Читать книгу Война роз. Воронья шпора - Конн Иггульден - Страница 9

Маргарита Анжуйская ощущала то, как повысился ее статус, в тысяче различных мелочей. Это проявлялось в том почтении, с которым обращались к ней придворные короля Людовика, мужчины и женщины, проводившие свою жизнь в точном понимании власти и отношения к ней окружающих их людей. Ибо слишком давно ее считали одной из сотни маленьких moules[11] королевской фамилии. Слово это она слышала в шепотках наглых чиновников двора и толстых дочерей французских лордов. Мидии облепляют своими скоплениями днища кораблей или растут на скалах, раскрывая свои створки перед пищей, словно птенцы в гнезде. Сравнение с ними звучало особенно обидно благодаря своей справедливости.

Отец Маргарет был еще жив, чем каждый день раздражал ее. Другие члены его поколения мирно уходили к праотцам во сне, в окружении своих любимых. Однако Рене Анжуйский оставался в живых, худея с возрастом, но тем не менее напоминая на своем шестом десятке огромную белую жабу.

Он жил в Сомюре, в собственном замке, однако так и не пригласил к себе дочь. В минуты откровенности перед собой Маргарет честно признавала, что, не прими он такое решение, она могла бы под горячую руку и удавить его, что было бы вовсе нежелательно. Рене предложил ей в качестве места жительства в своем Сомюре старый полуразрушенный дом, на котором не было даже крыши, годный разве что для углежога. Быть может, старик хотел таким образом продемонстрировать свою немилость: ведь он выдал свою дочь за французского короля, а она вернулась домой с сыном и буквально в одном платье.

Мысль эта заново воспламенила гнев в душе опальной королевы – даже теперь, по прошествии стольких лет. Как странно, что французский король проявляет к ней больше милосердия и доброты, чем ее собственный отец! Людовика XI называли Вселенским Пауком – за тонкие планы и хитроумие. Тем не менее он выделил Маргарет пособие и предоставил ей комнаты в своем Луврском дворце, в собственной столице, вместе со слугами, чьи манеры так резко переменились за последний месяц. Действительно, она и ее сын долго были ракушками на государственном корабле. Однако Уорик сдержал свое слово и освободил ее мужа из Тауэра.

– И Генрих снова носит корону, – прошептала Маргарет, обращаясь к самой себе.

Этот факт не был ответом на ее молитвы, он был плодом многолетнего труда. Склонив голову, королева посмотрела в зеркало, отделанное сусальным золотом, каждый тончайший листочек которого наносил на место мастер, не занимающийся никакими другими делами. Приглядевшись, она могла различить в стекле собственное отражение. Время изгнало девичью свежесть с ее лица, своим когтем провело бороздки на коже. Рассматривая себя, Маргарет пригладила волосы ладонью… Увы, каждый день требовал от нее все большего мастерства в обращении с румянами и пудрой; кроме того, она потеряла несколько зубов, а остальные заметно побурели.

Королева недовольно фыркнула, раздраженная знаками слабости, которых не ощущала. Слава богу, у нее ничего не болело! Сорок лет – начало старости, особенно если речь идет о женщине, столько повидавшей и потерявшей за четверть столетия, отданных ею Англии. И теперь ей выпала возможность начать все заново. Но даже сейчас она не была уверена в том, насколько можно доверять Уорику.

– Докажите, – сказала она, когда он, властный и несгибаемый, начал давать свои обещания. Ее люди убили его отца – именно это тревожило ее и заставляло бояться. Солсбери[12] пал вместе с Йорком – и хотя в тот момент Маргарет ощущала только свою победу, этот успех стал ее величайшей неудачей.

Поразив отцов, она спустила на себя сыновей.

Способен ли Уорик когда-либо простить ее? Он не испытывал к ней ни малейшей симпатии, уж это Маргарет понимала. Истина заключалась в том, что у него не было другого выхода после того, как он связался с Эдуардом и его драгоценным мятежным домом Йорков. Ричард сказал, что хочет загладить ту боль и горе, которые причинил. Как будто это кому-нибудь удавалось…

Маргарет шмыгнула носом, предваряя хворь, в зимнее холода месяцами досаждавшую ей. Жизнь подобна тропкам, расходящимся друг с другом в дремучем лесу. Мужчина или женщина, ты выбираешь путь на развилке и должен идти вперед, не имея возможности возвратиться назад и найти путь к другим, более счастливым временам. Всем нам доступно одно: вслепую, спотыкаясь и плача, брести вперед, забираясь в еще более глухую чащобу.

