Читать книгу Светский иконостас Николая Симкина - Константин Белов - Страница 2

Да, надо понимать, что «значительные личности» – это те, которые способны создавать то, что является безусловно реальным: 1) способны строить теории устройства мира материального (пусть и случаются среди них и такие личности, что в познавательном своём азарте могут воскликнуть: «Пойдите к черту со своим гуманизмом! Это просто прекрасная физика.»); 2) способны создавать всевозможные материальные ценности (и сколько среди них одержимых безумной страстью преобразовывать первую природу во вторую); 3) способны радикально воздействовать на ход истории («Мне плевать на Россию! Она просто вязанка хвороста в костер мировой революции»).

А вот личности совсем другого склада: Христос, Махатма Ганди, Лев Толстой.

Первый – предельный идеалист, то есть поэт, мечтающий об устройстве жизни всех людей по совести.

Да разве это кому потребно/посильно?!

А вот две тысячи лет не умирает этот идеализм. Значит… значит не вконец так уж плох человек!

Ещё один вот, поэт/идеалист – Махатма Ганди.

Вы только послушайте, какую чушь можно от него услышать: «Мольба, богослужение, молитва – не религиозные предрассудки. Это действия более реальные, чем еда, питье, сидение или ходьба. Без преувеличения можно сказать, что только они реальны, а всё остальное нереально».

Но вот случилось так, что этому молельнику удалось бескровно освободить свою родину от Британских управителей/обирателей. Выходит, значит, что дух – только дух! – одного вот Такого-то может содеять с реальностью такое, что другие творят с ней – это ради усовершенствования её! – проливая и проливая кровь.

А наш-то Лев Толстой! Это ж надо такое вот сморозить: «В городе я чувствую себя как в сумасшедшем доме!» А как же мы-то вот все в мегаполисах наших живём?! Мы что, граф, вконец вывихнутые что ли?!

Или ещё вот у него же: «Есть только два безусловно нравственных занятия у человека – земледелие и скотоводство.» Выходит, что сегодня подавляющее большинство людей (мы не про Африку и Юго-Восточную Азию) – живет жизнью очень сомнительной в нравственном отношении?

А что, разве это не так? Да, так – если всерьез про себя задуматься. О какой нравственности можно говорить, если это «подавляющее большинство» которое – они «частичные» (К. Маркс) люди?! То есть это функционеры той Суперсистемы, которая диктует всем и каждому, какими и как они должны неизменно быть. Вы – это совсем не вы, а только как бы..

А пошел он, этот Лёвушка, со своими высокими идеями да чувствованиями! Неужели непонятно ему, что нам, неграфьям, – нам «не до жиру – быть бы живу».

Но послушайте, чего же это вы, не желающие ничего слушать/ знать про то царство божье, которое внутри нас (царство же это есть наше сознание, в котором запечатлено наше очувствованное понимание нашего предназначения в мире: сохранение нами природной гармонии и усовершенствование её по нашим идеальным о ней представлениям. Эти же представления – они суть мечтания/предугадывания такого полного нами освоения мира, когда станем мы – станем ли, станем!? – Всесильными, Всезнающими, Бессмертными), – так вот чего же вы, пренебрегающие этими прекрасными мечтаниями – мечтаниями, через которые мы более всего и бываем счастливы, – счастливы на собственно человеческий лад, – то есть более всего бываем одухотворенными, то есть более всего свободными, – чего же от этого вашего реального – такого роскошного, такого вот комфортного, содеянного вами материального – чего это сбегаете вы от этого всего вашего то в алкогольный, то в наркотический «рай» или же подаетесь куда-нибудь… куда-нибудь, чтоб подальше от вашего обыденного? Нет, комфортники, от своего обыденного и от себя самих – нет, не сбежать вам! Про такие бегства уже в далёкие века мудрец один, живший на Ближнем Востоке, заметил: «Бегущий за море меняет небо над головой, но не душу».

Жил в Англии в средние века многодумный монах один. Чего только не перевидал он за свой век, чего не перечувствовал об уделе человеческом, а сказать смог – совсем кратко и вернее всего другого верного! – только лишь вот что: «Одни приходят в жизнь для счастья. Другие же – чтобы перетерпеть эту жизнь».

Ну, надо, наверное, оговориться, когда сочувственно вдумываемся мы в максиму этого печальника-монаха. Ведь нет таких среди нас – это чтоб им только одно счастье их жизни, а другим – нескончаемое перетерпливание ихнего горемыканья. Да, бывает, когда пострадать и счастливцам. И бывает, чтоб порадоваться и горемыкам чему-нибудь. Но всё одно – монах прав: человечество делится на два, именно на эти два рода людей. Читаем у Льва Толстого: «Основной конфликт писания – это конфликт поэзию чувствующих и нет.» – Вот-вот, и у Толстого про эти два рода людей. То есть про тех, которые бывают счастливы через очувствование/понимание Истины, Добра и Красоты (то есть через чувственное понимание основ бытия всего сущего) и про тех, чья жизнь, по преимуществу, есть существование – принятие всего того, что есть на сегодня, – приспособление к нему покорное: это в помыслах когда – единственно о хлебе насущном.

