Читать книгу Империя серебра - Конн Иггульден - Страница 6

Часть первая
1230 год
Глава 4

Оглавление

Хачиун вел свою лошадь по измятой, вытоптанной копытами траве стана, прислушиваясь к невнятным отзвукам разноплеменной речи. Несмотря на вроде бы спокойную ночную пору, путь он держал не один. Вместе с ним перемещались три десятка отборных кешиктенов, готовых в случае чего дать беспощадный бой. Никто теперь не разъезжал по станам в одиночку: ведь до новолуния рукой подать. Светильники и факелы, треща бараньим жиром, метали тревожные отсветы буквально на каждом пересечении тропок, и за проездом Хачиуна сейчас пристально следили темные группы воинов.

Просто удивительно, как возрос за эти дни в воинских станах общий дух подозрительности, став почти осязаемым. На пути к хошлону брата Хачиуна уже трижды останавливали для объяснений. Наконец впереди показался знакомый шатер. На входе два светильника бросали дрожащие, многократно изломанные клинья рыжеватого света, колеблемые ночным ветерком. Когда подъезжали, Хачиун кожей почувствовал наведенные на него из темноты луки с натянутой тетивой (надо же, и здесь, возле самого порога брата, приходится остерегаться засады). Через какое-то время, далеко не сразу, на дощатый настил, позевывая, вышел Хасар.

– Поговорить надо, брат, – сказал Хачиун.

– Прямо сейчас, среди ночи? – потягиваясь, простонал Хасар.

– Да, именно сейчас, – сердито подчеркнул Хачиун.

Говорить что-либо еще при таком количестве ушей он не намеревался. Хасар тут же уловил настроение брата и уже без пререканий кивнул. Стоило ему тихонько свистнуть, как из темноты на условный сигнал тут же появились воины в полном боевом снаряжении, придерживая на ходу ножны сабель. Хачиуна они проигнорировали и подошли к своему хозяину, молча обступив его кольцом, готовые внимать приказам. Хасар приглушенно что-то им говорил.

Хачиун терпеливо дожидался. Затем воины, склонив головы, разошлись. Вскоре один из них подвел Хасару коня – норовистого вороного жеребца, который во время седлания недовольно взбрыкивал и всхрапывал.

– Возьми с собой своих, – посоветовал Хачиун.

Прищурившись, Хасар в неверном свете огней разглядел на лице брата обеспокоенность. Пожав плечами, он махнул рукой ближним нукерам. Из темноты тут же высыпали с четыре десятка воинов, сон которых давно уже был прерван прибытием вооруженных людей, остановившихся вблизи хозяина. Похоже, даже Хасар предпочитал не рисковать в эти ночи тревожного ожидания полнолуния.

До рассвета было еще далеко, но при общем неспокойствии в стане продвижение такого количества всадников перебудило решительно всех. Отовсюду слышались голоса, где-то зашелся плачем ребенок. Хачиун с мрачным видом ехал возле брата – оба в молчании направлялись к Каракоруму.

В эту ночь ворота освещались тусклым золотом факелов. В темноте мутно серели стены. Вместе с тем западные ворота – дубовые, окованные железом, – свет озарял ярко, и были они явно заперты. Хасар, подавшись в седле, напряженно вгляделся.

– Прежде я их закрытыми не видел, – бросил он через плечо.

В безотчетном порыве он дал жеребцу пятками по бокам и убыстрил ход. Остальные воины примкнули к нему так слаженно, будто действие происходило на тренировочном круге. Шум стана, перекличка голосов – все утонуло в глухом стуке копыт, всхрапывании коней, позвякивании металла и доспехов. Впереди постепенно взрастали западные ворота Каракорума. Теперь там можно было видеть ряды вооруженных людей: они стояли к конникам лицом, словно вызывая их на бой.

– Вот потому я тебя и разбудил, – сказал Хачиун.

Оба, и Хасар и Хачиун, доводились великому хану братьями, а чингизидам – дядьями. Сами они были именитыми военачальниками, известными в народе и уж тем более в войске. При их приближении к воротам подернутые сумраком ряды людей ощутимо всколыхнулись. Конные кешиктены, бдительно обступив своих хозяев, положили руки на рукояти сабель. Фланги по команде готовы были выпустить стрелы. Хачиун с Хасаром, переглянувшись, неторопливо спешились.

Они стояли на пыльной земле, долыса вытертой идущим через ворота гужевым потоком. На себе они, как железо, чувствовали глаза тех, что выстроились впереди. У этих людей не было ни знаков отличия, ни стягов и бунчуков. Все равно что разношерстное воинство прежних времен, когда Хачиун с Хасаром были еще молоды, – сборище без роду, без племени.