И все же Уорик обещал ей освободить Генриха Ланкастера, законного короля Англии, – и сделал это. Он обещал ей возложить корону на склоненную голову Генриха – и ее шпионы подтверждали, что он сделал это. Вот почему придворные, еще недавно осмеивавшие ее линялые туалеты, теперь казались смущенными. Ее муж снова стал королем Англии, ее враги бежали из страны.

Королева подняла голову чуть повыше, ощутив напряжение в шее. Слишком долго она склоняла голову, слишком долго. Она видела себя в зеркале, и отражавшаяся в нем странная куколка отвечала ей столь же упорным взглядом и не ощущала стыда.

Ричард Уорик просил только того, чтобы его вторая, незамужняя дочь была выдана за ее сына. Маргарет рассмеялась, впервые услышав от него эту идею. Старшая дочь графа была повенчана с Джорджем Кларенсом. Вторая дочь, выданная за Ланкастера, даст Уорику по зятю в обоих лагерях. И когда все нынешние претенденты на престол уйдут, кто-то из его кровных отпрысков может стать королем Англии. Честолюбие его заходило дальше, чем она могла бы предположить, и Маргарет лишь вздохнула, представив себе то, что наговорила бы по этому поводу в молодые годы. Но сейчас все дороги уже были пройдены и все решения приняты, во благо или наоборот.

Задевая шпорами ковры, ее сын вошел в комнату через расположенную в дальнем конце этого помещения дверь. Заметив его, служанки склонились в поклоне, и Маргарет вновь обратила внимание на их подчеркнутое почтение. Ее молодой и прекрасный Эдуард вновь сделался принцем Уэльским.

– Матушка, вы слышали новость? – заметив ее, непринужденно проговорил по-французски юноша. Маргарет, конечно же, услышала вести из Англии на несколько часов раньше своего сына, но отрицательно качнула головой, чтобы не лишать мальчика удовольствия сообщить ей эту весть.

– Мой отец снова коронован в Вестминстере. Об этом говорит весь Париж, maman! Говорят, что Эдуард Йоркский бежал куда-то на север с несколькими сотнями конницы. Говорят, что его ищут с собаками, которые растерзают негодяя на части.

– Это великолепно, – выдохнула Маргарет; она чувствовала, как к глазам ее подступают слезы, и понимала, что вот-вот разрыдается от счастья.

Подошедший Эдуард взял ее руки в свои. Он был ладно скроен и больше похож на своего деда, чем на отца, о чем она уже тысячу раз говорила сыну. Старик перенес войну на коренные французские земли и силой, отвагой, яростью и стрелами поразил французов при Азенкуре. Этот мальчик порадовал бы воинственного деда – Маргарет не сомневалась в этом. Старинная династия может позволить себе не блистать в одном из своих поколений.

Ее Эдуард был выше собственного отца, хотя, к сожалению, уступал в росте своему тезке Йорку. С той поры, как сын научился говорить, он тысячу раз выслушал от матери повесть о ее потере, когда никто не мог видеть ее слез. Он любил свою мать и в детстве просто хотел искоренить дурную лозу, проросшую на английском престоле. В конце концов, это Англия виновата перед его матерью.

Ее принц Эдуард положил больше усердия, чем кто-либо из известных Маргарет людей, чтобы обрести силу и мастерство, достойные рыцаря, хотя на самом деле посвящать его в рыцари выпало французскому королю.

Он стоял перед ней, как бык, могучий и широкоплечий, ясноглазый… Телесное здоровье и совершенная молодость семнадцатилетнего парня читались в каждом его движении. Кородева ощутила, как слезы побежали по ее щеке, и резким движением смахнула их. Что можно поделать с материнской гордостью, тем более когда ты пережила столько потерь?

– Когда мы уезжаем, мама? – спросил Эдуард по-английски. – Я уже приготовил своих собак и лошадей. Дядя Луи сказал, что, если я захочу, он пошлет со мной лучших своих людей, чтобы иметь возможность сказать, что он до конца выполнил свою роль.

Маргарет улыбнулась. «Дядя Луи» и раскинутые им сети принесли нужный ему результат. Французский король убедил беглую королеву и Уорика предварительно встретиться и положил уйму трудов, чтобы свести их в этой же самой комнате. Эдуард Йоркский не тратил своего времени на французскую королевскую семью, предпочитая Бургундию и ее вульгарные захваты. Вне сомнения, король Людовик поднимет свой бокал за Генри Ланкастера. И королева ответила:

– За нами, сын мой, числится еще одна обязанность, прежде чем спешить в Англию. Твой брак с дочерью Уорика. Я обещала ему это как залог своей доброй воли и доверия. Он выполнил свою часть нашей сделки – по крайней мере, на сегодняшний день. Пока голова короля Эдуарда, как и голова его отца, не поднимется на шесте над стенами Йорка, я не усну спокойно, однако на сегодня этого… достаточно.

