Читать книгу Кровь богов - Конн Иггульден - Страница 8

Первые лучи солнца показались над Эсквилинским и Виминальским холмами, позолотив крыши вокруг Форума и освещая Палантинский холм. Круглый храм Весты сверкал вместе со всеми постройками, оживая после темной ночи. Ни древнего здания, ни гораздо большего по размерам Дома девственниц не коснулись пожары, бушевавшие в городе. Только священное пламя горело в очаге храма, а банды погромщиков держались подальше, опасаясь гнева богини, и показывали фигу или рога, чтобы отогнать ее проклятье.

Марк Антоний знал, что хорошо смотрится, пересекая Форум. Тем более в сопровождении шести ликторов с традиционными топорами и прутами для публичной порки. Сопровождали его и два центуриона в сверкающей броне и длинных темных плащах, обвивающих лодыжки. Консул Рима пришел, чтобы услышать завещание Цезаря, и пусть здание сената превратилось в закопченные руины, Антоний по-прежнему представлял власть. Он чувствовал на себе взгляды собирающейся толпы, но точно знал, что опасность ему не грозила, во всяком случае в этот день. Он понимал, что многие наверняка участвовали в погромах, может, лишь несколькими часами раньше, но солнце на заре еще не жарило, и в воздухе витало ощущение перемирия. Весь город хотел услышать последние слова Цезаря, обращенные к его народу.

Марк Антоний подошел к круглому храму и остановился напротив дверей, откуда виднелся мерцающий в очаге огонь. Его люди встали вокруг, чувствуя, что от толпы не исходит никакой угрозы. Консул огляделся в поисках оставшихся в городе Освободителей – и не увидел ни одного. Шпионы докладывали ему обо всем происходящем каждый день, и он знал, кто уже покинул город, чтобы спасти собственную шкуру.

Лицо его оставалось суровым, хотя отсутствие убийц Юлия являлось еще одним свидетельством того, что все преступления и погромы более всего сыграли ему на руку. Брут и Кассий не решались показываться на улицах и не могли даже надеяться вернуть власть над Римом. Он одержал блестящую победу. Несомненно, в толпе находились их соглядатаи, готовые доложить о каждом произнесенном им слове, но отсутствие самих организаторов убийства говорило о многом, и Марк Антоний знал, что это заметили и другие люди. Месяцем раньше он и мечтать не мог о таком дне. Цезарь был жив, и в мире все шло по заведенному порядку, без малейших отклонений. Освободители изменили мир своими кинжалами, но именно Антоний сумел воспользоваться этими изменениями. Он поднимался все выше и выше, тогда как они катились в царство Аида.

Более рослый, чем большинство собравшихся, Марк посмотрел поверх голов. Немалая часть Форума еще пустовала, но все-таки уже собралось тысячи три мужчин и женщин, а по улицам шли все новые и новые горожане и рабы. В большей части города порядок более или менее удалось восстановить: Антоний приложил к этому руку. Ворота вновь открылись, и возобновился подвоз продовольствия – правда, цены резко взлетели. У каждой пекарни и мясной лавки выстраивались очереди, хотя булочники и мясники работали ночами, выпекая хлеб и нарубая мясо. На всех еды не хватало. Консулу пришлось расставить патрули на многих перекрестках, чтобы пресекать разгоравшиеся драки. Теперь, когда основными врагами стали голод и болезнь, бунтарская энергия быстро шла на убыль. И никто не знал, сколь много трупов уплыло по Тибру в море.

Взгляд Антония сместился на группу из четырех мужчин, которые стояли справа от него, все вооруженные и, очевидно, пришедшие вместе, поскольку они переговаривались тихими голосами. Двое показались консулу знакомыми, со стройными фигурами, в отличие от здоровяка с широкими плечами, стоявшего рядом с ними, но имен их Марк Антоний вспомнить не мог. В толпе сотни людей считали Цезаря своим благодетелем, обязанные ему как состоянием, так и должностью и ежемесячно получавшие небольшие деньги за его поддержку. Их общее число исчислялось тысячами. Бедные и богатые, они все хотели знать, вспомнил ли о них патрон в своем завещании.