– Вы все меня знаете! – внезапно рявкнул Хасар поверх их голов. – Кто смеет стоять у меня на пути?

От звука этого голоса, что, бывало, властно раскатывался над полями сражений, люди нервозно дернулись, но не отозвались и не потеснились.

– Что-то я не вижу у вас ни знаков туменов, ни бунчуков с указанием рода и звания. Или вы просто бродяги, безродные псы без хозяев? – Сделав паузу, воин окинул ряды гневным взором. – Ну а я, коли вы меня еще не узнали, темник Хасар из рода Кият-Борджигинов – тех самых Волков, что при великом хане создали из разрозненных племен могучую империю монголов. Что застыли сусликами? Смотрите, нынче вы мне за все ответите!

В зыбком свете светильников кое-кто из людей нервно переминался с ноги на ногу, но в целом строй не нарушился. Закрыть ворота могли послать от силы сотни три. Несомненно, то же самое происходило сейчас и у остальных четырех стен Каракорума. Хищно ощерившиеся за спиной Хасара кешиктены в явном меньшинстве, но вместе с тем это лучшие рубаки и лучники, каких только можно себе пожелать. По одному лишь слову любого из братьев они готовы ринуться в бой.

Хасар еще раз поглядел на Хачиуна. Он еле сдерживал гнев, взирая на это тупое и вместе с тем дерзкое противостояние со стороны неизвестного воинства. Рука его взялась за рукоять сабли, подавая безошибочный знак. Как раз в тот момент, когда воины с обоих флангов уже напряглись, готовясь бросить коней на врага, Хачиун перехватил взгляд брата и едва заметно повел головой из стороны в сторону. Хасар нахмурился, оскалившись и тем самым выказывая лютую досаду. Наклонившись к самому ближнему из стоящих перед воротами, он жарко дохнул ему прямо в лицо:

– Говорю вам – вы бродяги без роду без племени, с песьей кровью. Стойте здесь и не расходитесь, пока я отъеду. В город я войду по вашим трупам.

От начальственного рыка горе-вояку прошиб пот, он лишь отрывисто моргнул.

Хасар вскочил на лошадь. В сопровождении кешиктенов братья помчались прочь от утлого озерца света и от верной погибели. Когда отъехали на достаточное расстояние, Хачиун подскакал на своей кобылице ближе и хлопнул брата по плечу:

– Это наверняка Сломанное Копье. Угэдэй в городе, и кому-то ужасно не хочется, чтобы мы нынче ночью подоспели к нему на помощь.

Хасар кивнул. Сердце его все еще ухало молотом. Такого открытого, такого вызывающего неповиновения со стороны воинов и соплеменников он не встречал уже давно. Его сотрясал гнев, лицо рдело.

– Ничего, мои десять тысяч спросят с них за все сполна, – зловеще проговорил он. – Где Субэдэй?

– С той поры как он сегодня отправился к Угэдэю, я его не видел, – ответил Хачиун.

– Пошли скороходов в его тумен и еще к Джэбэ. С ними ли, без них – я собираюсь в этот город, Хачиун.

Расставшись на этом, братья и их кешиктены поскакали разными тропами, которые должны будут привести к воротам Каракорума сорок тысяч человек.

* * *

На какое-то время шум по ту сторону двери почти сошел на нет. Тихо обменявшись жестами, Субэдэй с Тулуем подняли тяжелую кушетку, крякнув от недюжинного веса. Чтобы поставить ее поперек входа, понадобилось совместное усилие.

– Сюда есть еще какие-либо пути проникновения? – задал вопрос багатур.

Угэдэй покачал головой, а затем задумался.

– Вообще-то в моей опочивальне есть окна, но они выходят на сплошную стену.

Субэдэй вполголоса ругнулся. Первое правило: верно выбери поле сражения. Второе: знай его в подробностях. И того, и другого он сейчас лишен. Багатур оглядел своих смутно различимых спутников, оценил их настрой. Менгу с Хубилаем – всего лишь мальчики с яркими от возбуждения глазами, взбудораженные неожиданным приключением. Ни тот, ни другой даже не осознают опасности, которая им угрожает. Сорхахтани смотрит твердо. Под пристальным взором женщины багатур вынул из-за голенища длинный нож и подал ей.

– Этой ночью стена их не остановит, – приникая ухом к двери, сказал он Угэдэю.

