Читать книгу Религиозные аспекты атеизма: атеизм, ислам и христианство на языке метафизики - Константин Геннадьевич Мирошниченко, Константин Геннадьевич Подсеваткин, Константин Геннадьевич Красухин - Страница 13

Христианство после второго века начало разделяться, дробиться на ортодоксов (православных) и гетеродоксов (инославных). Но и те, и другие стали терять (не в теории, а на практике) христианскую парадоксальность. Парадоксальность в чём? Когда начальствующий, как слуга, когда христиане имеют всё (имущество) общее и у них как бы было одно сердце и одна душа (Деян. 4:32) и любовь между собою (Ин. 13:35), не человек для субботы (или предания старцев), а суббота для человека (Мк. 2:27) и т. д. и т. п.

Парадоксия (в отличие от ортодоксии или гетеродоксии) подобна кальцию в костях, который придаёт им прочность. Если кальций из костей вымывается, то кости легко ломаются. Так и в христианстве при недостатке практической парадоксии оно становится хрупким. Не случайно атеизм развился, прежде всего, в христианских странах.

Антонимом парадоксальности является ортодоксальность – проверенность, традиционность. «Ортодоксальный» – буквально означает «следующий господствующей традиции». Парадоксальность и ортодоксальность – это два противоположных пути. Первый больше соответствует христианству, а второй – язычеству. Источником всех отличий между ними является противоположное отношение к Богу и духовному миру вообще.

Согласно христианской концепции, Бог творит человека по Своему образу и подобию, т. е. в акте творения закладывается потенциальная возможность преодоления онтологической и духовной пропасти между сотворённым и нетварным. Связь Творца с творением может быть настолько тесной, что произошло даже Боговоплощение, т. е. реальное соединение Бога с человеческой природой. Бог верит в человека и ради него готов принять даже смерть на Кресте. Он призывает человека установить отношения взаимной любви (характеризующейся свободой, бескорыстием и самоотдачей). Это отношения свободных личностей, которые нельзя подчинить какой-либо формальной схеме.

Напротив, для язычества характерна принципиальная онтологическая и духовная отчуждённость человека от каких-либо божеств. Древнегреческий философ Эпикур говорил, что боги никогда не пойдут на то, чтобы принять реальное человеческое тело. Даже материальное тело человека язычники рассматривали как наказание, темницу души. Аналогичные взгляды были и в индуизме, где божества принимали лишь призрачные формы (аватары), не соединяясь с материей в реальности. Таким образом, человек как бы замыкается в себе, ведь пропасть между ним и божествами непреодолима принципиально. Кроме того, язычество ищет возможности либо защититься от божеств, либо снискать их покровительство за «взятку» (жертвоприношение), либо с помощью каких-нибудь магических действий заставить божества служить себе. Идеал язычества – подчинить себе Бога и заставить Его выполнять желания человека. Для достижения этой цели разрабатывается специальная религиозная система методов, средств и путей. Поэтому в язычестве очень ценится «ортодоксальность», т. е. понятные логические объяснения и формальные схемы, возможность достичь нужного результата, просто следуя хорошо известной методике.

Вот почему язычники разных стран и народов легко понимали друг друга, ведь их направления мысли везде примерно одинаковы. В Римской империи, Вавилоне и Египте толерантно относились к тому, что приезжие иностранцы исповедуют другие религии, при условии, что они будут почитать и традиционных (государственных) богов. Лишь христианство стало подвергаться гонениям везде, т. к. с точки зрения язычников оно подрывало фундаментальные принципы любой религии. Действительно, Новый Завет говорит о том, что религиозное мировоззрение (в языческом смысле) принципиально неверно.

Но, к сожалению, в историческом христианстве языческий подход и собственно христианский стали сосуществовать параллельно. Это не удивительно, ведь и Ветхий Завет изобилует примерами того, что, несмотря на все божественные откровения, люди часто склонялись к язычеству. Это очень большая и важная тема. Для краткости ограничимся здесь лишь тремя аспектами: взглядами на богословие, богослужение и организацию общества верующих (Церковь).