Марк продолжал оглядываться, обращая особое внимание на тех, кто стоял с покрытой головой. Среди них он узнавал сенаторов, прибывших в сопровождении выделенных им легионеров или наемников, которых подрядили специально на этот день. Толпа росла вместе с яркостью солнечного света. От рассветной прохлады не осталось и следа, Антоний улавливал запахи пота и пряностей, расплывающиеся в теплеющем воздухе. Над городом висело чистое весеннее небо, и можно было не сомневаться, что их ждал очередной обжигающе жаркий день. Марк Антоний нетерпеливо переступил с ноги на ногу, ожидая появления верховной жрицы.

Толпа замерла, услышав пение, доносившееся из Дома девственниц, и многие поднялись на цыпочки, чтобы увидеть весталок. Марк Антоний подавил улыбку, глядя на этих людей, лучше других зная, как любят в этом городе пышные зрелища. Весталки надели на пальцы и запястья маленькие кимвалы и стучали ими при каждом шаге, так что эти нестройные звуки заглушали их голоса. Консул наблюдал, как весталки выстроились перед храмом, а песня, достигнув пика громкости, разом оборвалась полной тишиной. К сожалению, весталки вышли в длинных одеяниях, скрывавших все тело. Верховная жрица хоть что-то да показала, когда он приходил в храм, и Антоний мысленно улыбнулся тому пылкому юноше, который еще жил в глубине его души. Каждую из этих женщин выбирали в служительницы Весты за красоту, но они давали обет безбрачия на тридцать лет и лишь потом могли покинуть храм. Глядя на некоторые лица, Марк Антоний не мог отделаться от мысли, что эти женщины могли бы осчастливить своих мужчин.

Он ждал, пока возносились благодарности Минерве и Весте, вздыхая оттого, что солнце припекало все сильнее. Прошла, наверное, вечность, прежде чем они принесли из храма деревянную платформу, обтянутую темно-красной материей. Квинтина Фабия поднялась на нее и встретилась взглядом с Марком Антонием, возможно вспомнив, что он не так давно тоже обращался к Риму. Эффект той речи весталки могли видеть вокруг. В глазах верховной жрицы консул увидел холодное веселье, но его интересовал только резной, из кедрового дерева, ларец, который она вынесла из храма, закрытый и запечатанный. Две женщины с молотками сшибли с него державку и печать, после чего откинули крышку. Из ларца достали стопку восковых табличек, скрепленных полосками свинца и печатью Цезаря. По телу Антония пробежала дрожь, когда он подумал, что до этого дня последней к завещанию прикасалась рука его друга.

Женщины передали таблички верховной жрице, и она воспользовалась ножом, чтобы отлепить воск и показать всем, что печать не тронута. Очень осторожно Квинтина отогнула свинцовые полоски и передала их весталкам. У нее остались пять деревянных табличек, покрытых тонким слоем воска. Марк Антоний не видел слов, начертанных на них, но наклонился вперед, как и все остальные. Очень ему хотелось узнать, что написал Цезарь.

Не обращая внимания на нетерпение толпы, Фабия протянула четыре таблички весталкам, а первую прочитала про себя, кивнув в самом конце. Закончив, главная весталка оглядела толпу.

– Во имя Рима, выслушайте завещание Гая Юлия Цезаря, – начала она, а затем выдержала долгую паузу, и Марк Антоний внутренне застонал от всей этой театральности.

– Ну же, – пробормотал он.

Жрица посмотрела на консула, словно услышала его слова, и лишь после этого продолжила:

– Мой наследник – Гай Октавиан Фурин. Я признаю в нем кровь от моей крови и этими словами усыновляю его.

