецких снайперов на участке мне не понравилась, 59-я действует по старинке. Нашел Сергеева, расспросил его о снайперских командах. Выяснилось, что они не созданы, дивизии несут довольно большие потери от снайперского огня немцев. Зашел на НП, там продолжалось обсуждение операции. Доложил командующему о предпринятых шагах.

– Начало в 07:00. Ждать никого не будем. Куда собрался?

– За шапку рассчитаться, товарищ генерал. У полковника Сокурова снайперских и антиснайперских команд до сих пор нет. Так что обучим товарищей.

– Хорошо, занимайся. К шести утра быть здесь.

С Сергеевым прошли в 451-ю роту дивизионной разведки. Накрутили хвоста командиру, хотя он и не совсем тут при чем, но может быть, подействует. В результате собрали восемь снайперов 775-го полка и двух ротных на занятия.

– Вот на этой опушке леса у немцев оборудованы снайперские позиции. Наша задача сейчас – определить дистанции и пристреляться по краю леса. Дистанция приблизительно 1650 метров, ветер справа два – четыре метра в секунду. Из амбразуры ствол не показывать.

Я воткнул в уши ватки, изготовился к стрельбе и отстрелялся по подножию крайнего дерева. Пощелкал прицелом. Еще три выстрела. Вытащил ватки, отошел глубже в блиндаж, после меня отстрелялся мой ординарец Павел Андреев. За ним отработали остальные.

– Все, пристрелку закончили, теперь распределяемся по укрытиям, а разведка будет изображать активность пехоты справа от нас в двухстах метрах. Порядок ведения огня: через одного, слева направо в первой серии, и через двоих во второй. Максимальное количество выстрелов с одной позиции – два. По местам.

Позиция у немцев выбрана грамотно! Все как на ладони, а сзади лес для отхода. Угу, есть один. Но он не снайпер, а корректировщик. Спуск! Повис на поясе, телефонная трубка болтается. Так, их двое, так как трубка начала подтягиваться. Спуск. Этому не повезло, упал с дерева. Сектор у меня узковатым получается. Зато блиндаж скрывает вспышку и звук. Внизу кто-то ползет, но кто-то из наших его уже уговорил этого не делать. После этого на участке установилась полная тишина. Немцы прекратили обстрел, даже дежурные очереди не гремят. Не хотят мешать работе снайперов. В антиснайпинге это важное условие. Немцы опытные, на «движение» разведчиков не реагируют. Ждут, когда нас осветит солнце, и мы «забликуем». Послал Павлика по траншее предупредить, чтобы по бликам не били – скорее всего, ловушки. Павел вернулся через двадцать минут. Я веду наблюдение через стереотрубу из блиндажа. Неожиданно вижу выстрел, отскочил от трубы, придерживая ее руками. Вот гад, хорошо бьет. Придется менять объектив и призму! Но теперь тебе не уйти, малыш! Вот ты где: за деревом спрятался. И ботинок торчит. Есть! А теперь насмерть! Все, уходим из блиндажа, сейчас чемоданами бросаться будут. И точно! Батарея «скрипачей» произвела налет на этот участок. К вечеру повезло еще одному нашему. После этого немцы открыли огонь – значит, только двое работали. Мы вернулись к машине. Павлик соорудил костерчик: подогреть «второй фронт». Последнее время начали выдавать американские консервы в сухом пайке. Подъехали наши из Родочей: десять бойцов и шесть санитаров во главе с Женей. Мимо нас прошагал Власов со свитой, не остановился, делает вид, что не узнает, ужинать пошел в Чудово. Интересно, где командующий? Прихватив двух бойцов, вернулся на НП. Там только Сокуров.

– Тащ полковник! Так что решили?

– Будем действовать, как предлагает твой Овечкин.

– Черт!

– И не говори. Танки я подтянул. Четыре огнеметных, восемь КВ и двенадцать Т-60. Больше не дали. Спасибо, что снайперов унял!

– Спасибо не булькает!

– Ты ел, капитан?

– Да, спасибо. Я подтянул сюда группу: шесть снайперов и четыре пулеметчика с оптическими прицелами. Ночью сходим на нейтралку, проверим опушку леса, там, похоже, не все так чисто. Нечто напоминающее «гадюку», я там видел.

– Сплюнь!

– Точно-точно! Там артбатарея, противотанковая.

– Давай привязку!

– Видел только два места: вот здесь и здесь. Где остальные зарылись, не знаю.

– Оттуда еще не били.

– Все течет, все изменяется. Кто из начальства будет?

– Да новый, как его?

– Власов?

– Да, сам напросился.

– Понятно!

Стемнело, я попрощался с Сокуровым, подошли бойцы, Женя. Я их отвел в блиндаж, из которого работал днем. Проверил снаряжение у бойцов. Отдал приказ. Трое идут в тыл впервые. Мы спустились на лед Полисти и двинулись в сторону нейтральной полосы ползком. Через триста метров ушли влево к опушке леса. До наших траншей еще метров сто, но за траншеями хорошо наблюдает противник. В лесу надеваем снегоступы и уходим в сторону болота. Там опять ползком. Лишь к полночи добрались до желаемой точки. Противник ведет дежурный огонь, поддерживая уверенность, что он не спит. Здесь стоит звонкая тишина, которая мне сильно не нравится. Есть! Горелым торфом пахнуло! Блиндаж или землянка! Послал группу захвата вперед, сами распределили сектора. Через шесть минут раздался волчий вой. Кого-то ведут.

– Офицер, командир, артиллерист, отходим, сейчас рванет.

Перебежками отходим обратно к болоту. Взрыв и подрывы снарядов застали нас уже на болоте. Лес ожил очередями. В ответ заработала наша артиллерия. Отходили быстро, на опушке леса напялили на пленного «лешак». Он в одном мундире, руки стянуты за спиной. Вышли на собственную дорожку следов, но теперь путь к нашим траншеям. Через пять минут соскользнули в окоп и бегом погнали пленного по ходам сообщения. На одном участке пришлось пережидать обстрел. На НП дивизии разговорил обер-лейтенанта. В лесу стоит его батарея новых 75-мм пушек. Ребята подорвали боезапас, но у пушек есть по шесть ящиков. Подходы со стороны наших позиций заминированы. Я снял трубку и соединился с Евстигнеевым. Меня хотел остановить Власов, но увидев мои бешеные глаза, стушевался и сник. Операцию отменили.

Командующий появился без пятнадцати четыре.

– Максим! Твои – сутки продержатся?

– Если попросить, то да! Три группы снайперов к ним уже пробились, четвертая на подходе, но к шести тридцати опаздывает. Будет в восемь вечера.

– Знакомься: капитан-лейтенант Тихонов, начальник артиллерийской разведки первого морского крупнокалиберного дивизиона. У него есть вопросы. К шести утра завтра орудия должны стоять, товарищи командиры. И ты, Максим, обещал качественную корректировку. Времени нет, приступайте.

Фронт перебросил одно 14-дюймовое и четыре 180-мм орудия на наш участок. Требовалось подготовить позиции для них так, чтобы замаскировать выстрелы. Пламя, вырывающееся из ствола, не должны видеть наблюдатели противника. Нужно за сутки построить дополнительные три разъезда с тремя путями. Двум орудиям дали место на станциях Чудово и Бабино. Там условия подходят. Корней Тихонов оказался тихим, но очень требовательным командиром. Свое дело он знал туго! Вместе с ним действовало два батальона саперов флота, которые быстро делали просеки, настилали железнодорожные пути и бетонировали опорные площадки. Больше всего времени потребовалось для установки ТМ-1-14: 356-мм орудия 11-й батареи Балтфлота. Ему предстояло взламывать оборону немцев при поддержке еще четырех орудий того же дивизиона. Тихонов ворчал, что установить на шкворень орудие не удастся, но горизонтальной наводки должно хватить. Снаряды у пушки были выше меня и в пару раз толще. Рядом в лесу выросла мачта для дальномера. В конце дня подъехали сами артиллеристы, пошла привязка к местности. Главную сложность представляла система расчетов. Батарея морская и пользовалась артиллерийскими кабельтовами, а мы привыкли обходиться тысячными и метрами. Артиллерийский кабельтов – это 182,88 м, одна «тысячная» — 0,06 градуса, равна 3,6 угловой минуты, т. е. 3 угловые минуты 36 угловых секунд. Вот и попробуйте их пересчитать, если под рукой нет Мореходных таблиц 36-го года. Пару часов убили на это. В 20:00 вышел на связь Саша, сообщил, что подошла четвертая группа, но места мало. Просил ускорить начало операции.

– Саш! Готовимся! Утром начнем.

– Тесно у нас, давайте быстрее! Спасибо за монки.

Где они расположились, неизвестно, вернуться – расспросим. А пока надо ждать. Ночью на болото левее новой батареи ушла еще одна группа. Приехал Вадим Коршунов и ушел с группой вдоль железнодорожного полотна к ориентиру номер два, набив вещмешки толом. В шесть утра пять пушек 1-го дивизиона начали обстрел УРа. Четырнадцатидюймовые снаряды выкорчевали лес на левом фланге. Саша дал условные щелчки, что начал операцию. Под шум артобстрела несколько раз рвануло у немцев в УРе.

– Начали, мы готовы!

Вперед пошли танки. Немецкие траншеи ощетинились огнем, но пехоты возле танков не было. Пехота и остальные танки пошли позже. В это время огнеметные КВ расправлялись уже с третьим дотом под насыпью. Один из танков остановился и бил из пушки куда-то влево, видимо, по доту 7. Накатилась пехота и пошла вперед, прикрывая танки. Пушки противника молчали, а крупнокалиберные пушки Балтфлота продолжали обстрел УРа, но 14-дюймовка перенесла огонь на Мясной Бор.

К рассвету бой утих. Спасская Полисть в руках 59-й армии. Женька обрабатывает раны шести нашим раненым и куче раненых пехотинцев. Подносят еще. Никто не заметил, как я удалился на триста метров вперед и прочел приговор 1946 года: «Именем Союза Советских Социалистических Республик… Приговор окончательный и обжалованию не подлежит». Весь Ленинград на следующий день хоронил заместителя командующего Ленинградским фронтом, павшего смертью храбрых при штурме Спасской Полисти. Пуля немецкого снайпера своими 7.92 мм выбила стекло в очках высокого замкомандующего, который не стал наклоняться к низкой стереотрубе, которую я опустил на несколько сантиметров.

Подошли «герои дня» – группа Овечкина. Победителей не судят, но выписать Сашке надо! Но не сейчас, и не при бойцах. Построил роту, объявил благодарность всем, кто принимал участие в операции.

– Служим Советскому Союзу!

От НП подошел Евстигнеев и объявил, что командование фронтом будет особо отмечать работу фронтовой разведки в этой операции.

– Готовьте дырочки, товарищи разведчики! Бой идет на подступах к Мясному Бору, и скорее всего, завершится в нашу пользу. Наш фронт перешел в решительное наступление на Новгород! Благодарю за службу!

– Служу Советскому Союзу!

– Вольно, разойдись!

– Погрузка через полчаса за Трегубово. Помочь перенести раненых. Вольно, разойдись! Капитан Иволгин, старлей Овечкин! Вас просят пройти на НП, – сказал в заключение Евстигнеев. Идем, перешагивая через раненых, ящики, отдыхающих бойцов в траншее. На НП полно народа.

– Иволгин, Овечкин! Сюда!

– Товарищ командующий! Прибыли по вашему приказанию!

– Командование фронта представляет вас обоих к званию Героя Советского Союза за взятие УР «Спасская Полисть» и систематическое образцовое выполнение заданий командования. Сработано как по нотам, товарищи! Хотя седых волос у меня поприбавилось, товарищ Овечкин! Считайте это авансом!

– Служим Советскому Союзу!

– Все, роте отдыхать три дня! Капитан, вам отдохнуть не удастся. Завтра ко мне!

Рука уже гудит от пожатий, а плечо от дружеских тычков со стороны штабных и командования 59-й армии. У выхода корпусной комиссар Диброва подловил Сашку и попросил его прибыть завтра на партактив армии. Понимает, что их разведка пропустила и дыру в обороне немцев, и засаду напротив ориентира два. Только бы Сашке голову не вскружили, зеленый ведь еще совсем.

Наконец, выбрались с НП и подошли к нашему транспорту. Жени уже нет, она увезла раненых. На двух машинах поместились все три группы, командиры у меня в машине. Колонна тронулась. Я вел машину и рассказывал, что происходило в Трегубово в эти дни.

– Так вот почему мне сказали про кучу седины!

– Да, Саша. Подставил ты всех крепко! Я, правда, не видел что-то нового замкомандующего сейчас, но думаю, что нам еще предстоит серьезно отвечать перед ним, почему задержали на сутки наступление. Он этого так не оставит.

– Не будет он к нам приставать, Максим. В конце боя его убил снайпер. Я видел, как его выносили! – ответил за Саньку Вася Саров.

– Вот как! Может быть, это и к лучшему. Василий! Будет три дня отдыха: дай ребятам возможность съездить в Ленинград, но только тем, кто хочет. Насильно никого не тащить! И проследи, чтобы количество водки было умеренным. Составьте список отличившихся… Воздух! К машине!

Мы выкатились из дверей «опеля», который я направил в придорожные кусты. Следом визжали тормоза ЗиСов, а бойцы спрыгивали на землю и скатывались в канаву. Немцы прошли над нами, но штурмовать не стали. Они нанесли удар чуть сзади нас. На фронте по-прежнему мало авиации, и она серьезно уступает немецкой. Подождав минут десять и убедившись, что немцы не возвращаются, мы продолжили свой путь. В Родочах первой подскочила Женечка и доложила, что четырех раненых принял 504-й медсанбат, остальные долечиваться будут здесь, разместила их в селе.

– Ну ты и грязный, Саша! Сегодня в роте банный день! Всем мыться! Вас, товарищ капитан, это тоже касается! На черта похожи!

Бани в Родочах славные! Их много, и разбросаны они по всему селу. Судя по дымам, Женька все село на уши поставила, чтобы бойцы могли помыться и отдохнуть. Но в первую очередь группы из Полисти повалились спать. А остальные под чутким руководством саноса и старшины Дементьева начали готовиться к бане!

«Забытые» в современной истории войска – банно-прачечные батальоны РККА. Самое большое количество женщин в РККА служило именно там, но об этом практически никто не вспоминает, кроме немцев. Они считали их передвижными «домами терпимости». На самом деле в годы Гражданской войны самыми значительными потерями в РККА были «санитарные». Вша и тиф убили больше красноармейцев, чем беляки. Поэтому были созданы и хорошо работали эти батальоны. Все отмечают, что санитарное состояние в РККА было много лучше, чем в гитлеровской армии, где единственным средством борьбы со вшами была дурнопахнущая присыпка. По расписанию роты и батальоны направлялись в баню, где была возможность вымыться, сменить белье и обмундирование, посидеть в парилке, попить холодного кваса. Бойцы менять обмундирование не любили, только нательное белье, но если гимнастерка или шинель приходили в негодность, то можно было получить свежевыстиранное обмундирование, полученное БПБ из госпиталей и медсанбатов. Базировались эти батальоны поблизости от медсанбата. Организационно входили в санитарную службу армии или корпуса. Поэтому среди любимых «медсестричек» в воспоминаниях многих фронтовиков у большинства была специальность «прачка». Но свой вклад в Победу, причем значительный, они сделали! Эпидемий тифа на фронтах Великой Отечественной войны отмечено не было.

Старшина с бойцами на ЗиСе сгоняли в Большую Вишеру, там базировались «медики» 52-й и 59-й армий. Получили там выстиранное белье, полотенца, простыни, наволочки, материал на подворотнички, чистые портянки, мыло, мочалки. Загрузили это в кузов и привезли обратно. Женя расписалась в журнале 52-й армии, что отдельная разведрота обслужена, помыта, обмундирование прошло спецобработку. Получила медикаменты, индпакеты и прочую «медицину», все погрузила в «опель» и прикатила обратно в Родочи. Старшина построил роту и распределил их по баням. Приказал выделить людей каждому отделению, чтобы получили все необходимое. Даже веники у него нашлись. Я наблюдал за их действиями из окошка поповского домика. Судя по нескольким отделившимся бойцам, они уже озадачились поиском горячительно-прохладительных напитков. Ну, и бог с ними.

Командиры отделений повели ребят мыться. Погода немного испортилась: небо затянуло, пошел крупный весенний снег. Густо повалил, вертикально. Зато налетов авиации не будет. Я вышел на крыльцо:

– Старшина! Дементьев!

– Я, товарищ капитан!

– Проследи, чтобы караул помылся, Степаныч!

– Они отдельно после развода со мной у Метелихи помоются, товарищ капитан! Павла ко мне пришлите!

Я прошелся вокруг дома, разминая плечи и дыша свежим воздухом: разбираю трофейные бумажки, документы, анализирую и сверяю данные по немецким частям и соединениям в Спасской Полисти. Поэтому неудержимо клонит в сон. Подхватил несколько полешек, подбросить в печку. Я сегодня на самообслуживании: Павел топит баню и сопровождает Женечку, у которой сегодня много работы – все бойцы должны быть осмотрены, все старое обмундирование и нательное белье тоже. Сегодня ротой командует она и старшина. В расположении идет большая приборка. Одеяла и матрацы проветриваются на улице. В 17:3 °Cтепаныч доложил, что основной состав из бани прибыл, замечаний нет, развод произведен, дежурный по роте – старший сержант Гордей.

– Где командиры?

– Ушли мыться к Настасье Андреевне.

– Ну, это надолго! Женя где?

– В расположении, заканчивает спецобработку помещения. Наверное, сейчас придет. Я тут вам пиво принес и кваса, – он поставил небольшой бочонок, который держал под мышкой, и большой пятилитровый бидон на стол.

– Вечером приходи, Степаныч. После отбоя.

– Хорошо, товарищ капитан. Тут Метелиха бок копченый предлагает.

– Что просит?

– Пятьсот.

– На! Возьми!

– Это много, товарищ капитан. Я тоже в доле! Да и командиры, наверное. Сотни хватит.

– Хорошо, давай иди мыться!

Женя доложила, по уставу, что санобработка роты произведена, замечаний нет. Я и старшина стояли на крыльце, я вышел вместе ним, а рядом на посту стоял красноармеец из первого взвода. Мы вошли в дом, я помог ей снять кацавейку.

– Молоко будешь?

– Да! – она взяла крынку и наполнила стакан на кухне. – Тебе?

– Я уже пил. Пошли мыться? Павлик уже раза три прибегал.

Раздался стук в дверь – Павлик, легок на помине!

– Все! Проветривай! Идем!

Встретив нас у бани, Павел вернулся метров на сто и присел на завалинке, положив ППШ на колени.

Женька в буденовке выглядела очень импозантно, хотя при свете плошки и двух коптилок мало чего разглядишь. Пар был сухой, остро пахло дубовым веником и каким-то настоем трав. Несколько раз выскакивали и падали в свежевыпавший снег. Напарились от души. Очень кстати пришелся холодный квас, который стоял на выходе в снегу. Увидев, что мы вышли с вещами, подошел Павлик и помог донести все до домика.

– Боец! Ко мне!

– Товарищ командир! Красноармеец Мельников! За время несения службы происшествий не случилось!

– Сейчас младший сержант Андреев и красноармеец Федоскин пойдут мыться. Займите позицию так, чтобы видеть и вход в дом, и баню.

– Есть, товарищ командир.

– Все, Павлик, спасибо! Там у дверей квас.

– Спасибо, пойду за Федоскиным.

Мы присели на завалинке слева от крыльца. В дом идти еще не хотелось, Женечка баловалась, ловя губами мягкий летящий снег.

– Пива хочешь? Старшина из Вишеры привез.

– Не видела! Точно не оттуда! Опять хитрован кого-то ограбил!

Пиво оказалось баварским, трофейным. Хорошо сделанный бочонок закрывался пробкой сверху, и в боковой стенке была специальная пробка под кран, который был привязан к верхней пробке в специальном мешочке. Кружки у попа были. Деревянные, из ясеня, огромные. Правда, Женя никак не могла приспособиться из нее пить. Она периодически проливала немного пива на себя и хохотала при этом. К десяти пришли гости. Последним явился Дементьев и приволок еще один бочонок и четыре хрустальных пивных кружки, отделанных серебром.

– Евгения Николаевна! Это вам! Свадебный подарок от фронтовых разведчиков!

– Ты лучше расскажи: где взял?

– В Полисти, возле штаба 215-й пехотной дивизии, за штабом такой аккуратный домик. В нем погребок. Там все это и стояло. Так что пока старший лейтенант Коршунов собирал бумажки уже несуществующей дивизии, я собирал ее имущество. А потом Полищука на пост поставил, пока волокуши искал для документов. Там еще вино коллекционное. Я пару коробок прихватил! Будет чем начальство угостить.

– Вот барахольщик! – со смехом комментировал рассказ Вадим.

– Должность у меня такая – старшина роты. Усе должно быть!

В одном бочонке пиво было светлым, во втором – темным. Светлое мы прикончили в тот же вечер, а темное, которое понравилось только мне, вечерами еще неделю украшало наши ужины с Евгенией. Обмыли кружки под тост, что донесем их до Мюнхена. Помянули всех, кого потеряли с июня 1941 года. Всех уже и не перечислить. Немного попели песен, аккомпанировала Женя, которая играла на всем, что может играть. Под конец вспомнили, что мне завтра в Ленинград, поэтому все куда-то переместились отдыхать далее, а мы, немного постояв на крыльце дома, ушли спать.

Утром получили телефонограмму прислать зампотеха и двенадцать водителей в Кириши. Зампотеха у нас не было по штату, его обязанности делили я и Саров со старшиной. С водителями проще, все в роте умеют водить любую технику. Женечка попросилась в Ленинград, в увольнительную. На двух машинах поехали через Кириши в Питер. Начальство нас решило побаловать: мы получаем два «доджа» 3/4, «виллис» МВ и десять «студеров». Все машины оборудованы зенитными пулеметами «Браунинг» 12.7 мм. На одном из «доджей» целых четыре браунинга. Подначив Васю, дескать, в бой с истребителями не вступать, довезти все до расположения, мы с Женей и Костиком двинулись дальше в сторону Ленинграда. Уже по-весеннему светит солнце, лепота! Только осматриваться надо часто при такой погоде. Всем хорош «Опель-капитан»: и подвеска хорошая, и мощность 55 лошадок, и скорость больше сотни. Но вот обзорность ну просто никакая, особенно сзади. Поэтому днем ездим только с пассажиром на заднем сиденье, который постоянно смотрит назад: не заходит ли мессер на штурмовку. После Чудово и Любани уже поспокойнее, да и дорога лесом, потом въезжаешь в зону ПВО Ленинграда, там уже можно не оглядываться. Хотел свернуть на Цимбалина, но Женя сказала, что ей в институт на Петроградку надо, поэтому поедет с нами до Смольного. Просила забрать ее обратно через три часа. Если задержимся, то она поедет домой. Мост через Обводный так и стоит, пропуская транспорт по одной стороне. Уже хотел двинуть в объезд, как регулировщик начал пропускать всех с нашей стороны. Потом на Воинова, но там нас не пропустили, пришлось высадить Женю на Чернышевского и возвращаться в Смольный. Возле разведуправления фронта оставил машину, через боковой вход прошел к главному входу. Поднялся на второй этаж в приемную. Там меня «порадовали», что ждать придется. У командующего Жданов. Я настроился на длительное ожидание. Однако спустя пять минут, отвечая на какой-то звонок, адъютант командующего капитан Романов ответил по телефону: «Да, он здесь, в приемной», – и сказал мне:

– Проходите, командующий вас ждет.

Вошел, доложился. Говоров – немногословный человек, чего не скажешь о генерале Жданове. Тот начал разговор издалека, поинтересовавшись настроениями бойцов роты и других подразделений в связи с начавшимся долгожданным наступлением.

– Наступаем мы давно, товарищ член Военного совета, с 8 января. Ликвидировали самую большую опасность для Ленинграда: возможность захвата Мги и полного окружения наших войск под Ленинградом. Бойцы понимают эту задачу и стараются. Но в условиях превосходства немецкой авиации на нашем участке, высокой мобильности немецких войск и хорошо налаженной системы связи у противника, немцы успевают предотвращать наши попытки двигаться в наступление более быстрыми темпами. Немцы закопались очень хорошо, а нашим войскам не хватает крупнокалиберной артиллерии и воздушной поддержки. И еще, товарищи командующий и член Военного совета: я сегодня проезжал через Чудово, там начат демонтаж оборонительных сооружений немцев. Население растаскивает бревна и балансы на дрова, так как эти сооружения не заняты войсками.

– Но, капитан, фронт ушел вперед.

– Ушел, товарищ член Военного совета, на двадцать один километр продвинулись за последние два дня. А у немцев в ближайшее время может освободиться целая армия.

– Это какая?

– Одиннадцатая, в Крыму: 203 800 человек при 1060 самолетах, 150 танках, 670 полевых и осадных орудиях, 655 противотанковых орудиях, 720 минометах. Из захваченной переписки это отчетливо видно. Вот письма немцев, после захвата Севастополя мы – следующие.

– Но это же предположения! Севастополь героически обороняется!

– Флотские запасы не бесконечны, товарищ генерал.

– Называйте меня «товарищ Жданов», так привычнее. Так тем более требуется разгромить фон Кюхлера как можно быстрее.

– Требуется. Нужна авиация и крупнокалиберная артиллерия. Требуются самоходные установки со 152-мм орудием. На базе танка КВ-1. Я уже говорил об этом командующему.

– Да, я слышал об этом, но как вы себе это представляете?

– Ни один дот или дзот не выдержит удара прямой наводкой 152-мм снаряда. Броня КВ держит большинство снарядов немецких противотанковых пушек. Башня не нужна, следует делать именно самоходное, тяжело бронированное орудие, с крупнокалиберным зенитным пулеметом. Прикрывать его танками и пехотой. И громить УРы. Их у нас много. И воюют немцы хорошо. Но такого «зверобоя» они не ждут. Город у нас промышленный, производство тяжелых танков восстановилось, нам бы еще средние запустить, потому как горят Т-50 и Т-60 хорошо.

– М-да, Леонид Александрович, вы как считаете?

– Свое мнение об этом я уже высказывал. А капитана Иволгина пригласил сегодня специально для этого разговора. Знаю его вторую войну. Он принимал участие в разработке и осуществлении штурмов Чудово и Полисти. Вам я об этом говорил. И это его рота уничтожила бензохранилище в Пскове. Так что, товарищ Жданов, я вас с ним познакомил, у него есть двое с половиной суток. Он в вашем распоряжении. Фронту нужны самоходные орудия, Андрей Александрович.

В общем, взяли меня в оборот: натравили политотдел, прессу. Очень обиделись фотографы, когда я сниматься отказался.

– Какой из меня разведчик, если каждая собака меня знать будет?

«Мюллер знал, что штандартенфюрер СС Штирлиц – советский разведчик…» – промелькнуло в голове. Кроме того, отвезли на два завода: 174-й танкоремонтный и на Кировский. Главный конструктор Гудков и директор Кон, 174-го завода, ели начальство глазами, делали вид, что невероятно горды тем обстоятельством, что именно им поручили такое ответственное и срочное дело, про себя проклиная и Жданова, и меня за этот визит. Я сделал наброски СУ-152, а у Жданова спросил:

– А вы можете подбросить на завод продуктов? Дела пойдут быстрее.

Танкоремонтный 174-й должен был переделать подбитый КВ-1 в СУ-152 и разработать документацию для серийного производства на Кировском заводе. Но и кировские конструкторы не захотели сидеть в стороне. У них было готово шасси нового танка «Объект 238», в дальнейшую разработку танк не пошел, вежливо говоря – не вовремя родился. Вот на базе этого нелюбимого дитя – ходовая КВ-1с, гусеницы Т-34, литой низ корпуса и лоб – они и решили сделать СУ-152. В месте перегиба корпуса вварить броневой лист, на который и установить орудие.

– По ходовым характеристикам эта машина много лучше, чем КВ. Если испытания пройдут успешно, то в пресс-форме изменим форму перехода на прямую, лист будет удобнее приваривать. Толщина брони в этом месте будет 120 мм. Это ни 88-е, ни 105-е не возьмут.

В общем, присутствие Жданова весьма положительно повлияло на директоров и инженерный корпус двух заводов. Видя хорошее настроение Андрея Александровича, я показал ему немецкий ночной снайперский прицел, тот самый, который неудачно демонстрировал начарту фронта. На ЛОМО мы не поехали, Жданов вызвал их в Смольный. Дальше разговор был простым, как в уставе.

– Вот образец, через неделю доложить о запуске в серию.

– Товарищ Жданов! Но…

– Вы задание получили? Снайперам фронта нужны ночные прицелы. И никаких «но»!

А что сделаешь! Тирания! Вот где раздолье для «дерьмократов» и «кривозатычников»! Впрочем, в то время они, кроме доносов в НКВД, ничего не писали. Максимум шептались на кухне. Лишь наиболее продвинутые создавали тайные общества – например, недавно расстрелянный «ЗИГЗАГ». В процессе общения со Ждановым я понял ход мыслей Говорова: для Жданова было важно, что инициатива идет снизу. Что он может показать директорам и инженерам заводов, что это не его прихоть, а требования фронтовиков. А уж после этого выжать из этих людей все, что можно. Но разнарядку на дополнительное питание для разработчиков СУ-152 он подписал и передал директорам. Оставшийся от отдыха день меня таскали по собраниям и митингам, а Женечка сдала «хирургию» за пятый курс. Николай Александрович, ее отец, действительно договорился в Первом Медицинском о том, что сессию она сдаст.