Но нет, нет – и среди тех, чьи силы уходят на простое (такое ли уж и простое?!) поддержание жизни, встречаются такие, в ком не задавлен, жив бывает дух и в этих людях: «Милый ты мой! Да разве белый свет кому когда надоест?! Жизнь проклятая – она надоела!»

Духовная тупость куда чаще встречается среди тех, чей труд не труд, а ловчение разное – суррогат труда, эрзац труда… – ну, мы уже говорили чуть раньше об этом: это та деятельность, которая появилась в последние десятилетия в результате никогда прежде не бывалого – чудовищного! – разделения труда.

Так вот скажем ещё раз, куда практикуют люди деваться от «проклятой жизни»: это – опьянение материальной роскошью, опьянения разного рода плотские…

А что это ещё вот за опьянения, которые – исихастские?

А ещё вот – когда «впадают в прелесть» – это-то как?

И ещё вот – хлыстовские радения.

А то есть ещё и дыромоление.

А ещё естъ уходы в сферы вроде бы совсем чистой науки – вникание в разгадывания про то, как устроена вселенная, и откуда она взялась, и одна ли она вообще-то есть?

Много каких придумал себе человек уходов из своей непосредственной действительности.

А что это значит, что измышляет и измышляет человек себе все эти уходы от конкретностей его жизни? Да только одно и значат эти уходы: так или иначе, а трудно сносима ему повседневность – это когда одолеваем он многими заботами о продлении своего существования.

О, эта вечная, терзающая всех нас – только вот что по-разному – сообразно нашим душевным, умственным и физическим данным – это вечная дихотомия: тело и дух!

Мне представляется, что родовую сущность человека вернее всех прочих определил австрийский культуролог Макс Шеллер: «Человеку свойственен колоссальный избыток фантазии».

Про то, какие бывают у человека «фантазии» (=«уходы»), речь у нас уже шла. Ничего мы не сказали только о той «фантазии», которая, думается нам, есть безусловно нравственная, безусловно истинная, безусловно прекрасная. Это та «фантазия», которая – высокое искусство. То есть то искусство, которое судит обо всём сегодня наличествующем по чувству должного быть, – судит по чувству идеала. У Эвальда Ильенкова читаем: «Искусство есть единственная деятельность человека, в которой возможна материализация идеала».

Искусство, думается мне, это светская религия – то есть не богопочитание (такова этимология слова «религия»: лат. religio – совестливость, благочестие, набожность), а благоговение перед Истиной, Добром и Красотой; искусство есть служение этому триединству – это есть его воплощение в слове, звуке, линиях и красках.

От художника Вячеслава Махова я услышал, что каждое полотно художника есть «икона», то есть запечатление того, чему он поклоняется. Да, согласен с вами: уточнение всё же здесь требуется к мысли Махова. Не всякое полотно, даже если оно и очень хорошо, профессионально сделано, есть икона. Иконой оно бывает только тогда, когда в полотне прочитывается глубокое раздумье художника об уделе человеческом: раздумье о его счастьях и несчастьях; раздумья про то, как же нам со всем этим нашим-то быть – это чтобы быть свободными – свободными и умом, и душой, и телом.

Недавно познакомился я с полотнами (через интернет) петербургского художника Дмитрия Кустановича. Да и с ним самим – через его говорение про искусство и вообще про культуру.

Все работы его сделаны очень недурно. Безвкусицы, пошлости, глуповатости в них не найдешь. Всё выглядит весьма прилично. Тоже всё прилично и в его культурных таких рассуждениях и умных цитированиях серьезных авторов, писавших о духовных началах в человеке, – всё это у Кустановича весьма «на уровне». А впечатление всё же о нём у тебя одно складывается: главное – очень хочется ему быть «продвинуто» интеллигентным и неординарным. Но больше и больше всего – это чтоб быть востребованным. Это, то есть, – богатеньким.

Ну да и бог с ним: будет, будет он востребован! И украсятся его декоративными картиночками обиталища тех, кто сейчас при очень-очень хороших деньгах.

Боже, о боже, упаси нас, боже, от того, чтоб хоть сколько-то уподобиться когда-нибудь этим-то вот всем, жаждущим иметь, иметь, иметь…

Тьфу, дернул черт меня заговорить вот об этих-то, хотящих умненько/ комфортно устроиться в мире – чтоб, значит, вкусненько пожить в нём. Это я больше всего по слабости своей духовной про них высказался тут: об отрицательном говорить куда как легче, чем о чём-то таком, что есть действительно достойное внимания. Ведь достойное есть запечатление потока суждений о реальном по чувству совести и по мечтаниям души.

Достойное – это всегда запечатленное размышление, всегда – вопросы и вопросы… Достойное – оно всегда по своему содержанию неоднозначно: оно всегда выстраивается в сознании/ чувстве художника как бы стихийно, больше всего по его интуитивным угадываниям – по законам парадоксальной логики: «Добро есть зло; а зло есть добро»; «Невозможно быть правым, не будучи одновременно неправым.» Художник – это тот, который не просто умелый профессионал, – он всегда философ, сердцем своим познающий диалектику живого сущего: «В красоте таится вечная революция и жестокое преодоление стареющего». (М. Пришвин)

Знает художник всё про эту жесткую диалектику. Но даже будучи и верен скучно-суровой правде жизни – которая есть жажда продления нашего существования (нашей телесности) любой ценой, – не может он безропотно согласиться с этой бездушной