Толпа застонала, и Марк увидел, как разом напряглись и начали изумленно переглядываться четверо мужчин, на которых он чуть раньше обратил внимание. Человек, написавший завещание, всегда отдавал предпочтение простым словам, без витиеватости и лишней риторики. Но при этом Цезарь выразил свою последнюю волю до возвращения из Египта, а возможно, даже еще до того, как покинул Рим и сразился с Помпеем в Греции. Тогда он не мог знать, что египетская царица забеременеет от него и родит наследника. Марк Антоний медленно выдохнул, обдумывая ситуацию. Конечно, куда как лучше иметь в главных наследниках иностранного щенка, который никогда не приедет в Рим и не станет оспаривать то, что по праву принадлежит ему. Консул встречался с Гаем Октавианом несколькими годами раньше, но тогда тот был мальчишкой, и Антоний не мог вспомнить его лица. Он поднял голову, когда верховная жрица продолжила:

– Все, что принадлежит мне, теперь его, за исключением тех денег и недвижимости, которые указаны ниже. Среди них первое – садовое поместье у реки Тибр. Это мой первый подарок гражданам Рима, на веки вечные, чтобы они пользовались им как общественной землей.

Под изумленный рокот толпы она положила первую табличку и взяла две другие. Ее брови изумленно поднялись, когда она читала текст про себя, прежде чем огласить его.

– Помимо места для прогулок под солнцем, я даю каждому гражданину Рима триста сестерциев из моего наследства, чтобы потратить по своему усмотрению. Я жил ради них. И не могу сделать для них меньше в смерти, – прочитала Квинтина.

На этот раз толпа восторженно заревела. Триста серебряных монет – огромная сумма – могли многие месяцы кормить семью. Марк Антоний потер лоб и попытался прикинуть общую сумму. Согласно последней переписи, в Риме жило чуть ли не миллион человек, пусть граждане и составляли только половину из них. Сухо отметив, что погромы определенно уменьшили количество граждан, он все же вынужден был признать, что их осталось больше чем достаточно. И они будут требовать свою долю, толпясь у сокровищниц, которые контролировались сенатом. Цезарь не мог этого знать, но таким простым маневром он нанес Освободителям смертельный удар. Такая щедрость приводила к тому, что на улицах их встречали бы исключительно криком «Убийцы!». Антоний закрыл глаза, отдавая должное своему другу. Даже после смерти Юлий знал, как сразить врага.

Квинтина Фабия продолжила зачитывать завещание, перечисляя суммы, оставленные клиентам[6] Цезаря. Многие требовали тишины, потому что хотели услышать, кому и сколько досталось, но соседи не обращали на них никакого внимания, продолжая обсуждать главную новость. «Те, кто захочет ознакомиться с завещанием более детально, потом смогут зайти в храм Весты», – подумал Марк Антоний и, вспомнив прием, оказанный ему верховной жрицей, пожелал им удачи.

Весталка дочитала последнюю из пяти табличек, в которой золото распределялось между близкими родственниками и друзьями Юлия. Неожиданно Марк Антоний услышал свое имя и взревел, требуя, чтобы все вокруг замолчали. Его мощный голос достиг успеха там, где провалились другие.

– …которому я даю пятьдесят тысяч ауреев. Я даю такую же сумму Марку Бруту. Они были и есть мои друзья.

Консул почувствовал скрестившиеся на нем взгляды. Он не мог скрыть изумления, услышав, что Бруту дарована такая же сумма. Антоний активно тратил золото, как того требовали образ жизни консула и его собственные клиенты, которых тоже хватало. И хотя должность приносила ему хорошие деньги, они едва покрывали его долги. Он покачал головой, ощущая благоговение тех, кто сейчас смотрел на него, но при этом горечь не уходила. Пятьдесят тысяч – не так много для человека, который поднял толпу на отмщение Цезаря. И конечно, Брут не заслуживал и одного аурея.

– Остальная моя собственность принадлежит Гаю Октавиану, моему приемному сыну в роду Юлиев. Я оставляю Рим в ваших руках, – дочитав завещание, Квинтина Фабия замолчала и протянула последнюю табличку весталкам. Марка Антония удивили слезы, блестевшие в ее глазах. Она же произнесла не что-то возвышенное, она всего лишь огласила посмертные желания Цезаря. Если на то пошло, это было завещание человека, который не верил в свою смерть. При этой мысли и у него защипало глаза. Юлий оставил завещание в храме до того, как покинул Рим, а случилось это в тот год, когда он назначил Марка Антония городским претором, доверяя ему как себе. Перед консулом словно открылось окно в прошлое, в другой Рим.