К ее удовольствию, сын взмахнул рукой, как будто речь шла о простой формальности.

После того как об их помолвке было объявлено, он уже несколько раз встречался с дочерью Уорика – скорее из приличия, чем от большого желания получше познакомиться с ней. Сердце и соколиный взгляд принца Эдуарда всегда были обращены к Англии. Маргарет знала, что он отдаст все на свете, чтобы вновь вступить на ее почву, и видела свой долг в том, чтобы удерживать его от опрометчивости, дабы удостовериться в том, что Англия не отберет у нее любимого сына. В конце концов, эта холодная, эта сучья страна отобрала у нее все остальное, в том числе и лучшие годы молодости.

– Сразу, как только это станет возможным, мама; для меня это не существенно, – заявил Эдуард. – Я хочу выйти в море! Я хочу снова увидеть, как вырастают из воды эти белые утесы, после того как столько лет ездил по французским берегам и смотрел на них издали, зная, что туда мне хода нет… Я буду королем, мама! Как ты обещала.

– Конечно, – ответила Маргарет. Она тысячу раз говорила сыну эти слова, но никогда еще не была так уверена в их справедливости, как в этот раз.

* * *

Ричард Уорик взирал на зимнее море. Его рать, заполнявшая собой все окрестные улицы и дороги, также ждала. Съежившийся за суровыми рядами воинов городок Бишопс-Линн казался заброшенным; окна его были закрыты ставнями и заперты на засовы, словно в ожидании великой бури.

Уорик посмотрел на находившихся возле него двоих мужчин – родственника по крови и родственника по браку с его дочерью. Сразу вспомнилось прошлое, события шестнадцатилетней давности, когда он был еще очень неопытным человеком, а его отец, граф Солсбери, и герцог Йоркский решили поднять свои знамена против короля Англии. С тех пор он прошел очень длинный путь, хотя под холодным ветром и тихим дождем нетрудно было представить себя на грязном поле возле города Сент-Олбанс, перед началом всей драмы.

Джордж, герцог Кларенс, казался в этот день не столь уверенным в себе, как это было обычно. Уорик внимательно приглядывал за ним и потому заметил, что молодой человек потерял некую долю своей уверенности. Возможно, он воспринимал изгнание Эдуарда из Англии как удар по собственному статусу – трудно было сказать. Они смотрели на волны, и зять графа Ричарда казался погруженным в раздумья. Откуда-то с моря доносилось тявканье и визг тюленей. Уорик не мог преследовать Эдуарда без флота, уже собравшегося в этом месте и готового продолжить преследование на не запечатлевающим следов морском просторе.

Ричард подавил раздражение в зародыше. Невозможно оказываться правым во всех ситуациях, и он не намеревался впредь тратить свое время на бесплодные обвинения и пожелания того, чего не случилось.

Нет.

Он признаёт свои ошибки и отставляет их в сторону. Надо идти дальше.

И тут брат Уорика, Джон, лорд Монтегю, несколько испортил высокое мгновенье тем, что поднял голову и некстати ответил на никем не заданный вопрос:

– Дожидаясь его, нам надо было держать на море несколько быстрых кораблей. Да. Тогда мы повязали бы Эдуарда по рукам и ногам и тогда могли бы не опасаться его возвращения.

– Благодарю тебя, Джон, – недовольным тоном проговорил Ричард. – Эта мысль не пришла мне в голову.

– Я всего лишь хочу сказать, что таких людей, как Эдуард Йоркский, не следует оставлять в живых. И ты знаешь это даже лучше меня. Он не признает поражения до тех пор, пока его не заставят сделать это. И за этим я присоединился к тебе, брат. Такой охоты я хотел. Чистый удар – и все ошметки смыты в канаву. Только не так. Теперь мне придется оглядываться назад весь остаток моей жизни.

Уорик хмуро посмотрел на младшего брата. Джон Невилл, упрямый и суровый, сухое, обтянутое кожей лицо. Один из самых жестких и беспощадных людей, известных Ричарду. Какое-то время Джона даже называли псом Эдуарда – до того времени, как король отобрал у него титул графа Нортумберлендского, совершив одну из своих главных ошибок, сделанных по наущению своей драгоценной женушки. Мысль эта заставила Уорика то ли зарычать, то ли что-то буркнуть, и он снова посмотрел на море, вспоминая свою решимость не покоряться прошлому.

– Теперь мы ничего не можем с этим поделать, Джон. Как мы и договаривались, ты получишь назад Нортумберленд. A я – все отобранные у меня земли и титулы, но без права наследования дочерьми. Титулы унаследуешь ты, Джордж, так? После моей смерти.