Все затихли, давая ему вслушаться. И тут от мощного, с треском, удара в дверь Субэдэй невольно отскочил. С потолка струйкой посыпалась штукатурка, при виде которой Угэдэй недовольно покачал головой.

– Коридор снаружи узкий, – пробормотал он как будто самому себе. – Таранить с разбега у них не получится – нет места.

– Хорошо, что хоть так. А оружие здесь есть? – осведомился Субэдэй.

Угэдэй кивнул: все-таки он сын своего отца.

– Я покажу, – поманил он рукой.

Обернувшись к Гурану, Субэдэй увидел, что тот с саблей наготове стоит у двери. Еще один мощный удар, а за ним всплеск сердитых голосов снаружи.

– Зажгите светильник, – распорядился багатур. – Темнота нам уже не в помощь.

Этим занялась Сорхахтани, а Субэдэй вслед за Угэдэем прошел во внутренний покой, где степенно поклонился Дорегене, жене чингизида. Вид у нее был уже не заспанный, она даже успела пригладить волосы водой из чаши, что обычно проделывала утром. Отрадно было заметить, что ни она, ни Сорхахтани не поддаются панике.

– Сюда, – указал идущий впереди Угэдэй.

Субэдэй вошел в опочивальню и одобрительно кивнул. Тут по-прежнему горела небольшая масляная лампа, в свете которой со стены над ложем мягко поблескивал меч Чингисхана с рукоятью в виде волчьей головы. На противоположной стене красовался роговыми накладками мощный составной лук из полированных сортов древесины.

– А стрелы к нему есть? – спросил Субэдэй, чувствуя, что непроизвольно улыбается. Он бережно снял оружие с крючков и, пробуя, тенькнул тетивой.

При виде явного довольства военачальника Угэдэй тоже не смог сдержать улыбки.

– А ты думал, багатур, он здесь просто для красоты? – сказал он в ответ. – Конечно, стрелы есть.

Из сундука был извлечен саадак – колчан на тридцать стрел, червленых, изготовленных главным оружейником. Они все еще поблескивали маслом. Колчан чингизид перебросил Субэдэю.

Снаружи в дверь с треском продолжали ломиться. Осаждающие притащили с собой для работы молоты, и теперь даже пол дрожал от тяжких ударов. Субэдэй прошел к окнам, расположенным высоко в наружной стене. Как и окна внешнего покоя, они были забраны железными решетками. Субэдэй машинально прикинул, как бы действовал он сам, если бы сейчас ломился внутрь. Решетки на вид хотя и крепкие, но на серьезный штурм все равно не рассчитаны. Изначально представлялось немыслимым, чтобы враги сумели приблизиться сюда вплотную, а даже если бы исхитрились, у них не осталось бы времени высадить решетки прежде, чем стража Угэдэя порубала бы их самих в куски.

– Пригасите на минуту светильник, – сказал Субэдэй. – Не хочу, чтобы меня снаружи разглядел лучник.

К окну он подтащил деревянный сундук. Взобравшись на него, на мгновение высунул в зарешеченное пространство голову и тут же ее убрал.

– Снаружи никого, повелитель, но сама стена во внутренний двор едва составит два человеческих роста. Так что они сюда нагрянут, стоит им это уяснить.

– Но сначала они попытаются осилить дверь, – мрачно заметил Угэдэй.

Субэдэй кивнул.

– Наверное, имеет смысл, чтобы ваша жена покараулила у этого окна: вдруг здесь начнется какое-то движение.

Субэдэй говорил как можно обходительней, понимая, кто здесь главный, но нетерпение в нем сквозило с каждым новым ударом снаружи.

– Хорошо, багатур.

Угэдэй разрывался между страхом и гневом – двумя чувствами, взбухающими в нем одинаково сильно. Не для того он строил этот город, чтобы сейчас, когда все уже, считай, готово, вдруг с резким воплем оказаться вырванным из этой жизни. Он так долго ютился бок о бок со смертью, что неожиданно с изумлением понял, как ему на самом деле хочется, жаждется жить и мстить. Спрашивать Субэдэя, удастся ли им удержать покои, чингизид не осмеливался, боясь увидеть ответ у багатура в глазах.

– Тебе не кажется странным присутствовать при гибели еще одного из сыновей Чингисхана? – с некоторой язвительностью спросил он.

Субэдэй, напрягшись, обернулся. В его темном взоре не было ни следа слабости.

– Повелитель, я несу на себе множество грехов, – вымолвил он. – Но сейчас не время говорить о старых. Если мы уцелеем, вы сможете спрашивать все, что вам будет угодно.