Когда верховная жрица сошла с платформы, Марк отвернулся, а охранники окружили его, двигаясь одновременно с ним и легко разрезая толпу. Они не понимали, почему он так зол. Позади раздался чей-то громкий и ясный голос. Едва до Антония донеслось первое произнесенное слово, он остановился и обернулся, чтобы услышать все остальное. Его люди встали спиной к нему, чтобы отразить любую внешнюю угрозу.

* * *

Гай Октавиан очень хорошо помнил Марка Антония. Консул особо и не изменился за прошедшие годы, тогда как Октавиан из мальчишки превратился в молодого человека. Когда Антоний с рассветом прибыл к храму Весты, первым его присутствие заметил Меценат. Широкоплечий Агриппа встал между ними, надеясь, что толпа скоро спрячет Октавиана. В городе они находились уже третий день, проскакав триста миль от Брундизия. Им пришлось часто менять лошадей, и с каждым разом они становились только хуже. Меценат договорился о присмотре за их лошадьми, которых они оставили в том месте, где сменили их в первый раз, но в тот момент никто из друзей не мог знать, вернутся ли они в Брундизий.

Легионер Гракх оказался не самым приятным спутником. Понимая, что его лишь терпят, он практически не разговаривал с тройкой молодых людей, но держался рядом, когда они скакали верхом, или что-то планировали, или падали без сил на жесткие кровати в первой попавшейся гостинице, которую могли найти после захода солнца. Деньги на проезд он получил от трибуна, и частенько спать ему приходилось в конюшне, экономя монеты, тогда как Меценат всегда заказывал лучшие комнаты.

Октавиан не знал, стоило ли им так быстро скакать, чтобы прибыть в Рим за два дня до оглашения завещания. Мир и порядок, знакомые ему, изменились разительным образом. Друг Цильния Мецената, который предложил им свой дом, рассказал, что худшее уже позади и все начинает успокаиваться, но целые районы города выгорели дотла, и теперь мрачные горожане бродили по пепелищам в надежде найти что-то ценное. Десятки тысяч голодали, в поисках еды по улицам бродили целые банды. Не раз и не два Гай Октавиан и его друзья вытаскивали мечи только с тем, чтобы проехать по каким-то улочкам, ставшим смертельно опасными даже при свете дня. Город выглядел так, будто по нему прокатилась война, и Октавиан едва мог сопоставить реальность с воспоминаниями. В каком-то смысле это соотносилось со скорбью по Юлию: окружающий пейзаж словно указывал, что с Цезарем ушел целый мир.

– Вот она наконец, – пробормотал себе под нос Агриппа.

Октавиан Фурин вырвался из своих мыслей, когда верховная жрица вышла из храма Весты. Он оглядел толпу в поисках знакомых лиц. Окажись здесь Брут, Октавиан не знал, что бы он сделал, но человека, смерти которого центурион желал больше всего, он не обнаружил. Проведенного в Риме времени хватило, чтобы выяснить подробности покушения, и Гая Октавиана сжигала ярость при мысли об этих Освободителях, которые рассчитывали на прибыль, убивая хорошего человека. В тишине собственных мыслей, в тени храма Весты, он клялся отомстить. Нынешнее состояние города стало жатвой посеянных ими семян, результатом их жадности и зависти. Он не знал, что сила могла рождаться из ненависти, не знал, пока вновь не увидел Рим.

Когда верховная жрица достала из ларца завещание Цезаря – таблички, сцепленные свинцовыми полосками, – Октавиан продолжал оглядывать толпу. Некоторые лица он узнал: это вроде бы были сенаторы, но плащи с капюшоном и мантии, которые те надели, чтобы уберечься от ночного холода, мешали их разглядеть. Да и стоял он далековато от них.