Через десять дней два внешне не похожих друг на друга СУ-152 прибыли на фронт к УР «Подберезье». Первое применение прошло по дзотам в районе деревень Вешки и Некохово. Части 2-й Ударной и 59-й армий совершали охват УР «Подберезье», второй целью была железная дорога Новгород – Ленинград, по которой шло снабжение немецких войск. Всего пяти выстрелов хватило, чтобы ликвидировать три дзота. Основную опасность для «сушек» представляла авиация противника, но лесистая местность позволяла достаточно уверенно маскировать их, плюс Говоров накрутил мне хвоста и сказал, что я и мои бойцы отвечают за ПВО объектов при испытаниях. Но усилил группу 37-мм батареей. Правда, их «ЗиСки» не справлялись с транспортировкой, поэтому цепляли мы их пушки к нашим «студерам», а на ЗиСах ехал боезапас. Когда и мы застревали в рыхлом снегу, нам помогали самоходчики и четыре приданных огнеметных КВ. Обойдя Подберезье, Соколов и Галанин ударили по Трубичино. Соколов действовал лихо: ночная танковая атака, поддержанная четырьмя лыжными батальонами и новыми «сушками». За Трубичино большой полевой аэродром немцев, где базировались «Ю-87», так «любимые» нашими войсками. Двадцать пять танков Т-50 раскатали гешвадер «лапотников», а мы, проламываясь через лес севернее аэродрома, вышли на прямую наводку с южного фаса УР. Дальше, к сожалению, все пошло через то место, через которое в нашей стране удаляют гланды. Галанин решил, что свою задачу его армия выполнила, и повернул на Лугу. До Новгорода пять километров, хрен с ним с УРом, за Волховом стоит Клыков, готовый форсировать его и ворваться в Новгород. Но Галанин проявляет инициативу и разворачивает свои дивизии. Немцы немедленно атакуют Соколова, пытаясь прорвать коридор из Подберезья в Новгород. Клыков, вместо того чтобы переправляться к нам в Трубичино без потерь и при полной нашей поддержке, рванул на Новгород. Стервецы! Наград им захотелось и славы! В общем, выбили нас из Трубичино, ближе к ночи мы были вынуждены прорываться в леса у 60-го километра. Отошли к Долгово, заняли круговую оборону. Немцы создают помехи на всем диапазоне, едва-едва удается связаться с Евстигнеевым и сообщить о бардаке, который здесь творится. Через полчаса пришел приказ: отходить к Мясному Бору, вывести всю группу. Особое внимание уделить СУ-152. Угу! Как же! Механик спалил правый фрикцион на той машине, которая была восстановлена из старого КВ. Один из огнеметных уже остался под Трубичино. Зенитная батарея потеряла одно орудие и пятнадцать человек личного состава. У нас тоже шесть «двухсотых». Нас атакуют эсэсовцы из «Полицая», но к ночи они успокоились. Собираю командиров, объявляю поставленную задачу.

– Фрикцион быстро не перебросить, поэтому предлагаю взять «сушку» на буксир двумя тросами сзади, – сказал командир танкового взвода Силантьев. – Оставить там наводчика, заряжающего и командира на ДШК. Механик заменит раненого механика на машине Кобзоева.

– Понял, хорошо. Готовьте тросы, но двигатели пока не пускать. Гаврилов!

– Здесь! – ответил командир батареи зенитчиков.

– Снимай орудия с позиций вручную, подкатывай к «студерам» и цепляй. На ЗиСах, Овечкин, поставь заряды и оставь по своему человечку. Если завязнут, то пропускать колонну и взрывать. Водил предупреди, чтобы осторожно. Запуск двигателей по моей команде, отходим к Осье. Вадим, выдвигай туда группу, немедленно. Определись до нашего подхода с целями. Времени будет мало. Прорываемся до просеки и уходим в Мясной Бор, как шли сюда. Вопросы есть?

– Вопросов нет, капитан.

– Начинаем!

Уже в Осье потеряли еще один КВ на мине. Пришлось подорвать. Но прорвались. Потери есть, но относительно небольшие. На месте получили указания следовать в Захарьино. Там оказалось куча начальства, в том числе Евстигнеев. Петр Петрович выслушал доклад и устало махнул рукой:

– Ты сегодня столько врагов нажил, Максим!

– Когда успел? Вроде только вышел из боя.

– Говоров собрал командующих и объявил, что фронтовая разведка и спецгруппа выложила им Подберезье и Новгород на блюдечке, а они все это проср…ли. В общем, он снял Галанина, объединил все три армии в группу, командует Мерецков – прислали из Москвы. Морду вымой, на черта похож. Ты зачем все время мажешься сажей перед боем?

– Чтоб лицо в ночном бою не блестело.

– Пошли, Мерецков вызывает, знакомиться хочет.

Протер лицо снегом, но только больше размазал грязь, плюнул и пошел так. Мерецков в блиндаже был не один, с ним находился капитан госбезопасности. Я представился:

– Капитан Иволгин, фронтовая разведка.

Тут же последовал наезд:

– Почему не выполнили приказ, капитан? Почему без приказа отошли?

– Какой приказ, товарищ генерал?

– Взять Подберезье!

Я развязал завязку на «лешаке» и ощупал петлицы: как было по одной шпале на каждой, так и осталось! А я уж, грешным делом, подумал…

– Что вы там копаетесь?

– Проверяю: не появились ли у меня звездочки или ромбы на петлицах! Моя рота не имела такого приказа, товарищ генерал. Единственный приказ, который я получал, вот! – я достал из командирской сумки расшифровку приказа: «Поддержать огнем и гусеницами атаку частей трех армий на южном фасе УР». – Атаки не последовало, последовала атака немцев со стороны Новгорода и УРа. Затем прикрывавшие нас лыжные и танковые батальоны легких танков получили приказ на отход и отошли за Волхов, соединившись с частями 52-й армии. Наша техника туда отойти не могла, мы отошли к Долгово и заняли там круговую оборону. Там получен второй приказ на отход к Мясному Бору. Вот он. Так что все приказы, полученные мной, я выполнил. Второй вопрос: я не понимаю, почему вы задаете мне эти вопросы. Я командир отдельной роты фронтовой разведки. Получал и исполнял приказы от своего непосредственного начальника – генерал-майора Евстигнеева, который находится здесь. Никаких претензий мне он не высказывал. Не было атаки! Пятьдесят вторая ударила на Новгород, 59-я пошла вправо на Лугу, а четырьмя танками и двумя самоходками атаковать позиции почти полнокровной дивизии – такого приказа мне никто не давал. Как и приказа атаковать Новгород.

– Что ж, капитан! Удобная позиция! У вас в Трубичино было четыре лыжных батальона и почти тридцать танков!

– У меня? – Я выдернул из-под «лешака» петлицы. – У меня было четыре танка, две экспериментальные самоходки, четыре зенитки и четырнадцать крупнокалиберных пулеметов. И никакого приказа атаковать УР я не получал. Вообще не было связи. Немцы из Новгорода глушили все белым шумом. Связаться удалось на запасной волне, немецкой. Я – капитан, а не генерал, я не мог командовать не приданными мне частями. У них свои командиры.

– Мне кажется, – вставил Петр Петрович, – что разговор уходит совсем не туда, товарищ генерал-лейтенант. Я не мог отдать такой приказ капитану Иволгину, я находился в Ленинграде, о том, что происходит здесь, узнал из сообщения Иволгина. В том, что управление боем было потеряно, капитан Иволгин не виноват. Виноваты совсем другие люди, и вы это прекрасно знаете.

– По-моему, я его где-то видел раньше, но не помню где! – сказал Мерецков.

– Конечно, видели, у «миллионного». Он давно у меня. Их всего восемь человек осталось. Личная гвардия, так сказать. Семеро на заданиях, а он здесь, ротой командует. И надо сказать, отлично командует! Представлен к званию Героя, второй раз, правда, уже. Первый раз завернули, дескать, потерь мало.

– Повторите, капитан, как вам удалось связаться с командованием?

– На выходе у нас всегда и немецкие, и наши станции. Когда приходится работать в телефонии, работаем на немецких волнах, так как наши станции активно пеленгуются противником, и, видимо, они ведут запись всех переговоров, а затем расшифровывают и переводят их. К таким выводам пришли еще в октябре месяце. Практически все, что говорится на русском языке, становится известно противнику. Поэтому, с разрешения комфронта, еще Ворошилова, не сдаем захваченные немецкие радиостанции. Почти все в роте владеют немецким, маскируемся под них. Так как генерал Евстигнеев находился далеко от нас, мы вышли на связь по телеграфу, но на немецкой волне, одна из станций в разведупре работает на прием на этой волне. Затем ушли на запасной канал и ждали ответа. Ответ получили в 20:00. Через полчаса после передачи.

– А почему раньше не связались?

– Отбивали атаку с двух сторон, думали, что идет задержка в связи с отсутствием связи. А когда батальоны начали отход через Волхов, было уже поздно связываться. И последнее: нам не были даны частоты лыжных батальонов, только канал танкистов. Он был забит шумом. Начиная с 06:00 они на связь ни разу не выходили. Запасных каналов также не было. Радисты сработали отвратительно.

– Вы считаете, что все сделали для того, чтобы обеспечить успех под Подберезьем?

– Поставленную задачу – вывести лыжников и спецгруппу на южный фас – мы выполнили. Были готовы поддержать мощным огнем атаку. Потери в боях и на отходе: два танка, одно зенитное орудие, двадцать семь человек, из них шестеро разведчиков. И около двадцати раненых. Для рейда по тылам противника протяженностью 62 километра и с такой насыщенностью войск не так плохо. Ну, а то, что не срослось, нашей вины нет.

– Идите, умойтесь и возвращайтесь!

Я вышел из землянки, но слышал вопрос Мерецкова:

– Он всегда такой ершистый?

– Всегда. Ничего, привыкнете, он толковый.

Расспросив Павлика о состоянии моего лица после помывки, вернулся в землянку.

– Вот теперь узнаю, действительно видел! – Маленькие голубые глазки Мерецкова изобразили подобие улыбки. – Как исправить ситуацию, капитан? Вы были там и, наверное, можете сказать, что можно предпринять.

– Обратно нам не пройти, товарищ генерал. Немцы не пустят, только пробивать кулаком. Надо вернуть танки, ушедшие за Волхов, и атаковать с двух сторон: от Волхова и отсюда. Но одно из орудий у нас в ремонте, меняют правый фрикцион. После этого сможем поддержать атаку от Мясного Бора. И заворачивать дивизии, ушедшие к Луге, иначе немцы их зажмут.

– А если им поставить задачу забрать Осью и Долгово обратно?

– У них мало танков и мало артиллерии. Немцы знают, что там у них дыра, поэтому уже пристрелялись по этим позициям. Еще ночью уже работала их артиллерия. Дивизиям лучше отходить сюда.

– По головке за это не погладят.

– Нет, конечно, но выхода реального нет. Котел нам не нужен.

– Так, показывайте, что видели в Трубичино!

Я стал наносить на карту обстановку в Трубичино, по состоянию на утро вчерашнего дня.

– Вот так примерно было, можно послать группу и уточнить.

– Нет, еще рано. Теперь Трубичино придется брать после Подберезья. Хорошо, капитан, свободны. Отдыхайте.

Разговор мне не шибко понравился, хотя я другого и не ожидал: начнешь мямлить – сожрут к чертовой бабушке! Сейчас все ищут самого виноватого, то есть стрелочника. Вышел от командующего, забрал совсем сонного Павлика, и пошагали к своим. Места нам, естественно, не нашлось! Ребята жгут костры, греются, как могут, а вечера в начале марта холодные! Но других условий не предвидится. Хорошо, что спустя полчаса зашел Евстигнеев и разрешил ехать в Спасскую Полисть, поискать там место. Нашлись! Правда, вшивые и загаженные немцами, но это мелочь по сравнению с морозом и ветром. Поели и поспали, тем более что Дементьев привез горячую пищу, которую не получали четверо суток. Утром на «додже» поехал в Мясной Бор: посмотреть, что делается с самоходкой. Удалось, наконец, рассмотреть то чудо, что собрали наши Левши. На кировской машине стояла Б-34Е, морская 152,4/50 пушка Обуховского завода, без противовеса, картузного заряжания, но картузы не морские, не шелковые, а береговые, картонные. А на «изделии» 174-го завода МЛ-20 тоже раздельного заряжания, но с гильзой. Вот только вертикальный наводчик и командир были в одном лице. У обоих орудий – одинаковые дульные тормоза от МЛ-20. Из-за того, что пушка на «238-й» больше сдвинута назад, разница в длине ствола не сильно заметна. Но прямой выстрел из Б-34 – пять тысяч метров, а у МЛ-20 только четыре. Хотя «238-я» заметно тяжелее, но у КВ явно перегружены передние катки. Рядом с машинами довольно много людей, говорят о чем-то специфичном, не всегда понятном. Наконец, увидел двух конструкторов, с которыми общался на заводах. Они оживленно разговаривали между собой. Подошел к ним.

– Здравствуйте!

– Ой, здравствуйте, товарищ Иволгин! Ну как? Понравились наши «игрушки»?

– Ну, как сказать! Одну едва выволокли из-под Новгорода.

– Что сказать, товарищ капитан, ахиллесова пята танка КВ. Стоит чуть газануть и недостаточно резко отпустить рычаг фрикциона – хана феродо. Уже пять дисков стоит, все равно летят!

– А как наша?

– Шла лучше, чем все КВ, хоть и тяжелее. Вот только с пушкой какие-то непонятки: почему картузы, а не гильзы?

– Это временно. На сейчас. Будем использовать гильзы, но сразу этого не сделать, у нас заряд больше, чем у МЛ-20, и замок без ударника. Но задача поставлена и решается. Обещают в течение месяца вопрос решить. Есть гильзы от пушки Кане, и у нее близкий по конструкции затвор. Но пока так. Установка же не серийная. А для установки МЛ-20 там надо полностью менять конструкцию, убирать второго наводчика, делать раму – в общем, в отведенное время мы не укладывались, пошли по этому пути, но прорабатываем и этот вариант. Главная проблема – балансировка установки – у нас выполнена лучше: нагрузка распределена между тремя катками, а у 174-го все падает на передний.

– Хорошо, посмотрим. Когда закончите ремонт и промеры?

– Через два часа.

– Добро. Павлик! Свяжись с нашими и Евстигнеевым. Сообщи, что через два часа – готовность.

Иду на НП. Немцы ведут беспокоящий. Приходится прислушиваться к звукам. На НП не пробиться, народу больше, чем людей. Что за стиль управления? Впрочем, значит, приказ будет общим, без деталировки. И полная – почти – свобода для действий. Для порядка постоял минут двадцать на пронизывающем ветру, потом пошел к своим. Пока шел, мои получили приказ, повторяющий вчерашний, но «с северного фаса». Собираю командиров. Танкисты получили подкрепление, теперь танков восемь, два взвода, но сборная солянка: шесть КВ и два Т-50. На лбу одного из них раскладываю схему УРа, прижимая ее комьями земли.

– Товарищи командиры! Нам предстоит поддержать огнем и маневром атаку на укрепленный район «Подберезье». Имеющиеся силы и средства: два 152-мм самоходных орудия – разрушителей дотов. Шесть танков КВ и два Т-50 охраняют и поддерживают основную группу. Пять зенитных автоматов 37-мм обеспечивают ПВО группы и огневую поддержку пехоте, тринадцать вездеходных автомобилей и семнадцать крупнокалиберных пулеметов обеспечивают ПВО и работают по небронированным целям и пехоте. Шесть станковых пулеметов с оптическими прицелами, сорок восемь снайперов, восемьдесят шесть автоматчиков и пулеметчиков. Предлагаю следующее расположение по основным позициям… Противник, силами до трех усиленных полков, размещается в следующих местах: УР «Подберезье» и УР «Теремец». Задача: не вступая в непосредственное соприкосновение с силами и средствами противника, за счет маневра и скрытного передвижения по рокадной просеке, выдвинуться в район УР «Теремец». Первому взводу обеспечить разведку местности и проводку четырех единиц бронетехники к опушке леса северо-восточнее Теремца. Третьему взводу: очистить западную опушку леса от возможных засад гитлеровцев. Обоим взводам взять «языка». Самоходам: уничтожить четыре береговых дзота с тыла и отходить. Экипажам Т-50 обеспечить наблюдение и огневую поддержку самоходам. После выполнения отходим к основной позиции. Вопросы?

– Ручей?

– Бревна уже в машинах.

– Вопросов нет.

– Становись! Группа! Равняйсь! Смирно! Слушай боевой приказ!..

Начали движение. Первый взвод на лыжах рванул вперед. Через некоторое время раздались сначала четыре, а спустя пять минут целая серия одиночных выстрелов, потом все звуки скрыла начавшаяся огневая подготовка. Два взвода лихорадочно настилают гать через ручей, наконец первый Т-50 осторожно переползает через замерзший ручей, за ним прошла 238-я, потом СУ-152 и второй Т-50. Там сейчас командует Миша Михайлов. Это его первый бой. Сдает экзамен на командира. Звонкие залпы «Бэшки» и чуть глуховатые МЛ20, всего шесть. Показалась первая самоходка, за ней идет вторая, а Т-50 пятятся задом, иногда бьют из пушек куда-то. Отходят разведчики, без стрельбы, но кого-то волокут на плащ-палатке. Блин, потери в таком простом деле! Танки развернулись и начали догонять «Сушки». И вот «238-я» уже на нашем берегу, ожидаем отходящую пехоту и третий взвод с правого фланга. Подбежал на лыжах Михайлов:

– Товарищ капитан! Дзоты уничтожены, танкисты расстреляли батарею 105-миллиметровок, потерь не имеем, есть «язык»! Этот гад – русский!

– Давай сюда! А почему тащили? Ранен?

– Нет. Но идти отказался. Кричал, падал, требовал, чтоб пристрелили.

Поднесли пленного, вытащили кляп изо рта, и оттуда полилось:

– Большевистские гниды! Убейте меня, я вас ненавижу!

Несильный тычок в ямку, хрип, выпученные глаза. Очухался и прохрипел, что «все равно вы меня убьете, ничего не скажу».

– Да, все равно убьем, но состояние вашего бренного тела будет совершенно иным.

– Да хоть иголки под ногти, вошь краснопузая.

– Это примитивно, – ответил я, ломая ключицу «белопузому». – А теперь буду поднимать и опускать твою левую руку. Пока тебе не надоест молчать и ругаться.

Мои ребята отвернулись, не привыкли к интенсивному допросу.

– Меня не интересует ни твое имя, ни имена твоих родственников. Меня интересует расположение минных полей. Это не твое, это – немецкое. Отвечай, – говорил я тихим и спокойным голосом.

– Сад… Ой!!!!

– Где минные поля?

– Четыре, с каждой стороны дороги.

– Умница! Рисуй. Офицер?

– Лейб-гвардии Семеновского полка.

– Вот и хорошо, значит, справишься. Нарисовал? Молодец. Дайте ему водки! Женя, сделай обезболивающее. Саша, передай в 52-ю сведения. Все, по машинам, Коршунова ждать не можем!

Начали движение, через несколько минут навстречу нам появился третий взвод. Вадим показал, что чисто, и развернулся на 180 градусов. В кузов «студера» забросили пленного и два пулемета. На небольшой остановке в «додж» ввалился Коршунов:

– Командир! Вдоль опушки леса было два пулеметных гнезда. На противоположной стороне есть такие же. Вот координаты. Немец все слил.

– Саша, передавай сразу!

У НП опять столпотворение. Первая атака на Подберезье немцами отбита. На просеке дымно чадят три танка. Заскочил в блиндаж, увидел Мерецкова и Евстигнеева.

– Товарищ генерал-лейтенант, разрешите обратиться к генерал-майору Евстигнееву.

– Где вы были, капитан! Обращайтесь!

– Части 52-й армии ведут рукопашный бой в УР «Теремец». Группой уничтожены четыре дзота, два орудия, два взвода пехоты, сняты фланкирующие пулеметы противника на западной опушке леса. Получена карта минных полей. Клыкову требуются минные тралы для продолжения атаки. Группа прибыла на исходные. Требуется артподдержка гвардейскими минометами.

– Что задумал?

– Сейчас САУ займутся тремя капонирами: 4-м, 11-м и 12-м. Требуется, чтобы немцы выскочили на позиции, и потом их накрыть. В общем, нужен корректировщик дивизиона.

– Клыков не докладывал, что закрепился! – послышался фальцет Мерецкова.

– Запросите. Его части ворвались в УР. Больше мы ничего не видели, отошли на исходные.

– Почему?

– Разведданные важнее, и мои машины требуются сейчас здесь.

– А почему сразу здесь не остались?

– Клыков бы не прорвался, и вместо тех трех Т-60 горели бы мои машины. Где корректировщик «катюш»?

– Я здесь!

– За мной! Разрешите идти!

– Давай, Максим, быстрее! Заткни эти три капонира!

Я расчертил схему огня немецких артиллерийских дотов, постучал по броне «238-й», вызвал командира.

– Смотри сюда! Идешь, прикрываясь подбитым танком от «четверки», соствариваешь второй танк и вон ту сосну: стоп! Доворачиваешь и бьешь из-за танка по четверке, пока не попадешь, затем таким же макаром блокируешь огонь 11-го. Вот здесь стоп и огонь. Двенадцатый не трогай! Его уже в атаке будем делать. По следам возвращаешься обратно. Все понял? И быть на связи! Ситуация может измениться, поэтому быть готовым к отходу по команде. Вопросы есть?

Командир помотал головой. Ему было страшно. Одна машина и куча вражеских стволов. Малейшая оплошность – и будешь коптить небо.

– По машинам! Не дрейфь! Прикрываем!

– Есть!

Вместе с ним я прошел в створ танка и капонира 4, он довернулся и застыл на опушке леса.

– Механик ориентиры видит?

– Видит!

– К бою, вперед!

Самоходка двинулась вперед, а я уставился на немецкие траншеи. Немцев в траншеях не было. УР молчал, наблюдая за одинокой машиной. Немцы не ощущали опасности. Рявкнула 75-миллиметровка, снег вздыбился в стороне от «238-й». Мимо! Еще выстрел! Попали в горящий танк.

Дибью! – звонко рявкнула «Дэшка».

Дибью! – и раздался продолжительный разрыв, вспучивший капонир изнутри.

В траншеях стали появляться немцы. САУ довернула и пошла в сектор 11-го дота, затявкали 37-мм противотанковые пушки немцев.

– Огонь! – прокричал я корректировщику. Восемь «катюш» выбросили длинные дымные следы, и на позициях немцев загрохотали ярко-красные взрывы.

Дибью! дибью! дибью!

Капонир осел, и заговорила наша артиллерия, прикрывая отход САУ и производя артподготовку перед атакой; «238-й» пятился, я запросил его.

– «238-й» на связи!

– Развернись и уходи, ты вне зоны обстрела.

– Корму подставлять не буду!

– Хорошо, доверни вправо, на восток. Зажми правый фрикцион. Стоп, прямо! Прибавляй!

Через три минуты из САУ выбрался весь экипаж и кинулся осматривать ее.

– Как по нам били! Все просто гудело!

– Во! Пальцы менять надо! Три штуки! Как только гусеницу не порвали! Чудом ушли! – прокричали они из-за продолжающейся артподготовки.

– Тащи стяжку и инструменты!

Ребята занялись ремонтом левой гусеницы, а остальные машины пошли в атаку. Несмотря на потери, немцы упорно сопротивлялись, заливались пулеметы, тявкали противотанковые пушки. Мы прикрыли наши «студеры» броней и ударили из крупнокалиберных браунингов по позициям немцев, поверх голов наступающей пехоты. Бой кончился полнейшей неожиданностью: с правого фланга появились лыжники, и послышалось нарастающее «ура»: лыжные батальоны 59-й армии ворвались в УР, так как немцы сняли из-за потерь оттуда пехоту. Участия 59-й армии сценарием не предусматривалось, но тот самый «противный» корпусной комиссар Диброва оказался совсем не робкого десятка! Он возглавил марш-бросок шести лыжных батальонов армии и сам повел их в атаку с ходу.

Диброва рассказал, что никого понукать на марше не пришлось: один из батальонов обнаружил массовое захоронение ленинградцев, строивших Лужский рубеж. Ему бинтовали голову – осколком зацепило, он отплевывался кровью на снег – выбило несколько зубов, и рассказывал о том, что его бойцы поклялись над могилой – огромным противотанковым рвом, наполненном телами, что ни один немец не уйдет живым с нашей земли. Пленных у лыжников 59-й не было. Домой возвращались по новой ледовой переправе. Тридцать пять км, и дома! Похоронили ребят. Отзвучали выстрелы салюта. Бабы ревут. Прошли в «келью», помянули всех. Вася напомнил, что у нас двое пленных и надо вызвать особый отдел.

– Скажи дежурному, чтобы вызвал. Что там лейб-гвардеец?

– Последнее время плакал. Себя жалеет.

– Скорее, от бессилья. Вражина тот еще! Пусть приведут.

– Максим, а разве можно так обращаться с человеком? – задала вопрос Женя.

– Хитрый вопрос, Женя! С человеком – нельзя. С врагом можно, когда сведения нужны. Ты можешь не понять, хотя ты врач и знаешь, что иногда требуется сделать человеку больно, чтобы он выжил. Здесь речь шла только о тех сведениях, благодаря которым на минах не погибли наши люди. Речь шла об их жизнях. Могу сказать только одно: удовольствия мне это не доставляет, но иногда приходится идти на это, когда язык один, упрямится, а сведения нужны срочно.

– Не знаю, Максим, я бы не смогла.

– И не нужно, чтобы ты это могла. Война не женское дело, Женечка.

Привели пленного. Рука на перевязи, медицинская помощь оказана. Стоит, поджав губы, всем своим видом выражая презрение к нам, быдлу, по его мнению.

– Мы вызвали особый отдел армии и передадим вас туда.

– В ЧеКа?

– Вы плохо понимаете по-русски?

– Я хорошо понимаю по-русски, и говорю тоже.

– У вас немецкий акцент.

– Я давно живу в Германии, большевики лишили меня родины.

– Родины вы лишили себя сами. Большевики лишили вас привилегий. Ну да! «Конфетки-бараночки, ах, вы, лебеди-саночки!» А потом:

Интересно, почему вы, считающий себя русским, служили фашистам?

– Я обязан отвечать на этот вопрос?

– Да нет. Вы на него честно ответить не сможете.

– А зачем отвечать честно быдлу?

– Мужики, выйдите на минутку!

– Максим! Не делай этого!

– Да успокойтесь, ничего я ему не сделаю. Идите, на несколько минут!

Я подождал, пока все выйдут, но видел, как сжался лейб-гвардеец, стараясь сохранить присутствие духа.

– Когда твои родственники пасли коров на Тамани, мои – правили Россией. В моей семье две московские царицы. Рюриковичи мы. Были воинами, и воинами умрем. А ты, правнук шлюхи из Заксен-Ангальта, будешь повешен, как предатель. Все понял, «граф»? Иди!

Он повернулся, сделал два шага.

– Застрелите меня, князь!

– Не достоин. Так умирают воины, а ты – предатель.

Подъехавшие через полчаса особисты забрали обоих пленных, их документы. Через день начальник особого отдела 52-й армии приехал и поблагодарил Михайлова и весь первый взвод за захват важного «языка», который оказался одним из руководителей школы абвера в Таллине.

У меня спросили только:

– Вы допрашивали его?

– Да, меня интересовали минные поля между УР «Теремец» и УР «Подберезье». После того как он дал исчерпывающие показания, я допрос прекратил. О том, что он из абвера, он не говорил. Я, правда, и не спрашивал. Это выходит за уровень моих интересов.

– Он жалуется, что ключицу ему сломали после пленения.

– Да, он отказывался сотрудничать. Допрос происходил в поле, на выходе, в присутствии моих подчиненных. У него была истерика. После получения данных ему была оказана медицинская помощь.

– Я вас понял. Сейчас он охотно дает показания. Очень интересуется вашей фамилией.

– Она ему ни к чему. Видимо, рассчитывает на то, что ему удастся передать информацию обо мне немцам. Общее впечатление от допроса: махровый белогвардеец, идейный враг СССР. Впрочем, трудно ожидать иного от абверовца. Мы же в некотором смысле коллеги, но стоящие по разную сторону линии фронта.

– Да-да, конечно. Я все понимаю, товарищ капитан. Еще раз спасибо! Ценного гуся поймали!

– Я здесь ни при чем, товарищ полковник. Это мой первый взвод расстарался.

Фронт начал бои за овладение Новгородом, а нас переключили на межозерье, между Ладогой и Онежским озером. Очень сложный регион: очень много озер и болот, труднопроходимые леса. И очень сложный противник – финны. Роту разделили, первый взвод остался у Свирицы, второй – возле Свирьстроя, третий оказался у Мозолино, возле Вознесения, взвод связи поотделенно усилил все взводы. Сам я расположился в деревеньке Тененичи. Рядом находился медсанбат 7-й армии. После поражения немцев под Москвой финны притихли и полным ходом вели строительство Олонецкого, Никольского, Ивинского и Яннаволоцкого УРов. В отличие от немцев, все укрепления строили «на века» – бетонные, с канализацией, отоплением, подземными ходами сообщений, вентиляционными шахтами, приспособленными даже к химической войне. Большая насыщенность пулеметами, полученными из Германии, много минных полей с лихвой компенсировали техническую отсталость финской армии в области танковых войск и авиации. Здесь действовала одна немецкая, 163-я пехотная, и три финских дивизии. Преимущество и в технике, и в количестве войск было на стороне 7-й армии, но… Качество ее войск заметно уступало противнику. Ее разбили еще в сентябре, разрезали на две части, одна отступила к Повенцу и была там остановлена 32-й армией, вторая откатилась к Свири, сдав и Свирскую ГЭС, и строительную площадку Верхнесвирской электростанции, пропустив противника на левый берег. Причем железнодорожный мост через Свирь взяли всего десять человек финских разведчиков. Целехоньким! Плотину Нижнесвирской станции наши успели взорвать, но вторая и третья очереди Волховского алюминиевого завода теперь задыхались от недостатка электричества. Командующий поставил задачу произвести разведку на всем участке – так, чтобы к апрелю месяцу активизировать участок фронта и провести операцию по освобождению Петрозаводска. Легко сказать! Особенно если против кучи не умеющих бегать на лыжах моряков Каспийской флотилии, которые составляли почти половину армии, будут действовать почти профессиональные лыжники Финской Карельской армии. В первую же ночь я проснулся оттого, что кто-то пытался откинуть крючок на двери финкой. Разбудил Женю, положив ей на губы палец. Мы скользнули вниз, вошли в непросматриваемый из окон закуток комнаты, и я дал очередь через дверь из МГ. Павлик, который спал в проходной, слетел с кровати и чуть не получил пулю через окно. Отделался царапиной. Часовой у избы был убит брошенной финкой. Шюцманы действуют. Бил я по ногам, поэтому один труп – а не фиг наклоняться! – и два раненых. Зато противник определился: Четвертый отдельный разведывательный батальон Финской Карельской армии. Погоня, посланная по горячим следам, ничего, кроме еще одного трупа, не дала. Ушли они. У них ход больше. Отрываться от группы я не решился. Надо подтягивать лыжную подготовку бойцов. Менять крепления для лыж. Кроме того, требуется подключить особый отдел армии. Кто-то ведь сообщил, что наша рота прибыла на участок. Евстигнеев, приехавший на следующий день, отчитал меня, что я расслабился и отвык действовать против подготовленного противника. Это он о финнах. Реально генерал Аладар Паасонен, начальник разведки финской армии, это очень подготовленный и опасный противник. Нас, выпускников школы ГРУ, которые принимали участие в первой войне, он знал наизусть. Были наши фотографии, сделанные, кстати, в Ленинграде. Он рекомендовал отселить из оккупированных мест все население. Привлек к работе с населением большую группу недовольных Советской властью и ликвидировал подполье почти во всех городах и поселках. Расправлялся жестоко: расстрел без каких-либо проблем. Финские диверсанты ходили аж до Архангельска. Постоянно устраивали диверсии на железной дороге от Сегежи до Архангельска и постоянно убивали наших солдат, захваченных в плен. В общем, белым и пушистым он не выглядел. Умным – да! Он первым предложил не тонуть вместе с Германией в конце 1942 года, разделив финский парламент на две неравные части. Надо отдать должное финскому разведчику: враг, страшный и подготовленный, но он действовал так, как умел, и для него судьба маленькой Финляндии была небезразлична. Честь имею! Нам же от этого не было проще. Приходилось учитывать, что эти ребята хорошо обучены, прекрасно экипированы, смелы и отважны, но их надо было уничтожать. Батальон много больше, чем рота. Надо брать выучкой, новыми приемами боя, желанием победить и… удачей! Пусть она нам улыбнется.