Угэдэй, чувствуя в себе растущую волну горечи, хотел что-то сказать, но в это мгновение грянул новый звук, от которого оба – и чингизид, и багатур – отскочили назад и побежали. Не выдержал железный шарнир; дерево внешней двери расщепилось, и створка частично провалилась внутрь. В темный коридор упал клин неяркого света из комнаты, осветив оскаленные потные лица в открывшейся бреши. В проеме Гуран не мешкая рубанул саблей, свалив как минимум одного, с воплем упавшего назад.

Звезды частично сместились на ночном небе, когда Хасар поднял свой тумен. Он скакал впереди в полном боевом снаряжении, держа внизу у правого бедра обнаженную саблю. Сзади в построении двигалось десять групп по тысяче воинов, каждая со своим тысячником во главе. Тысячи, в свою очередь, делились на сотни; каждый сотник имел при себе серебряную пайцзу[15]. Сотни тоже делились – на десять десятков, с оснасткой, позволяющей им собрать юрту, а также с запасом провизии и инструментов, позволяющих выживать среди степей и успешно сражаться. Эту стройную систему создали Чингисхан с Субэдэем, а Хасар лишь воспользовался плодами их трудов, всего-навсего отдав приказ своему распорядителю. Тумен из десяти тысяч произвел построение на равнине. Вначале люди, разбежавшись за своими лошадьми, хаотично закопошились, подобно мурашам, но уже вскоре на просторе равнины образовались стройные ряды и построение обрело вид единого целого. Тумен был готов к выходу. Впереди лежал Каракорум.

Верховые Хасара оповестили о выдвижении все тумены, стоящие вокруг походными лагерями. Сна теперь лишился, по сути, весь народ. Все от мала до велика знали, что настала та самая роковая ночь, сама мысль о которой пронизывала страхом.

В составе тумена на верблюдах ехали невооруженные мальчишки-барабанщики, в задачу которых входило единственно отбивать на котловидных барабанах, именуемых «нагара», стойкий ритм с целью нагонять на врага страх. Где-то спереди и слева барабанный бой подхватывали другие тумены – одни как полученное предупреждение, другие как вызов. Высматривая впереди людей Хачиуна, Хасар сглотнул пересохшим горлом. Ощущение было такое, что бразды правления непостижимо выскальзывают из рук, но поделать уже ничего нельзя. Стезя его определилась, когда те собаки у ворот осмелились воспротивиться ему, одному из верховных военачальников. Он знал, что это люди Чагатая, но заносчивый ханский родич послал их в ночи на нечистое дело без своих опознавательных знаков, подобно сброду наемных убийц. Такого Хасар спустить не мог, иначе это могло стать первым шагом к падению авторитета перед всеми сверху донизу, вплоть до самого мелкого чина в иерархии тумена – мальчишки-барабанщика на спине горбатого зверя. Мысль о том, что его племянник Угэдэй заперт сейчас в собственном городе, жгла несносно. Оставалось лишь срочно принять меры и рваться на помощь в надежде, что там еще будет кого спасать.

К Хасару примкнул Хачиун с туменом Джэбэ и десятью тысячами Субэдэя. Завидев плывущие впереди, среди нескончаемого потока лошадей, дружественные бунчуки и стяги, Хасар вздохнул с облегчением. Воины Субэдэя знали, что их предводитель находится в городе, и право Хачиуна распоряжаться от его имени не подвергли сомнению.

Словно медленно опадающая лавина, стекались четыре тумена к западным вратам Каракорума. Хасар с Хачиуном поскакали вперед, пряча свое нетерпение. Необходимости в кровопролитии нет даже сейчас.

Заслон у ворот, держа оружие наготове, стоял по-прежнему недвижимо. Каковы бы ни были выданные указания, эти люди понимали, что обнажить клинок – значит, навлечь на себя неминуемую смерть. Начинать первым не хотел никто.

Немая сцена все длилась, нарушаемая разве что коротким ржанием лошадей да трепетом знамен. И тут из темноты вынырнула новая группа конных, освещенная мятущимися факелами, которые держали на отлете знаменосцы. До всех мгновенно дошло, что это прибыл Чагатай.

Хачиун мог приказать Хасару загородить чингизиду дорогу, а свои тумены завести в город – если надо, то и пробив чагатаев заслон. Принятие решения нависло бременем. Под неистовое биение сердца капля за каплей истекало время. Вообще человек он решительный, но когда дело пахнет внутренней войной… Это же не пустыня Хорезма или стены цзиньского города. В итоге момент пришел и ушел, а Хачиун все за него хватался. И получилось так, что он потом, когда уже стало поздно, чуть не поплатился за это жизнью.