Агриппа ткнул его локтем, возвращая внимание к верховной жрице. Она уже читала про себя первую табличку, и на лбу у нее появилась морщинка. А когда весталка подняла голову, она словно бы посмотрела прямо на Октавиана. Тот ждал с гулко бьющимся в груди сердцем, с пересохшими губами. Ему даже пришлось провести по ним языком, из опасения, что иначе они треснут.

– Во имя Рима, выслушайте завещание Гая Юлия Цезаря, – начала женщина.

Октавиан сжал кулаки, едва выдерживая напряжение. Он почувствовал, что Гракх смотрит на него, но каменное лицо легионера полностью скрывало его мысли.

– Мой наследник – Гай Октавиан Фурин. Я признаю в нем кровь от моей крови и этими словами усыновляю его.

Молодой человек почувствовал, как по его телу пробежала дрожь, и покачнулся. Он мог и упасть, но Агриппа поддержал его. Слышал он теперь только гулкие и частые удары сердца, а когда у него зачесалось лицо, Гай Октавиан чуть не содрал в этом месте кожу, на которой теперь пылало красное пятно. Оставшаяся часть завещания прошла мимо него, он только видел, как верховная жрица Весты отдавала весталкам прочитанные таблички. В какой-то момент в толпе радостно закричала женщина, но Октавиан даже не понял почему. От эмоций онемело все его тело: рука Цезаря протянулась сквозь время и коснулась его.

Лицо Гракха стало мрачнее тучи, когда он прикинул, сколько денег получил бы его патрон, если бы договорился с Октавианом на десятую часть наследства Цезаря. Ходили легенды о том, сколько золота Юлий привез из своих походов. В какой-то момент оно лилось таким потоком, что деньги подешевели на треть. Теперь Октавиана объявили наследником всех этих сокровищ, и Гракх тут же решил, что пора проявлять больше дружелюбия в общении с неожиданно разбогатевшим молодым человеком. Он не сомневался, что в будущем уже никогда не окажется рядом с таким богачом. Вскинув руку, он собрался шлепнуть Октавиана по плечу, но Меценат схватил его за запястье и улыбнулся ему.

– Нельзя устраивать представление, во всяком случае здесь, – прошептал он. – В этой толпе нас никто не знает. И пусть так и будет, пока мы все это не обдумаем.

Гракх кисло улыбнулся и кивнул, вырвав руку из пальцев молодого человека, которые сжимали ее с удивительной силой. Он ни разу не видел, как Цильний Меценат упражнялся с мечом во время их путешествия из Брундизия в Рим, и сейчас не заметил ни кинжала в другой руке патриция, ни того, что Агриппа оказался позади него, готовый уложить на землю ударом кулака при первых признаках желания напасть на Октавиана.

Перечень тех, кому Цезарь что-то завещал, казался бесконечным. Гая Октавиана перекосило, когда он услышал имя Брута и завещанную ему громадную сумму. В завещании не упоминались Клеопатра и сын, которого она родила Юлию. Все друзья Мецената знали, что она покинула Рим сразу после убийства и, скорее всего, направилась в Египет.

– Остальная моя собственность принадлежит Гаю Октавиану, моему приемному сыну в роду Юлиев. Я оставляю Рим в ваших руках.

Октавиан чувствовал, как щиплет глаза. Ему не составило труда представить себе Юлия, сидящего в какой-то тихой комнате и пишущего на воске, глядя в будущее. Наверное, в тысячный раз после того, как он получил страшную весть, молодой человек подумал: «Как бы все было хорошо, будь Цезарь жив!» Но он тут же изгнал из головы эту мысль. Пути назад не было, ему предстояло жить уже в новом Риме.

Верховная жрица отдала последнюю табличку и проследила, чтобы ее аккуратно уложили в ларец. Одна из весталок протянула ей руку, и она сошла с платформы, сделав все, что положено. Октавиан Фурин огляделся. В толпе уже начали обсуждать услышанное. Марк Антоний и его люди повернулись и зашагали прочь.

