Читать книгу Пилигримы войны - Константин Горин - Страница 7

– Не туда вяжешь? Назад вяжи!

– Да чегой-то!

– Чуха сказал – назад!

Тело мертвое. Будто и не его. И глаза открыть нет сил. Но он чувствовал – прикосновение веревки, грубые, быстрые руки вяжут его, а он бессилен что-либо сделать.

– А этого? Кажись, готов.

– Чего готов-то? Авось «бревно» – не яд какой. Потом оклемается.

«Бревно». Точно, бревно. Ни двинуться, ни голос подать.

– Чуха сказал, их навроде четверо было?

– Ну? Трое, вот они, а четвертый за шторкой отдыхает.

– Не, без «отдыхающего» четверо.

– Ты чего болтаешь? Упустил ты, выходит, одного?

– Чуха с нас шкуру спустит. Марьяна! Где ты, баба?

– Ладно. Ну чего встали? За ноги хватай!

Полоз выныривал из беспамятства, как пловец из ледяной воды – легкие жгло огнем, но тело боролось, сбрасывало с себя оковы онемения, рвалось вверх, к далекой черте «берега», отделяющего сон от яви. В голове крутились черно-серые круги, кто-то тряс его, как куклу.

– …нись. Ну да… же… ко….ир!

Взрыв головной боли вошел в сознание. Полоз повернулся на бок, и его вырвало. Перед глазами все еще плыло, и, с трудом сфокусировав зрение, он увидел чьи-то ботинки, кадку, земляной пол, замшелые бревна дома. Встать не получилось. Отбрасывало назад, в черноту беспамятства. Во рту кислятина, тело не слушается… Руки. Кто-то поднимает его, тычет в губы черпак с ледяной водой. И он пил, пил эту воду и никак не мог напиться…

Пелена спадала, и он увидел перед собой лицо Свята. Вокруг темнота, свет едва пробивается в кривобокое окошко где-то под потолком.

– Убью суку! Как она нас, а? Как слепых кутят, бля!

Голос Свята бьет кувалдой по голове. Полоз скривился от боли, постепенно приходя в себя.

– Не ори!

Блажь? Надо повернуть голову, чтобы убедиться наверняка. А, вот он. Сидит в углу, на какой-то лавке.

– Чего теперь-то? Небось не сама она придумала.

– Где Якут? Нестер? – прохрипел Полоз, с трудом поднимаясь с пола. Встал на четвереньки, кое-как распрямился.

– Где Якут – не знаю. – Свят плюнул на пол тягучим, длинным плевком. – Как отлить ушел, так назад и не вернулся. А Нестер в доме оставался.

– Ну хоть что-то.

– Что, Стас? А если его повязали где? Деревенька-то, похоже, вся гнилая. А мы вляпались в дерьмо, как первогодки! Оленевод-то умный! Надо было его слушать да обойти стороной. А теперь? Повязали, как баранов, как…

– Не верещи. – Полоз поморщился, голова снова взорвалась болью, не отпускала. Он пошатнулся, привалился плечом к стене. – О чем теперь говорить? Будем надеяться, что не повязали.

– Вот-вот, надеяться! – Свят смотрел на него исподлобья, глаза злые, руки сжаты перед собой. – Надежды юношей питают, слышал такое? Орудие забрали, шмотки, все! Спецназ, бля! Повязали, как лохов.

– Не верещи, сказал. – Полоз осмотрелся. Похоже, бросили их в какую-то баню – не баню. Низкий потолок, лавка, в углу замазанная глиной печка. – Выбираться надо, вот что. С «браслетами», нет, а выбираться.

Свят буркнул что-то угрюмо. Полоз подошел к двери, оперся плечом. Заперто. Он проверил это машинально, по выработанной привычке отрабатывать все варианты, прежде чем принимать решение. Подперли, видать, засовом. Так. Окно маленькое, не протиснуться. Остается крыша.

– Блажь, помоги.

Он встал на лавку, согнувшись, где руками, где плечом проверял, нет ли сгнившего дерева, не поддастся ли под ударом. Нет, бревна все крепкие, положены в накат, над печкой промазано глиной и уже запеклось от времени в камень. Свят и Блаженный мрачно наблюдали за ним.

