Читать книгу Врата Афин - Конн Иггульден - Страница 10

Ксантипп стоял в темноте с закрытыми глазами. Сквозь веки просачивалось красноватое мерцание от потрескивающих костров. Заснуть не получалось, болело все тело, каждый сустав, а колено не сгибалось. Оно распухло почти вдвое, и Ксантиппу приходилось сжимать челюсти при малейшем движении, чтобы не вскрикнуть от боли. Стоять было легче, к тому же Эпикл бросил ему наполовину полный мех с разбавленным вином. Ксантипп не спросил, как другу случилось найти то, что искали все и каждый, от простого воина до стратега. Вино замедлило ход мыслей, как сеть, перекинутая рыбаками через реку. Даже в изнеможении не удавалось ни отвлечься, ни забыться – картины минувшего дня вспыхивали перед глазами одна за другой.

Он побродил по берегу, надеясь обрести покой в шорохе и плеске прибоя. Но и в этих звуках было слишком много такого, отчего по спине пробегала дрожь. Казалось, что-то ворочается там и бьется в муках, а из глубины поднимаются чудовища, чтобы схватить мертвых.

Не найдя покоя на берегу, Ксантипп вернулся туда, где разбили лагерь его соплеменники Акамантиды. Эпикл собрал там его поножи, щит, копье и меч. Льву на щите досталось изрядно. Даже в свете костра Ксантипп увидел, что он весь исчерчен вдоль и поперек блестящими полосами. Однако сам он не пострадал от ран. Не забыть бы сказать Агаристе, что ее лев принял на себя все предназначенные ему удары. Она будет довольна.

Отдыхать устроились на сухой песчаной полянке. Ксантипп слышал храп усталых мужчин, лежащих на спине с открытыми ртами. В небольших группах негромко обсуждали события дня. Он знал здесь всех. Покупал зерно у одних и вкладывал деньги в других. Слушал в собрании речи и аргументы третьих, одобрительно кивал и предлагал голосовать. Восемнадцатилетние уже остыли после горячки боя, пришли в себя. Некоторые отправились побродить в темноте по полю сражения, надеясь найти монеты, кольца или те знаменитые золотые обручи, которые носили «бессмертные». Говорили, что везде, где воевали персы, можно наткнуться на настоящие сокровища.

Ксантипп, конечно, лучше знал людей своего поколения, но в тот день и стар и млад – все были афинянами, они собирались в одной и той же части агоры во время войны. Иногда это было все, что было. Безусым юнцом он размышлял о мужчинах лет сорока-пятидесяти. После битвы самые старшие недвижимо лежали, будто мертвые, с опухшими спинами, коленями и локтями. Жизнь утекала, просачиваясь через раны, как вода сквозь старый дырявый мех. Они шли в поход и сражались, несмотря ни на что, эти седые, бородатые старики. Они шли, потому что так было нужно, иногда только для того, чтобы присматривать за теми, кого обучали, как и самого Ксантиппа. Он сделал то же самое для нескольких молодых парней, которые едва отличали один конец копья от другого. Так было принято, и эта работа считалась почетной.

Ксантипп нахмурился. От его внимания не ускользнуло, что многие задыхались, как птицы, после столь долгой атаки в доспехах. Их физическая форма была не такой, какой могла бы быть – какой должна была быть. Его старый наставник учил: если ты остался свежим, когда врага скрутило и вырвало или когда он схватился за колени и покраснел, то ты победил. Хорошая физическая форма – это быстрота, а быстрота – это победа.

Ксантипп с улыбкой вспомнил те давние слова, и на душе как будто полегчало. Он будет обучать филу Акамантиды. Если чуточку повезет, если, может быть, удастся заручиться поддержкой Аристида или даже Фемистокла, он введет новый режим подготовки. Побольше бега в доспехах на длинные и короткие дистанции – для укрепления выносливости и уверенности. Этот дикий рывок против лучников оказался не по силам половине воинов.