– Пора и нам, – шепнул Меценат на ухо Октавиану. – Этим вечером нам лучше воспользоваться домом Бруцелла. Погромы обошли его стороной, и он обещает вкусно нас накормить. Надо многое обсудить.

Октавиан почувствовал руку друга на своем плече, мягко уводящего его от храма Весты. Он не поддался, ему вдруг надоело оставаться неузнанным в родном городе.

– Жрица! – крикнул он неожиданно для друзей.

Цильний замер.

– Что ты делаешь? – прошипел он. – У половины сенаторов тут шпионы. Сейчас надо уходить, а потом мы сможем решить, что делать дальше.

Наследник Цезаря покачал головой.

– Жрица! – позвал он вновь.

Квинтина Фабия застыла, уже собравшись взять красную мантию, которую протягивала ей одна из весталок. Оглянувшись, она нашла Октавиана глазами по обращенным на него взглядам зевак.

– Я Гай Октавиан, названный наследником в только что зачитанном тобой завещании! – выкрикнул молодой человек.

Меценат застонал, держа кинжал наготове, на случай, что кто-то из толпы бросится на них. Они еще не знали своих врагов.

– Чего ты хочешь от меня? – спросила главная весталка. По слухам, в молодости она была актрисой. Никто не знал, правда это или нет, но артистического чутья верховной жрице хватало. Не обращая внимания на поданную ей мантию, она вновь поднялась на низкую платформу.

– Я хочу, чтобы ты, как хранительница архивов, записала изменение моего имени, – продолжал центурион.

Верховная жрица склонила голову, словно задумавшись. Молодой человек, который обращался к ней из толпы, только что стал обладателем невероятного состояния, – вернее, он мог им стать, если бы прожил достаточно долго, чтобы оно попало ему в руки. Она искоса глянула на Марка Антония, пристально наблюдавшего за происходящим. Сначала весталка собиралась сказать Октавиану, чтобы он подождал, пока у нее найдется время, но под злобным взглядом консула у нее дрогнул уголок рта.

– Какое имя подойдет наследнику Рима? – спросила она.

– Только одно, – ответил Октавиан. – Гай Юлий Цезарь. Только так я смогу должным образом почтить человека, который это имя носил.

Тут Квинтина Фабия широко улыбнулась. Ей нравилась бравада этого молодого римлянина. Его друзья замерли от изумления, а ей хотелось аплодировать.

– Тебе понадобятся два свидетеля с хорошей репутацией, чтобы под присягой удостоверить твою личность, – ответила она после короткого колебания. – Приходи в полдень в Дом девственниц. – Весталка вновь выдержала паузу, наблюдая из-под ресниц за Марком Антонием. Консул стоял, словно оглушенный вол. – Добро пожаловать домой, Октавиан!

Он молча кивнул. Стоявший справа от него Антоний двинулся дальше. Октавиан повернулся, чтобы последовать за ним.

– Консул! – крикнул он.

Меценат схватил его за руку.

– Не делай ничего опрометчивого, Октавиан, – предостерег он. – Пусть уходит.

Гай Октавиан стряхнул удерживающую его руку и продолжил путь.

– Он был другом Цезаря. Он меня услышит, – ответил он своему осторожному другу.

– Агриппа! – позвал Цильний.

– Я здесь!

Здоровяк уже шел за Октавианом, проталкиваясь сквозь толпу. Выругавшись, легионер Гракх последовал за ними.

* * *

Наблюдая, как верховная жрица разговаривает с молодым человеком, Марк Антоний качал головой, чувствуя, как его пробивает пот. Такое уже не лезло ни в какие ворота. Сенат вызвал его на заседание в полдень, и сначала он хотел принять ванну, чтобы прийти к ним свежим и чистым. Антоний повернулся, и ликторы с центурионами проделали то же самое, когда он услышал, как в толпе кто-то крикнул: «Консул!» Проигнорировав крик, он продолжил путь. Но, не пройдя и двадцати шагов, Марк почувствовал, как напряглись сопровождающие его люди. В нем начала закипать злость.