– Я стану герцогом Йоркским, – вдруг проговорил Джордж напряженным тоном.

– Ну конечно, – немедленно ответил Уорик. – Когда Эдуард будет низложен, титул по праву достанется тебе.

– И престолонаследие… Я стану наследником престола, – продолжил его зять упрямым и готовым к возражениям тоном, однако Ричард только пожал плечами:

– Как я уже говорил, после сына Генриха.

– Ах да… конечно, – промолвил Джордж уже не с таким удовлетворением, как прежде.

Прежние фантазии обретали плоть перед его глазами. Его брат, король Эдуард, изгнан из Англии. На троне вновь водворился Генрих Ланкастер, и насколько было известно Джорджу, сын Генриха являлся превосходным молодым человеком. Впрочем, занимать второе место в линии наследников английского престола было не столь уж худо. Уорик увидел, как его зять пожал плечами и решил смириться с этим и ждать. Большего он просить не мог.

– Хороший мальчик, – проговорил граф и, в совершенстве изображая любящего тестя, положил руку на плечо Кларенса: – А теперь ступай и убедись, что капитаны готовы стать лагерем. Мы слишком далеко отошли от лондонской дороги, чтобы возвращаться на нее сегодня. На мой взгляд, нынче подобает выставить стражу, хотя бы на одну ночь. Ничего другого я сделать не могу.

Джордж склонил голову, довольный полученным поручением. Кларенс направился прочь, и, когда он отошел достаточно далеко, чтобы больше не слышать их, Уорик повернулся к брату, рассчитывая увидеть на его лице то самое разочарование, каковое на нем и обнаружилось.

– Клянусь тебе, Джон, мы не могли наступать быстрее, – начал Ричард. – Ты сам говорил мне, что Эдуард не стал медлить с бегством. Это спасло его жизнь.

– Он вернется, – отозвался Монтегю, сплюнув на мостовую, словно сами эти слова были ему неприятны.

– Быть может, – проговорил Уорик. – Но если он вернется, мы поддержим законного короля Генриха, его жену и сына, принца Уэльского. Возможно, я оплачу охраняющее их войско, когда парламент вернет мне имения. Ей-богу, оплачу! Почему всякий раз нам приходится полагаться на грубиянов крестьян? У нас должны быть свои солдаты, как в старину, в легионах. Люди, которым не нужно возвращаться домой, чтобы растить этот чертов урожай.

– Говорят, что он растолстел, – заметил Джон все еще недовольным тоном. – Впрочем, более опасного человека, чем Эдуард Йоркский, мне еще не доводилось встречать. Он вернется – если только ты не упредишь его. Используй своих людей. Дерри Брюера, к примеру. Этот старый и злобный сукин сын куда более ядовит, чем целая дюжина твоих парламентариев. Выдай Брюеру кошель с золотом и скажи, что не хочешь больше видеть Эдуарда Йорка и слышать о нем. Он сообразит, что надо делать.

Уорик потер подбородок, ощущая, как надоела ему эта сырость и холод. Он подумал о тех случаях, когда ему случалось проявлять милосердие, вспомнил, во что оно в итоге обходилось ему. Решение нельзя было назвать трудным, и сожаления он не испытывал.

– Попробую, – кивнул граф. – Но ни слова об этом молодому Джорджу. Дальнейшие перспективы раздирают его на части. А я хотел бы положиться на его верность.

– Я не стал бы доверять ему, – сказал Монтегю.

– Ты вообще никому не доверяешь, – уточнил его брат.

– И не имею причин сожалеть об этом.

* * *

Джаспер Тюдор никак не мог приноровиться к лондонской суете, проезжая по узким улочкам к Вестминстерскому дворцу. Предыдущие четырнадцать лет своей жизни он провел во Франции и Фландрии, добывая себе пропитание солдатским трудом, какового не чуждался и его отец Оуэн. Он командовал ротой, охранял склад, был бейлифом у шерифа, а в самой низшей точке карьеры – профессиональным бойцом, в каковом качестве был трижды унесен с площадки в бессознательном состоянии. Но все это было теперь позади, и он поверить не мог тому, как переменилась его фортуна.

На реке стояли купеческие корабли, между которыми на мелководье юлила тысяча лодчонок, управлявшихся веслами и шестами.

Все, что способен произвести этот мир, можно было купить здесь, на причалах. Стук, шум и гам в какой-то мере умолкли, когда дядя с племянником повернули своих коней на запад, однако здесь пространство между городом и его великим дворцом занимали дома и дороги. Настанет день, подумал Джаспер, и город полностью поглотит Вестминстер. И, удивленный всем увиденным, он покачал головой.