Во-первых, интеллектуальное познание тайн реальности вовсе не обязательно ведёт к пониманию тайны Самого Бога. Если познавать материальный мир методами науки и философии, то это только даст возможность поставить и другие вопросы. Но чисто логического вывода о существовании Бога ещё недостаточно для христианской веры в Него. Если атеист проиграет в споре с каким-нибудь очень умным верующим и будет вынужден признать правоту христианства, то всё же логически правильные выводы не дадут ему прикоснуться реальности Бога и пережить какой-либо религиозный опыт. Это практически неформализуемый феномен. Человек может только сам почувствовать, что он о Боге знает лично, из собственного опыта, а не понаслышке, не вследствие логических доказательств и не по принуждению каким-либо авторитетом.

В иудаизме (ветхозаветные пророки), христианстве и исламе о познании Бога говорится в терминах «даат Элогим» (евр. אֱלהִים «Elohim», номер Стронга 430, דַּעַת «daath», номер Стронга 1847, ср. Ос. 4:1)[50], обозначающих высшее предназначение человека, смысл и цель его жизни. Это не теоретическое (теологическое) знание, но духовная близость, достигаемая через любовь к Богу и исполнение Его заповедей. Встреча святых с Богом описывается в Библии как встреча двух свободных личностей.

Наверное, в этом и кроется ключевая проблема атеизма. Атеисты идут рационально-умозрительным путём, на котором они заведомо не смогут встретить Бога. Однако та же проблема может касаться и религиозных людей, если их сердца не обращены искренно к Богу (Мф. 15:8; Мк. 7:6).

И ещё необходимо подчеркнуть другое свойство богословских выкладок – это всего лишь модели, собранные на основе данных Откровения. Между сформулированной истиной и реальностью существует связь, но не идентичность.

Поэтому христиане ищут встречи с Богом и стоят перед тайной Бога, а не перед знаниями о Нём, накопленными многими поколениями за прошедшие века. Следует отличать частичное Откровение от полноты того, что ещё предлагается нашему познанию, от видения Самого Бога. Свт. Григорий Богослов в четвёртом веке об этом сказал, что, если бы нам удалось собрать все данные Откровения и создать из них как можно более богатый и полный образ Бога, если в этот момент мы безрассудно сказали бы: «Вот наш Бог», мы создали бы идола, который закрывает видение Бога истинного, вместо того, «чтобы создать прозрачный образ, который позволил бы нам видеть сквозь него реальность, всё более его превосходящую»[51].

Кроме того, следует принять во внимание тот факт, что даже святые отцы не застрахованы от интеллектуальных ошибок. Выдающийся патролог протоиерей о. Георгий Флоровский говорил, что нет ни одного отца Церкви, кроме святого Григория Богослова, у кого нельзя найти каких-нибудь не совсем корректных высказываний. У св. Григория Богослова их нет только потому, что «он был слишком осторожен в своих писаниях»[52]. Поэтому нужно проявлять мудрость и мужество и не пытаться построить мнимое присутствие Бога, чтобы заполнить ужасающую пустоту Его отсутствия.

В тех странах, где христианство пользовалось поддержкой государства, довольно часто предпринимались попытки проповеди его чисто интеллектуальными методами, при помощи авторитета богословия. Но такой подход не всегда приводил к желаемым результатам. Достаточно напомнить, что в атеистической революции 1917 г. в России активное участие приняли многочисленные выпускники православных учебных заведений.

Во-вторых, отметим литургический, богослужебный аспект. Перед началом Литургии, самого важного христианского богослужения, диакон говорит священнику очень важные слова: «Время сотворити Господеви». К этому моменту уже совершена Проскомидия, подготовительная часть Литургии, и эти слова служат напоминанием священнику, что все дальнейшие его телодвижения и молитвы не могут ничего совершить: наступило время, когда будет действовать только Господь. В христианстве нет никакой магии, нет иного Первосвященника, кроме Христа, нет никакой силы, кроме силы Святого Духа. Никакие человеческие усилия, слова и ухищрения не могут превратить земное в небесное. Бога нельзя принудить к совершению чего-либо. Он откликается только на призывание Его чистым сердцем, т. е. когда мысли человека чисты от всего, что недостойно любви. Однако по Своей безмерной любви Он снисходит и к грешным людям, не вынужденный никем, как отец к заблудшим и непослушным детям.