А четверка преследователей настигала его, проталкиваясь сквозь толпу.

– Консул! – вновь позвал Октавиан.

Марк Антоний вжал голову в плечи, ликторы сдвинулись ближе, а центурионы чуть отстали, чтобы оказаться между двумя группами. Вскинув руку, консул остановил их всех. Не мог он бежать с Форума, будто что-то скрывал.

– Чего ты хочешь? – рявкнул он, оборачиваясь.

Перед ним стоял молодой человек – сероглазый, с русыми волосами, перевязанными на затылке. Он полагал, что Октавиану чуть больше двадцати, хотя выглядел тот моложе: у него было гладкое лицо без признаков бороды. Почему-то одного только вида этого юноши хватило, чтобы еще больше разозлить Марка Антония. Не хотелось ему иметь никаких дел с дальним родственником Цезаря, пристающим к нему с какими-то просьбами.

Грубый тон заставил Гая Октавиана остановиться, и улыбка сползла с его губ. Под взглядом консула наследник Цезаря выпрямился в полный рост, и лицо его закаменело.

– Октавиан… – предупреждающе прошептал Агриппа. Ликторы, сопровождающие консула, не просто олицетворяли власть. По приказу Марка Антония они могли взяться за топоры и прутья и изгнать с Форума, а то и убить любого виновного в оскорблении консула.

– Я хотел поприветствовать давнего друга, – ответил Гай Октавиан. – Вероятно, я ошибся.

Эти слова, похоже, потрясли Марка Антония. Он на мгновение закрыл глаза, пытаясь сохранить достоинство.

– Я совершил ошибку, Октавиан, – сказал он. – Не поздравил тебя с усыновлением.

– Спасибо тебе, – кивнул Октавиан. – Рад видеть, что ты процветаешь в эти печальные времена. Поэтому я и подошел к тебе. Формально завещание должен утвердить сенат. Мне нужен Lex Curiata[7]. Ты предложишь принять его сегодня?

Антоний сухо улыбнулся, качая головой:

– Ты, наверное, заметил, что город только начинает приходить в себя от погромов. У нас достаточно дел, чтобы загрузить сенат до конца месяца. Может, тогда я попрошу выделить время для твоей просьбы.

Октавиан застыл, чувствуя, что ликторы пристально наблюдают за ним.

– Это всего лишь формальность. Я подумал, что, помня о Цезаре, ты сможешь ускорить принятие этого закона.

– Хорошо. Я сделаю все, что в моих силах, – беспечно ответил Марк и повернулся, чтобы уйти.

Октавиан Фурин уже открыл рот, чтобы сказать что-то еще, но и Агриппа, и Меценат положили руки ему на плечи, предупреждая, что делать этого не надо.

– Больше ни слова, – прошептал Виспансий. – Боги, ты нас всех убьешь, если не научишься контролировать свой рот. Просьбу ты высказал, а теперь дай ему уйти.

Цильний Меценат пристально наблюдал за консулом, покидающим Форум. Потом он искоса глянул на Гракха, который неловко переминался с ноги на ногу, не очень-то понимая свою роль в этой маленькой группе.

– Я думаю, твое участие в этом деле подошло к концу, Гракх, – обратился к нему патриций. – Пожалуй, тебе самое время сесть на коня и вернуться к своему патрону, чтобы доложить о случившемся, так?

Охранник трибуна хмуро глянул на него:

– Это решать не тебе. Либурний велел мне обеспечивать безопасность твоего друга. Я могу отправить ему донесение с гонцом.

Меценат убрал руку с плеча Октавиана и шагнул к легионеру.

– Как мне это выразить, чтобы ты понял? Мне надо поговорить с моим другом до того, как он накликает свою смерть. И я не хочу видеть твои уши, когда буду говорить с ним. Ты знаешь, что мы придем в Дом девственниц в полдень… слышал, что сказала верховная жрица. Так почему бы тебе не пойти туда и не подождать нас там?