Однако не городской шум волновал его. В Вестминстерском дворце, в древней короне, сидел его сводный брат Генрих. Первый сын его матери, невольно дивился Джаспер, освобожденный из заточения, как Даниил – из львиного рва или Иосиф – из той ямы, в которую ввергли его братья.

Генрих вновь был королем, и звезда Ланкастеров ярко светила на небосклоне. Чувство это невольно било в голову, и старший Тюдор то и дело поглядывал на своего племянника, стремясь разделить и его удивление, и счастье.

Впрочем, зрелище протекавшей сквозь столицу реки никак не тронуло Генри Тюдора, хотя Джаспер мог только дивиться тому контрасту, который являл собой Лондон по сравнению с Пембруком. Возможно, его племянник и рассчитывал увидеть здесь шумные толпы и потому ни капли не удивился. Или же, как начал подозревать Джаспер, в мальчишке было что-то не так; какая-то часть его не умела реагировать так, как надо. Тем не менее он улыбался Генри, рассчитывая на ответную улыбку. Конечно, с мальчиком плохо обращались, его воспитывали тычками и затрещинами, он рос без родителей и друзей, так что не стоит удивляться холодку в его привычках и манерах. Джаспер кивнул самому себе. Как-то раз к нему прибился пес, которого месяц за месяцем избивали, прежде чем он порвал веревку, которой был привязан. Несчастное животное приблудилось к нему в лесу, выйдя на запах похлебки, варившейся в походном лагере. Потребовалось много времени, чтобы собака перестала скалиться и дрожать, вновь обрела уверенность. Так что его, Тюдора, долг, может, и состоит в том, чтобы научить парня находить крохи радости, даже посреди колючего зимнего дня.

Джаспер свернул на тропу, уходившую от реки к огромным стенам дворца. Оставив аббатство за спиной, они с Генри спешились и с трепетом вступили под высокие и длинные своды Вестминстер-холла. Масштаб и дерзость этого сооружения всегда глубоко трогали старшего Тюдора. В просторных залах Вестминстера собирались королевский совет, Палата общин и Палата лордов, а над этими залами и за ними находились занимаемые королем помещения.

Джаспер на удачу постучал по деревянному прилавку, за которым почтенного вида старец продавал адвокатам гусиные перья, по пенни за дюжину. Король Генрих своим указом мог вернуть Пембрук тому, кто больше всего остального любил его. Пожилой Тюдор не смел даже думать о такой возможности из-за того смятения, в которое повергала его эта мысль. Человек способен терпеть долго-долго, но когда переполняется мочевой пузырь, когда он уже вытаскивает горшок, – тогда-то и посещает его самая му́ка. Мучительно оказаться рядом с возможностью исполнения самого заветного твоего желания.

Дядя с племянником, поднимаясь все выше, проходили один этаж за другим по страшно далеким от внешнего мира комнатам, в которых звуки гасли в коврах, гобеленах и в массивной тяжелой мебели. Вновь и вновь Джаспера и Генри останавливали люди короля, облаченные в ливреи дома Ланкастеров с вышитой на груди красной розой и гербом короля – лебедем и антилопой. Старший Тюдор остановился возле одного из них, чтобы разглядеть отлитую из пьютера[13] кокарду с изображением короля Генриха верхом на коне, с державой и крестом в руках. Внимание польстило стражнику, и он, как и положено, глядя перед собой, ответил:

– Купил на рынке, сэр. Возьмите себе, если нравится. Я себе другую куплю.

– Нет. Меня радует сама твоя верность, – проговорил Джаспер. – Найду себе такую же. И что же это за город, где продают кокарды с изображением короля Генриха еще до того, как под ним согрелось сиденье трона!

– Да, сэр, и в самом деле, другого такого города, как Лондон, на свете нет, – ответил охранник, приосаниваясь и выставляя вперед грудь.

Джаспер с улыбкой направился к следующей лестничной клетке, которая должна была привести их к покоям короля. Перед ними ждала целая группа стражей, взиравших на пришедших сверху вниз. Пребывая в хорошем настроении, старший Тюдор отметил, что его племянник находится в полном восторге от всего увиденного и что взгляд подростка постоянно бегает по сторонам.

Перед последней дверью дядю с племянником старательно обыскали. Джаспер сам передал стражникам два кинжала, избавляя их от лишних трудов.

– Рассчитываю получить назад, – проговорил он, прежде чем вместе с сыном своего брата предстать пред королем Генрихом Английским.