Поговорив с Евстигнеевым, направили аэросанный батальон на Валаам: пусть выжгут школу шюцманов в Никоновской бухте. Спустя три дня пришло сообщение, что разведшкола полностью уничтожена. В первую очередь перебрасываем сюда 1-ю дивизию НКВД. Пусть займется тылом и охраной тыла. Они – пограничники и милиционеры. Им и флаг в руки. Первый взвод, попав в «райские условия» плацдарма на правом берегу, начал активные действия против финских строителей, за пять дней уничтожив более двадцати строящихся броневых колпаков и дотов Олонецкого УР. Мы с Сашей Овечкиным вплотную занялись Свирьстроем, несколько дней высматривая позиции напротив ревущего пролома Свирской ГЭС. Саша пошел западнее, по льду Свири. Назад прорывался с боем: за него уцепился охранный 78-й батальон. Саша выносил семь человек – трое пленных и четыре раненых. Третья бригада морской пехоты выручила: в момент перехода линии фронта пошла в атаку и прикрыла Сашу на отходе. Самое неустойчивое положение у Яннаволока и Свирьлага, там финны имеют плацдармы на левом берегу, мосты и большое количество цемента и других стройматериалов, предназначавшихся для строительства Верхнесвирсой ГЭС. Если вы думаете, что финны тратили на создание рубежей обороны собственный цемент, то вы ошибаетесь. Наш использовали.

В Тихвине Евстигнеев и я встретились с Гореленко.

– Здорово, Филипп Данилович! – протянул руку Петр Петрович низенькому полному человеку в бекеше и папахе.

– Здорово, коли не шутишь, Петр Петрович. Приехал мне плешь проедать? Давай-давай! Мало мне, наверное, днями у Говорова досталось. Нечем у меня наступать. Нечем!

– Вопрос о передаче тебе 368-й дивизии решен. И 185-й отдельный батальон погранвойск НКВД получишь, и 1-ю дивизию НКВД на твой участок перебрасываем, но не в твое распоряжение, а для наведения порядка в тылу фронта. Бардак тут у тебя творится: финны как у себя дома разгуливают, дезертиры по лесам шатаются.

– Не дезертиры они, а беглые уголовники. А то, что шинельки с трупов поснимали, так это не делает их красноармейцами.

– Вот и займемся. А что ты нас на улице держишь? Собрался куда, что ли?

– С вами соберешься! Хотел в Вытегру съездить, посмотреть, в каком состоянии дивизию передают.

– В плохом состоянии, тяжелого вооружения у дивизии нет. Дивизион ф-22, остальное – сорокапятки. Танков нет, несколько бронемашин. Временно передадим тебе 122-ю танковую бригаду из 54-й. Она начала марш от Сертолово сюда. И две батареи самоходных пушек 152-мм.

– И все?

– Чем богаты! Под Новгородом упорные бои.

– Слышал-слышал.

– Ну и вот, моя рота разведки здесь у тебя поработает. Знакомьтесь: капитан Иволгин.

– Да мы знакомы, еще по той войне. Здравствуй, капитан.

– Здравия желаю, товарищ генерал, – откозырял я.

– Ну, рассказывай, что хорошего увидел.

– На участке 163-й дивизии немцев не обнаружено. Ее куда-то перевели или держат в резерве.

– Петр Петрович, давай свой полушубок, раздевайся, капитан. Пойдемте к карте. Мне, понятное дело, главное – захватить обратно мост и Свирьлаг. Положение на правом фланге меня не очень беспокоит. Сил и средств у противника маловато, чтобы что-то организовать в направлении Вытегры. Однако дивизия подходит оттуда. Длительный марш на состоянии дивизии отразится плачевно. Само собой, напрашивается решение использовать ее на правом фланге, у Вознесенья. Транспорта для переброски на центральный участок нет.

– Приехали! Тогда я собираю роту в кулак на правом фланге и совместно с танкистами и самоходками готовлю наступление там.

– Говоров тебе голову отвернет, Максим. Была установка активизировать действия на всем участке фронта, – высказал мнение Евстигнеев.

– Провели разведку на левом фланге, уничтожили несколько дотов и бронеколпаков. Провели разведку на центральном участке в районе Лодейного Поля. Везде противник укрепился и подготовил долговременную оборону. Дополнительно фронт предоставил одну дивизию и одну танковую бригаду. Можем создать неприятности финнам в одном месте. Генерал Гореленко совершенно верно решил действовать на правом фланге, так как перебросить дивизию пешим строем еще на сто двадцать километров влево возможности нет. Думаю, что генерал Гореленко понимает, что у него лично сил и средств действовать наступательно на всем участке фронта просто нет. Тяжелого вооружения в армии кот наплакал. А перед нами инженерные сооружения. В 122-й бригаде тралы есть?

– Были.

– Вот и начнем с Ошты. Ликвидируем хотя бы один плацдарм.

Генералы переглянулись.

– Да не смотри ты так на меня, Петр Петрович. Нет у меня сил и средств. И ты сам говорил, что дивизия идет без тяжелого оружия. Много ты тут сорокапяткой навоюешь? Давай, капитан, собирай роту. Вот тут в Родионово школа, там и селись. Хотя постой, бомбили ее недавно. Здесь правее есть дивизионный узел. Выгоняй оттуда Горобца, ему следовать в Кузру. Располагайся. Школу тоже можешь использовать. Собственно, деревня вся пустая. Жители ушли. Разберешься на месте.

Я выглянул на улицу и позвал Павла, передал ему все. Вернулся в комнату. Там командарм «7-й отдельной» ругался по ВЧ с Говоровым, а адъютант накрывал на стол.

– Ну что?

– Передал, вечером все будут в Родионово.

– Ну, давайте пообедаем, чем бог послал, да поедем смотреть воинство великое, – потирая руки и хитро улыбаясь, сказал Гореленко. – Уломал я его!

Бог послал вкусный жирный вчерашний борщ с пампушками и свиную поджарку под приличное количество водки. Вкусно поесть командующий любил. После обеда на улице он довольно долго рассматривал наши «доджи» и «виллис», увешанные пулеметами.

– Богато у тебя разведчики живут, Петр Петрович! Балуешь ты их!

– А ты видел, сколько у него на груди навешено? Думаешь, за красивые глаза? Вот и «балую»!

Впереди колонны пошел БТ-7, потом бронемашина, затем наш «додж», полноприводная «эмка» командующего, такая же «эмка» Евстигнеева, а замыкали колонну «виллис» и «додж». В последнем сидели мы с Женечкой. Погода ветреная, низкая облачность. Что-то вроде снега сыплется с небес, зато озираться не требуется. Ехали долго, скорость чуть больше сорока километров в час. Лишь к вечеру добрались до Патракеевки, где и встретили первую колонну 368-й дивизии. Усталые бойцы в валенках, с заметенными снегом шинелями тяжело несли вооружение и боеприпасы. Скорость два – три километра в час. А им еще шагать и шагать. Взгляды недобрые: ишь, встали, начальнички, обходи их теперь.

– Стой! – раздалась команда. – Нале-ево! Товарищ командующий, 1226-й полк вверенной вам 368-й стрелковой дивизии совершает марш к деревне Челекса. Командир полка майор Алексеев!

– Здравствуйте, товарищи! – Нестройный хор голосов в ответ. – Поздравляю вас с прибытием в Седьмую отдельную армию Ленинградского фронта! – прокричал командарм. Криков «ура» практически не последовало. Полк идет уже вторые сутки, пройдено 62 километра. Осталось девять. Я подошел после команды «вольно» к Алексееву.

– Капитан Иволгин. Фронтовая разведка. Тяжелые есть?

– Да, восемь человек с обморожениями.

– Грузите в два «доджа».

Носилки закрепили на штатные места. Получив разрешение Евстигнеева, мы выехали в сторону Челексы. Уже стемнело, снег превратился в низовую метель. В Челексе приемный пункт медсанбата армии, туда и поместили раненых, сами вернулись к колонне: забрать своих разведчиков. Оттуда тронулись в сторону Родионово. Неожиданно Павел затормозил:

– Товарищ капитан! Финны! Вон!

– К бою!

Шесть тяжелых пулеметов ударили по цепочке лыжников в маскхалатах. Оттуда недолго отвечали винтовки. Затем смолкли. Васенков с тремя бойцами на лыжах отправился туда. Через час они вернулись.

– Живых нет. Вот планшетка, два автомата и четыре пистолета. Восемь медальонов. Пистолеты хорошие: Р-38. Глазастый ты, Андреев! Как определил, что финны?

– По бегу! Наши так не бегают. Они не учли фон леса. Мы же ниже. Все как на картинке.

Через два часа приехали в Родионово. Майор Горобец, командир дивизиона артиллеристов, не шибко обрадовался перспективе менять место положения и отдавать нам хорошо сделанные землянки. Он уже позвонил в 227-ю дивизию и попытался отбрехаться от передислокации в Кузру, мотивируя тем, что его «Комсомольцы» через саму Кузру не переправятся. Что он тут делает с целым дивизионом, вообще непонятно! Финны оставили левобережный Вязостров, но закрепились на одноименном острове. Отсюда он даже по Нимпельде не дотягивается. Но отчетливо понимает, что в Кузре будут дуэли. А не хочется. Я передал ему приказ командующего армией. Он выругался, но нехотя отдал приказание: готовиться к маршу. Я взял Вадима и несколько бойцов его взвода и пошел осматривать брошенную деревню. Спустя несколько минут сзади послышался бег нескольких человек: подбежал Павлик с двадцатью бойцами.

– Товарищ капитан! Радисты говорят, что где-то рядом финн на ключе работает. Василий Иванович прислал на подмогу.

В результате осмотра деревни обнаружили по следам мальчишку. Зовут Кузя. Тот и показал место, где базируются финские разведчики. В результате боя имеем трех раненых и шесть трупов финнов. Трое из них приняли яд. В плен не сдаются.

Усилил охранение, используем капониры, вырытые артиллеристами для «студеров» и «доджей». В них дежурят пулеметчики. Эх, объемники бы! Женя натопила баню и моет Кузю. На нем толстый слой копоти – жил в подполе сгоревшего дома, там была картошка. По его словам, в деревне больше никого нет, сам он не местный, пришел из-за Свири, с того берега. Он из Муромли. Удрал из колонны выселенных этнических русских – финны отправили их в концлагеря под Петрозаводском. Так они обеспечивают безопасность тыла. Остальное население докладывает ежедневно финскому комиссару о замеченных следах и незнакомых людях. Фактически население превращено в глаза и уши Карельской армии. Поэтому такие низкие успехи у армейской разведки. У нас привыкли доверять населению. Раненые разведчики, захваченные в Тененичах, из-за тяжести ранений слишком быстро ушли из наших рук. А взять живым пока никого не удается. Просто морг какой-то. Вадим оставил у землянки, которую использовали финны, засаду. Может быть, кто и попадется. Завтра направлю на передок своих людей. Надо определить, где «финики» рвут линию. Вадим несколько раз показал группе захвата то место, где у финнов зашита ампула. Удача улыбнулась на третий день! Из четверых финнов взяли двоих, в том числе одного офицера! Финн попался упертый. Молчит. Судя по тому, что взять его удалось только после того, как он, как щенка, отбросил огромного Корнея, это профессиональный разведчик. Миша успел послать его в рауш, проведя со стороны сокуто гэри. На стоящего чуть в стороне Михайлова у финна не хватило внимания.

Одинокая розочка в петлице – майор. Документов нет. Но фамилию я уже установил: Tikkanen, начальник штаба 4-го батальона глубинной разведки. Второй диверсант оказался сговорчивее.

– Hei, herre Tikkanen! Olen iloinen tapasimme!

– Говоритьте по-русски! У ваас ужаастный акцент!

– Хорошо, майор. Итак, меня интересуют ближайшие планы штаба вашего отдельного батальона. Как начальник этого штаба вы должны быть в курсе событий.

– Вы ошибаетесь, капитан Иволгин, я вовсе не начальник штаба.

– Вас повысили? Поздравляю!

– Нет, я не имею отношения ни к какому батальону. Я – врач. Сюда шел помочь раненому.

– При этом знаете мою фамилию. Ай-ай-ай, майор. Ваши ребята после допроса обычно добивают пленных. Это воинское преступление, не правда ли? Ваша страна подписала Женевские соглашения, но открыто нарушает их. Особенно отличается этим ваш батальон.

– Я не имею…

– Имеешь! Тебя уже слили. Просто ты не видел, что захвачены еще люди из группы. Кроме того, могу показать еще двадцать трупов твоих подчиненных и трех живых. Не стоит отпираться, майор. Допрашивать я умею. Заговоришь, сердце у тебя здоровое. Заговоришь. Но какой в этом смысл? Для вас война кончилась. Вы – выживете. Зачем становиться инвалидом, коли повезло уцелеть? Ведь ты думал, что уйдешь, и не ожидал удара по челюсти с такого расстояния. Или успел бы съесть ампулу. Не получилось. Ты живой, и у тебя выбор: остаться живым и здоровым и после войны вернуться домой, или стать инвалидом на всю жизнь. Долгую и мучительную. Убивать тебя никто не собирается. Германия вляпалась в войну на два фронта. А Финляндия, решившая урвать кусочек от русских территорий, с ней в одной упряжке. Англия и США уже объявили вам войну. И что? Есть хоть малейшая надежда ее выиграть?

– Я требую гарантий от вашего руководства, капитан.

– Пока обойдетесь моими гарантиями. Тем более что вы меня знаете.

– Да, знаю, вы – командир отдельной роты фронтовой разведки Ленфронта. Не ожидал вас здесь увидеть. По моим данным, вы квартируетесь западнее, у Свирьстроя.

– Командование корпуса в курсе моего появления?

– Конечно. Но я ожидал, что здесь вы появитесь позднее. Наличие групп хорошо подготовленных разведчиков мы ощутили только на левом фланге и в центре. Здесь было тихо. Более того, три дня назад отсюда пришло сообщение, что все по-прежнему, артиллерия стоит на месте и есть возможность провести крупную диверсию.

– То есть следует ожидать появления здесь вашего подразделения?

– Нет, уже нет. Я ведь не вышел на связь. Моей задачей было подготовить операцию на месте. Уход со связи однозначно ставит точку в этом вопросе.

– А если…

– В этом случае мне некуда будет возвращаться после войны. У генерала Паасонена чувство юмора полностью отсутствует. Он этого не простит моей семье.

– Печально. Судя по всему, у вас есть место, где можно легко перейти линию фронта.

– Да, у Остречино. Там непросматриваемый участок, и еще у Янручья, но там что-то случилось с группой трое суток назад.

– Она уничтожена. Все погибли. Вот их медальоны.

– Быстро вы работаете! А я не верил фрегаттен-капитану Келлеру, что вы чрезвычайно опасны.

– Что, Бюро Целлариуса заинтересовалось скромным капитаном Ленфронта?

– Да, задача вас уничтожить уже поставлена. Нам, к сожалению, этого не удалось в Тененичах.

Так вот чем занимался Бобринский в «Теремцах»! Его задачей была засылка групп в Родочи! Там требуется поставить засаду.

Остальная часть допроса касалась положения на различных участках фронта и местах базирования их батальона. Хотя сменить расположение проще всего. Но противник еще не в курсе, что Лайон Тикканен жив. Подъехавшему Евстигнееву я передал протоколы допроса и самого майора. Вместе с ним подъехали полковник Трубачев, командир 1-й дивизии НКВД, майор Гарькавый и их пограничники.

– А где Семен Иванович?

– В Москву отозвали.

– Ну и славно, что живой. Василий Алексеевич, здравствуйте, давненько не виделись!

– Здравствуй, «Иволга». Действительно, давненько не встречались. Мы-то все больше по северам, а вы на юге действовали. Вот, знакомьтесь, Максим Петрович, майор Гарькавый, командир 2-го полка, и старший лейтенант Шаповалов, командир дивизионной роты разведки. Они будут взаимодействовать с вами на этом участке.

– Старший лейтенант Шаповалов, товарищ капитан. Прибыл в ваше распоряжение для усиления и охранения. Помните меня? Я бывший начальник заставы Вяртсиля. В августе 41-го вы в нашем районе работали, под Ляскеля.

– Да, Дима, здравствуй. Рад видеть живым и здоровым.

Первая дивизия – чемпион фронта по количеству уничтоженных немцев снайперским огнем: в дивизии 478 снайперов, два Героя Советского Союза – снайперов, уничтоживших по сто пятьдесят гитлеровцев на момент представления. Вместе с моими – более пятисот стволов. Солидная сила. Решаем использовать этот козырь на всю катушку. Мечтал Гореленко о Свирьлаге? Местность там своеобразная. Сам Свирьлаг находится в котловине. Финны укрепились на холмах вокруг лагеря. Сашины ребята исползали весь передок. У финнов плохо с противотанковым вооружением, 46-я танковая бригада вооружена в основном Т-26. Для них финские «пукалки» опасны. Мы обнаружили двадцать четыре 75-мм «гадюки», все в капонирах, сектора обстрелов нанесли на карту участка. Такой же работой занимались третий и первый взводы в районе Вознесенья, но там мы старались вести наблюдение как можно тише, а в районе Свирьлага – наоборот, достаточно активно, с беспокойством для противника. А сами готовили снайперские площадки, в том числе для крупнокалиберных ПТР Симонова и немецких S18-1100. Мы получили новые прицелы с ЛОМО и готовили большую партию переделок: устанавливали прицелы, обучали с ними работать, пристреливали оружие, отбирая самое точное. Мы торопились, до начала наступления всего несколько дней.

Части 368-й дивизии не стали замещать 272-ю в районе Ошры, встали чуть сзади и соблюдали маскировку. Первая дивизия блокировала дороги, за несколько дней было пять боестолкновений с разведгруппами финнов на различных участках, выловлено три банды бывших уголовников и большое число одиночек – уклоняющихся от призыва и беглых. Порядок в тылах армии был наведен решительно и быстро. Сказывается опыт большинства бойцов и командиров дивизии. В ночь на 4 апреля снайпера фронта собрались в Возрождении. Короткая постановка задачи. С командирами мы работали все эти дни. Цели были распределены. Началась операция «Тишина». Танкоопасных направлений всего три, как считали финны, а к пехотной атаке они считали себя готовыми. Через четыре часа командиры доложили по радио о готовности на всем участке от Шеменичей до деревни Подпорожье. Вышли на связь танкисты 122-й бригады с правого фланга, пять САУ «238» готовы в центре и 46-я бригада сосредоточилась у Яндебы. Короткую артподготовку провели только у Шеменичей, сразу после восхода солнца. Моряки 69-й и 3-й бригад морской пехоты и стрелки 272-й дивизии поднялись в атаку, поддерживаемую танками. А снайпера работали по всем целям, находясь впереди атакующих. Такого плотного и точного огня финны не ожидали. Большинство немецких орудий было повреждено, а САУ расстреливали с безопасных дистанций доты и пулеметные точки. Тяжелые КВ с противоминными тралами и волокушами с пехотой ворвались в Шеменичи, оттуда пехота растеклась по укрепрайону на высотах вокруг Свирьлага. К одиннадцати часам снайпера начали менять позиции, охватывая Свирьлаг. Огонь по поселку и предмостью был таким, что поселок казался вымершим. Подошедшие танки и САУ расстреливали все внизу. К трем часам над одним из бункеров затрепетал белый флаг. Однако вышедшие парламентеры, как финские, так и наши, были обстреляны с финского берега. В этот момент финны попытались взорвать мост через Свирь. Но сработал только один заряд на их берегу. Схему минирования моста нам сдал Тикконен. Мост был поврежден, но не упал. И по нему рванулась наша пехота и средние танки. Командующий осуществил свою мечту: у него плацдарм на правом берегу и почти целенький мост.

Мы наблюдали финский берег, когда подъехали Гореленко и Евстигнеев. Через стереотрубу было видно, как удирают финны от морских пехотинцев. Пытающиеся огрызнуться пулеметы получали свою порцию свинца и разрыв снаряда под станком или сошками. Капраз Верховский, как последний боцман, крыл матюгами, выражая восхищение работой снайперов, а татарин Фадых Гарипович, командир 272-й СД, орал по телефону, подтягивая артиллерию на сопки.

Дело сделано! Горячий ствол я опустил на бруствер и устало откинулся на него.

– Спать. Спать хочу!

– «Иволхха»! Иди сюда, стервец! – с хохляцким акцентом раздалось неподалеку. Коротышка Филипп Данилович пер на меня, распахнув широко руки. – Дай я тебя, голуба, расцелую!

Песец! Как хохол, так «Леонид Ильич»! Облобызал он меня, троекратно. Всю морду обслюнявил. Но было приятно. Дело сделано!

– Товарищ генерал! Его еще удержать надо этот хренов плацдарм. Артиллерия нужна!

– Заткнись! Если взяли, то уже удержим! Не сорок первый! Лично тебя награждать не буду, иначе наверху остальное зажмут! Алексей Николаевич! Забери у него списки роты! Всем командирам по «Звездочке», а красноармейцам по «Отваге». Оформляй. Это в наших силах. Учитесь, стервецы, как воевать надо! – сказал он, сжав кулак и проведя им возле лиц своих командиров. – Ну, и тебе, полковник, низкий поклон! Не дал мужиков положить! – сказал он рослому командиру 1-й дивизии НКВД.

– А плакался-то, плакался как: «Товарищ начальник разведки фронта! Наступать мне некем и нечем!» – хохотал Евстигнеев.

– Отвяжись, Петр Петрович! Вечно ты со своими подначками! Верховский! Передай своим: следить за флангами и засекать минометные батареи. Как связь?

– Вон нитку тянут, пока через разведчиков работаем. Через пять минут будет связь с правым берегом.

– Вечно у тебя так: через пять минут! Дай команду разведке отходить! «Иволга»! Продублируй своим!

– Есть!

– Дайте мне штаб фронта! – несмотря на маленький рост, бас Гореленко с его «гхэ», доминировал на НП. Говорил он громко и требовательно. Ему передали трубку, тут голос изменился под стиль «ты начальник, я дурак»: – Леонид Александрович! Мои на правом берегу! Мост цел! Есть повреждения на правом предмостье, но стоит. Ведем наступление на Важины и Челму. Мне б еще дивизию, для развития успеха… Хорошо, товарищ первый!.. Понимаю, товарищ второй, – и, прикрыв трубку рукой: – Жданов на проводе! Поздравляет! Вас понял, товарищ второй. Обратим особое внимание!.. Нет, наступать в том направлении не можем. Требуются дополнительные силы, и авиация… Передам через Петра Петровича, он здесь. Дальше действуем согласно утвержденным планам. Да, этот удар не был включен в план, воспользовались сложившейся ситуацией во время подходов резервов фронта. Начало запланированного удара согласно плана. Сроки не изменились. Потери незначительны. Там дополнительных сил и средств не потребуется. А вот сюда необходимо перебросить резервы… Понимаю, что их из кармана не вытащить, но обстановка диктует усиление нажима в этой части участка. И товарищ второй говорит об этом же… Да, товарищ первый, постараемся. Но ситуация с транспортом не изменилась, поэтому возможности перебросить «картошку» сюда не имеем… Я вас понял, товарищ первый… Есть! До свидания, товарищ первый.

Доложив Говорову, Гореленко вытер пот со лба, хотя было прохладно.

– Ну, не отругали! Но темп наступления считают низким.

– Начальство для того и предназначено, чтобы подгонять! – заметил подполковник Булатов.

– Тем не менее, подполковник. Обеспечь разгрузку 111-го, 119-го, 120-го, 189-го, 190-го, 191-го, 192-го отдельных лыжных батальонов как можно ближе к Свирьлагу. Четыре будут приданы тебе, а три отправь на правый фланг в помощь 368-й дивизии. Их из-под Новгорода перебрасывают для развития успеха. Основное направление удара для тебя – влево, к Свирьстрою. Иволгин! Ты устроился в Родионово?

– Да, товарищ генерал.

– Мне место найдется?

– Конечно.

– Тогда поехали. Охранение там есть?

– Два взвода разведроты первой дивизии, товарищ генерал.

– Собирай людей, через десять минут едем. Вы с нами, Петр Петрович?

– Да, конечно.

Через пятнадцать минут, наконец, тронулись на восьми машинах. Командующий поселился в пустующей школе, но рядом с ней саперы начали рыть бомбоубежище. Не лишняя деталюшка в условиях превосходства немецкой авиации. Нашими «хоромами» он решил не пользоваться: «Сырость не люблю!» Вслед за ним подъехал оперативный отдел штаба с бумажками, начали подготовку операции по ликвидации финского плацдарма на левом берегу. Самая больная мозоль – Кургино. Там финны сильно укрепились и ждали фронтального удара со стороны Ошты. Требовалось скрытно, лесными дорогами, перебросить финнам в тыл танковую бригаду и три лыжных батальона. От нас до Кургино всего двадцать три километра, но в трех местах дорога просматривается с финской стороны, и надежды на то, что танкисты быстро и без аварий доберутся до места, маловато. Требовалось тихо убрать наблюдателей финнов в ночь наступления. Я высказал предположение, что это нам не удастся, поэтому предложил провести марш не по дороге, а левее, по просеке высоковольтной линии. Требовалось срочно провести инженерную разведку на предмет завалов и минных полей, которые могла установить финская разведка. Хотя Тикконен и говорил, что задач минирования перед их батальоном не ставилось, но памятуя о той войне, финны частенько минировали дороги, создавали заторы, а потом «просачивающимися» лыжными батальонами атаковали скученные войска, действуя решительно и наступательно. Восемнадцатый отдельный инженерно-саперный батальон вышел в ночь на разведку. Мы поставили задачу 1-й дивизии полностью блокировать возможность просачивания с севера на юг в районе Вознесения. Особое внимание уделить Янручью, Ровскому, рекам Святухе и Шимаксе. На ночь наши вездеходы выезжали к берегу Юксовского озера и контролировали его. Поздно вечером на следующий день прибыли танки к деревне Перекресток. Пятьдесят семь машин из шестидесяти трех по штату. Первыми пустили два КВ-1 с тралами. Восемнадцатый ОИБ доложил, что просека проверена, мин нет, но «береженого и бог бережет!» За ними двинулись остальные танки. Часть танков Т-34 были 174-го завода. У них катки были обрезинены, довоенные, но другие были Сталинградского тракторного завода: глушителей и обрезиненных катков у них не было. Они составили вторую очередь: четырнадцать машин, которые пойдут с ходу к моменту атаки, по шоссе и не маскируясь. Урча двигателями, КВ и Т-34 двинулись в ночь. Следом за ними по шоссе пошли наши «студеры», глядя браунингами в темноту ночи. В этот раз характер местности не позволил применить тактику, которой пользовались у Свирьлага: лес проходит довольно далеко от позиций финнов, много минированных завалов, с ними должна разбираться артиллерия и САУ. Последними в первой группе ушли двенадцать «238-х» машин. Еще при мне Гореленко подал команду 368-й дивизии выдвигаться на исходные. Я шел предпоследним в нашей колонне. Танкам речушка Вожерокса преподнесла сюрприз: один из них провалился под лед. Глубина небольшая, его даже не затопило, но достаточного количества бревен у танкистов не оказалось. Выручили саперы, но три машины остались берегу речки и в ней. Со второй колонной отправили пару тягачей, чтобы вытащить машины. К началу артподготовки в строю не было семнадцати машин. САУ начали «разбирать» 152-мм снарядами завал на выходе из леса. Звездануло так, что образовалась шестиметровая воронка! Финны закопали там тонную бомбу. Мост через Вожероксу рванул также, одновременно с подрывом завала! А саперы там работали! Опять требуются бревна. Хорошо, что подошел мосто-понтонный парк, и переправу навели быстро. Гореленко этот фокус финнов предусмотрел. Последовала танковая и пехотная атака с двух сторон. Задержка с началом была около пятнадцати минут. Во сколько это обошлось 368-й дивизии, не знаю, но восемь танков и одна САУ застыли на поле под Кургино. Вечная память! Благо что большая часть танков шла не по минированному шоссе, а по просеке.

Взятие Кургино решительно изменило ситуацию на участке фронта: у нас появилась рокадная дорога. В тот же день 1228-й полк занял позиции у Вязострова и совместно с двумя приданными лыжными батальонами выбил противника с одноименного острова; 354-й отдельный пушечный артиллерийский дивизион приступил к методическому разрушению финских позиций у Нимпельды, Яннаволока и Красного Бора. Цемент мы у них отобрали, финны перестали строить большинство дотов из бетона, начали переделывать их на деревянно-земляные. Все артиллеристам меньше работы. Десятого апреля у нас произошел смешной случай: Саша возвращался из рейда и по дороге нашел почти полностью замерзшего финна. Тот был без сознания, но дышал. Видимо, был наблюдателем или снайпером, упал с дерева, потерял сознание и основательно обморозился. Рейд был неудачным, захватить «языка» не сумели, несли двоих раненых. Взяли на плащпалатку и этого. Понесли его отогревать и приводить в порядок, тут выяснилось, что это не финн, а финка. Саша всех выпроводил из блиндажа, позвал Женю, а сам раздел девушку и растирает ее водкой. Финка без сознания, Сашка, по доброте душевной, по трубочке залил ей около стакана водки. Пришла Женя, сделала ей укол, дала понюхать нашатырь. Та очнулась, и первое, что сделала, ухватилась за трусы. Потом увидела, что они на месте, лифчик тоже, а Саша ей пальцы на ноге растирает. Она как заверещит! Насилу Женя ее успокоила. Влитая водка развязала язык бедной девице, и она начала говорить много глупостей. Оказывается, все ей говорили, что первое, что с ней сделают русские, это изнасилуют, с извращениями. Правда, при этом сразу же предлагали себя в качестве реальной альтернативы. Для тренировки и обмена опытом. Она была дико удивлена, что этого не случилось, наоборот, оказывают ей помощь, потому что она уже простилась с жизнью и говорила, что видела какой-то свет впереди. Ее одели, намазали гусиным жиром все обмороженные места. У нее вывих голеностопного сустава, разбито плечо и голова. Сама из Хельсинки, православная и член «Лотта Свярд». Авиационный наблюдатель. Говорила она много, часто бессвязно, затем уснула.

– Ну, пусть спит! Жалко девчонку! – сказал Санька. Мы с Женечкой улыбнулись, Толик, Сашин посыльный, недовольно пробурчал что-то, но достал еще одну шинель и накрыл девушку. Сам расположился у выхода из блиндажа. Уходя, я предупредил часового, что пленный внутри и не связан.