Гракх бесстрастно смотрел на него. Он прослужил достаточно долго, чтобы его задевали слова. Охранник молча повернулся и пошел прочь – его сандалии застучали по брусчатке Форума. Цильний чуть расслабился, поднял руки и отвел обоих друзей подальше от собравшихся. После оглашения завещания и ухода консула толпа быстро редела, так что найти место, где их не могли подслушать, труда не составило.

– Клянусь богами, Октавиан! Если бы консул просчитал ситуацию, он бы получил твое наследство в обмен на один-единственный приказ. Его ликторы порубили бы тебя в капусту, а заодно Агриппу и меня! – начал возмущаться Меценат, когда друзья оказались наедине.

– Я думал, он поможет, – стоял на своем Октавиан. – Столь многое изменилось… Мне трудно все учесть.

– Так сунь голову в фонтан или сделай еще что-нибудь подобное, – резко бросил молодой патриций. – Нынче соображать надо быстро.

Агриппа и Октавиан удивленно посмотрели на своего товарища. Тот медленно покачал головой:

– Ты хотя бы понимаешь важность этого завещания для тебя и для тех, кто сейчас во власти?

Наследник Юлия пожал плечами:

– Я знаю, деньги большие, но пока я их не получил…

– Я говорю не о золоте, Октавиан! Хотя сейчас ты самый богатый человек в богатейшем городе мира. Я говорю о клиентах! Теперь ты понимаешь?

– Честно говоря, нет, – признал Октавиан Фурин.

Агриппа тоже пребывал в недоумении, и Меценат глубоко вдохнул. Он вырос в мире, где все прекрасно знали, о чем идет речь, но теперь видел, что оба его друга далеко не в полной мере оценили дар Цезаря.

– О Юпитер, убереги меня от неучей! Патрицианские семьи укрепляют свое влияние клиентами, которые находятся у них на содержании. Это ты должен знать.

– Разумеется, – кивнул молодой человек. – Но…

– У Цезаря были тысячи клиентов. Он этим славился. И теперь они твои, Октавиан. Усыновив тебя, он передал тебе не только родовое имя. Теперь ты можешь призвать на службу половину Рима, половину римских легионов, если захочешь. Вполне возможно, что и трибун Либурний теперь твой верный слуга, вместе с Гракхом.

Гай Октавиан нахмурился:

– Я не могу унаследовать их, как драгоценный камень или дом.

– Усыновление говорит, что можешь, – стоял на своем Меценат. – Да, найдется несколько недовольных, которые уйдут, но бесчестных ублюдков хватало всегда. Отныне ты сын божественного Юлия, Октавиан. Ты это осознаешь? Клятвы верности, которые они приносили ему, теперь перешли к тебе.

– Но я даже не знаю, кто они! – воскликнул центурион. – Какая мне польза от разговоров об этих тысячах? У меня есть только одежда, которая на мне, и лошадь где-то на дороге в Брундизий. Пока сенат не примет Lex Curiata, я нищий.

Меценат ответил не сразу. Некоторое время он смотрел на закопченные развалины здания сената – худший из многих шрамов, которые они увидели в городе за два предыдущих дня.

– Списки твоих клиентов где-то найдутся, и они не знают, что у тебя ничего нет. С этого момента ты должен вести такую игру, ради спасения своей жизни… и уничтожения врагов. Взять его имя – блестящий ход. Ты хочешь увидеть этих Освободителей поверженными? Тогда веди себя как наследник бога и самый богатый человек в Риме. Держи себя так, будто, щелкнув пальцами, ты можешь обрушить на любого гнев Марса. – Молодой человек на мгновение задумался. – Ты допустил ошибку, попросив помощи у консула. Возможно, у тебя уже достаточно верных сторонников в сенате, чтобы обеспечить нужный исход голосования и без него.

Гай Октавиан пристально смотрел на него:

– Я могу держаться как угодно, но это не принесет мне золота, в котором я нуждаюсь, и не приведет клиентов.

– Через пару часов у тебя встреча в Доме девственниц, – ответил Меценат. – Октавиан, с этого дня римляне будут почитать твое благоволение за счастье. Тебе не придется их искать. Они сами придут к тебе.