Джаспер с улыбкой пропустил молодого человека вперед. Король сидел ярдах в тридцати от них, и лицо его было обращено к солнцу, лучи которого вливались в выходящее на Темзу окно. Вдоль стен стояла стража, но около самого короля находились только герольд и Дерри Брюер. Старший Тюдор достаточно часто поднимался на башню в Пембруке, и сама по себе высота не могла смутить его, однако трудно было отвести глаза от открывавшегося за окном вида на Лондон – крохотных домишек, дорог, рынков, зеленых полей и извилин реки, с зимней неторопливостью пробиравшейся сквозь город. День выдался ясным, и Джаспер постарался запечатлеть открывшийся вид в своей памяти.

– Мастер Джаспер Тюдор, – провозгласил герольд, подойдя к ним с племянником поближе, – бывший граф Пембрука. И его племянник Генри Тюдор, сын Эдмунда Тюдора, бывшего графа Ричмонда.

Герольд был явно обескуражен отсутствием необходимого продолжения. Джаспер нахмурился, так как король Генри продолжал взирать в окно.

Дерри Брюер шагнул вперед. На нем были отличный коричневый дублет и черные хозы. Джаспер обратил внимание на прикрывавшую его глаз кожаную полоску и корявую трость, казавшуюся в руках Брюера скорее терновой дубинкой, чем опорой.

– Его Величество, мастер Тюдор, ныне не настолько расположен к речам и праздной болтовне, как было во время вашей последней встречи, – заговорил начальник тайной службы. – Сент-Олбанс разбил его сердце, и оно до сих пор не исцелилось. Однако я помню вас. Вы хорошо сражались и без страха послали своих стрелков вперед.

– Что ж, все мы получаем свои синяки и шишки, мастер Брюер, – ответил старший Тюдор. – У меня отобрали Пембрук и отдали его моим врагам.

– Да-да, мир – жестокое место, – непринужденным тоном ответил Дерри, понимая, что стоящий перед ним человек рад возможности упомянуть утраченные владения. Едва ли не все, кто приходил к королю Генри, могли похвастаться подобной историей. Половина земель и титулов Англии была пожалована им в предыдущее десятилетие в качестве награды за службу. Проблема, так или иначе, будет решена судами и в частном порядке, хотя Дерри подозревал, что распутывать ее придется целую жизнь.

Обернувшись к Генри, Джаспер подвинул племянника на шаг, так что молодой человек оказался совсем рядом с королем.

– Это Генри, сын Маргарет Бофорт и моего брата Эдмунда, племянник самого короля.

– С материнской стороны, не так ли? – бодрым тоном проговорил Брюер. – Вы ведь сын Оуэна Тюдора, мастер Джаспер, а не короля Гарри, победителя при Азенкуре. А это большая разница – в крови и в сердце.

– Его мать, Маргарет, принадлежит к королевскому дому, Джон Гонт[14] – ее предок, – напряженным голосом проговорил Тюдор, вспоминая, насколько раздражало его поведение начальника тайной службы короля.

Дерри шикнул на него, а потом пожал плечами.

– Насколько я помню, там была любовная связь? Дети, рожденные вне брачной постели? Все это было очень давно – а значение, друг мой, имеет только прямая мужская линия – Генрих Четвертый, Пятый, Шестой… А Йорки – всего лишь узурпаторы, стремящиеся стащить чужую монету, прямо как лондонские калеки в праздничный день. – Лицо Брюера сделалось уродливым, рот его искривила насмешка. – Посему, с какой бы просьбой ты ни явился сюда, никаких прав у тебя нет, поскольку тебе до этого и так доставалась слишком большая часть.

Чело Джаспера прояснилось впервые за время всего разговора. Интересно, сколько человек прошли мимо королевского трона с просьбами вернуть утраченные титулы или получить что-то другое по милости короля?

– Я пришел сюда не просить, сэр, – твердым голосом поговорил Тюдор, хотя ему было крайне тяжело умолчать в подобный момент о Пембруке и к тому же откровенно лгать. – Я привез сюда из Уэльса своего племянника, потому что посчитал уместным представить его кровному родственнику и тезке, королю Генриху. При всех ваших выпадах, мастер Брюер, мой племянник принадлежит к роду Ланкастеров.

Дерри Брюер смерил обоих посетителей холодным взглядом, впитавшим заштопанные места и потертую ткань камзола Джаспера, а также его заношенные сапоги, кивнул и как будто бы расслабился. А потом, к удивлению Джаспера, взял короля Генриха за руку и наклонился к нему, посмотрев ему прямо в глаза:

– Ваше Величество! Пришел ваш брат, с вашим племянником, сыном Эдмунда.