– Да не беспокойся, Максим. Она еще пару недель на ногу встать не сможет, – сказала Женя.

Санька подружился с Хуун. Выносил ее погреться на солнышко, которое начало по-весеннему пригревать. Когда спали опухоли на носу и щеках, Хуун оказалась симпатичной, чуточку веснушчатой девицей с очень красивыми волосами. Длинные, почти до колен, густые, соломенного цвета. Общались они на финском, который Сашка хорошо знал, а с нами – с Женей и со мной – она общалась на немецком. Было видно, что между Сашей и Хуун что-то возникло, но… Вообще-то она – пленная. Но молодость разве остановишь! Спустя некоторое время Женя сообщила, что видела Сашу и Хуун целующимися в лесу. Я вызвал Сашу в штаб.

– Саш, ты сознаешь, что ты делаешь? Хуун – прекрасная девушка, но она военнопленная.

– Я посмотрел внимательно ее документы, командир. У нее нет воинского звания. Она вольнонаемная, а не военнослужащая. Я тут рапорт написал, – он протянул мне рапорт.

Все понятно! «Товарищ командир! Хочу жениться!» Чтоб его! Этого нам только не хватало!

– Я доложу по команде. Сам такого разрешения дать не могу. Не обижайся.

– Я не в обиде! Я сделал предложение Хуун, она согласна. Приглашаем вас с Евгенией Николаевной к нам на помолвку. На свадьбу тоже обязательно пригласим.

– Все обдумал? Неприятности могут быть серьезные. И знакомы вы две недели.

– Война, командир. Черт его знает, что завтра будет.

Послал Женю к Хуун поговорить. Жалко пацана, могут быть серьезные неприятности, и не посмотрят, что герой-разведчик. Женька вернулась через три часа. Мордашка серьезная.

– Я поговорила с ней. Она дочка профессора Хельсинкского университета. Бывшая студентка. Вступление в «Лотта Свярд» – добровольно-принудительное. Иначе из университета могли вышибить. Плюс папа подначивал. На фронт попала четыре месяца назад. Пережила пять попыток изнасилования от своих же. Озлобилась: все мужики сволочи и, кроме дырки между ногами, им от нас ничего не нужно. Ну и чтобы убирала, стирала, гладила. А тут она нашла человека, который в ней личность увидел, а не промежность. Имел все возможности все сделать, но не сделал. Носил на руках. С того света вернул. Любит она его. Сильно любит. Переживает, что любимый человек нашелся не в Финляндии, а в Красной Армии. И по статусу – враг. Говорит: я себя уговаривала, что враг он, что его ненавидеть надо. А случайно носом ткнулись, когда он ее поднимал, чтобы вынести на солнце, и не удержались оба. В общем, беда. Пойдем, они нас ждут.

– Хорошо. Павлик! – позвал я Павла. – Возьми пакет, доставь Евстигнееву. Получи сводки за вчера. Сопровождение возьми в первом взводе. На «виллисе» езжай.

Зашли в блиндаж к Саше. Там все командиры и пять сержантов второго взвода. Нас посадили рядом с Сашей и Хуун. Немного грустная получилась помолвка. Все понимали, что может все не сложиться. В 23 часа в дверь постучал замкомвзвода связи Андрейченко:

– Товарищ капитан! РДО от Евстигнеева! Разрешите вас и старшего лейтенанта Овечкина поздравить: вам присвоены звания Героев Советского Союза. Приказано послезавтра прибыть в Москву на вручение наград. Евстигнеев приказывает немедленно прибыть к нему.

Саша, как мог, объяснил все Хуун. И про то, что он награжден высшей наградой СССР, и про то, что ему необходимо срочно уехать. Хуун расплакалась. Утешать ее осталась Женя. Потом они вдвоем вышли проводить нас в Ленинград.

– Выпороть бы вас обоих! – сказал Петр Петрович. – Ты что, Саша, нашу бабу найти не мог? Вернетесь, будем разбираться. Через час самолет. Поехали.

– Вы с нами?

– Да, меня тоже вызывают, но по другому поводу. Из-за Тикконена.

Гонка по ночному городу на Комендантский аэродром. Там новенький С-47 командующего фронтом, который летит тоже в Москву. Сидим в самом хвосте как младшие по званиям. Потряхивает. Сашка совсем пригорюнился, понимает, что вляпался.

– Командир! Из роты не выгоняй! Хоть рядовым.

– Пошел ты! Как будто это от меня зависит! Вот угораздило! Сиди. Если меня спросят, я выскажу свое мнение. Чем бы это ни грозило. Больше ничего не могу.

Сели в Москве, на Центральном, нас бросили начальники на аэродроме, а сами куда-то уехали. Пошли к коменданту и попытались устроиться. Тот отказал, выписал нам пропуска по Москве, рекомендовал зайти в наградной отдел наркомата обороны и доложиться, что прибыли. Пошли пешком на Арбат. Там все оказалось просто: нам заказаны номера в гостинице «Москва». Зашли туда, нас сразу поселили. Но не успели мы кости бросить на кровати, как в дверь постучали:

– Капитан Иволгин? Старший лейтенант Овечкин? Приказано вас доставить.

Везут обратно в наркомат обороны. Посадили возле кабинета, приказали ждать. Сидим час. Сидим второй. Задница уже начала опухать. Наконец, дверь открылась и послышалось:

– Капитан Иволгин, пройдите!

Вошел, приемная. Немолодой подполковник показывает на дверь без таблички:

– Проходите.

– Кто там?

– Вперед!

Вхожу. Сидит Евстигнеев, три полковника, один комиссар ГБ 3-го ранга и во главе стола – генерал-майор, танкист. Наверное, Панфилов. Он имел это звание.

– Товарищ генерал-майор! Капитан Иволгин прибыл по вашему приказанию!

– Капитан! Почему не доложили, что вашими людьми захвачена дочь Карла Хенрика Рамсая?

Обалдело смотрю на Панфилова. По моим глазам он понял, что я этого не знаю.

– Вы не знаете, что она дочь замминистра иностранных дел Финляндии?

– Я знаю, что ее отец – профессор Хельсинкского университета по международному праву. О том, кем он еще работает, мы не спрашивали.

– Где сейчас девушка?

– В 23:00 была в расположении роты в Родионово.

– С ней все в порядке?

– Так точно!

– Никаких эксцессов не было?

– Никак нет, товарищ генерал. Хорошая девушка. Была сильно обморожена, были повреждены правый голеностоп, плечо и голова из-за падения с наблюдательного пункта на дереве. Медицинская помощь оказана, все в порядке.

– Хорошо. А что там за история со свадьбой?

– Свадьбы не было. Была помолвка между ней и старшим лейтенантом Овечкиным, командиром второго взвода, который ее и вытащил с той стороны.

– Лейтенант ее не того, не обрюхатил часом?

– Не знаю, судя по всему, нет. Он здесь, можно задать вопрос ему.

– Задам, задам. Сейчас я вас об этом спрашиваю. Разболтались вы там у меня. Никакой дисциплины! В общем, вы говорите, что отношения между девушкой и лейтенантом хорошие и развиваются в нужную для нас сторону, так?

– Именно так, товарищ генерал.

– Садитесь, капитан. Вы можете дать развернутую характеристику на лейтенанта Овечкина?

– Конечно, товарищ генерал. Я знаю его с августа 1941 года, – и я начал давать полную развернутую характеристику на Сашку.

– Считаете, что самостоятельно он вполне может работать?

– Думаю, да.

– Что можете сказать по девушке?

Я передал характеристику, данную Хуун Евгенией.

– Отлично, капитан. Ставкой нам поручено провести стратегическую операцию по выводу Финляндии из войны. Будут задействованы в том числе и два ваших «клиента» – Тикконен и Хуун Рамсай. У вас есть, кому передать вашу роту?

– Старший лейтенант Коршунов, командир 3-го взвода, или старший лейтенант Михайлов, командир 1-го взвода. Именно в таком порядке.

– Ваше мнение, Петр Петрович?

– Совсем Иволгина от нас не забирайте!

– Нет, не заберем. Он будет находиться в Ленинграде, но работать непосредственно в Управлении. Можете его использовать для нужд фронта, но помните, пожалуйста, что у него отдельная задача.

Совещание длилось еще два часа, а Сашка мучился в коридоре, не зная, что их судьба уже решена, и он остается в кадрах ГРУ. Мне же удалось вставить в разговор тему Барвенково, увязав ее с реакцией финнов на наши предложения.

– А там что не так? При чем тут юг?

– Судя по всему, самое крупное наступление немцев планируется на юге, товарищ генерал. Там скрытно сосредоточилась 6-я армия немцев, которой раньше командовал фон Рейхенау. Сейчас командует Фридрих Паулюс. Вот письмо генерал-лейтенанта фон Хартманна из 51-го армейского корпуса генерал-майору Курту Вегеру из 18-й армии, из которого видно, что их корпус располагается под Харьковом и им ограничили передвижение. Вот здесь вот о гениальном замысле фюрера.

– Ну-ка, ну-ка! Откуда это?

– Капитан активно работает и анализирует захваченную почту противника, включая личную переписку, прежде чем отправить письма в политотдел фронта. Он уже установил, что 11-я армия будет переброшена к нам, под Ленинград, как только закончит под Севастополем, – ответил за меня Евстигнеев.

– Поэтому, товарищ генерал, на юге следует готовиться к обороне, а не к наступлению. Резервная армия – это не баран начхал.

– А это не может быть дезой?

– Конечно! Ради этого они Спасскую Полисть и Подберезье нам и сдали! – улыбнулся я.

– Максим! Не ершись! – сделал мне замечание Евстигнеев.

– Так, минуту! – Панфилов взял телефон, с минуту постоял с трубкой в руке, затем назвал позывной, с кем соединить. Судя по имени-отчеству – Борис Михайлович, – разговаривал он с начальником Генштаба маршалом Шапошниковым.

– Сведения только что поступили, товарищ маршал, и с другого участка фронта. Из Ленинграда. Источник надежен. Зато прежний источник попадает под серьезное подозрение. А вот сообщение Изотова, которое вызвало столько споров, подтверждается. Немцы готовят удар не на Калининском фронте, как нас пытались уверить многие источники, а под Харьковом. Выгрузка 14-го танкового корпуса под Ржевом не более чем мистификация. Его офицеры пишут из-под Харькова. В армии шесть или семь корпусов.

Он надолго замолчал, слушая ответ или ожидая ответа, и неторопливо прохаживался вдоль стола. Прижав ладонь к трубке, сказал:

– Плохие новости ты принес, капитан! Но вовремя!

Их разговор длился еще около часа, но минут через двадцать нам сделали знак рукой и попросили выйти. Там в коридоре я и успокоил Сашу. После этого совещание продолжилось, но обсуждали уже рекомендательные аспекты, а не предписывающие. Через десять минут нас всех отпустили. И мы вернулись в гостиницу.

Оказавшись в мягких постелях в номере на двоих, мы продрыхли почти до двенадцати. Разбудил нас посыльный, принесший пропуска в Кремль. Сходили позавтракать в ресторан. Дорого, но половину стоимости с нас взяли талонами на питание. После этого приводили в порядок парадную форму. Сашка никак не мог успокоиться и все расспрашивал подробности о совещании, касающиеся их.

– Слушай, прекрати! У стен тоже уши имеются! Поговорим, успеем.

– Нет, ну ты мне все сказал?

– Конечно, нет. Я тебе сказал, что руководство не возражает против вашего брака, и ты остаешься в кадрах. Пока этого достаточно! Все, закончили разговоры, иначе ты форму сожжешь!

Он и вправду чуть не сжег галифе, это отвлекло его на некоторое время. Ну, а потом мы начали собираться в темпе вальса. К 16:00 были у Никитских ворот. Прошли в Георгиевский зал. Но нам медали и ордена вручали не со всеми, а на закрытом заседании, без присутствия прессы, без фотографирования. Все прошло сухо и быстро. Выступили только Шапошников и Меркулов, поблагодарив собравшихся в зале восемь человек: шестерых гражданских и нас. Выходили мы не через парадный, а через боковой выход. Уже в дверях я услышал:

– Капитан! Подойдите сюда! – маршал Шапошников подавал мне знак рукой. Я подошел и доложился. – Вы собрали те письма, которые мне вчера передали?

– Про юг?

– Да.

– Я, товарищ маршал.

– Насколько я понимаю, вы не докладывали наверх, так как это много выше вашего уровня?

– Все, что касалось нашего фронта, я передал и обратил особое внимание на то обстоятельство, что разбирать немецкие укрепления не надо – наоборот, занять и усилить.

– Все правильно, капитан, вас так учили. Стратегические вопросы на уровне роты не решаются. Тем не менее вы работали на уровне фронта, так что вы вправе были рассматривать и эти вопросы. Я объявил вам выговор, а Евстигнеева предупредил о неполном служебном соответствии за задержку сведений стратегического характера. Впредь подобную информацию не задерживать, а передавать немедленно начальнику ГРУ или непосредственно начальнику Генштаба. Соответствующий приказ я издал.

– Без подобного приказа ни я, ни генерал Евстигнеев не имели права заниматься такого рода деятельностью и готовить такого рода справки. Наше дело было собрать письма и почему-то передать их в Политическое, а не в Разведывательное, управление. Наказание не совсем обосновано, товарищ маршал.

– Вы хороший аналитик, капитан Иволгин. Я отменю наказания, буду ходатайствовать о награждении. Свободны!

– Есть! – я отдал честь и отошел от начальника Генштаба. Сидеть ему на этой должности оставалось совсем немного, чуть больше десяти дней. Крымский фронт ему не простят. Хотя без авиации на юге делать нечего.

– Что говорил? – спросил Сашка.

– Что инициатива может быть наказуема!

– А ты что, не знал? Подальше от начальства, поближе к кухне! Что делать будем?

– Сейчас зайдем в ГРУ, узнаем, где начальство. Если его нет, то будем брать билеты на «Стрелу».

– У нас же приглашение на торжественный вечер в Кремлевском дворце!

– Забудь! Ты – разведка! Скажу тебе больше, Саша: со вчерашнего дня ты – индивидуал. Вопрос уже решен.

– И куда же?

– Сам не догадываешься?

– А почему меня ни о чем не спросили?

– Ты подписку при поступлении в школу давал?

– Конечно.

– После этого за нас думает начальство. Попасть в разведку трудно, а выйти из нее практически невозможно, Саша. Ты чуть не вылетел, решив жениться на иностранке, но иностранка ценная оказалась.

– Кто? Хуун???

– Да. Ее отец в разработке. Ты им и займешься. Все, пришли. Сейчас все узнаем.

Евстигнеева в ГРУ не оказалось, он был в Генштабе. Нам вручили сначала портфели для перевозки секретных документов, затем начали наполнять их бумажками. Набралась приличная куча совсекретных документов. Замучился расписываться. Выделили двух фельдъегерей для охраны и сопровождения, доставили нас к поезду. Евстигнеев оказался в том же вагоне. Как у генерала у него отдельное купе, куда он нас и пригласил. Поставил на столик бутылку «Арарата», нашел лимон и шоколадку, у нас были бутерброды с американской тушенкой, шпиг немецкий, авиационный. И еще бутылка водки. Положили ордена на дно, звездочки повесили на краю, чтобы не замочить ленточки.

– За то, чтобы не последние и не посмертные, ребятишки вы мои! За вас, и за Победу! – Выпили до дна, прикрутили все на места.

– Вчера Шапошников…

– Я в курсе, товарищ генерал, разговаривал сегодня с ним. Он обещал отменить! Или обещал только?

– Отменил. Написал представление на тебя к ордену Суворова. Новый орден, только ввели. За стратегические операции. Обещал пробить. Как командир роты ты в статус «не лезешь».

– Да бог с ним, с орденом. Что с югом?

– Отменили наступление, усиливают оборону на флангах выступа. Решено ликвидировать последовательно вначале танковую группу Клейста, а уж затем начинать бои за расширение плацдарма у Барвенково. Но все это упирается в 11-ю армию Манштейна. Танков у нее нет, но пехоты, авиации и артиллерии с избытком. А Крымский фронт, похоже, доживает последние дни. Немцы его выбомбили. Но хватит об этом, вернемся к нашим баранам. Майор Иволгин назначен начальником второго отдела ГРУ при фронте. Поздравляю, Максим. Вы, старший лейтенант Овечкин, переходите в его распоряжение. Ваш брак с гражданкой Финляндии Хуун Рамсай разрешен. Поселитесь на Кировском проспекте. В том же доме будет находиться и 2-й разведотдел. В левом крыле здания. Задача отдела: проведение операций по выводу Финляндии из войны. Майор, как вы видите ваши действия в этом направлении?

– Во-первых, создать ударный кулак по штурму укрепленных районов финнов в составе 1-й дивизии НКВД, преобразованной в штурмовую дивизию, отдельной снайперской группы, дивизиона тяжелых САУ-152, бригады тяжелых танков, двух-трех полков пикирующих бомбардировщиков, соответствующего истребительного прикрытия и дивизиона артиллерии особой мощности. Ну, и отдельной разведроты. Во-вторых, установить нелегальную связь с начальником разведки финской армии по имеющимся каналам, произвести слепую вербовку господина Рамсая, с целью изменить соотношение сил в правительстве и парламенте Финляндии. Выйти в результате на прямую связь с генералом Паасоненом. Лицо он влиятельное. Главная наша задача сейчас – доказать уязвимость построенных финнами УРов, нанести максимально возможные и неотвратимые потери в условиях начинающегося лета так, чтобы у противника не было иллюзий, что мы можем действовать только зимой. Есть такие настроения в немецкой и финской армиях. И провести первый тур сепаратных переговоров. После этого подтягивать основные силы переговорщиков.

– Примерно совпадает с тем, что говорилось в Генштабе, но аппетиты умерь, Максим.

– Петр Петрович, это необходимый минимум. Меньшими силами можем увязнуть в боях и не достигнуть необходимого эффекта. Имея номер указания Ставки, в условиях оборонительных боев на большинстве театров военных действий, мы можем получить разрешение на формирование такой группы, а потом использовать ее и при штурме Нарвы и при работе в Восточной Пруссии. Плюс к этому в Шлиссельбурге необходимо заказать серию вот таких вот самоходных двухвинтовых десантных барж: с бронированной носовой аппарелью и выхлопом в воду, грузоподъемностью пятьдесят – шестьдесят тонн, двигатели – 3Д6 с реверс-редуктором. Это даст возможность десантировать танки через водные преграды и безопасно доставлять пехоту через них. А на Балтийском заводе заказать кирасы для всего личного состава 1-й дивизии. Образец – кавалерийская кираса русской армии. Под нее ватник, в десантно-штурмовой роте все вооружение должно быть автоматическим и только калибра 7,62х54, кроме тяжелых пулеметов. Всех красноармейцев обучить использовать тол для подрыва инженерных сооружений. В качестве площадки для обучения использовать УР «Свирьлаг» и «Кургино».

– Сам возьмешься?

– Конечно! Я придумал, мне и отвечать, товарищ генерал.

Под разговоры, обе бутылки опустели, генерал заказал у проводника чай. Мы разбирали детали операции до утра. Саша тоже подключился, хотя было понятно, что у него теперь совсем другая задача. Много сложнее и более поливариантная.

На Московском вокзале разъехались: Сашка поехал на Комендантский, за машиной и бойцами, а мы – в Смольный, докладывать командующему. Выслушал поздравления от всех, знакомых и незнакомых. Мои предложения неожиданно были поддержаны Ждановым. Ему была поставлена задача добиться освобождения Свирьстроя и начать восстановление Нижнесвирской ГЭС, а создание ударно-штурмовой группы на основе уже проверенной в боях дивизии могло приблизить выполнение этой стратегической задачи. С десантными средствами тоже больших проблем не возникло: соответствующий проект десантной самоходной баржи «Северянка» существовал и требовал только незначительных изменений, в основном в части бронирования и пропульсивно-рулевого устройства. Строительных мощностей в Питере хватало. Памятуя о том, что фронт добился довольно значительных успехов после реализации части моих предложений, Жданов обещал развернуть кипучую деятельность, нацеливая парторганизации предприятий на скорейшее выполнение этих задач. Упирались только «летуны», у которых отбирали три полка новеньких Пе-2. В итоге сошлись на двух, а третий забрали у флота.

Сашка ждал у разведупра, там он уже получил приказы на занятие квартир в доме на Кировском, 26. Мы выехали в сторону Родионово. Неожиданно в районе Отрадного Сашка сказал:

– Хуун! Хуун куда-то повезли! – показывая на проехавший мимо грузовик. Я скомандовал Павлу разворачиваться. «Додж» быстрее ЗиСа, мы обогнали грузовик и знаками показали ему остановиться, сами тоже начали останавливаться. Тот нас объехал и прибавил скорость. Мы рванули за ним.

– К пулемету! Если не остановится, бей по скатам! – скомандовал я.

Грузовик попытался не дать нам его обогнать, но наведенное на него оружие подействовало. В кабине сидел лейтенантик из особого отдела 54-й армии. Он предъявил документы.

– У меня приказ доставить военнопленную в лагерь для военнопленных в Славянке.

– Гражданка Рамсай не военнопленная, а гражданское лицо, и находится в моем подчинении. Я – начальник 2-го отдела Главного разведуправления Генерального штаба при Ленинградском фронте майор Иволгин. Вот документы на служащую Рамсай.

Пришлось ехать в особый отдел армии. Там все быстро решилось. Хуун прыгнула на шею Сашке, он зацеловал ее, потом посадил на сиденье в «додж», и они долго говорили о чем-то по-фински. Мы повернули обратно и к вечеру добрались до роты. Построили роту, я объявил, что ею теперь командует старший лейтенант Коршунов, вторым взводом – старший сержант Корней, санинструктором роты становится военфельдшер Макаров. Но с ротой я не прощаюсь, она будет находиться в моем оперативном подчинении как начальника 2-го отдела ГРУ фронта. Поблагодарил всех за службу. В ответ услышал неуставное: «Поздравляем, товарищ майор!», а уже потом: «Служу Советскому Союзу!»

– Вольно, разойдись!

Бойцы подошли к нам, стоящим в середине фронта.

– Покажите звездочку, товарищ майор! А Сталина видели? А мы тут ротный знак придумали! – протягивают мне нашивку с вышитой золотом и чернью птицей. – Иволга! Ваш позывной, товарищ командир.

– Я попросил Политуправление разрешить роте носить этот знак! – сказал Василий Иванович. – Нам разрешили!

– Демаскирует!

– Зато дисциплинирует и обязывает. А этот знак вам, Максим Петрович. Его на Гознаке лично мать Аллилюлина сделала.

– От него – возьму! Спасибо, Салават. Передай матери спасибо от всей роты.

Коротко обмыли награды и тронулись в обратный путь. Машины придется вернуть в роту, а самим выбивать что-то из тылов фронта. Ночью подняли коменданта дома – была такая должность, выборная, кстати, из жильцов дома. Низенькая пожилая женщина в пуховом платке внимательно рассмотрела предписания, открыла небольшой сейф и выдала нам три ключа.

– Вот этот от левого подъезда, дверь должна быть постоянно закрытой, товарищи! В подъезде никто не живет, по предписанию весь он отводится какому-то 2-му отделу, старший – майор Иволгин.

– Это я.

– Предъявите документы, товарищ майор!

– Пожалуйста!

– А этот от 67-й квартиры, она в том подъезде на третьем этаже. Единственная с мебелью. Остальные пустые. Всего двенадцать квартир. Ключи в тумбочке в правой квартире на первом этаже.

– Мы возьмем все под охрану, там будет постоянный пост на входе.

– Да уж, товарищи военные. Имущество народное, попрошу не безобразить и мусор выносить своевременно. А это ваш ключ, товарищ старший лейтенант. Сейчас черкну записку Фросе, чтобы пустила. Сколько вас?

– Двое: я и товарищ Рамсай.

– Документы покажите! А это что? Почему у гражданки такие документы? Я сообщу куда следует!

– Конечно! Но это мои сотрудники. У товарища Рамсай пока других документов нет. Будут. Вот ее финский паспорт, она из Финляндии. По-русски не говорит.

Тетка подозрительно посмотрела на всех, отметила все в карточке, переспросила фамилии новых жильцов. Поворчала, что ходют тут разные по ночам… На этом все было завершено. Мы вышли во двор. Из «доджа», «виллиса» и «опеля» вышли Павел и шесть бойцов, сопровождавших нас.

– Становись!

– Товарищ майор, отделение сопровождения построено, старший – сержант Андреев, – доложил Павел.

– Ключ от подъезда, выходишь и направо. Осмотреть подъезд, подвал, чердак. После осмотра установить пост на первом этаже. Квартиру справа использовать как караульное помещение. Взять подъезд под охрану. В роту поедете, когда появится смена. Начальник караула: сержант Андреев. Охрименко! Развернуть радиостанцию в квартире на шестом этаже и установить связь с ротой и разведупром. В роту передай, чтобы с утра выслали сюда отделение Князева. Станцию ставить с возможностью подзарядки или стационарно.

Хлопнул по руке Сашке, покачал пальцами руки Хуун. Она не отрывается от Саши ни на секунду. Видимо, напугана событиями. На ухо Сашке сказал об этом:

– Ничем больше не пугай, дай человеку успокоиться и во всем ей потакай. Понял? Продукты есть?

– Немного есть.

– Все, давай! Утром ко мне.

Подбежал Павлик, доложил, что дом осмотрен, в подвале обнаружен человек, его отправили в комендатуру. Лаз, через который он попадал в подвал, обнаружен, его забивают. По документам – беженец, а может быть, и не только.

– Оружия не было?

– Нет, но утром еще раз внимательно проверим подвал.

– Хорошо! Женечка, пойдем!

Мы вошли в квартиру, обставленную мебелью прошлого века. Кругом картины, дорогой хрусталь, ковры – музей, да и только.

– Вот это да! – вырвалось у Жени. – Это – наша квартира?

– На время проведения операции – да.

– Какой операции?

– Ты проявляешь ненужное любопытство!

– Ну, я же женщина!

– Шпионской! С погонями и стрельбой, шампанским и фруктами!

– А красивые шпионки будут тебя охмурять? Не позволю!

– Я им тоже не позволю этого делать! У меня же есть ты, моя фея! Ваше высокопревосходительство! Позвольте проводить вас в спальню! Так! Не сюда! И это не то! Да где же здесь спальня? А, вот! Пришли! Надо запомнить! Тут заплутать – дважды два!

– Господи! Какая огромная! – сказала Женя, указывая на кровать. Она подошла и упала на нее. – Господи! А пыли!!! Здесь со времен революции никто не убирался!

Она вскочила с кровати и начала отряхиваться. Вместо сна состоялась большая приборка, как я ни уговаривал. Я же примостился на кожаном диванчике в соседней комнате и добирал то, что недобрал за вчера и позавчера. Под утро меня разбудили и повели мыться в ванную. Размеры ванной меня впечатлили, и, несмотря на бурные возражения, что Женя уже мылась, ее раздели, расцеловали и усадили рядом, говоря о том, что она недостаточно хорошо вымыла шейку, спинку и ножки. И особенно грудку. Женьке понравилось, и она с удовольствием подставляла под мочалку и руки все. Когда ее вытерли, набросили халат и понесли в спальню, она нежно обнимала мою шею и говорила какие-то нежности. Там в спальне она вынесла приговор:

– Я хочу ребенка. Возражения не принимаются, товарищ майор. Мы уже не на фронте.

Она не преминула похвастаться родителям, которых привезла через день на личном «Опель-капитане».

Женя оказалась в отделе не потому, что она моя жена, а потому, что у нее был контакт с Хуун, так как она была единственной женщиной в роте и медработником, который выхаживал ее. Ей Хуун доверяла не меньше, чем Саше, если не больше. Все-таки Саша – мужчина, а у Хуун – комплекс против мужчин. Сложности у них начались почти сразу: Хуун попросила Сашу повенчаться в церкви, а Сашка хоть и крещеный, но атеист, причем активный. Он обалдело сообщил мне об этом и сказал, что это невыполнимое условие. Нам с Евстигнеевым пришлось приказать ему согласиться с условиями Хуун. Женя нашла свадебное платье, вместе с Хуун они переделали и перешили его. Та попросила Женю быть воспреемницей на свадьбе. Женю я предупредил заранее, чтобы не препятствовала Хуун, хотя Женя тоже была неверующей. Но «шпионский роман» уже захватил Евгению, она все мерила через него. Пока ход романа ее устраивал, несмотря на то что приходилось подолгу вести разговоры с Хуун, а потом подробно переписывать их в протоколах. Выяснилось, что по-английски Хуун говорит, как по-фински, свободно, отец из семьи английских дипломатов, но родился и вырос в Гельсингфорсе. Мать – православная финка, заставившая мужа перед браком поменять вероисповедание. Убежденная, строго соблюдающая посты и таинства. Она так же воспитала и дочь. Поэтому Сашке приходилось подстраиваться под требования Хуун. Основную роль в их семье играла мать, поэтому было принято решение в первую очередь работать через нее. У дочери был ранее плотный контакт с матерью. Отец, несмотря на довольно долгий брак, по словам Хуун, всегда прислушивался к матери и считал ее чрезвычайно умной и обладающей даром предвидения женщиной. Венчались молодые в Никольской церкви. Саша был в парадной форме со Звездой Героя на груди, пятью орденами и тремя медалями. Несмотря на то что церковь не приветствовала съемки во время таинства, после переговоров, отец Питирим разрешил снимать внутри церкви. Снимки нам были нужны для давления на Рамсая: он возглавлял в правительстве и парламенте «партию войны», и публикация таких снимков могла серьезно повредить его карьере. Это наш козырный туз в рукаве.

Свадьбу отмечали в квартире у Овечкиных. Она меньше нашей, четырехкомнатная, и сами комнаты поменьше, но обставлена очень хорошо, в едином стиле – под барокко. Хуун сидела очень серьезная, немного напряженная. По-русски она понимала еще плохо, поэтому вылавливала знакомые слова и просила переводить то Сашу, то сидящую рядом Женю. Но охотно танцевала со всеми. Во время танца она и сказала мне заветную фразу: «Как бы я хотела, чтобы здесь и сейчас были мои родители. Такой счастливый день для меня, а их рядом нет!» Клиент созрел для контакта!

– Напиши матери обо всем, что с тобой произошло. Я постараюсь, чтобы письмо попало по адресу через Швецию.

– Правда? Можно?

– Я когда-нибудь тебе врал? Пусть это будет моим свадебным подарком тебе.

– Нет, вы всегда говорите только правду, какой бы горькой она ни была. У вас такая особенность, Максим. Саша вас очень любит и уважает. И вам всегда будут рады в нашем доме.

А вот тост мой, в котором я пожелал Саше и Хуун долгой и счастливой жизни, не сбылся, но тогда я этого не знал.