Погруженный в свои мысли, Ксантипп не услышал приближающиеся шаги. Из темноты вышли двое: незнакомец и Эпикл с приставленным к горлу незнакомца ножом.

– Вот, поймал перса, – сказал Эпикл.

Незнакомец выругался и добавил:

– Нет, никого ты не поймал, как тебе прекрасно известно. Стратег Ксантипп?

Эпикл кивнул, убирая нож.

Незнакомец хмуро посмотрел на него и потер шею:

– Архонт Мильтиад ожидает тебя. Если последуешь за мной, я отведу тебя к нему.

– Мне пойти с вами? – спросил Эпикл и похлопал себя по поясу, коснувшись рукояти ножа.

Ксантипп понял сигнал, но покачал головой.

– Думаю, архонт хочет поздравить меня с нашей победой, – сказал он. – Я буду в полной безопасности.

– Уверен? Я мог бы вызвать почетную охрану, даже ждать не придется.

Он заставил себя улыбнуться, хотя лицо осталось напряженным. Посланник архонта явно злился на него за свой испуг и теперь, когда заговорил, в голосе его послышались резкие, язвительные нотки.

– Враг в море, господин, в чем ты сам можешь убедиться. И никакая охрана стратегу не нужна. По крайней мере, сегодня.

– Это что, упрек? – рявкнул Эпикл. – Уж мне ль не знать, где враг. Я персов сегодня положил немало.

Посланник решил больше не провоцировать этого человека и просто ждал, невольно таращась на стратега. Ксантипп глубоко вздохнул. Боль в ноге пульсировала в такт сердцебиению, что было странно. Он посмотрел на свое копье, и Эпикл, поняв, что нужно, протянул его.

– Отведи меня к Мильтиаду.

Поначалу Ксантипп старался не хромать, по-мальчишески пообещав себе, что не выкажет слабости, чего бы это ему ни стоило. Однако колено так раздулось, что ударялось о другое, отчего он спотыкался и невольно опирался на копье.

– С тобой все в порядке? – спросил посыльный, оглядываясь.

Он шагал быстро, прямиком через лагерь, мимо затухающих и уже догоревших до тлеющих углей костров.

– Я в порядке, спасибо. Веди меня к своему хозяину, – буркнул Ксантипп, задетый тоном этого человека или, может быть, просто вниманием.

Он и сам запредельно устал. Еще недавно сон не шел к нему, но теперь вдруг отяжелил веки.

Большинство в лагере уже спали, кто-то еще бодрствовал, но возбуждение угасало так же быстро, как языки пламени.

Укол тревоги Ксантипп ощутил, когда понял, что они вышли за пределы лагеря. Часовые спросили, кто идет, он назвал свое имя и похвалил их за бдительность. Начался подъем, идти становилось все труднее, и он все чаще опирался на копье. В колене между костями как будто застряло что-то острое.

Он вспомнил, что персидский царь поставил шатер на возвышении, чтобы наблюдать за битвой.

Подъем закончился, принеся Ксантиппу облегчение. На вершине холма, возле жаровни, стоял Мильтиад. Он уже снял доспех и был в свободном белом хитоне. Обнаженные руки выглядели подчеркнуто сильными. Ксантипп с удивлением обнаружил, что у архонта появился живот, обтянутый мягкой тканью, как у беременной женщины. Он порадовался, что рядом нет Эпикла, который не оставил бы сей факт без комментария.

– Стратег! – приветствовал его Мильтиад. – Спасибо, что пришел. Хромаешь? Ты ранен? Извини, мне не сказали.

– Пустяки. И я больше не стратег. День был долгий, но закончился. Все назначения, произведенные собранием, истекли.

Возможно, именно из-за боли в колене и утомительной прогулки он не удержался и добавил:

– И ты больше не архонт.