В этом смысле христианство действительно есть конец религии, т. е. конец системы обрядов, молитв, заклинаний, заговоров и прочих ухищрений с целью заставить или хотя бы убедить Бога приблизиться к людям. Ничего этого не требуется. Парадокс христианства в том, что Бог вочеловечился и через это невидимый стал видимым, неощутимый стал осязаемым, недоступный стал доступным. Нет обряда, ритуала или заклинания, которые могут к этому что-либо прибавить или убавить.

Христианское богослужение рождается из чувства Божия присутствия, является выражением поклонения и благоговения. Оно может помочь приобретению личного духовного опыта богообщения, но не может гарантированно дать его неким магическим образом. К сожалению, опять надо отметить, что в историческом христианстве было немало уклонений именно в языческое, магическое отношение к церковным обрядам и таинствам.

Митрополит Сурожский Антоний об этом говорил:

«Я знаю ряд случаев, когда англиканские или католические священники просто говорили человеку неверующему, который, точно в потёмках, был в поисках: „Крестись – и тебе будет дана вера”. Это катастрофа, вера даётся, но не просто потому, что над человеком совершено крещение. Двух таких людей я знал и принял в православие, но мне пришлось десятки лет работать с ними, чтобы они изжили отчаяние и разочарование, что Бог их обманул. Священник от имени Бога им обещал: „Я тебя окуну в святую воду, и ты получишь веру”, окунули – и ровно ничего не случилось. В одном случае было ещё хуже: человек был психически расстроенный, ему была обещана не только вера, но и исцеление, и не последовало ни исцеления, ни веры. Так нельзя подходить, нельзя обещать, что таинства подействуют на человека автоматически. Это не укол морфия, не лекарство, которое подействует, кто бы ты ни был и что бы с тобой ни делалось»[53].

Христианские таинства могут быть действительными, но не действенными, потому что конкретный человек не способен их воспринять. Нельзя принимать таинство в надежде, что что-нибудь произойдет магически. Необходимо, чтобы человек испытывал духовный голод, стремление к Богу. Тогда посредством таинств может случиться то, чего невозможно достичь путем диалектики и спора.

Иногда языческое отношение к богослужению проявлялось совсем уж откровенно. Например, в чине Псалмоката́ры – проклятия псалмами[54]. Целью Псалмокатары было предание проклинаемого в руки диавола и призвание на него всевозможных бедствий вплоть до физической и духовной смерти. Чинопоследование предписывалось совершать в храме семью священниками[55]. При этом священники надевали все священнические одежды наизнанку, а обувь с правой ноги надевали на левую и наоборот. Свечи использовались необычные – чёрные. Всё это говорит о том, что священники прекрасно понимали, что весь этот ритуал противоречит Евангелию и целям христианского богослужения. Христос бы им запретил и сказал: «Не знаете, какого вы духа» (Лк. 9:55).

Тем не менее, Псалмокатара, молитва во зло, в XII–XVII веках практиковалась весьма и весьма часто. Профессор церковного права Московского университета Алмазов А И. описывает три редакции этого чинопоследования[56]. Более поздние чины, становятся более оккультными и практичными (в последней редакции Псалмокатару может совершать только один священник и не обязательно в храме). Возможно, Псалмокатара была заимствованием не только из языческой магии, но и из талмудической и каббалистической практики. Например, из обряда «пульса де-нура». Между прочим, чин Псалмокатары официально до сих пор не отменён, и никогда не было его соборного осуждения, а если учесть, что он использовался в течение как минимум пятисот лет, то вообще можно говорить о его рецепции, включении в церковное Предание и consensus patrum!

В-третьих, отметим парадоксальность христианства и в отношении христианской Церкви. В каком-то смысле, понятие Церкви очень близко к понятию религии (Церковь – религиозная организация), через одно можно определить другое. Однако до сих пор нет однозначного и общепринятого определения Церкви, хотя богословы пишут о ней почти две тысячи лет.