Подъезд, который занял второй отдел, наполнялся мебелью, радиостанциями, телефонами, людьми первого отдельного ударно-штурмового корпуса. Курсанты школы ГРУ, в количестве пятидесяти шести человек, несли охрану помещений, пугая по утрам дворников на пробежке. Самыми шумными оказались «летуны»: у них вечно что-то шипело, громко работала радиосвязь, они больше всех бегали по подъезду. К сожалению, толку от них было мало. Пришлось собирать специальное совещание, посвященное именно им. Мужики обиделись и надулись. Но командир корпуса генерал-майор Трубачев, Василий Алексеевич, у которого появилась возможность свести счеты с «летунами», быстренько их построил и заставил задуматься о потерях, которые несет или может понести корпус при плохой работе летчиков. В итоге была ликвидирована главная проблема: бомбардировщики входили в корпус, а полки сопровождения находились в воздушной армии. Нам их передали. Порядка стало больше. С Василием Алексеевичем отношения сразу же сложились: мы знакомы еще по 41-му году, он был замом у полковника Донскова во время боев под Тосно и Шапками, и мы с ним виделись чаще, чем с Семеном Ивановичем. Он возил донесения от 1-й дивизии ко мне в Тосно. То, что я был лейтенантом, а он подполковником, его не смущало. У него свой участок, у меня свой, связь у меня, боеприпасы у меня, начальство тоже чаще у меня. Когда требовалась помощь, никто друг другу не отказывал, одеяло на себя не рвал. Самой дивизией командовал теперь генерал-майор Козик. Ничего плохого или хорошего о нем сказать не могу. Хороший хозяйственник из него бы вышел… Главное, что его интересовало, чтобы было снабжение. Дивизия при нем всегда была накормлена, имела полуторный запас патронов и снарядов, лучшее на фронте обмундирование и экипировку. А разве этого мало? И людей своих никогда не обижал и не обделял. А то, что инициатива отсутствовала… Зато приказы выполнялись от «А» до «Я». Со страшным скрипом, но отдал снайперов в отдельную группу. Хоть и без оружия. И начал готовить новых. Молодец!

У нас тоже новость: через пару недель после приезда, захожу ночью в спальню. Стоит моя Женечка возле кровати и движением снизу-вверх приподнимает свою грудь. Она у нее где-то четвертого-пятого размера. Не маленькая.

– Жень! Что случилось?

– Снайпер ты окаянный! Пятый день задержка, и обе груди болят. Скорее всего, я беременна.

– Если будет такая же красивая, как и ты, девица, то я не возражаю.

– Мне казалось, что ты захочешь мальчишку.

– Нет. Дочку! Пожалуйста. Впрочем, не принципиально.

– Все хорошо, я вообще-то ждала этого и рада. Но все лифчики стали малы. Надо на Невский ехать. И еще я бы хотела съездить домой к родителям.

– Попугать маму?

– Мама уже задавала глупые вопросы: почему я не беременна до сих пор. Мне кажется, что она готовится стать бабушкой. Обижается на тебя, почему не приезжаешь.

– Они же были у нас недавно?

– Ждут ответного визита.

– Не сейчас! Мне пока некогда заниматься этой ерундой.

– Ну, Максим! Нет надобности так резко реагировать. У них свое представление о том, чем ты занимаешься. Они следят только за внешними атрибутами. Очень удивляются, что в газетах о тебе почти ничего нет.

– Есть одно слово, которое очень точно их характеризует…

– Прекрати, Максим! У каждого свой крест и свой уровень.

– Ну, хорошо, я молчу! Иди сюда! Где больная грудка? Дай я ее поцелую!

– Такое странное ощущение, Максим, но мне нравится.

– Кстати, не забудь, что у Хуун тоже может быть такое…

– Максим! Можно дома о делах не говорить! И так приходится отвечать на ее глупые вопросы. Весьма многочисленные. Мне иногда кажется, что она считала, что все дети в мире были найдены в капусте. А то, что от этого можно получить удовольствие, для нее было просто настоящим открытием. И она долго обсуждала, что ее очень тянет к мужу, а не грешно ли это? Ведь по заповедям брак предназначен только для воспроизводства.

– Не развращай малолетнюю!

– Она старше меня на три месяца! И вообще, у них все в порядке. Она спрашивает, не пришел ли ответ на ее письмо.

– Нет еще. И даже само письмо пока не доставлено. Ей не говори. Есть сложности.

– Конечно, не скажу. А вот про беременность похвастаюсь!

– Зачем?

– Хочу посмотреть ее реакцию.

– Не доверяешь ей?

– Вовсе нет. Просто, кроме тебя, мамы и Хуун, мне не с кем поделиться радостью. А я очень рада этому обстоятельству. – Она поцеловала меня в ухо.

В конце мая не выдержала сама Хуун, которая остановила меня возле машины. Я возвращался с учений штурмовиков. Был грязный, потный и уставший.

– Максим, нам надо поговорить.

– Хорошо, я зайду к вам вечером, если будет время.

Забежав домой переодеться и помыться, позвал Женечку.

– Женя, зажги титан, мне надо помыться. И где моя форма?

– Полевая?

– Нет, повседневная.

– В стирке, еще не высохла, надень второго срока, она в шкафчике у ванной на третьей полке. Я грею тебе ужин!

– Угу, нашел! Что за вопросы у Хуун? Она просила с ней поговорить.

– Ее интересует, почему с ней возятся. Задала вопрос мне, почему я не на службе, ведь раньше я много времени ей уделить не могла, было много другой работы.

– Да, здесь мы немного прокололись. Но спишем на беременность. Сашка где?

– В основном в школе, готовится, сдает зачеты и экзамены.

– Что у них нового?

– Те же самые радости, что и у нас. Хуун, похоже, тоже беременна. Вчера расспрашивала меня о симптомах.

– Сашка знает?

– Пока, наверное, нет. Срок у нее меньше, чем у меня.

– А у тебя как самочувствие?

– Отличное! Грудь болеть перестала, правда, плотная и тяжелая. Не тошнит. Все хорошо. Ожидала худшего. Иди, мойся! У меня все готово. Я тебя жду!

Я вышел из-под душа, прошел в столовую. Женя сидела у стола и читала какие-то бумаги.

– Мне кажется, что Хуун интересует связь между нашим отделом и будущим Финляндии.

– С чего ты взяла?

– Вот несколько вопросов, которые задавала она в течение этой недели. Смотри! – На пяти страницах были подчеркнуты эти вопросы.

– Молодец, что анализируешь записи!

– Это как история болезни. Много общего. Кстати, можешь меня поздравить: у меня остался один экзамен, и я стану врачом.

– Поздравляю! Как только получишь диплом, я подпишу аттестацию на звание лейтенанта. А у нас начинается самое главное, ради чего все это и делалось. Вкусная запеканка! Спасибо! Балуешь ты меня! Я к Трубачеву, оттуда зайду к Овечкиным, – сказал я, надевая портупею.

Поднялся выше этажом, но Василия Алексеевича на месте не оказалось, он уехал в Шлиссельбург. Я вышел на улицу и пошел в сторону подъезда Овечкиных. Хуун открыла дверь, Саши еще не было. Она пригласила меня в зал, налила кофе.

– Максим, я хотела вас спросить: что будет с Финляндией после войны? Я не случайно задаю этот вопрос. Я уже научилась понимать по-русски. Церковно-славянский немного похож на русский, поэтому мне довольно хорошо дается русский язык. Я несколько раз слышала фразы: «финский отдел», «начальник финского отдела». Это про вас. Мне не безразлична судьба моей страны, также я понимаю, что связана навеки с русским офицером, который служит в разведке. Это слово я тоже уже выучила. Еще в Родионово. И у нас будет ребенок. Теперь у меня две родины – Финляндия и Россия. Я спрашивала об этом Сашу, он сказал, что это будет зависеть от самой Финляндии.

– Условия Финляндии поставлены и давно. Мы, и наши союзники, требуем вернуться в границы 1940 года и отвести войска с незаконно занимаемых территорий. И вывести войска Германии с финской территории. Все. Никаких дополнительных условий нет. Но правительство Финляндии нам не отвечает, а с нашими союзниками ведет ни к чему не обязывающую переписку. Пишут то о границах 1938 года, то о принадлежности всей Карелии Финляндии. В общем, ведут себя неразумно. Выжидают, чем закончится наша война с Германией. Активных боевых действий на финско-советском фронте нет: весной мы освободили полностью левый берег Свири и захватили плацдарм на правом берегу, где тебя Саша и нашел. Сейчас затишье, которое вот-вот кончится. Финские войска перекрыли важнейшие транспортные магистрали – и речную, и железнодорожную. Нам поставлена задача: добиться выхода Финляндии из войны. Поэтому мы и называемся иногда финским отделом.

– Я могу помочь вам и моей родине?

– Можешь. Ведь твой отец – министр финского Правительства.

– Нет, он замминистра.

– Сейчас он министр снабжения Финляндии.

– А мое письмо маме пришло?

– Да, но без обратного адреса. Она знает, что ты жива.

– У меня есть подруга в Стокгольме. Мама может написать туда.

– Давай адрес или имя. Мама ее адрес знает?

– Да, конечно. Мы с Ванессой постоянно переписывались, в моей комнате много ее писем.

– Кто такая Ванесса и чем она занимается в Стокгольме?

– Она замужем за шведским ученым-психоаналитиком. У него небольшая клиника в Стокгольме. Его фамилия Рудберг. Франк Йохим Рудберг. Клиника «Ван Берг».

– Плохая идея! Этот человек связан с абвером.

– Да??? А вообще, вы правы, Максим, Франк учился в Германии. Тогда Ева Ларсен! Ее папа – член парламента Швеции, лейборист, и он работает на почте.

– Это интереснее! Давай их адрес!

Она написала адрес, я передал его в разработку. Свен Ларсен оказался тем человеком, который помог нам установить переписку с семьей Рамсай.

Наши попытки установить связь с Паасоненом были также безрезультатными. Генерал не отвечал. Череду неудач прервал Вадим, захвативший штабную машину 6-го корпуса. В донесениях в штаб армии говорилось о панических настроениях в войсках из-за массового применения нашими войсками крупнокалиберных снайперских винтовок. Пули 14,5 мм шансов выжить не оставляли. Снайперские пары находились за пределами эффективного огня пехоты и были неуязвимы. Пули с металлокерамическим сердечником пробивали шторки дотов и дзотов, повреждали пулеметы, калечили личный состав. Большое количество оптических приборов было выведено из строя. Назначение в наблюдатели считалось серьезным наказанием в войсках. Солдаты предпочитали просто показывать активность, демонстрируя оптические приборы из амбразур, но укрываясь ниже. После того, как снайпер разбивал прибор, наблюдение прекращалось вообще. Потери снайперов и артиллерийских наблюдателей не позволяют вести полноценный огонь по русским позициям.

30 мая нам был устроен строевой смотр, так как мы доложили о готовности корпуса. Приехали Говоров и Жданов, который принял активное участие в формировании корпуса, его комплектации вооружением. Много ленинградских добровольцев были включены в состав частей корпуса. Особую гордость ленинградцев вызывали новейшие САУ-152 двух модификаций и десантный дивизион из тридцати «Северянок». Еще двадцать четыре обещали спустить по Волго-Балту из Горького. Жданов произнес речь, и они с Говоровым приняли парад корпуса. Механизация корпуса была стопроцентной. Нас перебросили в Свирьлаг. Там, на берегах Важинки, захлебнулось весеннее наступление.

Своим ходом и скрытно десантные средства подойти в район не могли: финны просматривали с правого берега всю Свирь, кроме трех участков. Поэтому «Северянки» мы доставили на четырехосных платформах в Свирьлаг, а потом стаскивали их на воду. Но корпуса позволяли их катить по бревнам. Шестого июня ближе к нулю часов началась погрузка. Ночи короткие и довольно светлые. Снайперские пары держали финнов в обычном режиме: не высунуться. Порыкивали моторы танков и автомобилей двух понтонно-мостовых парков, было довольно шумно, поэтому наблюдатели финнов обнаружили сплавляющиеся на малом газу десантные баржи только тогда, когда загремели цепи аппарелей и на берег начал высаживаться 7-й штурмовой полк, поддержанный восьмью танками, на нашем берегу на прямую наводку выскочили шестнадцать САУ, и 152-мм снаряды начали срывать маскировку с дотов. Десантные баржи развернулись и подошли к нашему берегу, началась посадка второй волны. Все было сделано быстро и согласованно. Важины были взяты штурмом за час тридцать. Попытки удержать Куйтежи, теперешнее Михайловское, ни к чему не привели. Мы зависли над правым недостроенным флангом Олонецкого УР и начали подтягивать резервы.

Егеря финнов попытались создать неприятности на левом фланге: там болота, и наши танки туда сунуться не могли, но у нас там действовала рота разведки и около двухсот групп снайперов, которых поддерживало два дивизиона 122-мм гаубиц. Силы были слишком не равными. Потеряв около двухсот человек, финны отошли к Олонецкому УР.

В этот момент ожила волна, зарезервированная для генерала Паасонена. Он проявил интерес к контакту. Меня новость застала в Михайловском, где я перебирал захваченные документы 4-й дивизии. Евстигнеев приказал срочно прибыть в Ленинград. Два «доджа» поглощали километры, когда раздалась команда «воздух»: подловили нас у Чаплино. Местность открытая, один из «доджей» без вооружения, а четыре тупорылых «кертисса» разворачивались для атаки. Влипли! Оба водителя остались в машинах. Три МГ, два ДП и браунинг изготовлены к бою. Пулеметчики открыли огонь, а водители пытались развернуть машины под углом к атаке. Саша бесполезно кричал по рации, вызывая прикрытие. Больше всего пробоин насчитали потом в ротном «додже». У нас трое убитых и пять раненых. Самолеты провели три атаки и преспокойнейшим образом удалились. Двигатель одного из «доджей» выведен из строя, пришлось брать на буксир. На место прибыли только к утру. Черт возьми! Если над полем боя нам удается создать прикрытие, то все дороги – это просто полигон для немецкой и финской авиации. Самая тяжелая потеря – Павлик Андреев. Он сидел за рулем «доджа».

Уже в корпусе я поднялся к «летунам».

– Что с вами, майор? Ранены?

– Нет, но ординарца моего убили. Какой полк финнов имеет «кертиссы» в районе Олонца?

– Авиаполк LeR 1.

– Где базируются?

– В Салми.

– Проштурмовать можем?

– Можем. Но они растаскивают машины по капонирам, которые находятся довольно далеко от ВПП. Точных данных у нас нет.

– Вояки! – Ночи светлые, высадить группу в районе Салми сейчас не удастся. – Вышлите туда разведку, найдите чертов аэродром.

– Есть, товарищ майор! Запишите в журнал заявку и распишитесь, – дежурный протянул мне книгу.

Я пересел в «виллис» и поехал в разведупр. Евстигнеев спал в комнате за кабинетом. Пока его будили, я успел выпить полграфина воды у него со стола.

– Ты почему так поздно и весь в крови?

– Развели нас, товарищ генерал! Как детей малых, развели. У меня восемь раненых и убитых из двенадцати. Атаковали под Чаплино четыре «кертисса». За нами шла колонна, не шибко уж и прикрытая. Цель гораздо более жирная. Эти четыре борта висели в стороне и никаких действий не предпринимали, пока мы не оказались на дороге, где укрыться негде. Там и подловили. Я заходил к летунам. По журналу, за пять минут до этого восьмерка «кертиссов» связала боем дежурную восьмерку 555-го полка. Помощь нам они оказать не могли. У нас один крупняк, а остальное – пехотные пулеметы. Павлика убили!

– Андреева?

– Да! Это этот сука, Паасонен, придумал. Знали «финики», что я в Михайловском. Слушают и вас, Петр Петрович, и нас. Надо чаще волну менять. Но не сейчас. К «летунам» я заходил, на них надежды никакой. Я два часа назад отправил Сашку обратно в Михайловское. Через час, как рассветет, устроим «концерт», что я не приехал, что вы меня ждете в управлении срочно, а я задерживаюсь. Саша доложит, что ждали утра, так как не безопасно, что в соседней части потери двух машин. Дескать, выезжаем в пять утра на двух «доджах». Пойдут четыре машины. Две уже вышли, ждут остальных в Подпорожье. У всех машин сзади прицеплены четырехствольные зенитные пулеметы. И по четыре пулемета на каждой. Пойдут растянутой колонной: один впереди, один сзади и два в центре плотной колонной. Встретим сволочей.

– Считаешь, необходимо?

– Иначе мы этого стервеца не выхватим. Он считает нас глупее себя.

– Сашка в курсе?

– Абсолютно! Все обсудили!

И началось! Сценарий составил Сашка. Он – радист-коротковолновик. Переговоры шли на сленге радистов. Один другого предупреждал, что его и его начальника отымеют за то, что его начальник – «666» – не прибыл на доклад. Ответ: он не мог прибыть, так как – «76» – поддал, а потом – «88» – бабу нашел. Сейчас – «0000» – спит в обнимку с бабой, но есть возможность сообщить ему об этом – «111», – так как есть чем опохмелиться – «1!» Через некоторое время второй радист сообщил первому, что выезжают на двух машинах в пять тридцать. Самое смешное было уже после войны: запись с расшифровкой этого сеанса связи я нашел у себя в личном деле!

– Ты считаешь, что они купятся на эту ерунду?

– Еще как, товарищ генерал! Они нас всех пьяницами считают.

«Кертиссы» атаковали колонну под Рассошками. На этот раз их ждало четыре четырехствольных зенитных автомата с профессиональными зенитными расчетами и шестнадцать лучших пулеметчиков отдельной роты. Пули, величиной с палец, разорвали тонкий дюраль американских машин. Из пике вышел только один, сильно дымя. Его добили ЛаГГи 555-го полка. Это слабое утешение! Павла уже не вернуть. Но на его могиле лежит дюраль трех недоделанных «тандерболдов».

На следующий день пришло письмо из Швеции для Хуун. Мать писала, что не поверила в ее гибель и ожидала чуда. Но то, что это будет связано с русскими, она не ожидала. Свою уверенность она связывала только с церковью и богом. В общем, обычный бред глубоко верующего человека. Особо ее интересовало теперешнее положение дочери. По опыту самой Финляндии, она ожидала, что Хуун интернируют, не дадут отправлять культ, ушлют в далекую и страшную Сибирь. Весь набор стереотипов присутствовал. Удивлялась, что Хуун позволили заключить брак по христианским обычаям, в Финляндии изменение статуса церкви в СССР в конце 41-го года осталось незамеченным и не озвучивалось. Мать интересовал муж дочери и его окружение. Не является ли Саша белой вороной среди русских, и действительно ли русские не испытывают ненависти к финнам. Писала, что настроение в Финляндии к войне резко меняется из-за большого количества потерь на фронте и продолжающихся сложностей с продуктами питания. Писала, что отца направили на самую сложную работу: обеспечение снабжением армии и населения. Но вера в победу тает, так как даже немцы последнее время особыми успехами похвастаться не могут. Пока инициатива находится в руках русской армии, которая одержала ряд значительных побед. Письмо было написано еще до начала операций под Важинами.

Паасонену я, за своей подписью, отправил сообщение открытым текстом, что по его милости капитан и два луутенанта похоронены в братской могиле под Рассошками, а еще один луутенант похоронен под Совозером. Их гибель находится на его совести.

Неожиданно пришел ответ, написанный личным кодом Тикконена, которым шифровалось первое обращение к Паасонену. Тем не менее обращался он ко мне.

«Недооценка противника иногда дорого обходится, господин Иволгин. То, что вы серьезный противник, мы имели возможность убедиться. Какова цель вашего обращения ко мне?» Подписи не стояло. Тикконен сказал, что, по почерку, отвечал сам Паасонен.

Короткое сообщение вызвало длительное обсуждение ответа, как в Ленинграде, так и в Москве.

Остановились на следующем варианте, который предусматривал возможность продолжения переговоров, даже если генерал сочтет неприемлемыми условия Ставки ВГК, которые уже излагались правительству Финляндии через посредников и через союзников:

«Как руководитель разведки Финляндии вы понимаете, что блицкриг Германии сорван, а длительную войну не выдержит экономика Германии. Дальнейшее продолжение войны поставит Финляндию на грань катастрофы. Само существование Финляндии как независимого государства поставлено на карту. Правительство СССР, предоставившее независимость одной из провинций России, в условиях военного поражения стран Оси, может по-иному решить вопрос о самостоятельности Финляндии, нежели это записано в договоре от 1940 года. Однако в случае выхода вашей страны из войны, выполнение основных положений вышеуказанного договора вернет ей возможность избежать позора поражения. В первые дни войны Красная Армия уверенно держала оборону на вашем участке фронта, и лишь угроза глубокого прорыва нашей обороны немцами и возможность окружения города Ленинграда вынудила наше командование снять войска с этого участка. Сейчас ситуация под Ленинградом стабилизировалась. Войска Ленинградского фронта теснят как немецкие, так и финские войска. За последние месяцы мы нанесли чувствительные удары по вашим войскам в Карелии. Наши войска хорошо подготовлены к прорыву долговременных укреплений противника на обоих флангах фронта. Мы понимаем, что одного вашего желания выйти из войны недостаточно, но надеемся, что вы сумеете довести до сведения вашего правительства всю бессмысленность и опасность дальнейшего продолжения войны. Я уполномочен Ставкой Верховного Главнокомандования подготовить возможность проведения полноценных переговоров с финской стороной о заключении перемирия, в случае согласия на отвод ваших войск на линию границ 1940 года. Майор Иволгин, начальник 2-го отдела ГРУ ГШ при Ленинградском фронте».

Сообщение ушло, а Хуун принесла мне письмо, которое она написала матери и отцу.

– Я бы хотела, чтобы вы прочли это, и мы вместе обсудили: правильно ли я расставила акценты, Максим. Насколько я понимаю ситуацию, вы надеетесь убедить именно моего отца помочь Финляндии принять решение о мире с Россией. Это так?

– Да, Хуун. Если это будет возможно. Ведь он придерживается совершенно противоположного мнения.

– Читайте!

Письмо было эмоциональным, полным экспрессии, ссылок на какие-то ранние разговоры, но проглядывалось и мнение Саши и Евгении о том, что существуют реальные различия в подходах русских и финнов к войне 40-го года. Что русские были всерьез обеспокоены возможностью нацификации Финляндии и присоединения ее к странам Оси. Если бы не угроза войны с Гитлером, то никакой войны с Финляндией не было бы.

– Вы ведь участник той войны, Максим?

– Да, я воевал на Карельском перешейке.

– Я правильно поняла Сашу и Евгению?

– В общем, да, правильно. Единственное, что меня беспокоит: сама ты действительно изменила свое мнение о той войне? И поверят ли твои родители, что письмо написано не под диктовку?

– Я написала, как думаю, Максим. Я хочу, чтобы наш с Сашей сын мог бывать в гостях у бабушки.

– Ты думаешь, что будет сын? – улыбнулся я.

– Я почему-то уверена. И пишу об этом матери. И хочу, чтобы он был таким же добрым и великодушным, как те люди, которые меня сейчас окружают. Которых не озлобила война, кровь, гибель друзей. Я видела вас утром три дня назад и знаю, что погиб Пауль. Он всегда приносил мне еду, когда Саши не было рядом. Я не хочу войны и пишу об этом отцу. Я не хочу, чтобы убили моего Сашу, – она расплакалась.

– Все, не плачь! Я отправлю письмо, как оно есть. А там посмотрим.

От Паасонена ответ пришел быстро:

«Со своей стороны, я удовлетворен тем обстоятельством, что условия не изменились, что существует канал связи и есть уполномоченная персона для проведения предварительных переговоров. Однако существует вероятность оккупации Финляндии войсками Гитлера, так как на юге у него может освободиться целая армия. Такое развитие обстановки противоречит нашим общим устремлениям. С уважением, генерал пехоты Паасонен.

P.S. Я отменил некоторые свои, известные вам, распоряжения».

– Сволочь! – прокомментировал послание Евстигнеев. – Рисковать он не хочет!

– А что у нас на юге происходит? Сводки оттуда очень короткие: тяжелые бои, уничтожено столько-то и столько-то. Я запросил ГРУ, они молчат.

– Идут встречные танковые бои. Войска с Барвенковского выступа убраны. Отошли к Северному Донцу и Осколу. Буденный на юге нащупал 1-ю танковую армию, пытается ее разгромить. Видимо, не все получается, но Миусс он форсировал, и сводки оттуда более радужные, чем из-под Изюма. Четвертая армия немцев начала наступление под Курском. Похоже, что наши позиции на юге пытаются раздергать: бьют то справа, то слева. Особых успехов нет ни у кого. Где-то паритет.

– Петр Петрович! Мне кажется, что в этих условиях Гитлер не станет перебрасывать Манштейна на Север. Попытается использовать его на юге для прорыва нашей обороны.

– И что?

– Вместо нашего корпуса надо перебросить к Михайловскому части 7-й армии, а нам перебираться к Новгороду. И брать его! Надо сделать все для того, чтобы Гитлер перебросил Манштейна сюда.

– То есть предлагаешь Олонец не брать? Мы же в двадцати трех километрах от него!

– Может быть, с Говоровым поговорить?

– Пошли!

Мы показали Леониду Александровичу переписку с Паасоненом, обсудили все с ним, после этого он позвонил Жданову, и опять обсуждали ситуацию на юге и у нас. Жданов сидел за столом прямой, как струна. Было видно, как у него подергивается левый глаз. Он был готов сорваться на крик, но держался.

– Товарищи! Вы понимаете, что вынудив Гитлера перебросить сюда войска, мы ухудшим положение наших войск?

– Отчетливо, товарищ Жданов! – ответил Говоров. – Но Ленинграду помогала вся страна. И мы держались. Теперь наша очередь, Андрей Александрович.

– Звонить самому?

– Самое время, – сказал командующий и протянул трубку Жданову. Тот, подумав несколько секунд, взял трубку и ровным голосом произнес: – Товарища Иванова! Здравствуйте, товарищ Сталин!.. Есть такое предложение: перебросить Отдельный Ударно-штурмовой корпус из-под Олонца и взять Новгород. Командование фронта говорит, что Новгород мы возьмем. Удержим или не удержим потом, гарантий они дать не могут, но их целью является вынудить командование вермахта перебросить сюда 11-ю армию Манштейна и уничтожить ее тут. Не дать немцам усилить группировку на юге за счет этих войск.

Жданов замолчал. Он слушал Сталина, иногда демонстрируя, что находится на связи.

– Да, товарищ Сталин. Финны ответ дали, но увязывают его с вероятной возможностью оккупации Финляндии гитлеровскими войсками… – Он опять замолчал. – Понял, товарищ Сталин! Скрытно перебрасываем корпус и ждем приезда представителя Ставки… Думаю, что корпус мы перебросим быстрее, товарищ Сталин… Значит, завтра?.. Ждем… До свидания, товарищ Сталин!

Представителем Ставки оказался Борис Михайлович Шапошников. Его не сняли с должности, но он прилетел вместе с Василевским, который ни на шаг от него не отходит. Дышит в затылок или перенимает опыт. Я участия в переговорах в первый день не принимал, составлял графики движения и рассчитывал сроки. Отправил Паасонену сообщение, что получил его послание. С целью ликвидации угрозы, изложенной в предыдущем сообщении, и для демонстрации серьезности намерений финской стороны прошу беспрепятственно пропустить двадцать четыре десантные баржи по Свири, от Вознесения до Олонца. В этом случае я сниму с участка снайперские группы. Паасонен ответил, что это равноценный обмен. Я приехал в разведупр фронта с этим сообщением. Там и узнал, что меня вызывают к командующему. Василевского вижу впервые. Генерал-полковник с лихим чубчиком. Шапошников выглядел плохо, лицо землистого цвета – видимо, печень совсем отказывает, одышка. Но меня узнал.

– А, майор! Здравствуй!

– Здравия желаю, товарищ маршал!

– Да какое там здравие. Саша, Славика моего позови! Слава, принеси Суворова. Вот! Обещал. Носи! Первую степень не дали, ну, совсем ты своим званием и должностью не соответствуешь. Третьей мало. Уговорил на вторую. И на дату посмотри: 18 мая. В тот день Паулюс попытался срезать Барвенковский выступ. Верховный сразу и подписал, когда первую волну остановили. Что новенького в почте нашел?

– Генерал Паасонен обещает пропустить наши десантные средства на Волхов, товарищ маршал.

– Обломали-таки! Молодцы! А ты так ротой и командуешь, что ли?

– Нет, товарищ маршал. Я сейчас начальник 2-го отдела ГРУ ГШ при Ленфронте.

– Это что за должность?

– Финский отдел, занимается разведкой и операциями на финском участке фронта, – ответил за меня Говоров. – Принимал участие в формировании и обучении того самого Ударно-штурмового корпуса, который смотреть едем.

– Время даром не теряет? Талантливый командир, а вы его на десятых ролях держите!

– Ничего подобного, Борис Михайлович! Используем его на всю катушку. Его идея перебросить корпус под Новгород, и наверняка что-то уже придумал, как Новгород взять попроще, раз десантные баржи за собой тянет.

– Ладно, поехали смотреть, что вы там придумали!

Эх! Показуха-показуха! Но в армии без нее никак! Слава богу, траву красить не надо. Начальников ГШ привезли к УР Подберезье, он максимально похож на те укрепления, которые предстояло брать в Новгороде. Там показали десантно-штурмовой батальон: рослых мужиков в кирасах, поголовно вооруженных ДП и автоматическими винтовками, с удобными ранцами за спиной, сшитыми по типу РД. Две батареи САУ-152 и две роты КВ. И снайперскую группу, вооруженных ПТРС. Второй номер имел АВС или СВТ. Показали штурм УР, который, естественно, прошел как по маслу. Но САУ стреляли холостыми, а вместо тола использовались имитационные шашки ШИРАС-122. Начальство посмотрело на кирасы, которые были украшены вмятинами и царапинами от настоящих пуль, с уважением. Поговорило с бойцами, за спиной которых уже было три финских «укрепа», и с интересом рассматривало звездочки и домики на стволах орудий САУ.

– Это что за цирк?

– Звезда – танк или противотанковое орудие. Домик – капонир или дот.

Посмотрели на вмятины на лобовой броне. Василевский что-то писал в блокноте. Генерал-майоров Козика и Трубачева забросали вопросами по каждому элементу экипировки: для чего и как.

– Сколько у вас таких корпусов? – спросили у Говорова.

– Один.

Познакомились со структурой и управлением. Причмокнули, что механизация корпуса – сто процентов. За два дня корпус переместился на 220 километров на восемьдесят процентов, остальное вооружение и снабжение переместится в течение суток.

– Расчетная подвижность у нас выше, чем у немецкого корпуса. Немного сдерживают летчики. Им требуется вдвое больше времени, чем механизированным соединениям. Но выделить дополнительные батальоны аэродромного обслуживания фронт пока не может.

– Хорошая задумка, товарищ генерал-лейтенант!

– Товарищ Жданов очень помогал, ну а придумал все Иволгин, мы только оформили соответствующими приказами и решили организационные вопросы. Кроме всего, в корпус входит десантно-транспортный дивизион самоходных десантных барж. Экипажи набраны из морской пехоты Ленфронта.