Лицо Мильтиада сделалось жестким, он кивнул сам себе, как будто в подтверждение чему-то:

– Как странно, Ксантипп. Сегодня я разговаривал с несколькими стратегами. Бедный Каллимах не пережил сражения. В отличие от некоторых, он не был создан для войны. И все же Фемистокл пришел ко мне, как и Аристид. Аримнест из платейской тысячи преклонил передо мной колено и спросил, выплачен ли их долг.

– Они хорошо сражались, – заметил Ксантипп. – Надеюсь, ты так ему и сказал.

Мильтиад раздраженно воскликнул:

– Ну вот опять – забота о приличиях, правилах собрания, званиях! Я освободил платейцев от их долга, Ксантипп, потому что после сегодняшнего дня таков был путь чести. Однако я хотел сказать другое. Все остальные поздравили меня с нашей победой. Каждый взял меня за руку в знак приветствия и предложил вина. И вот ты, стоявший на моем фланге, читаешь мне лекцию о званиях и полномочиях? Ты странный человек.

Ксантипп уловил какое-то мимолетное движение в тени слева от себя. Бежать с больной ногой он не мог и потому отпустил напряжение, расслабился и стоял свободно. Если бы Мильтиад хотел забрать у него жизнь, он бы уже это сделал.

– Твое молчание… оно странно, стратег, – сказал архонт.

– Я свободный афинянин, Мильтиад. Не больше и не меньше.

– И больше не стратег, как ты сам сказал. И все же ты марафономах – воин Марафона, как и я. Ты сражался здесь, на земле фенхеля, песка и соли. Более того, ты один из благородных эвпатридов. Как и я. И афинянин, как и я.

Ксантипп пристально посмотрел на стоявшего перед ним человека, пытаясь разгадать его намерения. Он видел, что Мильтиад вспотел. Многие мужчины действительно потели больше после битвы, иногда в течение нескольких часов. Это могло быть свидетельством слабого сердца. Он видел, как люди умирали на следующий день после сражения, пополняя последними список погибших, хотя они хватались за грудь и падали под другим солнцем. Однако у Мильтиада эти влажные линии ото лба до подбородка были иными, их прочертили чувство вины и страх.

– Чего ты хочешь, Мильтиад? – спросил Ксантипп. – Моих поздравлений с победой? Я рад, что мы победили. Думал…

Он заколебался, не желая делиться личным с человеком, который, по его предположению, предал их. Ксантипп все еще не решил, что с этим делать. Сражение – большая неразбериха, и приказы могли быть неправильно поняты. Но если предательство на самом деле имело место, то это было преступление настолько гнусное, что от одной мысли об этом у стратега сжался живот.

– Что? Что ты думал?

Ксантиппу Мильтиад напомнил бывшую любовницу, постоянно желавшую знать, какая мысль скрывается за каждой переменой выражения его лица.

– Я думал, мы не победим, – сказал он со вздохом. – Их было так много – и «бессмертные» не уступили бы на глазах у своего царя.

Он увидел, как Мильтиад облегченно выдохнул, как с выдохом ушло напряжение, и это было уже слишком. Ксантипп знал об опасностях, подстерегающих после интенсивной нагрузки. Он знал, что в гневе не стоит делать покупку, слишком напиваться или вытаскивать нож. Его кровь еще бурлила от ярости, как говаривали опытные наставники. Для некоторых мужчин лучшее, что можно сделать в таком состоянии, – это посидеть с верными друзьями и ничего не говорить, пока они не уснут и не проснутся снова. Но вместо этого его протащили через лагерь с больным коленом к Мильтиаду, который считал себя намного хитрее, чем был на самом деле.

– А еще я думал, что тебя купил персидский царь, – добавил Ксантипп.

Он мог проклинать себя в тот момент, когда произнес эти слова, но было слишком поздно. Мильтиад наблюдал за ним из-под темных бровей, и его руки борца напряглись. Ксантипп ощутил трепет страха и сделал следующий шаг, предпочитая не прослыть трусом в ту ночь. Пусть будет услышана правда, подумал он.