С неторопливостью зимней оттепели в глазах Генриха засветилась какая-то искра. Склонив голову, он повернулся к стоящим перед ним людям, и уголки его рта шевельнулись.

– Сколь благословил меня Господь, джентльмены. Сколь благословил меня Всевышний вашим визитом, – проговорил монарх голосом высоким и негромким, соединявшим в себе петушиные стариковские ноты и детскую напевность.

Затем он протянул руку, и глаза Джаспера остановились на бледных пальцах, скорее костяных, чем облеченных плотью. Но, несмотря на это, он принял королевское рукопожатие, порадовав правителя прикосновением. Затем король повернулся к своему сводному племяннику, и Генри Тюдор позволил, чтобы его еще раз подтолкнули вперед, и молча и внимательно проследил за тем, как монарх принял и пожал его пальцы.

– Какой хороший мальчик, – проговорил король Генрих. – Очень жаль твоего отца. Но скольких теперь уж нет в живых… Не знаю как… – Голос его угас, и Дерри Брюер немедленно поспешил положить руку короля ему на колени и поправить подоткнутое одеяло. Вновь повернувшись к дяде и племяннику, он посмотрел на обоих пристальным взглядом… материнским взглядом овцы, обороняющей своего ягненка.

– Его Величество неважно себя чувствует и быстро устает, – сообщил он им обоим. – Я сделаю для вас все, что в моих силах, мастер Тюдор.

– Я ничего не просил, – поправил его Джаспер.

– Я знаю это, однако вы сражались за короля в золотую для него пору. Это заслуживает награды.

Старший Тюдор почувствовал, что у него перехватило дыхание. Он едва смел надеяться.

– А это верно, что Йорка изгнали из страны? – спросил он уже шепотом. Лондон был полон слухов и сплетен, в которых угадывалось немного правды. Надежно известно было только одно: что все войско Уорика спешно ушло на север и с тех пор от него не приходило никаких вестей.

Джаспер не попытался отодвинуться, когда Дерри взял его за плечо. Не стоит оскорблять человека, способного вернуть ему Пембрук. И даже напротив, он позволил Брюеру отвести его на несколько шагов в сторону – так, чтобы их не услышал король.

– Сегодня утром мне сообщили, что Эдуард Йоркский был вынужден бежать, – с мрачным удовлетворением произнес Дерри. Он столько лет трудился, чтобы добиться этого, и теперь не скрывал гордости.

– Значит, он жив? – спросил Джаспер, задумчиво прикусывая губу.

– Увы, да. Он бежал на корабле с горсткой приближенных.

– Это значит, что он вернется, – уверенным тоном проговорил старший Тюдор.

Дерри Брюер посмотрел на него, раздумывая, стоит ли оспаривать это предположение, и решил, что не стоит.

– Он попытается вернуться. И когда он решится на это, мы убьем его. Он разжирел и утратил быстроту… Вы знаете об этом? Половину дня пьет, рыдает и блюет. В конечном итоге трон оказался ему не по силам. Нет, время его закончилось, не сомневайтесь в этом.

– А вам не случалось ошибаться, мастер Брюер? – с горькой улыбкой произнес Джаспер. Он провел в изгнании больше десяти лет, в то время как дом его был отдан врагам и чужим людям.

К его удивлению, Дерри усмехнулся:

– О, сынок, я совершал такие ошибки, в которые трудно поверить! И одна из них стоила мне этого глаза. Но мы же не ангелы, так ведь? Делаем все возможное, ошибаемся, разбиваемся в кровь… Однако идем вперед и не оглядываемся назад.

Возможно, последние два слова напомнили собеседникам о том, что они оставили короля и Генри Тюдора наедине. Обернувшись, они обнаружили, что те заняты разговором. Монарх улыбался, и тревожные морщинки на его лице разгладились. Дерри ощутил, как защипало его глаза, и покачал головой:

– Боже, никто ведь не говорил мне, что, состарившись, я буду плакать, как маленькая девчонка, всякий раз, когда увижу что-нибудь трогательное! – Он внимательно посмотрел на Джаспера, чтобы убедиться в том, что тот не думает смеяться над ним, а потом рассмеялся сам. – Его Величеству пришлось пережить много скорбей. И мне нравится, когда он улыбается. Твой племянник нашел путь к его сердцу.

– Вполне возможно, – промолвил Джаспер, с удивлением покачивая головой.

* * *

Эдуард Йоркский ступил на землю Фландрии – точнее, на камни причала – примерно в сотне миль к северо-востоку от Кале. Изрядно побледневший брат по-прежнему сопровождал изгнанного короля. Ричард благословлял всех святых за то, что морская болезнь наконец оставила его. Еще ни одна хворь не делала его столь слабым и беспомощным, и тем не менее, когда болезнь эта прошла, сила и бодрость вернулись к нему как ни в чем не бывало. Какое-то время земля покачивалась у него под ногами, но прошло и это ощущение, и возвратилась уверенность.