– Я ж вам и говорю, что вы и десятой части его способностей не используете! Двигайте! Двигайте наверх! Иначе заберем!

Начальство проехалось по позициям, которые начал занимать корпус, заглянули и в роту Коршунова. Бойцы ели глазами маршальские звезды, а Василевский отмечал в блокнотике отличия в экипировке и вооружении роты. Пробежались даже по закромам Дементьева.

– А почему наши пулеметы мало используете?

– Из-за дискового питания занимают больше места, товарищ маршал. Если бы у ДП была неразрывная лента на 150–250 патронов, цены бы ему не было. А так приходится использовать МГ-34, ну, а лучше всех: МГ-42, но их у нас мало, пока. Там есть планка для оптического прицела и станок. Таких у нас шестнадцать штук. Используем при прикрытии проходов групп и при их встрече на возврате.

– Все бойцы умеют пользоваться немецким оружием?

– Да, любым. И финским, и шведским, и союзным. Изучаем все. И могут водить любую технику. Все – парашютисты. В общем, отряд особого назначения.

– Как компенсируете потери?

– За счет школы ГРУ в Ленинграде. Пополнение идет только оттуда. Практику приема пополнения из маршевых рот и из разведрот фронта прекратили с марта месяца, когда состоялся первый военный выпуск в школе. Ну и следим за тем, чтобы из госпиталей не направляли в другие подразделения. Первый взвод показал приемы захвата и удержания противника, рукопашный бой. Рота находилась в немецких блиндажах в Подберезье, было видно, что Шапошников и Василевский впервые находятся в хорошо построенном и грамотно продуманном укрепрайоне.

– Добротно сделано, даже придраться не к чему! А там что за работы?

– Восстанавливаем поврежденный при штурме капонир, и приходится немного расширять его под ЗиС-3.

– То есть укрепрайон готовите к боям?

– Да, товарищ маршал. – ответил Говоров. – Готовимся встретить Манштейна на всех участках фронта.

– Срок готовности операции по освобождению Новгорода?

– Зависит от прохода СДБ по Свири. Пока караван движется беспрепятственно. Подходит к Свирьлагу, Верхнюю Свирь прошли без происшествий. СДБ из-под Важин вошли в Волхов, проходят шлюзование на Волховской ГЭС в Волховстрое. К вечеру подойдут сюда к Теремцам. Сама операция разбита на три этапа. Первый: захват Трубичино. Немцы уже привыкли, что мы пытаемся взять его с севера – там, где зимой мы его первый раз взяли. Мы высадим десант в авиагородке, предварительно выведя на прямую наводку дивизион САУ под Новониколаевской. Вот сюда, на опушку леса. Отсюда авиагородок как на ладони. Удара с двух сторон немцы не любят, это их тактикой не предусмотрено. Начинают на севере, а мы под шумок. Дальше перебрасываем танки на остров у Новой Деревни. Качественной противотанковой обороны у немцев там нет, только по берегу. И последний удар – по аэродрому в районе Юрьево, он больше всего мешает взять Новгород.

– Протока не судоходная!

– Тем не менее есть лоцман, который говорит, что суда с осадкой до 1,8 там пройдут, а посадку пехоты и танков можно организовать уже на острове на переправе у Волотово.

Части корпуса начали движение на исходные. Сутки присматривались к обороне противника, ожидая подход судов. В ночь на 20 июня произвели высадку под Трубичино. Шесть дзотов расстреляли САУ, пошел десант. Батарея «ахт-ахтов», попав под обстрел прямой наводкой с противоположного берега, пропустила танковую атаку из-за домов авиагородка. Штурмовые роты ворвались в укрепрайон, а 7-й полк майора Гарькавого высадился на остров у Новониколаевского и расширял плацдарм. Десантные баржи крутились между берегами, перебрасывая танки и самоходки к Новой Деревне. Кроме нашего корпуса активно переправлялся и наводил переправу Клыков. Я встретил его у переправы. Он опять простужен, сильно кашляет. Но сидеть на НП не в его привычках.

– А, «Иволга»! И ты здесь? Ты ж 59-й придан!

– Все решится на этом берегу, Николай Кузьмич. Выйдем на берег к Кремлю, они побегут, зная, что у нас нормальные средства для переправы.

Откашлявшись, Николай Кузьмич помотал головой в знак согласия.

– Дойти бы! Мы уже дважды здесь были! Пять дотов у Новой Деревни.

– А у меня две батареи САУ-152. Двенадцать стволов. Что мне их пулеметики!

К двенадцати часам мы с ним увидели стены Кремля. Затем расстались, я поехал на броне к Волотову. Начинался последний этап. Звук боя на севере не затихал. Были слышны разрывы крупнокалиберных снарядов наших 203-миллиметровок, проламывающих оборону противника. До Волотова добрались только двенадцать барж, но мы начали посадку десанта, затем подошли еще шесть. Где остальные, я так и не выяснил. Пожилой лоцман, Варфоломей Иванович, отказался высаживаться на берег.

– Там еще шесть мелей, надо провести, дорогой начальник!

– Там нет места, чтобы вас высадить!

– Где наша ни пропадала, товарищ начальник. Вы потом вот сюда выходите, там причалим и грузиться будем, – он показал точку на берегу Сиверсова канала.

Появление наших войск на аэродроме Юрьево было последней каплей. Лишившись авиаподдержки, противник поспешил оставить позиции и начать отход к Шимску и Луге. Над Кремлем взметнулся красный флаг 1-й ударно-штурмовой дивизии НКВД.

Я лежал на траве на берегу Волхова и смотрел на заходящее солнце, садившееся в Ильмень-озеро. Красиво! Красноватое солнце не было округлым, его исказили облака, водяные пары разорвали его на сегменты. В воздухе сильно пахло тротилом и сгоревшим порохом, но выстрелы уже не звучали более часа. Ноги лежали в вяло протекающей воде реки, пара окушков пыталась их ущипнуть. Мои сапоги стояли рядом, обернутые портянками. Я полностью расслабился, старался ни о чем не думать. Где-то невдалеке стрекотал кузнечик. Было тихо, и только звук и дым пожара на противоположном берегу выдавали то обстоятельство, что бой только что закончился, идет война, 1942 год. Послезавтра минует год, как она началась. Но сейчас мне было все равно, что происходит вокруг. Это, конечно, не Индийский океан, а всего лишь исток Волхова. Но мы моем в нем ноги вечером 20 июня 1942 года. Новгород мы взяли.

– Товарищ майор! Штаб фронта передал сообщение: полковнику Иволгину срочно прибыть на НП-59. Вы такого знаете? Я не помню, чтобы у вас был однофамилец, – сказал командир взвода связи лейтенант Макарычев.

– Слава, я такого тоже не знаю, но догадываюсь, кого просят прибыть на НП.

Я подтянул к себе сапоги и начал обуваться. Встал, поднимая одновременно СВТ, и направился к СДБ, которая, откинув аппарель, стояла чуть ниже по течению.

– Поздравляю, товарищ полковник! – послышалось сзади.

Поднялся на борт, прошел к ходовой рубке. Пока поднимался по трапу, из рубки высунулось лицо краснофлотца:

– Товарищ майор, командир на берегу!

– Зови, мне на тот берег надо, к Теремцу.

– Я мигом!

Я вошел в рубку и вызвал на связь «Кармен», как обозвали связистов 59-й армии.

– Кармен, я Иволга!

– Иволга – Кармен! Сообщите, где находитесь. Вас вызывает первый.

– Напротив Кремля, у Сиверсова канала.

– Вас просили прибыть в Кремль к собору. Первый там.

– Вас понял! Исполняю. До связи!

– Поздравляем, товарищ полковник!

– Спасибо!

По берегу бежали два человека в морской форме, один из них крутанул рукой над головой. Запустились двигатели СДБ. Командир в черном кителе поднимался по трапу, а вахтенный крутил ручку лебедки, поднимая аппарель.

– Извините, товарищ майор! Был на СДБ-35, там заклинило аппарель неразорвавшимся снарядом. Пытались вытащить. Какие будут приказания?

– К Кремлю, на тот берег вызывают.

Взвыл ревун, давая сигнал отхода. Обе машины назад, медленно сползаем с мели. Затем один из двигателей пущен вперед, нас подхватило течение, баржа торопливо пересекает стрежень, отрабатывает машинами назад, сбрасывая ход, и утыкается в песчаный пляж западнее Кремля. Гремит откинутая аппарель. Мы, с новым ординарцем Костей Макаровым, высаживаемся на левом берегу и идем к главным воротам. За стенами Кремля довольно много народа. Вече! Не иначе! Господин Великий Новгород ликует! Идет митинг, который проводит политотдел фронта. На крыльце храма маршал Шапошников, генералы Василевский, Говоров, Мерецков, Клыков, кто-то из политотдела. Кто-то кричит в толпу лозунги. К крыльцу не пробиться. Придется ждать конца митинга. Я пристроился на какой-то коновязи и смотрел на ликующих людей. Это, видимо, надолго! Выступает Кузнецов, второй секретарь обкома, поздравляет новгородцев с освобождением. Рядом со мной пристроились бойцы, слушают. Там у коновязи меня и нашел генерал Трубачев.

– А ты чего здесь? Тебе туда надо! – он показал рукой на крыльцо. – Командующий звал.

– Не пойду! Устал. Трое суток на ногах. Такой вечер на реке! Ухи хочется!

– Насчет ухи ты здорово придумал! Вечерком в Теремце соберемся, с тебя причитается. Шапошников тебе полковника присвоил.

– Хорошо, Василий Алексеевич. Что-нибудь сообразим.

– Что-то ты сегодня кислый какой-то. Пойдем к начальству, оно тебе настроение поднимет. Радоваться должен, а ты куксишься.

– Я ж говорю: устал и спать хочу.

Митинг, наконец, закончился, я доложился о прибытии. Выслушал приказ и поздравления, затем все тронулись в Ленинград. В Теремец мы с Трубачевым не попали. Уха пролетела мимо, а меня уволокли в Смольный. Женю вызвали туда. Там состоялся весьма интересный разговор с Мерецковым, который, подвыпив, сказал:

– Держись подальше от всего этого, полковник. Власть над людьми развращает страшно! Ты ж совсем молодой, и не совсем понимаешь, чем это может для тебя обернуться. – Тут к нему подошел его «телохранитель», и он замолчал, делая вид, что ничего мне не говорил. Капитан ГБ покрутился возле него, потом отошел в сторону.

– Пойдем, выпьем, здесь поговорить не дадут. Я ведь понимаю, для чего взят Новгород.

– Он должен послужить красной тряпкой для бычка.

– Только он? – спросил Мерецков, усаживаясь за стол и разливая водку в рюмки. – Закусывать надо плотнее, подвинь сюда мясо и салаты, – попросил он.

– Нет, вся 18-я армия Линдерманна.

– А почему тогда не преследовали отходящие войска?

– У Старой Руссы болтается 38-й корпус, он первый в очереди. Мы делаем вид, что сил и средств у нас маловато. Создаем иллюзию возможности нас выбить.

– Сил, действительно, маловато.

– Для обороны города достаточно: у вас три армии.

– Они уже потрепаны.

– Пополняйте!

– Нет резервов, все на юге!

– Не случайно здесь и Шапошников, и Василевский. Верховный в курсе событий, так что резервы будут.

– Задам глупый вопрос: тебе это зачем нужно? Вот какой у тебя свой интерес в этом вопросе? Ведь все было хорошо: медленно, но верно, отбирали свое. Сейчас проявили активность, и за нас возьмутся, причем всерьез.

– Задача стратегическая, а не фронтовая. Требуется помочь нашим на юге, чтобы Гитлер не нарастил силы там, и освободить пять армий из семи на Карельском участке.

– Ого, замахнулся! А Маннергейм знает?

– Догадывается. СБД видели?

– Ну, видел.

– Часть из них сделана на Волге. Пришли сюда своим ходом.

– Вот тебе, и майор из финского отдела! Корпус заберут?

– Только на переформировку и пополнение. И на Лугу.

– В общем, наступая, готовиться к жесткой обороне, правильно понимаю?

– Да, зарывайтесь по самые уши. Все немецкое восстановить и развернуть на запад. Бои будут тяжелыми. Если все удастся, сюда придет армия, штурмовавшая Севастополь. Уйти отсюда она не должна. Вот такую вот задачу поставил нам Верховный.

– Я повторюсь, ты осторожнее наверху! Сейчас очень многие захотят подставить тебе ножку, Иволга. Я ведь тоже не сразу понял, почему с тобой Говоров, Жданов и Евстигнеев носятся. А сейчас Шапошников и Василевский подключились. Голова у тебя светлая, и воевать ты умеешь. Но рискуешь постоянно. Вечно со всеми ссоришься. Итогом будут «закладные записки». Твои, вон, «птичку» неуставную таскают. Кончится это «участием в военно-фашистском заговоре»! А там так бьют, так ломают! По себе знаю! Ладно, давай за тебя, за выполнение приказа Верховного и за маленькие потери!

Результатом небольшой пьянки в Смольном стало решение формировать второй ударно-штурмовой корпус на базе 8-й армии, базирующейся на Ораниенбаумском пятачке. Василевский обещал помочь с артиллерией особой мощности, людьми и снаряжением. Расставаясь, многозначительно сказал, что не прощается.

– Буду отслеживать ваши дела, товарищ полковник. Очень нужная и своевременная инициатива.

– Через пару недель посмотрим, насколько хорошо мы напугали фон Кюхлера, – сказал Говоров.

– Не ослабляйте давления вправо. К августу закончить формирование второго корпуса! Автомашины и авиацию для него мы подбросим.

Проводив представителей Ставки, все разъехались отдыхать, кроме тех, кому предстояло работать на юге. Мы с Женей вернулись домой. Женя пожаловалась, что не слишком хорошо себя чувствует, похоже, что начинается токсикоз, а через неделю первый гос. Она пошла спать, а я поднялся наверх и попросил сводку по потерям и свежие РДО. Больше всего интересовало, как прошла высадка Саши Овечкина в Ботническом заливе. Д-3 докладывала, что высадка произведена чисто. Саша должен был легализироваться в Швеции и подготовить место для проведения переговоров и вербовки Рамсая. Документы ему сделали на имя финского луутенанта, который дезертировал из Финмаркена, так как поссорился с гестапо. Такие истории контрразведка Швеции пока кушала. Не выдавала таких людей ни финнам, ни немцам. Документы подлинные, разведка Северного флота выхватила этого бедолагу несколько недель назад под Неллимелти. Он и рассказал о своей ссоре с гестапо. Теперь Сашке предстояло пройти через фильтр шведских разведслужб и получить статус беженца. Женя сказала, что Хуун скучает и плачет по ночам. Но днем держится на уровне. Помогает с переводами финских и немецких документов, приглашала нас к себе, как только будет время. Из Финляндии пришло два письма для нее: одно от матери, а второе от отца. Карл Хенрик Вольтер Рамсай все-таки не выдержал: написал младшей дочери, своей любимице. Письмо было довольно сухим, в нем говорилось о великих страданиях, выпавших на долю маленькой Финляндии, оказавшейся заложницей битвы великих держав. В укоризну дочери ставилось, что она не понимает исторического предназначения этой войны для восстановления Великой Финляндии от Ботники до Белого моря. Что, поддавшись обаянию молодого человека, она променяла великую идею на удел домохозяйки.

Хуун ответила: «Великая идея заморозила меня под русскими Важинами, а отогрели меня и вылечили люди, которых ты называешь врагами. Что-то не так в твоей теории, папа. Что-то не так было и есть в той и этой войне. Нам говорили, что мужество и героизм финского солдата почти принесли нам победу, но нас предали великие державы. Сооружения у Важин называли более сильными, чем линия Маннергейма на Карельском перешейке. Я хорошо помню тот приезд делегации правительства. Нас уверили в этом, но они пали в один день. В один день пал Свирьлаг, такая же участь была у Куйтежей и Кургино. А ведь их защищали мужественные и героические финские воины, которых больше нет. Одни замерзли, как я, другие убиты. Я разговаривала с теми, кто остался жив и попал в плен. Они говорят, что паек в лагере больше, чем на позиции, и, главное, нет "молотов Молотова" – русских крупнокалиберных снайперских винтовок, спасения от которых нет. Стоит высунуться, и конец. Задумайся об этом, папа. Великая идея постоянно требует жизни наших людей, а их совсем не много. В Ленинграде проживает больше людей, чем во всей Финляндии. Русские не хотят этой войны и дают нам шанс выжить. Другого шанса у нас не будет».

Письмо ушло в Швецию, и я подумал, что преодолеть упертость господина Рамсая нам не удастся.

Двенадцатого июля стало известно, что 11-я армия получила приказ передислоцироваться в Псков. Бои шли на подступах к Луге, а Северо-Западный фронт взял Шимск. Четвертая армия прорвала немецкую оборону под Еглино, а 2-я Ударная перерезала дорогу на Лугу от Любани. Тридцатый корпус опять начал испытывать сложности со снабжением. Восемнадцатая армия Линдемана, как могла, помогала ему держаться, но у немцев в тот момент было мало авиации под Ленинградом. Немцам авиация требовалась на юге, где шли основные бои, поэтому наши летчики смогли захватить господство в воздухе. Все снабжение немцы могли доставлять только ночью, а ночи летом совсем короткие. Разгром 38-го корпуса двумя фронтами окончательно убедил фон Кюхлера в необходимости срочного получения подкреплений. Все пленные говорили, что подход подкреплений вот-вот состоится. А мы усилили разведку и диверсии на железной дороге. Вовремя полученные вести из Крыма были следующее: 8-й авиакорпус Рихтгофена остался на юге, 11-я армия ускоренно грузится в вагоны, одна дивизия точно получила назначение во Францию. Офицеры дивизии устроили большую оргию в Симферополе. Румынские дивизии остаются в Крыму. Остальные отбывают в неизвестном направлении. Три поезда оформили как литерные, идут вместе. Назначение – Псков. Собственно, все понятно. Хорошо, что армия идет не в полном составе и без авиации. Озадачили через ГРУ нашу разведку литерными поездами. Если идут вместе, значит, есть возможность собрать их на одной станции. А у нас уже шесть полков пикирующих бомбардировщиков Пе-2 и пять полков истребителей: два на «Аэрокобрах», два на «Киттихавках» и один на Як-7. Пятнадцатого июля 1-й корпус сосредоточился у Тарасово и в ночном бою взял его, продолжив наступать на Лисино. Там находилась последняя железная дорога, снабжавшая 30-й корпус немцев. Наступать в том направлении было очень тяжело. Немцы здорово оборудовали позиции, учли недостатки более старых УРов на Волхове. В целом немецкая оборона представляла собой позиционную оборону, с широко развитой системой опорных пунктов, составлявших узлы обороны. Основным элементом фортификационного оборудования опорных пунктов, узлов обороны и промежутков между ними являлись траншеи и хода сообщений, с открытыми площадками для пехотного оружия, деревоземляными сооружениями (преимущественно противоосколочного типа) и железобетонными огневыми точками («универсального» типа) с открытой площадкой и убежищем для расчета. На основных направлениях железобетонные сооружения являлись костяком опорных пунктов и узлов обороны. «Универсальные» сооружения усиленного, а иногда и тяжелого типов были расположены главным образом в глубине обороны, в 800–3000 м от переднего края.

В ряде случаев немцы приспосабливали к обороне жилые дома и другие постройки, но основные огневые позиции устраивали вне зданий, на улицах или даже вне населенных пунктов. Опорные пункты, как правило, обносились проволочными заграждениями в один или несколько рядов. Наиболее характерным для большинства участков в районе Пулково являлся следующий порядок постановки проволочных заграждений: первый ряд – рогатки, второй – проволочная сеть на низких кольях, третий – спираль Бруно, четвертый – усиленный забор или рогатки, пятый – проволочная сеть на низких кольях. Глубина проволочных заграждений на наиболее ответственных участках достигала 100 м, причем промежутки между рядами минировались. Громадное количество «ежей» и контрэскарпов значительно затрудняли использование танков и самоходных установок. Приходилось каждую атаку готовить в инженерном отношении: проделывать проходы, минировать «ежи» и надолбы. Обеспечить внезапную атаку в этих условиях было невозможно. Мы пользовались тактикой огневого воздействия: снайперская группа брала под плотный огонь участок, и начинали действовать саперы. Немцы обычно сразу пытались вызвать огонь артиллерии, и начиналась артиллерийская дуэль. Наши 122-мм гаубицы обычно выигрывали ее. Плюс помогали самоходчики. Если саперам удавалось подготовить проходы и расположить активно применявшиеся нами шнуровые заряды, в игру вступала корпусная и фронтовая артиллерия. Следовала артподготовка, и, прикрываясь огневым валом, вперед шли танки с тралами, самоходки и штурмовые батальоны. Дважды или трижды делался перерыв в артподготовке, и САУ «контролировали» действенность артогня, уничтожая прямой наводкой ожившие цели. Скорость наступления была низкой, три – пять километров в день. Но глубина обороны на основных направлениях достигала двадцати пяти – тридцати километров. Особенно упорно сопротивляющиеся опорные пункты уничтожались полностью и огнем артиллерии, и авиацией, и пехотой. Система многослойного огня, на которую уповали немцы, в этом случае давала сбой. А малое количество авиации позволяла с не очень большими потерями активно применять пикирующие бомбардировщики. На пятые сутки боев мы перерезали железную дорогу в Лисино, и немцы начали покидать позиции под Тосно и отходить к Вырице и Сиверской. Довольно большой участок Ленобласти был полностью освобожден от немцев. Линия фронта теперь проходила от Урицка до Пушкина, потом Павловска – мимо Форносово к Сусанино и Вырице, затем Дружная горка, Дивенская, Мшинская и Луга.

Двадцать первого июля корпус сменили части переформированной 55-й армии генерала Свиридова, и его перебросили в Шушары. Корпус спешно пополнялся, но личный состав пополнения месяц гоняли на полигонах на Свири. Все бойцы имели фронтовой опыт и были обстреляны. Заканчивал формирование 2-й УШК в Ораниенбауме. Коршунов нашел слабое место в немецкой обороне: участок между Горелово и Пушкиным. По каким-то причинам, видимо связанным с тем, что участок почти полностью открытый и хорошо простреливается как нашей, так и немецкой крупнокалиберной артиллерией, там, кроме нескольких рот и трех батарей противотанковых Pak-40, больше ничего не было. Довольно обширные минные поля в трех местах перекрывали открытые участки. Два опорных пункта в районе теперешнего Волхонского шоссе имели большое количество 105-мм гаубиц. Грунт слабый, немецкие танки и машины в нем вязли, но для наших танков местность была проходима. Плюс установившаяся жаркая погода подсушила землю, а недостаток личного состава в войсках Линдемана начинал существенно влиять на все. Второй корпус спешно передислоцировали в порт, тем более что большая часть автотехники находилась еще в Ленинграде. И мы ударили! Прорвав с ходу оборону, часть 2-го корпуса ударила на Красное Село и захватила Дудергоф, а остальные пошли на Форносово и соединились с частями 4-й и 55-й армий. Две пехотные дивизии, одна моторизованная и много артиллерии оказалось в мешке под Пушкином. Говоров ввел в прорыв войска восьмой армии: четыре гвардейских и три стрелковых дивизии, которые были его резервом. И 122-ю тяжелую танковую бригаду 52-й армии на танках КВ-1С Кировского завода. Завязались бои за Красногвардейск, сегодняшнюю Гатчину. В Тайцах были захвачены какие-то странные установки, оказавшиеся крупнокалиберным железнодорожным орудием. Говоров активно расширял прорыв, стремясь отрезать Петергофскую группировку немцев. Но каждое село немцы превратили в опорный пункт, а бойцы Коршунова уже приволокли немца с «Крымским Щитом» на мундире. Вывезти орудие в Ленинград не получалось: дорога была перерезана у Горелово, взять которое не удавалось. И тогда Говоров развернул вторую штурмовую, приказав во что бы то ни стало обеспечить работу этой ветки. На хрена ему эта «дура-дора»? Штурмовые батальоны пошли на ночной штурм Горелово, а со стороны Ленинграда ударила 44-я, бывшая 3-я ДНО, стрелковая дивизия от поселка Володарского. Ценой больших потерь этот «бесценный» – в смысле не имеющий цены и нафиг никому не нужный – трофей несколько десятков лет загромождал пути сначала на Варшавском вокзале, а потом под Лебяжьим. Но, естественно, этот эпизод раздули до небес! Командир батальона 8-й армии, обнаружившего это сооружение в Тайцах, получил звание Героя и славу «спасителя Ленинграда». В общем, все как по нотам. Для того чтобы она больше никогда не стреляла, было достаточно двух-трех 500-килограммовых бомб, подложенных в нужные места. А положили больше роты «штурмовиков» и батальон 44-й дивизии. Но сейчас главное не это! А вовремя перейти к обороне. Манштейн прибыл, а вместо крепкой обороны у нас слоеный пирог из плохо промешанного теста. Несколько длинных языков-выступов с не подавленными очагами сопротивления. Однако авиация работает, флот активно помогает. На всем фронте движение, ежедневно отмечаем освобожденные города и деревни. После взятия Ропшы у Говорова все-таки сработал инстинкт самосохранения. Он приказал перейти к обороне, используя остатки УРов немцев, а сам вплотную занялся Пушкиным. Из Ставки сообщили, что в наш адрес направлена 20-я армия, снятая с резервов Калининского фронта. Это еще восемь дивизий и танковый корпус. Только бы успела, хотя тут совсем рядом. По железной дороге меньше суток.

Лучшего стратега Германии подвела привычка к масштабности действий. Железная дорога от Пскова к Гатчине нами была перерезана в нескольких местах. Вместо того чтобы в обход перебросить войска через Нарву к Волосову, где еще сидели немцы, он решил сделать все одним ударом! Выгрузившись в Плюссе, он совершил фланговый маневр в семьдесят пять километров, сосредоточил приданный ему 2-й танковый корпус СС, прибывший из Франции, в районе Турской Горки на стыке двух наших фронтов. Наша авиа- и агентурная разведка сразу установила это. Двадцатая армия выгрузилась в Подберезье, создав Мерецкову второй эшелон. Манштейн с ходу форсировал Лугу, потеряв при этом около пятидесяти танков и посчитал, что вырвался на оперативный простор. Но уткнулся сначала в УР «Батецкий», сманеврировал вправо, а там болото! Оставил в нем с десяток танков, пошел влево и попал в огненный мешок между Малой Удрей, Городней, Антипово и Батецким. Эсэсовцы дрались отчаянно, но жидкий грунт не давал возможности «тройкам» и «четверкам» уверенно маневрировать, а количество противотанковых средств в войсках Мерецкова было очень большим. Ценой больших потерь Манштейн взял Антипово и Городню. Батецкий УР не дал ему возможности повернуть вправо на Новгород, и он пошел на Оредеж. Мерецков пропустил его второй эшелон мимо Батецкого, лишь слегка потрепав его на переходе, а затем вторая ударная армия забрала обратно и Антипово, и Городню, обороной которых Манштейн не озаботился. Он был уверен, что его «крымские ветераны, прошедшие дым, крым и рым», все сделают. Там, у Оредежа, их сбросили с дороги в лес направо. В этом болоте и покоятся ныне «ветераны Крыма». Нумизматическая «Мекка»! Достать «Крымский Щит» можно только там! Оставшиеся 12436 значков единственной уцелевшей, выведенной во Францию дивизии 11-й армии уже давно находятся в коллекциях. Они сопротивлялись два месяца! Лично фюрер обещал им помощь и деблокаду. Но я конца этой трагикомедии на Ленфронте не дождался, так как улетел в Швецию на начавшиеся переговоры с Паасоненом и… Рамсаем!!! Вытащить Манштейна из мешка никто не смог. Присылали даже вертолет, но безуспешно. Он сдался сам, в сентябре. Потом активно работал в Комитете «Свободная Германия». Был приговорен Гитлером к повешению, но пережил великого фюрера.

Новость о том, что в новой радиограмме Паасонен передал информацию о том, что он выступил в парламенте с анализом обстановки на фронтах, так как Гитлер потребовал от финских войск проявить активность на своем участке и хоть как-то помочь окруженной 11-й армии, застала меня в Оредеже. Шли упорные бои с эсэсовцами 2-го танкового корпуса, которые пытались вырваться из мешка и выйти на относительно плотную дорогу, которая казалась им спасением. Я готовил управляемые «сюрпризы» вдоль дороги, как делали в Афгане «духи», на случай прорыва немцев. Но войска 2-й ударной стойко отражали атаки еще сытых немцев. Передав дела Василию Сарову, я поехал в штаб корпуса и домой. Там ждала еще одна новость. О ней можно было не спрашивать: ликующие глаза Хуун все выдали. Саша прислал сообщение о том, что прошел фильтровку и легализировался в пригороде Уппсалы, ну, и прислал письмо Хуун по известному каналу. Вернется – получит выговор! Саша пристроился работать сторожем яхтклуба в Уппсале и подрабатывает в ресторане «Скархольмен» официантом. Я передал всю информацию в Москву, и в тот же день мне приказали прибыть в ГРУ. Основной новостью было то обстоятельство, что доклад Паасонена нашел поддержку у главы парламентского большинства Рамсая. То есть слепая вербовка удалась, получилось изменить мнение действующего министра Финляндии, и это обстоятельство серьезно может повлиять на дальнейший ход событий на Карельском участке нашего и соседнего Карельского фронтов. Маятник истории пришел в движение.

Панфилов принял меня в том же кабинете. Глаза усталые, красные от бессонницы.

– Отставить! – приказал он, отменив мою попытку доложиться по-уставному. – Проходите, садитесь, Максим Петрович, разговор у нас долгий! Зовут меня Алексей Павлович. Пришло время познакомиться по-настоящему, полковник. Расскажите о себе!

– Часть моих воспоминаний, Алексей Павлович, стерта немцами в июле сорок первого.

– Я знаю. Так и не вспомнили ничего?

– Узнал о себе много, от других людей, а память – нет, память не восстановилась. Матери и отца в городе нет, в дом попала бомба. Зацепиться не за что. Отдельные разговоры с сослуживцами по школе ничего не дают. Не помню ничего. Так что все, что происходило до 4 июля 1941 года, знаю только по анкете и автобиографии.

– Ничего страшного, люди, вас знавшие в тот период, характеризуют вас положительно, хотя отмечают, что некоторыми навыками, которыми вы сейчас свободно владеете, вы не обладали. Ну, например, никто не помнит, чтобы вы владели английским языком, но при этом в совершенстве знали финский. Сейчас положение строго наоборот: немного владеете финским, но свободно говорите на английском и немецком. Тем не менее отпечатки пальцев совпадают идеально, роговица тоже, но в ней есть изменения, связанные с контузией. Ряд радужек потемнел. Однако все врачи, которых мы привлекали к этому исследованию, однозначно определяют вас как Иволгина Максима Петровича. Но, собственно, я не об этом. Пусть это удивляет врачей и психологов, мы будем пользоваться этим феноменом. Как вы считаете, вы готовы работать в Швеции?