В квадрате своих кешиктенов Чагатай скакал, как хан. Несущиеся во весь опор лошади расшвыряли людей из заслона, но он на них даже не обернулся. Его взор неподвижно вперился в двух пожилых военачальников, братьев его отца – единственных, чье слово и действие в стане этой ночью что-то решало. Со своей лошадью Чагатай смотрелся единым целым – и конь, и наездник были в доспехах. Сходства им придавали и клубы пара, исходящие в прохладном воздухе и от человека, и от животного. На Чагатае был железный шлем с плюмажем из конского волоса, который колыхался на скаку. Это уже не тот мальчик, которого они когда-то знали: взгляд чингизида буквально пригвождал к месту. Оба брата напряглись.

Хасар втянул зубами воздух, давая понять, что разгневан. Они знали: Чагатай здесь для того, чтобы не дать им въехать в Каракорум. Как далеко он зайдет в этом своем намерении, пока неясно.

– Что-то поздновато ты вывел своих людей на учения, Чагатай! – звучно, с издевкой воскликнул Хасар.

Их разделяло меньше полусотни шагов – ближе, чем расстояние, на которое он позволял приближаться к себе тем, кому не верил, особенно в последний месяц. Руки сами тянулись взяться за лук – но доспехи наверняка защитят смутьяна, а затем из-за этого начнется резня, да такая, какой тут не помнили со времен расправы над тангутами. Чагатай, надменно подбоченясь, с холодной уверенностью усмехнулся:

– А у меня здесь, дядя, не учения. Я скачу посмотреть, кто это тут в темноте угрожает покою всего лагеря. И, к удивлению, вижу моих собственных дядьев, двигающих под покровом ночи целые тумены. Что же мне со всем этим делать, а?

Он рассмеялся, и воины вокруг него улыбчиво ощерились, хотя руки их не выпускали луки, мечи и копья, которыми заслон успел ощетиниться.

– Будь осторожен, Чагатай, – предупредил Хасар.

Выражение лица чингизида стало жестким.

– Нет, дядя. Осторожным я не буду, особенно когда по моей земле скачут армии. Возвращайтесь оба в свои юрты, к своим женам и детям. И людям своим скажите разойтись. Пускай укладываются спать: здесь вам нынче делать нечего.

Хасар набрал в грудь воздуха, чтобы выкрикнуть приказ, и Хачиун едва успел пресечь команду, которая привела бы в движение тумены:

– Нет у тебя, Чагатай, над нами власти! Твои люди в меньшинстве, но кровь нам лить ни к чему. В город мы войдем, и сделаем это прямо сейчас. Посторонись, и схватки между нами удастся избежать.

Ретивый конь Чагатая, чувствуя нрав хозяина, взвился на дыбы и описал круг. Натянутыми поводьями чингизид надорвал скакуну пасть. На своих дядьев Чагатай посмотрел со скрытым торжеством. Те невольно ощутили испуг при мысли о том, что сейчас происходит в городе с Угэдэем.

– Вы меня, видимо, не так поняли! – крикнул Чагатай с расчетом, что его услышат как можно больше ушей. – Это вы пытаетесь ворваться в Каракорум! Насколько мне известно, вы задумали в городе злодейское убийство, а с ним и переворот, награда за который – голова моего брата. И потому я пришел, чтобы не пропустить вас в город и сберечь таким образом мир.

На их изумление он скривился глумливой усмешкой, одновременно напрягшись в ожидании возможных стрел.

Заслышав справа движение, Хачиун дернулся в седле и тогда увидел, что на него надвигаются, уже выстраиваясь в боевой порядок, густые цепи воинов, во главе которых с факелами идут десятники и сотники. Точное количество в свете звезд определить было сложно, но сердце Хачиуна упало, когда над рядами стало видно колыхание бунчуков союзников Чагатая. Обе враждующие стороны, примерно равные числом, поедом ели друг друга глазами, но Чагатай свое дело сделал – это было ясно и ему, и братьям. Начать внутреннюю войну под сенью стен Каракорума Хачиун с Хасаром не могли. Хачиун глянул на восток, скоро ли рассвет, но небо там было по-прежнему темным, а Угэдэй все так же оставался один, незащищенный.

15

Пайцза – верительная бирка, металлическая или деревянная пластина с надписью, выдававшаяся, в частности, монгольскими правителями разным лицам как символ делегирования власти, наделения особыми полномочиями.

Империя серебра

Подняться наверх