– Я вспомнил, что ты потерял семейное состояние на серебряных рудниках – во Фракии, кажется? И вот мы держались сзади, не вступая в бой, пока персы били Фемистокла и Аристида. Ты дал приказ стоять как раз тогда, когда мы были нужны им.

Он заставил себя прерваться. Теперь, произнесенные вслух, эти слова звучали так слабо.

Мильтиад, казалось, придерживался того же мнения, потому что улыбнулся и покачал головой:

– Я отдал эти приказы, когда нам понадобился резерв. Я придержал фланг, чтобы заманить вражеских лучников и пращников. Был ли я не прав? Разве мы не пережили этот день?

Ксантипп мог бы оставить все как есть. Он уже понял, почему Мильтиад позвал его, а затем отпустил своих рабов. Этот человек боялся обвинений. Он хотел знать, враг ли ему Ксантипп или он может вернуться в Афины героем. Возможно, Ксантипп, будь ему двадцать, нагнул бы голову и пошел напролом. Он продолжал считать, что перед ним предатель. В нем поднималась желчь, и излить ее всю он не мог.

– Этот день, Мильтиад, мы пережили потому, что я ослушался твоего приказа стоять. Люди последовали за мной, и мы атаковали лучников не по твоему приказу, а вопреки ему. Как же это может быть твоя победа?

Мильтиад снова покачал головой, и Ксантипп увидел злобу и ярость на его лице.

– Ты ошибаешься. Я держал резерв до нужного момента. Похоже, ты так и не услышал моего приказа атаковать. Может быть, мне стоит доложить собранию о твоем неповиновении в разгар битвы? Интересно, как семья твоей жены воспримет эту новость.

Ксантипп еще сильнее сжал копье и только тогда понял, что держит оружие. Точно такое оружие, каким в этот самый день он убивал людей. Он почувствовал, как нарастает гнев, и безжалостно подавил его. Обвинения ударили бы по ним обоим. Если его заставят поклясться честью, он не сможет отрицать, что нарушил приказ. И тогда никто не станет слушать его оправдания и утверждения, что это пошло на пользу делу. Собрание накажет его в пример другим. То же самое случится и с Мильтиадом. Слава его победы при Марафоне будет запятнана, если один из стратегов назовет его предателем.

Они могли бы уничтожить друг друга, если бы захотели. Оба понимали это, и, казалось, воздух между ними потрескивает от напряжения.

Гнев ушел, словно вода в песок, и на Ксантиппа снова навалилась усталость.

Он провел слишком много схваток, чтобы помнить каждую из них, в гимнасиях по всему городу и на частных площадках. Это был тяжелый и кровавый спорт, как и кулачные бои, которые ради поддержания физической формы предпочитали такие люди, как Фемистокл. А вот спартанцы ни ту ни другую дисциплину не практиковали, потому что каждый бой заканчивался капитуляцией одного участника. Спартанские учителя говорили, что не хотят приучать своих людей сдаваться, что сдача должна означать смерть. Ксантипп чувствовал, что эта философия ошибочна, хотя и восхищался ею. И все же он был афинянином. Он мог смириться с поражением – и ждать другого шанса.

– В разгар битвы путаница бывает большая. Может быть, я неверно истолковал твои намерения.

Голос прозвучал скрипуче, но в глазах Мильтиада мелькнуло облегчение. Ксантипп видел, как сильно ему нужна победа, – и победа была. Он с сожалением подумал, что, наверное, за справедливость следовало бы бороться усерднее. Но в ту ночь в воздухе пахло кровью и фенхелем, и у него просто не было ни сил, ни страсти для борьбы – только усталость и равнодушие.

– Я рад, что ты понимаешь, – сказал Мильтиад. – День был особенный. Мы – марафономахи, отныне и навсегда. Всякий раз, пробуя семена фенхеля, я буду думать об этом месте.

Ксантипп поклонился ему, оказывая честь, которой тот не заслуживал, и, прихрамывая, спустился по склону в лагерь, где уже храпели его друзья. Он не думал, что заснет, но заснул.