– Нелегально?

– Да.

– Нет, не готов. И, если честно, не хочу уходить с фронта. Мне кажется, что я нужнее на своем месте: фронтовая разведка, проведение фронтовых операций – чем при сборе информации по вероятному противнику, тем более в нейтральной стране.

– Честный ответ, Максим Петрович. Но то, что вам удалось сделать по Финляндии, необходимо развивать. Сейчас в нее вцепятся спецслужбы всех стран и будут тащить ее в свой лагерь. Не будем забывать о том, что наш союз с Великобританией и Америкой носит сугубо временный характер. А требуется сделать из Финляндии нейтральное государство с дружественным нам режимом. Так, чтобы в дальнейшем не возвращаться к этому вопросу. Двух войн достаточно. Есть мнение поручить вам это направление. Для этого вам надлежит выйти на непосредственный контакт с теми людьми, которых вы привлекли к этому процессу. Так что в Швецию придется лететь. И нелегально.

– Там же работает Овечкин?

– Уровень не тот. Просто командир взвода. Силовик. Боюсь, что переиграет его Паасонен, или сдаст, либо шведам, либо немцам. А вас он сдавать не будет. Он знает, кто вы, и несмотря на вашу молодость, вы – начальник финского отдела. От вас во многом зависит его дальнейшая судьба в послевоенной Финляндии. Он эту ставку уже сделал. Теперь наш ход.

– Наш, но почему нелегально?

– Потому, что быстро перебросить вас туда невозможно. Есть только один ход! Наша резидентура в Швеции ведет одного коммерсанта из Португалии. Есть мнение, что он работает на абвер, но работает аккуратно и еще не попадался. Произведем его подмену. В случае, если переговоры будут удачны, вы и Овечкин уходите морем.

– Мне откровенно не нравится эта идея. Вариант отхода примитивен. Лодка может не дойти, либо туда, либо обратно. Проще приехать в Швецию легально, хоть в составе делегации, хоть на работу в торгпредство или посольство, а там уйти, и возвращаться легально, через посольство. А Сашку возвращать через Финляндию после завершения войны с ней.

– Не хотелось бы мне раскрывать тебя в шведском посольстве…

– Делаем документы на другое имя. И слегка меняем внешность, форму снимем.

– Хорошо. – Он снял трубку и куда-то позвонил. Через полчаса я был перекрашен, на мой нос нацепили очки, сбрили усы, сфотографировали это безобразие и начали готовить документы на представителя «Главстанкоимпорта».

Если англичане выдали визу в тот же день, то нейтральная Швеция тянула с ответом, как могла. Товарооборот со Швецией у нас упал настолько, что приезд нового представителя в Торгпредство выглядел уж больно подозрительно. В общем, начальник был прав, требовалось лететь нелегально, но вот возврат был очень затруднителен, почему Панфилов и склонял меня к работе в Швеции надолго. Если шведы будут тянуть и дальше, то у него лопнет терпение, и все пойдет по его варианту. Меня выручил Паасонен, с которым продолжалась постоянная работа. Узнав, что шведы не дают визу, он сказал, что документами и визой обеспечит он. Фотография у него есть. Пришлось возвращать волосам естественный цвет. А усов в школе у меня не было по уставу.

Одинокий Пе-8 на предельной высоте ночью пересек Финляндию и с приглушенными моторами спланировал вниз. Меня выбросили на парашюте в лесном массиве восточнее деревеньки Андерсби не очень далеко от Уппсалы. У меня были какие-то документы на имя какого-то шведа, а Саша получил от Паасонена швейцарский паспорт на имя Макса Ориоля с моей фотографией, многочисленными штампами о пересечении границ и шведской постоянной визой. Саша должен был ждать моего сообщения, а затем подобрать меня на машине на лесной дороге у озера Растъен. Приземление потребовало от меня много усилий: пришлось сдергивать зацепившийся парашют с сосны. Упаковав его в сумку, я благополучно утопил ее в озере, послав предварительно условный сигнал, что приземлился. Рация утонула вместе с парашютом после получения квитанции от центра. Углубился в лес и стал ждать утра в восьми километрах от места приземления. След старательно обработал кайенской смесью. Тем не менее в лесу было тихо, самолеты над ним не крутились – видимо, выброска прошла чисто. Посмотрим. Около девяти утра послышался звук мотора. Черный «Мерседес 500» прошел по лесной дороге и остановился у отметки лесничества, затем развернулся в обратную сторону. Двигатель не останавливает. Все, как условлено. Но расположился я далековато. Осторожно двинулся вперед, дослав патрон в патронник браунинга. Метров с трехсот я в бинокль узнал Сашку. Увидев меня, он открыл дверь «мерса». Мы обнялись возле машины.

– Садись за руль. Я снял для тебя квартиру, и эта машина на твое имя. Я покажу. Осторожно, здесь левостороннее движение. Только переоденься. Все в сумке.

– У меня свое!

– Не надо. Я взял все то, что нужно. Здесь так одеваются люди твоего уровня.

Я зашел в лес, чтобы случайные люди не увидели, и переоделся в костюм, который привез Сашка. Галстук-бабочка, клетчатый пиджак, неудобная рубашка со стоячим воротником, кепи. В кармане пиджака нашел документы. Чистая работа! Интересно, откуда у Паасонена эта фотография? Надо будет покопаться! Хотел закопать комбинезон, но подошел Сашка и забрал его.

– Мне на работе пригодится. Я же бывший военный по легенде, – и он засунул комбинезон отдельно к себе в сумку. Мы тронулись в сторону Уппсалы.

– Как живешь, Саша?

– Домой хочу. Очень скучаю и хочу в роту. Как там?

– У жены все в порядке. Сначала много плакала, пока весточку от тебя не получила. Кстати, зачем рисковал, отсылая письмо?

– Командир, проехали. Для пользы дела! Поддержать Хуун. Сработало?

– Получается, что да. Рамсай поддержал доклад Паасонена. Вполне вероятно, что мы будем встречаться с обоими.

– Вот видишь! Я чуточку лучше знаю, что ей требуется.

«Мерседес» шел удивительно мягко и быстро. Сашка дважды предупреждал, чтобы я не нарушал скоростной режим.

– Здесь за этим следят. Больше девяноста не держи. Сейчас налево, в центр не езжай, так быстрее. Теперь сбрасывай скорость, на следующем повороте направо. Пропусти грузовик и направо. Теперь налево. Видишь, городок, Суннерста называется. Вот карта, нам сюда. Запомнил?

– Да.

– Сейчас направо до колонки и гаражей, там направо и приехали. Улица Свеггваген, 15. Вот ключи от дома. Зайди в сегодня же в херргард и отметься. Ты же иностранец.

– Понял. Какой язык они лучше понимают?

– Немецкий. Поворачивай. Видеться будем в ресторане в клубе. Стой, я выйду. Хвоста не было, я следил.

– Я тоже. Вечером в ресторане клуба. Отправь сообщение, что я прибыл. Давай! – я пожал ему руку, он закрыл дверь, и я тронулся к дому. Достал из багажника вещи, открыл калитку дома. Двухэтажный, довольно старый. Я пронес вещи к крыльцу, потом вернулся к машине и переставил ее на стоянку возле дома. Я уже обратил внимание, что так делают тут все. Машин не очень много, но они есть. Этот «Мерседес» довольно сильно выделялся своими большими размерами. Проверил комнаты на жучки на всякий случай. Может быть, они и есть, но замаскированы хорошо. Сашка предупредил, чтобы напрасно оружие не таскал. Здесь оно под запретом, а иностранца могут проверить. Посмотрел на карте, где находится херргард – недалеко, можно сходить пешком, но положение обязывает! Сел в машину и через пять минут подал документы человеку в штатском, сидевшему за небольшим барьером. Тот равнодушно раскрыл паспорт.

– Цель вашего приезда, господин Ориоль?

– Отдых, хочу покататься по местным фьордам под парусом. И присмотреться к местному яхтклубу.

– А говорите: отдых. Так и пишем: коммерция.

– Ну, хорошо, уговорили.

– Постоянно проживаете где?

– Шульцштрассе, 8, Тун, Швейцария. Владелец яхтклуба. Вот моя визитная карточка.

– Спасибо, не надо. Мне это не по карману, господин Ориоль. Благодарю за визит, что поделаешь, кругом война, и только наши две страны как острова в этом пламени. Желаю приятно и с пользой провести время! – он слегка приподнялся за столом.

– Благодарю вас, господин…

– Свенссон.

– До свидания, господин Свенссон.

Тем не менее краем глаза я видел, что он все-таки посмотрел, на чем я приехал. Я неспешным шагом вышел к машине. Ощущения наблюдения не было. Вернувшись в дом, я включил приемник в 14 часов, настроился на нужную волну и принял шифрограмму. Центр передавал Краузе, что клиент выехал к месту встречи, ожидайте.

В три часа позвонили в дверь, пришла девушка, которая будет помогать по хозяйству и готовить еду. Она разогрела что-то на кухне и накрыла в столовой. Немного погремела посудой после обеда, пробежалась везде тряпкой, сделала книксен и убежала, получив на чай полкроны. Вечером я забросил маленький вальтер в кобуру под плечом, проверил, как я выгляжу в черном смокинге, надел шляпу и поехал в ресторан яхтклуба. Надо стать завсегдатаем этого ресторанчика. У ресторана довольно много машин, я припарковал свою, но в самом ресторане народу было не так много. Саша сказал, за какие столики садиться, когда ехали в машине, поэтому я отказался от приглашения метрдотеля и показал рукой на свободный столик у окна, выходящего на фьорд. Сел так, чтобы видеть весь зал, но делал вид, что рассматриваю причалы клуба. Саша принес меню и показал рукой слова: отправил и получил. Он принял заказ: норвежская семга, лобстер, морской салат и белое вино. Кроме заказа он принес пачку сигарет. Я вообще-то не курю, и Саша это знает, но видимо, придется отойти от правила. Поужинав, немного посидел у стойки и поболтал с барменом о клубе, смакуя чудесный старый «Хеннесси». В дом попал как раз к сеансу связи. Центр передавал Краузе, что клиент прибыл, будет завтра в 18:30 в ресторане яхтклуба. Расшифровал сообщение Саши, что у него все готово, я должен подойти к 19:00 и сесть за тот же столик. И условные сигналы об опасности.

Днем я подъехал в клуб и побродил по причалам, определяя места возможных засад, секторов обстрела, варианты отхода. Со стороны казалось, что я рассматриваю сооружения и яхты. Ко мне подошел пожилой человек в довольно дорогой одежде и поинтересовался, что меня так заинтересовало. Суннерста – маленький поселок, а язык у Свенссона длинный. Это хозяин клуба, господин Стэмберг, Хуго Стэмберг, и он не хочет продавать семейный бизнес. Я вынул из кармана фотографии причалов в Туне, и мы около часа обсуждали, чьи же идеи лучше, где причальных линий требуется меньше, как и за счет чего увеличить стоянку для автомобилей. И прочую ерунду, которая меня не очень интересовала, но требовалось и подкрепить легенду, и посмотреть те места, которые я еще не посмотрел. Расстались мы в ресторанчике, где пропустили по кружечке противного шведского пива местного разлива, похлопывая друг друга по плечу и обращаясь друг к другу по имени, несмотря на разницу в возрасте. Коллеги, черт возьми! И старые яхтсмены.

В 14:00 центр передал Краузе только условную фразу, что отмен нет. В 17:30 я подъехал на улицу Сеглаваген, поставил машину так, чтобы видеть площадку перед рестораном. «Хорьх» с Паасоненом подъехал в 18:20, кроме водителя, в машине никого не было. Номера – шведские. Ни людей, ни машин за ним не приехало. Я понаблюдал, затем развернулся и проехал мимо улицы Скарнольм. Наблюдения я не обнаружил. Объехав по кругу, поставил машину на стоянку на противоположной стороне от машины финна. Медленно вошел в полутьму ресторана. На столике Саши стоял сигнал: «Чисто». Интересно, что придумал старый Паасонен? Я прошел к своему столику, но увидел приглашающий жест генерала. Он показывал мне на стул напротив себя:

– Составьте мне компанию, молодой человек! Иногда бывает интересно послушать, что думают молодые о судьбе мира!

– Здравствуйте, господин генерал! По всей видимости, то же, что и пожилые люди!

– Присаживайтесь, господин полковник. Не скажите! Если бы не война, разве бы вы имели сейчас звание полковника? Как это по-русски, «или грудь в крестах, или голова в кустах».

– У вас отличное произношение!

– Академия Генштаба его императорского величества!

– Серьезная рекомендация, господин генерал.

– У вас школа ГРУ, насколько я понимаю. Не хотите стать настоящим военным?

– Просто пока некогда.

– Нет, у вас блестящая карьера, можно позавидовать!

В этот момент подошел Саша, и мы отвлеклись, заказывая еду и напитки. Судя по всему, генерал не знал Сашу, потому что внимания на него не обратил, хотя гусь он тертый, мог и классно сыграть. Посмотрим по ходу пьесы.

Паасонен разлил по рюмкам водку и предложил тост за звание полковника и за скорейший разгром армии Манштейна.

– Честно говоря, я не ожидал от вас такого. Мне казалось, что это непреодолимое препятствие для начала переговоров. Это была серьезная угроза. Его считают одним из лучших стратегов у Гитлера, а вы заманили его в простейшую ловушку, выдвинув вперед небольшие силы и хорошо спрятав основные оборонительные сооружения. Я смотрел аэрофотоснимки Батецкого, там были видны разрушения при штурме, вывороченные доты и дзоты, и никаких следов восстановительных работ. Наши аналитики также пришли к выводу, что кроме узкой оборонительной полосы вдоль берега Луги, там ничего нет. Дыра в обороне. А справа, у Новгорода, вовсю восстанавливаются и строятся укрепления. Когда Манштейн ударил в том месте, казалось, что он в шаге от полного успеха.

– Да, мы маскировали обломками восстановленные УРы в районе Батецкого, – улыбнулся я.

– Вы, господин полковник, показали себя очень обязательным человеком. И последовательным. Так что с вами приятно вести переговоры – когда знаешь, что партнер надежен. Вторая проблема, которая стояла передо мной, это настроение в нашем обществе и нашей армии. Довольно большое число людей поддерживало реваншистские настроения. Делая доклад в парламенте, я даже не рассчитывал, что найду поддержку в правом крыле, которое на тот момент составляло большинство. Считал, что Рамсай выступит против завершения войны, тем более что Гитлер занял довольно значительные территории в западной части СССР и еще достаточно силен. Неожиданно, а он выступал сразу после меня, Рамсай сказал фактически то же самое: для ведения длительной войны у нас нет ни средств, ни ресурсов. Три дня назад парламент утвердил его кандидатуру на пост министра иностранных дел республики Финляндия и поручил ему начать переговоры с СССР о перемирии. Я был у него на аудиенции и доложил о наших с вами контактах. Я здесь с его разрешения и хотел бы вас познакомить лично. Если вы не возражаете и имеете полномочия на эту встречу. Единственное, он бы не хотел, чтобы на встрече кто-либо присутствовал, кроме него. В том числе и я. Меня уполномочили только договориться о встрече и обеспечить безопасность. Здесь, в Швеции, очень сильны позиции абвера. Надеюсь, что вы не будете возражать против присутствия моих людей, но только на улице.

– Я не считаю это необходимым, господин генерал. Достаточно обычной охраны министра. Место тут тихое.

– А вы предлагаете встретиться с ним здесь? Место не очень подходящее. Ресторанчик, конечно, уютный, но я не уверен, что министр согласится ехать в Уппсалу. Он планировал встретиться с вами в Стокгольме.

– Там обеспечить безопасность министра будет гораздо сложнее. Да и я нахожусь здесь легально, поэтому эта встреча может откровенно помешать мне. Ведь у владельца яхтклуба вряд ли есть общие интересы с министром иностранных дел. А так, привозите министра сюда, берете яхту, немного покатаетесь, затем обед или ужин, а я – завсегдатай этого ресторанчика. Случайная встреча. Подойду к нему взять автограф. Самое пустое время в ресторане – c 16 до 18 часов. Во всех остальных случаях мне придется сразу же уходить на нелегальное положение. Договорились?

– Да, в осторожности вам не откажешь, полковник!

Обговорив остальные детали, мы расстались, при этом я вышел первым из ресторана и сразу же уехал в Уппсалу. Вернулся через три часа поужинать и передать Саше шифровку для центра вместе с купюрами. От него получил отчет о посетителях после переговоров. Кроме шести человек – постоянных посетителей ресторана, никого не было. Вечером центр известил Краузе, что Паасонен вышел на связь, сообщил о контакте и назначил встречу с Рамсаем на 16 часов в ближайшую субботу. Почти три дня на подготовку. Я перенес время появления в ресторане на 15:45, поделившись в разговоре с барменом, что мне так удобнее и вообще не люблю скопление народа, разве что по вечерам. Сообщил в центр о подозрениях, что Паасонен пытался создать условия, чтобы отход происходил через него, так как после контакта с Рамсаем в Стокгольме уходить бы пришлось в Финляндию. Причина, почему он пытался прокачать меня, осталась неизвестна, может быть, просто проверял, действительно ли я являюсь руководителем направления и мою способность правильно и быстро проигрывать ситуацию. Плюс вполне вероятно, что он подсказывал мне вариант отхода на случай провала. Сам Аладар Паасонен мне понравился: человек явно знает себе цену и может оценивать других людей. Но, как у любого руководителя, у него выработалась привычка делать так, как ему удобно. То, что он приехал один, показывает то, что его позиции в Швеции достаточно сильные. То, что Рамсай, неожиданно для генерала, поддержал его, ему явно понравилось. Но быстрый переход Рамсая в министры иностранных дел говорит о том, пошла большая игра, в которую обязательно вмешается Британия.

Однако возможности Великобритании сейчас не слишком велики. Немцы плотно перекрыли проливы, остается только авиация, но Финляндия дальше от Германии, чем сам остров. Никуда Финляндия не денется. Ее прошлое и будущее слишком плотно связаны с нашей страной.

Гладко встретиться с Рамсаем не получилось: почти сразу за ним на улице Сегла появился неизвестный автомобиль, который занял ту же позицию, которую занимал я в день визита Паасонена. Я позвонил генералу по связному телефону.

– Нет, это не мои люди. И насколько я в курсе, шведы наблюдение за ним не ведут.

– Понял, спасибо.

Я надел клетчатый пиджак и прикрутил к браунингу глушитель. Министр ушел кататься на яхте, а я прогулялся пешочком на улицу Сегла. Прошел про улице Лиссна, там небольшое поле для гольфа, взял клюшки в прокат и занялся игрой в гольф, незаметно приближаясь к машине наблюдателей. Увидел, что в машине трое, все с биноклями и в широкополых шляпах и кожаных плащах. Типичные «пастухи». Зашел в мертвую зону зеркал заднего обзора и «промахнулся» мячом в ближайшие кусты. Оттуда трижды выстрелил. Подошел к машине и убедился, что контрольных не требуется. В машине была рация. Встречу в ресторане надо отменять. Я прошел в ресторан, меня встретил Сашка.

– Отбой, Рамсай притащил хвост. Отпросись в клуб на второй причал.

После этого я подошел к Хуго и арендовал у него яхту.

– Один не справишься, Макс! Возьми кого-нибудь. Ну, вон, хотя бы Кейлви. Кейлви! Иди сюда! – позвал он Сашку. Тот нехотя подошел.

– Сходи с господином Максом рулевым!

– Я же в ресторане сейчас.

– Ничего, там управятся, все равно никого нет!

– А сколько? – спросил Сашка уже у меня.

– Что он говорит?

– Спрашивает, сколько он получит. Больше десятки не давайте!

– Хорошо! Скажите ему: восемь крон.

– Просит десять!

– Тогда возьму другого. Переведите!

– Он согласен, Макс!

– Спасибо. Отдать кормовой! – сказал я, сразу как запыхтел маленький «мариндизель». Отбросил корму на шпринге.

– Отдать носовой! – и дал реверс. Яхта отошла от причала, я среверсировал двигатель, и она послушно стала набирать ход.

– Саша! На руль! Держи вон на тот парус.

Я передал Сашке румпель, а сам пошел ставить паруса. Закрепил шкоты, перебрался на корму. Заглушил двигатель, сложил лопасти винта. Сел рядом с Сашкой и привел яхту к ветру.

– Что случилось?

– Немцы. Три человека вели наблюдение за Рамсаем. Убрал. Мне лучше в Суннерста не возвращаться. Я брал клюшки для гольфа и яхту. То есть мог проходить мимо их машины. Хотя клюшки я сдал, и все видели, что я уехал в город. И появился в клубе через полчаса.

– Если ты уйдешь, то может быть хуже. По-моему, в тебе сидит война. А здесь – мир. Максимум вызовут в херргард. Отдашь мне оружие, на случай обыска. У меня есть тайник в клубе. И откручивайся. Ты не наследил?

– Мог оставить следы, когда подходил к машине. Хотя вряд ли. Я вроде бы все полностью замел и присыпал. Гильзы все здесь. Сейчас выброшу. – Я выбросил стреляные гильзы за борт.

– Яхта Рамсая развернулась!

– Бери под корму!

Через двадцать минут я скомандовал к повороту. Старинный прием – «забрать ветер». Мы прикрыли яхту Рамсая от ветра, она чуть сбросила ход. Рамсай сидел возле мачты. Охрана немного нервничала.

– Что вы делаете? Отойдите дальше!

– Господин Рамсай! Разрешите ваш автограф! – прокричал я по-английски.

Рамсай удивленно посмотрел на меня. Затем показал рукой, что мы можем подойти к борту. Мы вывалили кранцы и подали носовой. Срубили такелаж, и обе яхты легли в дрейф.

– Прошу вас, господин министр! – и я показал на кают-компанию на своем борту. – Обстоятельства изменились, господин министр. У вас на хвосте сидели немцы.

– Мы никого не видели!

– Значит, им было известно, куда вы едете.

Рамсай перешел к нам на борт.

– Кейлви, поставь кливер и возьми три рифа. Прошу вас, господин министр.

Мы спустились в каюту.

– Полковник Иволгин, начальник 2-го отдела ГРУ ГШ при Ленинградском фронте. Вы хотели со мной встретиться.

– Да, господин полковник. Есть несколько вопросов, один из которых личный. Начну с него, потому что от него зависят все остальные. У вас в плену находится моя дочь. – Я усмехнулся, услышав его фразу.

– Господин министр, у вас несколько преувеличенное впечатление о положении вашей дочери в СССР. Она замужем за одним из моих сотрудников. Проживает в Ленинграде, в отдельной квартире, и работает у меня в отделе. А пленные в городе не живут. Они помещены в лагерях за городом. Вот фотография одного из таких лагерей. А это снято в квартире вашей дочери.

Министр рассматривал фотографию Хуун в столовой за столом.

– Это ее квартира?

– Да.

– Она пишет, что ожидает ребенка.

– Да, ребенок должен появиться на свет в конце января – начале февраля будущего года. Она довольна этим обстоятельством. И она в курсе того, что мы с вами должны встретиться.

– Да, я получил день назад ее письмо, в котором она желает успехов на переговорах, иносказательно, правда. Там есть странная фраза, что ее судьба находится в моих руках. Это угроза?

– Нет, это констатация факта. Судьба ее мужа в ваших руках, – я показал фотографию Хуун и Сашки на свадьбе.

– Матрос, который управляет яхтой?

– Да, Герой Советского Союза старший лейтенант Овечкин управляет этой яхтой.

– Я могу забрать эти две фотографии?

– Да. Из-за встречи с вами у нас могут быть сложности, господин министр. Трое агентов абвера, следивших за вами, убиты. У нас не было другого выхода.

– Я вызову сюда генерала Паасонена. Одну минуту! Я сейчас вернусь.

Я поднялся вместе с ним и показал Сашке, чтобы он не препятствовал министру. Тот перешел на свой борт и сказал несколько слов кому-то из своих людей, после этого прошел обратно и подошел к Сашке. Несколько минут рассматривал его. Тот воспринял это спокойно, улыбнулся. Рамсай повернулся и спустился в каюту.

– Интересное лицо. – Я понял, что он уже принял какое-то решение. – Вам обоим не следует немедленно возвращаться в Суннерста, господин полковник. Как лицо, уполномоченное парламентом республики, я беру вас под охрану как участников переговоров от СССР. Вашу яхту отгонят на стоянку мои люди. Генерал Паасонен возьмет на свою службу убийство трех агентов. Его позиции в Швеции незыблемы. Вы и Александр вернетесь туда после того, как будут улажены все нюансы между нами и шведами. Если в этом возникнет надобность, господин полковник. Еще один вопрос: насколько обеспечена моя дочь в СССР? В первую очередь меня интересует квартирный вопрос. Я знаю, что он стоит очень остро в СССР. Это ведь служебная квартира. Могу ли я выкупить ее в пользу дочери и ее будущего ребенка?

– Для иностранных граждан такая возможность предусмотрена, но жестко связана с военным положением между нашими странами. В данный момент вы сделать этого не сможете. Только после заключения мирного договора между нашими странами.

– Вопрос о перемирии нами уже решен в парламенте. Осталось только сесть за стол переговоров, и если требования СССР не изменились, то наша делегация, которую возглавляю я, готова подписать этот договор.

– Требуется отвести войска от Свирьстроя прежде, чем переговоры начнутся, господин министр. Я задержал войсковое решение этого вопроса уже на полтора месяца. Больше времени нам не дадут. У нас тоже сроки!

– Здесь присутствует генерал Эш, я могу его пригласить?

– Нет. Это вы решаете без меня. Для ваших людей я – швейцарский подданный, связанный с советской разведкой.

В тот же день на стол командующего Ленфронтом легла записка о том, что финны начали отвод войск от Свирьстроя к Олонцу. Он доложил об этом Жданову и Сталину. Сталин вызвал Панфилова:

– Доложите ситуацию по переговорам в Швеции.

– Там работают два моих сотрудника: полковник Иволгин и старший лейтенант Овечкин. Они провели встречу с начальником разведки Финляндии генералом Паасоненом, разработку которого начали еще в апреле месяце. С целью создания условий для проведения предварительных переговоров, в Швецию был заброшен старший лейтенант Овечкин, зять теперешнего министра иностранных дел Финляндии Карла Хенрика Вольтера Рамсая. Тот также в разработке с апреля месяца. Удалось воздействовать на него через его дочь, захваченную на Ленфронте под Важинами разведчиками полковника Иволгина. Она сумела убедить отца в бессмысленности продолжения войны. В ходе проведения операции воздействие на противника производилось как психологическими, так и военными методами. С этой целью на Ленинградском фронте был создан первый отдельный ударно-штурмовой корпус, с помощью которого брались сильно укрепленные районы обороны финнов. Кроме того, два таких корпуса успешно применялись и в операциях против немецкой армии. В ходе операции финнами было поставлено одно предварительное условие: не допустить оккупации Финляндии войсками 11-й армии Гитлера. Для этого Ленфронт активизировал боевые действия на Новгородском направлении, взял Новгород и вынудил противника перебросить 11-ю армию под Ленинград. Нами, полковником ГРУ Иволгиным и командованием Ленфронта, был подготовлен участок фронта, на котором были созданы замаскированные укрепрайоны, и подготовлен огневой мешок для армии Манштейна. Измотав противника в наступательных боях, войска фронта пропустили его во второй подготовленный мешок, и после того как Манштейн подтянул туда второй эшелон, захлопнули этот проход ударами 2-й Ударной армии и второго ударно-штурмового корпуса. Как только Манштейн оказался в мешке, поступило предложение Паасонена о личной встрече. Мы организовали переброску полковника Иволгина в Швецию, при этом финская сторона взяла на себя его легализацию в Швеции, так как шведы отказали ему в визе. Ранее финны брали на себя некоторые обязательства и неукоснительно выполняли их. Так, например, пропустили наши десантные корабли по Свири в Волхов в ходе освобождения Новгорода.

На данный момент проведена встреча с министром Рамсаем, который приехал в Швецию и заявил, что уполномочен парламентом республики начать переговоры о перемирии на условиях СССР: отвод войск на линию границ 1940 года, отказ Финляндии от союзных отношений с Гитлером и вывод немецких войск с финской территории. То есть, товарищ Сталин, ваше указание: в кратчайшие сроки вывести Финляндию из войны и освободить Волго-Балтийский водный путь и Кировскую железную дорогу путем создания условий для мирных переговоров с финнами – Главное разведывательное управление Генштаба выполнило. Дело за дипломатами.

Сталин во время доклада неторопливо ходил по кабинету и курил.

– Из вашего доклада, товарищ Панфилов, следует, что все события на Ленинградском фронте в течение марта-августа были частью операции ГРУ. Это так?

– Точно так, товарищ Сталин.

– Товарищ Василевский! Ваше мнение?

– Да, товарищ Сталин. Так или иначе во всех событиях на Ленфронте активнейшее участие принимал 2-й отдел ГРУ ГША, и лично его начальник полковник Иволгин.

– А как вы считаете, товарищ Панфилов, мы могли получить больше от финнов на этом этапе? Например, повернуть их оружие против немцев.

– На этом этапе это было невозможно. Это цель следующего этапа операции.

– Товарищ Василевский?

– У меня аналогичное мнение.

– Товарищ Молотов! Дайте распоряжение товарищу Коллонтай принять делегацию Финляндии. Товарищ Панфилов, передайте эту информацию по своим каналам финской делегации. Подготовьте награждение людей, принимавших участие в операции. Иволгин, Иволгин… – Сталин открыл блокнот и начал просматривать его назад.

– Это тот капитан, командир роты разведки Ленфронта, который вскрыл направление немецкого удара, – напомнил Сталину Василевский.

– Да-да! Шапошников просил ему Суворова первой степени, а я подписал вторую. Припоминаю. Исправим ошибку. Товарищ Василевский, подготовьте приказ о передислокации освобождающихся армий на харьковское направление. В первую очередь – 7-ю воздушную армию. Это срочно!

– Есть, товарищ Сталин.

– Все свободны. Товарищ Панфилов! Как у вас дела с армией Андерса?

– Генерал Андерс колеблется и постоянно придумывает отговорки, как только речь заходит об отправлении на фронт. Мне кажется, товарищ Сталин, что его необходимо отстранить от командования.

– Его кандидатура согласована с правительством Польши и британскими союзниками.

– Британцы пытались помешать Иволгину встретиться с Рамсаем, товарищ Сталин. Иволгин в день встречи с Рамсаем обнаружил наблюдение за Рамсаем и уничтожил трех агентов. Он считал, что это немцы. Сейчас выяснилось, что это были сотрудники британского посольства. Англичане требуют от шведов выдать им убийц «британских дипломатов». Убийство взял на себя генерал Паасонен, так как он отвечает за безопасность переговоров. Но Рамсай и Паасонен в курсе, что ликвидацию провел Иволгин. Как они себя поведут в этой ситуации неизвестно. Рамсай по национальности англичанин. Но, товарищ Сталин, возможности вывезти Иволгина из Швеции у нас нет. Я передал приказ нашему резиденту в Стокгольме ввести в действие запасной вариант легализации Иволгина. Но удастся ли ему уйти от Паасонена и получить другие документы – неизвестно.