Легко сказать, где Церковь есть, но почти невозможно верно предсказать, где Церкви нет. Если определение конкретное, однозначное, то оно не выдерживает критики, т. к. оставляет за скобками множество церковных феноменов. Например, в Катехизисе митрополита Московского Филарета даётся следующее определение: «Церковь есть Богом установленное общество людей, соединённых православной верой, законом Божиим, священноначалием и Таинствами». Но разбойник, распятый справа от Христа и вошедший в тот же день в Рай (Лк. 23:43), не принимал участия ни в каком обществе, не имел даже понятия ни о каком священноначалии и Таинствах. И множество святых подвижников-пустынников старались держаться подальше и от священноначалия, и от общества верующих.

Если определение широкое, многозначное, то оно включает множество совершенно нецерковных феноменов. Например, митрополит Московский Платон (Левшин) говорил, что Церковь – это собрание людей, в Иисуса Христа верующих. Но ведь и бесы веруют и трепещут (Иак. 2:19), и последователи церкви сатаны тоже веруют в Иисуса Христа. Другое широкое определение дал А. С. Хомяков: «Церковь – это организм любви». Однако примеры любви можно встретить и в не христианских обществах. Кроме того, одно дело говорить о любви, и совсем другое – её деятельно проявлять. Историческая Церковь, кстати, являет гораздо больше примеров не любви, чем любви.

В то же время Бог в каждом человеке видит Свой образ и не отдаёт предпочтения определенной религии или конфессии (Деян. 10:34–35). Он «повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5:45). Он не делает различий, а смотрит на сердце человека. Человек может ошибаться своим умом, но быть чист сердцем и молиться истинно, а может быть и наоборот.

Таким образом, все словесные определения Церкви подобны описанию храма, как архитектурного произведения. Можно ходить в него годами, но не понять его отличие от любого другого здания. А можно сесть в тишине пустого храма и почувствовать, что это место встречи с Богом, место Его особого присутствия. Точно так же можно понять (или не понять), что такое Церковь. Определения Церкви описывают её только извне, изнутри она – таинство жизни души в Боге, тайна встречи, присутствия и приобщённости. Люди в разной степени приобщаются к этой тайне. С одной стороны, члены Церкви через крещение облекаются во Христа, через миропомазание получают дары Святого Духа. С другой стороны, Бог насильно не вторгается в человеческую жизнь, и у членов Церкви остаётся свобода грешить. Поэтому в Церкви существуют как бы разные течения. Все люди являются сынами Божиими по призванию, т. е. сыновство уже есть, но в то же время оно ещё в стадии становления, в стадии созидания чуда взаимной любви и любви к Богу. Это ещё один парадокс: христиане уже достигли цели, но одновременно ещё только на пути к ней, приобщены к вечному Царству Божьему, но находятся во временном царстве мира сего. История и вечность нераздельно соединены в Церкви: всё уже завершено, но одновременно ещё в становлении.

Таким образом, христианство парадоксально в каждом пункте, но на своём историческом пути оно тесно переплетается со своей противоположностью – ортодоксальностью, которая является следствием воздействия греховного начала и язычества. Однако следует заметить, что в данном случае термин «ортодоксальность» не имеет отношения к названию греческой православной Церкви, появившемуся вследствие Великого раскола 1054 г., а относится ко всем конфессиям и ко всей истории Церкви, включая Ветхий Завет.

Св. Киприан Карфагенский говорил, что обычай без истины есть только старое заблуждение[57]. Поэтому необходимо вдумчивое осмысление всей церковной истории. Необходимо отделить доброе от худого (Мф. 13:48) и дать оценку явным отступничествам исторического христианства от Христа и Евангелия. Хорошим примером может послужить история израильского народа, изложенная в Ветхом Завете. Там всё откровенно изображается: и народ в целом, и отдельные личности в той или иной форме очень часто уклонялись в язычество, перенимали обычаи идолопоклонников. Тем не менее Бог их не оставлял, что неоднократно подчёркивается в Библии. Поэтому необходимо осмысление двух путей, парадоксального и ортодоксального и соответствующее исправление подхода к духовной жизни. Иначе в исторической Церкви так и будет происходить страшное противоречие между словами и реальными делами.