На берегу их не ожидали солдаты, готовые посадить беглецов под замок или стребовать за них выкуп. Ричард понимал, что они опередили любую погоню дня на четыре. Настроение его приподнялось, да и брат его, Эдуард, распрямился и с интересом рассматривал небольшой и деловитый торговый порт и многочисленные рыбацкие суденышки на берегу, раскрашенные в дюжину различных цветов.

– Я здесь бывал, – заметил беглый король. – Не далее чем в милях шести отсюда находилась казарма, и если она до сих пор находится на прежнем месте, солдаты отвезут от нас письмо в Бургундию. – Он посмотрел вверх, на флаги над городом, полоскавшиеся под легким ветерком. – Похоже, что герцог Карл сохранил за собой здешний край. Нам остается только надеяться на то, что он не забыл нашу дружбу.

– Он поможет нам? – спросил Ричард, и его брат уверенно кивнул:

– Он ненавидит короля Франции – а где находились Уорик и Джордж, пребывая в изгнании? Нет, брат, герцог Карл примет нашу сторону. Он всегда любил разрушать замыслы противника. За то его и зовут Смелым – Charles le Téméraire. Сам увидишь.

Герцог Глостер ощутил, что брат преувеличивает их шансы, стараясь выглядеть более уверенным, чем он чувствует себя. Истина заключалась в том, что они оказались за морем всего лишь с горсткой верных людей. Эдуард потерял все, что добыл их отец, и теперь, пребывая в глубоком унынии и стыде, старался не смотреть в глаза брату.

Капитан корабля подошел к обоим Йоркам и остановился перед ними.

– Милорды, я выполнил свой долг, однако вы должны понять, что мне пришлось оставить свой груз на причале в Бишопс-Линн. Я небогатый человек и, конечно, зимой… мог бы потерять весь груз. Однако не примете ли вы на себя часть моих потерь, милорды?

Гнев вспыхнул в груди Глостера, и он даже шагнул вперед, опуская руку на рукоять меча. Однако перед его грудью, как древко шлагбаума, возникла рука Эдуарда:

– Нет, Ричард. Он прав. Этот долг нужно заплатить.

Камзол короля был расшит вдоль швов жемчугом; к негодованию брата, Эдуард снял его и сунул в руки остолбеневшего капитана.

– Этого хватит? – проговорил он.

Дул холодный ветер, и король сразу поежился. Капитан колебался между жалостью и жадностью, но затем жадность, наконец, победила, и, прижимая к себе камзол, он поклонился и отступил назад.

– Позволь мне отобрать у него камзол, – пробормотал Ричард. Капитан еще не до конца верил своей удаче и, нервно обернувшись назад, прибавил шагу, стараясь отойти подальше от братьев. Он получил королевский дар.

Эдуард покачал головой:

– Пусть его. А мне пока не вредно малость померзнуть. Я слишком растолстел, брат мой! И мне надлежит умерщвлять свою плоть, как тем монахам, которые хлещут себя плетьми. – Эта идея явно понравилась изгнанному королю. – Кстати, какие слова ты шепчешь всякий раз, когда спина доводит тебя до слез?

– Но я не плачу, – негромко возразил Глостер, до предела расстроенный тем, что брат заметил его слабость.

– Ничего страшного, Ричард. Но какие слова ты там говоришь? Которые дают тебя власть над собственной слабостью? Non draco sit mihi dux. Vade retro Satana… Дракон не властен надо мной?

– Да. Отыди от меня, сатана.

Закрыв глаза, Эдуард принялся снова и снова бормотать эти слова, широко расправив плечи и подставив голову холодному ветру. К удивлению Ричарда, дрожь вскоре оставила его брата. И когда тот снова посмотрел на него сверху вниз, часть горя отлетела от Глостера.

– Сегодня вечером я поучусь у тебя, если позволишь, – промолвил Эдуард. Ричард согласно кивнул, хотя спина его заново вскрикнула в знак протеста.

Коней вывели с корабля, и экипаж торгового судна пауками рассыпался по тросам и реям, вновь готовясь увести судно в открытое море. Эдуард сел на коня вместе со всеми остальными и горестно похлопал себя по брюху, распиравшему рубаху.

– Я одолею своего дракона, Ричард, – проговорил он, тряхнув взлохмаченной головой, после чего ударил животное пятками, и конь рванулся вперед, рассыпая копытами дробь по ведущей на юг дороге.