– Какие еще методы вы можете задействовать?

– Затрудняюсь вам сказать, товарищ Сталин. Будем надеяться на то, что разведчик Иволгин опытный и с Паасоненом работает уже полгода. Может быть, объявить о нашем успехе союзникам? В конце концов, извиниться, сославшись на то, что переговоры были секретными, и Иволгин имел приказ обеспечить безопасность переговоров любым способом.

– Вы считаете, что Рамсай может сдать Иволгина англичанам? Он же понимает, что Иволгин – ключевая фигура. Дайте указания Иволгину и второму разведчику выходить из операции немедленно.

Я получил указания из центра, в которых говорилось о том, что товарищ Коллонтай назначена руководителем советской делегации на переговорах с финнами, а нам было приказано выходить из операции. Мы жили в каком-то доме под охраной финнов. Фактически это был арест. Замять дело у Паасонена не получалось. Агенты оказались сотрудниками британского посольства. Союзники, так сказать. Шведы выкручивались между финнами и англичанами, англичане настаивали выдать им финнов, которые были здесь совсем ни при чем. Я позвонил Паасонену по связному телефону и попросил его приехать по срочному делу. Генерал приехал через три часа. Посетовал, что находился далеко. Я передал ему информацию о том, что госпожа посол Коллонтай готова принять финскую делегацию.

– Отлично, господин полковник! Именно этого мне и не хватало для того, чтобы окончательно урегулировать вопрос со шведами. Ведь официально мы находимся в состоянии войны с Великобританией. Когда вопрос о начале переговоров решен, я могу известить английскую сторону о досадном недоразумении. Что их агентов приняли за немецких.

– Нам дано указание уходить, обоим. Мне нужна моя машина.

– И куда вы?

– На север, ближе к линии фронта, оттуда домой.

– У меня есть другое предложение: обоим выехать в Финляндию. Там я создам вам коридор. Отходить через Север опаснее для вас, полковник. И еще маленький совет на будущее. Оставьте этот паспорт на территории Финляндии в сейфе «Финнишбэнка». Вы провели блестящую операцию, практически безошибочную. Маленькая Финляндия никогда этого не забудет. Но я стар, Рамсай тоже не мальчик, мы скоро уйдем. Работа у нас, разведчиков, такая: сегодня повезло, а завтра тебя могут переиграть. Вы меня переиграли, я бы должен бы обидеться, но моя страна от этого выиграла. Мне есть, куда уйти, если кто-то скажет, что я проиграл и должен уйти. Вам уходить некуда. Я хочу дать вам шанс. Меня никто никогда не переигрывал, кроме вас. Так что воспользуйтесь советом старого тертого разведчика. У вас большое будущее, но для этого нужно быть живым. И положите туда вот этот чек. Мы с Рамсаем так решили.

– Генерал! Вы же понимаете, что я не могу взять деньги у вас.

– Не можете! Это немедленно будет использовано против вас. Чек выписан господином Рамсаем. Он состоятельный человек и предложил отблагодарить вас за спасение его дочери.

– Я здесь при чем? Ее спас ее муж.

– Вы – командир разведки Ленфронта. Если бы вы скомандовали: «В лагерь!», через пять минут ее бы не было в подразделении. И не говорите мне, что это не так!

– Ну, да. Где-то так.

– Вот за это Карл Рамсай и благодарит вас. От меня – пять тысяч фунтов из внебюджетного премиального фонда. Я переведу эту сумму Рамсаю. Всего двадцать пять тысяч фунтов. Смотри! На чеке есть надпись: «С благодарностью за спасение дочери!» – и подпись. Чек бессрочный. В общем, если понадобится уйти и начать все снова. Мы обсудили с Карлом все, прежде чем предложить это вам.

«Да-да! Хорошими делами прославиться нельзя!» – мелькнуло в голове. Демонстративно натянул перчатку и забрал чек. Действительно выписан Рамсаем, в «Финнишбэнк» – один из старейших банков Европы, бессрочный. Спасательный круг, который бросили мне два седовласых финна. На всякий случай! Учитывая мою потрясающую способность ссориться со всеми.

– Передайте спасибо господину министру, господин генерал. Как попасть в Финляндию?

– Вы находитесь на восточной окраине Халлставика. Завтра ночью вас отвезут в Симпнас. Оттуда торпедным катером вас обоих доставят в Турку. Оттуда в Хельсинки. Там вас обоих ждет госпожа Рамсай. Я буду в Хельсинки в понедельник утром. Переходить будете у Куйвози, в районе Лемболово.

Я посмотрел на Паасонена: он был спокоен, только в уголках глаз застыла легкая улыбка.

– Не волнуйтесь так, полковник! Я тоже умею работать!

– Нет сомнения, генерал. Значит, завтра ночью?

– Вечером. Туда пару часов ехать.

Время томительно тянулось. Мы с Сашей лежали на кроватях и пили «Хейнекен», которого в холодильнике было много. Изредка перебрасывались фразами. Вариант аварийного отхода мы оговорили и распределили, кто и что делает. Довольно сложно: финнов на вилле довольно много. Вооружение минимальное: по две обоймы к трем пистолетам, из них только один, который можно использовать издалека. Два других – браунинги, 6,5 мм, для скрытого ношения. Негусто. У финнов четыре пулемета. Но надежда на то, что можно успеть пробиться за забор, была. Ближе к 21 часу подъехал Паасонен. Я видел, как он разговаривал с охраной через окно. Паасонен вошел в нашу комнату и поздоровался.

– Полковник! Обер-лейтенант! Катера отошли из Турку. Все вопросы со шведами решены. Дело по поводу убийства английских дипломатов закрыто по настоянию британской стороны. Одевайтесь. На улице сильный ветер, на переходе будет штормить.

– Что по переговорам?

– Госпожа Коллонтай приняла вчера нашу парламентскую делегацию. Ваша страна не изменила требований. Вполне вероятно, что сегодня мы перестанем быть врагами, господин полковник. Дело только за ратификацией договора. Вы готовы?

– Так точно.

Мы вышли из дома, дул сильный порывистый западный ветер. Возле машины Паасонен пожал нам руки.

– До понедельника, господин полковник! Приятного отдыха в Хельсинки!

Машина выскочила из ворот, повернула направо и выехала на пустую проселочную дорогу. Сзади никого не было. На переднем сиденье было два финна. Они не разговаривали друг с другом и практически не разговаривали с нами. Лишь в Симпнасе один из них сказал другому, что если бы не приказ генерала… Фразу он не закончил. Далеко не все приветствовали выход Финляндии из войны. Слишком многим тыловикам и шюцкоровцам казалось, что победа, как никогда, близка. При пересадке и на катере разговаривал в основном Сашка. Он говорит по-фински свободно и без акцента. Катер шел средним ходом. Изредка потряхивало и хорошо кренило. Затем вошли в шхеры и резко увеличили ход. Броняшки были закрыты, поэтому, куда идем, мы не видели. Да и ночь на дворе. Наконец, скорость сброшена, раздаются отрывистые команды, катер швартуется.

– Доброй ночи! Кто из вас господин Ориоль?

– К вашим услугам!

– Доброй ночи! Нам приказано доставить вас и господина Валтонена в дом господина министра Рамсая. Прошу следовать за нами.

Мы шли за двумя финнами по сумрачным причалам Турку. Каждый сжимал рукоятки пистолетов в карманах кожаных летных курток. На КПП порта меня пропустили быстро, а шведский паспорт Сашки рассматривали пристально. В конце концов один из агентов подошел к жандарму и что-то сказал ему. Тот удивленно посмотрел на агента, но закрыл паспорт и протянул его Сашке. Посадили в машину на заднее сиденье, сзади ехала еще одна машина. Сто десять километров до Хельсинки ехали быстро. Один из сопровождающих сказал другому, что вчера Финляндия вышла из войны. Они довольно активно спорили друг с другом, правильно или неправильно поступило их правительство. Спор закончил шофер, который сказал:

– Шрам на моей голове видел?

– Да.

– Это «молот Молотова»! Прошел по касательной, три месяца в госпиталях задницу дырявили. Хочешь попробовать, пишись в СС в Таллине. Мне – достаточно!

Мы с Сашкой переглянулись. В доме в Хельсинки нас встретила пожилая женщина в белом фартучке на синем платье. Она провела нас в комнаты, где мы и расположились. Она не представилась – судя по всему, прислуга. Я с удовольствием расположился в широкой и мягкой постели. Разбудили днем, часа в два по-местному. Молоденькая девица проводила в столовую, где был сварен отличный кофе и было много бутербродов. Через минуту туда же заявился Сашка. Мы перебрасывались фразами о впечатлениях, когда в столовой появилась довольно высокая женщина с седыми волосами.

– Здравствуйте, господа!

– Здравствуйте, мадам!

– Меня зовут Хенриикка Тиина Рамсай. Я мать Хуун. Через час приземлится самолет и приедет господин Рамсай. Я надеюсь, что вы успели немного отдохнуть от вашего путешествия? Кто из вас Александр?

– Я, госпожа Хенриикка.

– А вы, следовательно, полковник Иволгин?

– Да, Максим Иволгин.

– Приятно с вами познакомиться, с обоими.

Она присела за стол, тут же появилась девушка в переднике, которая налила госпоже кофе.

– Я составлю вам компанию. Вы слышали, что вчера ночью было объявлено, что подписано соглашение о перемирии и отводе наших войск на новую границу?

– Само сообщение мы не слышали, но люди, которые нас везли сюда, обсуждали это событие. Один ругал правительство, другой хвалил.

– Да, общество разделилось: те, кто жил между новой и старой границей, мечтали вернуться домой за счет Гитлера и остальных финнов. Кто-то мечтал о великой Финляндии от моря до моря. Для остальных эти войны обернулись горем и голодом. Сегодня объявил о своей отставке президент Рюти. Он не согласен с парламентом и против заключения мира. Сейчас подъедет муж, расскажет подробнее. А мне бы хотелось узнать, как живет Хуун.

Я передал фотографии Сашке, и они углубились в обсуждение семейных вопросов. Я же допил кофе, поблагодарил хозяйку и ушел в комнату. Не буду мешать Саше устанавливать взаимоотношения с тещей. Я настроил приемник и прослушал сводку Информбюро. В ней говорилось об освобождении Повенца и начавшемся отводе финских войск на Карельском перешейке. Черт возьми! Домой хочу! А тут сиди и выслушивай Сашкину тещу! Связи нет. Паасонен еще в Швеции. Приехал Рамсай, пошутил, что больше он не министр, так как вместе с президентом уходит в отставку все правительство, поэтому может себе позволить отдохнуть. Пообедали, Сашу продолжала терроризировать теща. К ней присоединился тесть, а меня снабдили хорошим коньяком, и я ждал вечернего сеанса связи с центром. Центр еще не знает, что мы в Хельсинки. Шифровка содержала поздравления с успешным окончанием операции и сообщала о награждении меня орденом Суворова первой степени, Сашу наградили Знаменем, Хуун – орденом Ленина, Красная Звезда досталась Жене. Панфилов и Евстигнеев стали Героями Советского Союза и получили генерал-лейтенантов. Центр просил сообщить, где находимся. Я спустился в холл, где «пытали» Сашу, и сообщил обо всем. Саша спросил у Хенриикки, где находится ближайший телеграф. Сходил и отправил телеграмму в Швецию. Теперь центр в курсе, что мы живы и находимся в Хельсинки. В контрольное время новая шифровка: ожидать прилета военно-политической делегации в Хельсинки. Блин! Опять ждать! Когда она прилетит – одному богу известно. Вышел побродить по старому русскому Гельсингфорсу, дошел до Южной гавани, повернул обратно. Включили освещение, патрулей мало. Людей тоже немного. Район порта бомбили: несколько зданий повреждено, у причала – полузатонувший транспорт. Моей довольно деятельной натуре невыносимо скучно ходить и изображать туриста. Вернулся к Рамсаям. У них – гости. Какой-то светский раут. В одном из гостей узнаю самого маршала Маннергейма. Сашки не видно, видимо, его спрятали от «гостей». Я хотел подняться наверх, но меня остановил Карл Рамсай.

– Господин Ориоль! С вами хотят познакомиться! – Я остановился на лестнице и повернулся. Рамсай указывал на Маннергейма. Я спустился со ступенек и подошел к будущему президенту Финляндии.

– Разрешите представить, господин маршал! Начальник финского отдела Главного разведывательного управления Генштаба полковник Иволгин. Здесь проездом из Швеции, где принимал участие в переговорах о перемирии. Отвечал с русской стороны за их организацию.

– Маршал Маннергейм, Густав Карлович, главнокомандующий финской армии и бывший министр обороны Финляндии, – по-русски представился Маннергейм.

– Здравствуйте! Полковник Иволгин, Максим Петрович, начальник 2-го отдела ГРУ ГШ при Ленинградском фронте.

– Немцы выдвинули ультиматум и требуют сдать им остров Готланд, который подлежит передаче вашим войскам. Мотивируют тем, что там начинается противолодочное заграждение в Финском заливе. Фактически это не так. Заграждение начинается на финском берегу, проходит через Готланд и идет к Нарве. Сил удержать остров у нас достаточно, но мы испытываем нехватку в истребительной авиации. В районе Силламяэ у немцев сосредоточена авиационная дивизия. Зенитных средств на острове немного. Может ли Ленинградский фронт помочь нам защитить остров? Неподалеку, на острове Мощный, есть несколько ваших аэродромов. И ускорить переброску ваших частей на Готланд.

– Мне нужна связь, господин маршал.

Маннергейм подозвал одного из гостей и что-то сказал ему на ухо. Через полчаса я связался с Евстигнеевым и передал ему информацию для Говорова и Трибуца. Сообщил, что нахожусь на связи. Шифровка пришла через полчаса. Финнам давали частоту и позывные для работы с авиацией Балтфлота. С «Мощного» готовы выслать торпедный катер с авианаводчиком на борту. Евстигнеев запрашивал возможность прислать за нами самолет. Я спустился в холл и сообщил информацию Маннергейму. Передал ему записанные каналы связи. Маннергейм быстро диктовал по-фински информацию своему адъютанту.

– Отлично, Максим Петрович! Очень хорошо, что вы здесь оказались. Тем более в такое сложное для Финляндии время. Господин Рюти поставил не на ту лошадь, а военные вынуждены это расхлебывать! – Маршал бессовестно врал. В начале войны он был инициатором присоединения к странам Оси, он отказывался выводить войска по требованию Объединенных Наций. Его люди атаковали нас задолго до «бомбардировок 25 июня».

– Господин маршал! Я не избиратель, я – разведчик.

– Да-да, вы правы! Финляндия поставила не на ту лошадь… Так будет точнее. Пойдемте к столу, полковник! Чертовски приятно поговорить по-русски. Вы лошадей любите?

Лошадей я не любил, но пришлось говорить о лошадях и скачках. Маннергейм вспоминал прежнюю петербургскую жизнь, неожиданно выяснилось, что жил он в том же доме, где сейчас расположен 2-й отдел. Я, правда, не стал выяснять, в какой квартире, дабы не дразнить гусей. А вдруг мы живем в его квартире! Светский раут оказался весьма интересным: здесь был сформирован кабинет министров Финляндии, и было решено, что новым президентом станет Маннергейм. До окончания войны. Впоследствии он собирался передать власть гражданскому правительству.

Маршал в конце вечера попросил слова и провозгласил тост за дружбу между нашими странами, так как неверная оценка ситуации 1939 года привела к двум войнам и экономическому краху Финляндии. После тоста он обратился ко мне:

– Господин полковник! Насколько вероятен вариант транзита продовольственных товаров в Финляндию через территорию С ССР?

– В зависимости от стран-экспортеров.

– США и Великобритания.

– Такой вопрос поднимался на совещаниях. Мы в курсе продовольственной зависимости Финляндии от внешних поставок. Нам пока неизвестно состояние Кировской дороги. А все зависит от этого. Предполагаю, что невоенные грузы будут разрешены к транзиту.

– А если начнется война с Германией?

– Я не уполномочен вести такие переговоры. Мне приказано ожидать военно-политическую делегацию в Хельсинки. Я думаю, что сразу после формирования нового правительства последует запрос на приезд такой делегации. Но мне бы хотелось получить разрешение на прилет в Хельсинки самолета, который заберет меня отсюда. Мне кажется, что скорее всего, меня включат в состав делегации. Генерал Евстигнеев просил меня урегулировать с властями Финляндии этот вопрос.

– Как главнокомандующий, я могу разрешить прилет такого самолета. Сообщите в Петербург об этом. Пусть сообщат время вылета и количество машин сопровождения. Пока вы здесь, вы можете использовать эту радиостанцию для своих целей, полковник.

Через день мы с Сашкой были, наконец, дома! В квартиру, правда, попал только через шесть часов после прилета: отчеты, доклады, куча писанины в разведупре фронта. Наконец, Евстигнеев вспомнил, что я больше месяца не был дома.

– Ладно, Максим, об остальном поговорим завтра! Езжай домой! Возьми дежурную машину. Или вызови свою.

– На дежурной быстрее.

– Давай!

Бегом спускаюсь, пока он не вспомнил что-нибудь еще! И через двенадцать минут принимаю рапорт дежурного по отделу.

– Товарищ полковник! За время моего дежурства происшествий не случилось! За исключением…

– Отставить! Вольно! Все завтра. Я пока не принял командование. В 08:00 буду на разводе.

– С возвращением, товарищ полковник.

– Спасибо!

Позвонил Жене по телефону, ключей не было. Сонный голос:

– Лейтенант Иволгина у телефона.

– Полковник Иволгин, у дверей!

– Максимка! Бегу открывать!

Сильно Женьку не обнять! Животик стал довольно заметным! Слегка опухшее лицо. Видимо, не совсем хорошо себя чувствует.

– Да что я, ты о себе рассказывай, Женечка! – прервал я ее расспросы. – У меня все в порядке!

– У меня тоже все в порядке. Шевелится. Тяжелый стал. Ходить надо больше, а я все время на службе.

– Как это?

– Я в госпитале, практикую. Тяжелые бои были под Оредежем, попросили помочь. Второй день как кончились.

– Бедолажка! Устала?

– Ужасно! По одиннадцать часов у стола.

– Смотри, что я привез! – я показал Женьке конвертики и распашонки, которые подарила мне и Сашке мать Хуун.

– Ну, что ты торопишься! Не надо было до рождения ничего брать!

– Это подарки матери Хуун. Другого случая у нее не будет. Отказываться было неудобно.

– Ну, если подарки, то ладно. Что-то я суеверная стала.

– Жень, завязывай ты с этим вопросом. Бои кончились, сиди в отделе и больше гуляй. Смотри, лицо опухшее.

– Воды много пью, вот и опухла. Ладно, ты вернулся, можно и отказаться от дежурств. Просто слух прошел, что ты можешь надолго застрять, а отдел в этом случае расформировали бы. Ну и куда мне? И так вся на нервах. Все же молчат!

– Ты в курсе, что тебя орденом наградили?

– Меня? За что?

– Орден Красной Звезды за участие в операции по выводу Финляндии из войны. Что, не объявляли?

– Нет! Здесь командовал майор Карпов из разведупра. Меня он что-то невзлюбил. Постоянно придирался по мелочам. Хотел в квартиру кого-то подселить. Хорошо, что Евстигнеев заехал, я ему об этом и сказала.

– Ладно, завтра разберусь, что и как. Все! Мыться и спать!

Все как обычно! Стоит исчезнуть ненадолго, как появляется новая метла и начинает мести по-новому! С Карповым надо будет разобраться. Ему, конечно, обидно: он работает в разведупре давно, но все сидит на одной и той же должности начальника оперативного отдела, а его работу делаем я и Евстигнеев. Сам он только ведет документацию, а в разработке операций участия не принимает. Наш отдел полностью подменил его. Естественно, он был бы рад, если бы мой отдел прекратил свое существование. С этими мыслями я и уснул. Звонок прозвучал почти мгновенно, четыре часа пролетели, как миг. Позавтракал и вышел на развод. Принял доклады, просмотрел оперативный журнал, прошел к радистам, посмотрел радиограммы от групп. Наконец, появился Карпов.

– Здравствуйте, майор.

– Здравствуйте, товарищ полковник.

– Я просмотрел книгу приказов. Объясните, за что объявлен выговор капитану Коршунову?

– За невыполнение моего распоряжения сдать трофейное вооружение на склад и снять неуставной значок.

– Вы решили разоружить роту?

– Я выполнял приказ, обязательный для всех подразделений. Я не хотел получать подобный выговор при первой же проверке.

– Я думаю, что вы больше не будете никогда исполнять мои обязанности, майор. Этот вопрос я сегодня же урегулирую с Евстигнеевым.

– Посмотрим! Евстигнеев готовится сдавать дела. Он получил повышение. А кто будет вместо него, пока неизвестно. Финский отдел в связи с выходом Финляндии из войны будет ликвидирован. Соответствующий приказ уже получен, но почему-то все ждали чего-то. Вас вроде бы обещали с фронта забрать. Так что рота Коршунова переходит под мое оперативное управление.

– Хорошо, майор. Мы вернемся к этому разговору через несколько часов. Пишите отчет по текущему планированию, я в разведупр. Скоро буду.

Блин! Что там начальство замутило – непонятно. Почему Евстигнеев вчера ни слова об этом не сказал?

– Петр Петрович у себя?

– Да, Максим Петрович, проходите! Сказал пропустить вас, как приедете.

– Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант.

– Проходи-проходи, Максим.

– Что там за дела какие-то странные? Говорят о том, что отдел будет расформирован.

– Да, принято такое решение. Вот, читай! – он протянул мне бумагу, жирно уляпанную значками «Совершенно секретно», «количество экземпляров – 2». Подписано генералом Панфиловым. Сверху резолюция Василевского и росчерк «Ст.»: «Считать работу 2-го отдела ГРУ ГШ успешно завершенной. Отдел расформировать. Полковника Иволгина направить в распоряжение кадров ГРУ».

– Приговор окончательный и обжалованию не подлежит! Мавр сделал свое дело, мавр может идти. И куда меня?

– Не знаю.

– А почему вчера не сказали?

– Знал, что расстроишься, поэтому и промолчал.

– Черт возьми, у меня жена на сносях, а тут такое.

– За это не беспокойся. Вот, возьми, – он протянул мне ордер на квартиру. – Панфилов распорядился оставить за тобой.

– А вы куда?

– На Калининский фронт, командующим 1-й Ударной.

– А кто вместо вас?

– Пока никого не прислали. Темнят что-то. Так что возвращайся домой, бери жену, Хуун и Сашку с собой, и в путь. Вот проездные документы. Вас всех вызывают в Москву. Меня – нет. Готовлюсь сдавать дела. Действуй!

Расстроился, просто слов нет. Заехал на вокзал, взял билеты. Ехать никуда не хотелось. Вся проделанная работа пошла коту под хвост. Заехал домой, позвонил Сашке, сказал, чтобы собирались. Вечером выехали на вокзал. Отпустил водителя, сели в вагон. Вдруг слышу мерный топот, какое-то подразделение идет на посадку.

– Рота! Стой! Напра-аво! Равняйсь! Смирно!

Глянул в окно: стоят мои орлы! Пять взводов, даже управление! Мы вышли на перрон.

– Для встречи справа! На кра-аул! Товарищ полковник! Вверенная вам отдельная разведывательная рота Ленинградского фронта прибыла для прощания с вами! Командир роты капитан Коршунов!

– Здравствуйте, товарищи бойцы!

– Здравия желаем, товарищ полковник!

– Спасибо, ребята. Невыносимо жалко расставаться с вами. Но враг будет разбит, победа будет за нами!

– Ура!!! – кричат мои орелики, у большинства на груди неуставная птичка-иволга. Не сняли.

– А почему не у всех ротный знак?

– «Иволгу» вручают после пяти выходов, товарищ полковник. Так рота решила, – ответил за всех лейтенант Корней. – Возвращайтесь, товарищ полковник! Донесем мы «Иволгу» до Берлина.

Я распустил строй. Нас обступили со всех сторон, и до самого отхода поезда жали руки и подбадривали. Поезд тронулся… Девчонки ревели навзрыд, у нас обоих глаза были тоже мокрые. Столько времени мы были все вместе, и вот – расстаемся. Утром на Ленвокзале шел дождь, мы прошли в метро и поехали в центр. Вышли на библиотеке Ленина, прошли на Арбат в НКО. Хуун во все глаза рассматривала Москву. Она здесь впервые. Кроме меня, в наркомат никого не пустили. Саша увел девочек в ближайшую подворотню, спрятав их от дождя. Я прошел в кабинет Панфилова, доложился о прибытии. Адъютант показал мне на стул в приемной, но ничего никому не передал. Через полчаса дверь открылась, из кабинета вышел, вытирая пот, какой-то подполковник.

– Проходите, товарищ полковник.

– Товарищ генерал, полковник Иволгин прибыл по вашему приказанию.

– Проходите, Максим Петрович! А где остальные?

– Не пустили. Пропуск только у меня. Напротив, в арке стоят.

– Безобразие. Иванов! Почему не заказаны пропуска?

– Не было известно, когда будут, товарищ генерал-лейтенант. Сейчас выпишу!

– Они под аркой стоят, сначала сбегай за ними!

– Есть! – капитан шустренько побежал по коридору.

– Ну, полковник, рассказывай!

Я начал свой рассказ с выброски. Прервался, только когда в кабинет вошли Саша, Женя и Хуун, а Алексей Павлович вышел из-за стола их встретить. Продолжили после того, как Панфилов вручил Саше и Жене ордена, поблагодарил за службу. Жены вышли в приемную, и помощник адъютанта повез их в гостиницу, а мы с Сашей продолжили рассказ обо всем, что происходило на той стороне. И это несмотря на то, что несколько дней писали отчеты. Алексей Павлович внимательно слушал и задавал множество вопросов. Где-то к двум часам отчет закончился, и я перешел к тому, что происходит сейчас на Ленфронте.

– Я в курсе, Максим Петрович. Карпов будет переведен в линейную часть: как начальник оперативного отдела он не справляется, пусть идет батальоном командовать. А вот роту мы решили переформировать. Создать на ее основе разведбригаду особого назначения, как вы мне и предлагали в прошлый раз. Костяк у вас подготовлен, а остальное нарастим. Подчиняться бригада будет не фронту, а непосредственно ГРУ, и будет использоваться на всех участках советско-германского фронта по необходимости. Так что, товарищ Овечкин, принимайте первый батальон. Жду от вас такой же продуктивной работы, как и в роте. Что касается вас, полковник, я планировал вас на должность командира этой бригады, но… Ставка имеет на вас другие виды. Назначение не удовлетворили. Сейчас вы и Хуун Овечкина поедете в Кремль, в наградной отдел, а оттуда в Ставку. Там получите назначение. Верховный очень заинтересовался вашим контактом с президентом Финляндии. Вчера парламент Финляндии привел к присяге маршала Маннергейма. Он теперь президент Финляндии.

Товарищ Сталин считает, что вам необходимо быть там. По некоторым данным, Финляндия почти на грани гражданской войны. Положение с продовольствием резко ухудшилось, так как Гитлер прекратил поставки продовольствия полностью. Принято решение направить туда продовольственную помощь. Вашей задачей будет координация действий Ленинградского и Карельского фронтов с действиями финской армии.

Ордена вручал в наградном отделе Шверник. Внешне все обыденно. Хуун, скорее всего, и не поняла, что получила высший орден СССР. Спросила только:

– А у Саши ведь есть такой?

– Есть, его вместе со званием Героя Советского Союза вручают.

Вышли из дворца, я показал ей куда идти, а мне в другую сторону. Молодой командир НКВД мельком взглянул на документы.

– Вас проводят, товарищ полковник. Оружие сдайте, пожалуйста.

Я вытащил свой «Браунинг НР», взамен получил номерок, который вложил в кобуру.

Поднялся за другим командиром на третий этаж.

– Ожидайте! – сказал Поскребышев. – Можете курить.

Прошло более двух часов. Несколько раз в кабинет входили и выходили разные люди. Несколько раз пришлось вставать, приветствовать старших по званию. Наконец из кабинета вышел Василевский, поправляя свой чуб.

– А, полковник! Здравствуйте! Проходите!

– Здравия желаю, товарищ генерал.

Он пропустил меня в кабинет, сам вошел следом.

– Полковник Иволгин, товарищ Сталин. Прибыл по вашему приказанию.

– Здравствуйте, товарищ Иволгин, – сказал Сталин, взял с края стола какие-то бумаги и подошел к нам. Василевский стоял рядом со мной.

– Получили ваш отчет о проведении операции. Что вы можете сказать о новом правительстве Финляндии? Вы же были при его формировании.

– Рамсай и Маннергейм убрали из него всех, кто хотел продолжить войну с СССР. Много говорилось о дружбе с СССР и об изменении политики в отношении СССР.

– Как далеко собираются идти финны в обострении отношений с Германией?

– С помощью авиации Балтфлота они отбили немецкий десант на Гогланд, товарищ Сталин. И начали передачу острова нашим частям. На Севере войска пока придерживаются нейтралитета, но усиливаются за счет выводимых из Карелии частей и соединений.

– А не воспользуются они этим, чтобы взять Мурманск?

– Это плохо согласуется с проводимой политикой.

– Принято решение о восстановлении дипломатических отношений с Финляндской республикой. Есть мнение назначить вас военным атташе в Финляндии. От вас требуется установить плотные отношения с командованием Финской армии и предотвратить возможный переход финнов на сторону немцев. В случае возникновения военного конфликта между немецкой и финской армиями оказать помощь в координации действий финнов и войск Ленинградского и Карельского фронтов. Продолжать контакты с президентом Финляндии и особенно с министром иностранных дел Рамсаем. Особое внимание обратите на морские перевозки и полное отсутствие транзита немецких войск через территорию Финляндии. Соответствующую помощь со стороны нашей политической разведки вы получите. Обратите особое внимание на таких политических деятелей, как Паасикиви и Кекконен. Больше контактов со старофиннами, товарищ Иволгин. Наша глобальная задача – привести внешнюю политику Финляндии в соответствие с их взглядами. И не забывайте, что сам Маннергейм и его окружение люто ненавидят Советскую власть и готовы в очередной раз предать нас, как только представится возможность. Назначая вас на эту должность, мы рассчитываем на то, как вы умеете пользоваться кнутом и пряником, что и доказали во время проведения операции «Второй отдел». И не случайно вам сегодня вручили высший полководческий орден СССР. Мы довольны итогами проведенной операции, но рассчитываем получить еще одного союзника в лице Финляндии. Во многом это будет зависеть и от вашей работы, товарищ Иволгин.