– И что теперь? – Блажь поежился, холод пробирал до костей сквозь термуху, которой снабдили их в Белояре.

– Думать, – бросил Полоз и тяжело опустился на лавку.

* * *

Якут вышел из дома, тихо свернул за кусты. Прошел к отхожей яме, над которой возвышался деревянный, покосившийся каркас туалета, пожурчал в лопухи, так и не открыв запертую на щеколду дверь.

Здесь что-то было не так. Во всем этом селении, в каждом притихшем доме. Его чувство было сродни чутью, которое охватывает охотника перед берлогой – вроде бы никого нет, ушел медведь, но не дает покоя пристальный взгляд зверя, что смотрит тебе в спину. Так и здесь. Вроде бы спокойное поселение, сонные дома, глядят на него черными окнами, кривозубо улыбаются покосившимися заборами – жди, жди, охотничек. А мы тебя обманем. Дождемся, когда усыпишь ты свое чутье, и вот тогда… И собак нет. Что за поселение такое, раз нет собак? «Мужики, у кого ружья остались, охотятся». Какой охотник без собаки?

Он не стал возвращаться в дом, осторожно обогнул огород, легко перемахнул через забор. Дома стояли тут беспорядочно, ни тебе улиц-переулков, ничего. Он подкрадывался то к одному, то к другому дому, слушал. Освещались они свечами, видимо самодельными, но не в одном окне не горел гостеприимный огонек. Перебежками дошел до центра, присел в кустах. Вот дом, надо полагать, главы деревни. Крепкий, добротный, выходит крыльцом в центр. Луна скрылась, упали на деревню густые, черные тени. Якут глянул на небо. Судя по всему, минут пять-семь у него есть. Он вышел из кустов, пригнулся, преодолел расстояние до деревянного идола. Чуткие пальцы заплясали по древесине. Струган лет пять назад, не больше. Какой-то местный умелец резал. Смазан чем-то. Деревянный дед смотрел на Якута застывшим взглядом. Неодобрительно так смотрел. А костер свежий еще. Вчера горел. Он тронул потухшие угли. Что за черт! На уголь не похоже, хоть и покрыто сажей и пеплом. Якут нащупал предмет, вытащил из костра и тут же отбросил обратно. Кости!

Луна выскочила из облаков неожиданно. Якут в два прыжка нырнул обратно за кусты, и как раз вовремя. В доме напротив загорелся огонек, вон еще один и еще. Деревня сбросила с себя маскировку спокойствия и тишины, заскрипела, захлопала дверьми. На крыльцо вышел бородатый, длинноволосый мужик, зашипел факел. Свет огня выхватил из темноты тонкий горбатый нос, узкие губы. На шее амулеты какие-то болтаются, одежка длинная, на рясу смахивает. К нему подскочил низкорослый кривоватый селянин, о чем-то быстро заговорил, махнул рукой в сторону, откуда пришел Якут. Плохо дело! Похоже, что полдеревни уже на ногах. Угрюмые мужики заполняли улицу, переминались с ноги на ногу. Якут смог хорошо их рассмотреть – руки сжимали топоры. Ну ничего, пара очередей остудит горячие головы.

– Праведные! – хорошо поставленным голосом взывал длинноволосый. – Священный Дух открыл мне истину. Чужаки не хотят оставить нас в покое. Они наняли убийц, чтобы порушить наш уклад, разбить вместилище Священного Духа, а нас заставить отказаться от веры, испохабить наших женщин, детей ввергнуть во грех непослушания, а может статься, и забрать их у нас. С оружием они пришли к нам, но не убоимся мы! Каждого, кто в дом к нам пришел не с открытым сердцем, без боязни, без уважения к Священному Духу, ждет огонь!

– Огонь! – нестройным хором подхватили угрюмые мужики.

– Огонь! Огонь! – завыл, заскулил низкорослый поганец, стоящий рядом с предводителем. – Все в огонь. Огонь очищает!

«Ах ты паскуда!»

Якут едва усидел в своем убежище, кляня себя на чем свет стоит, что не взял винтовку. Едва мужики под предводительством длинноволосого двинулись в сторону дома хозяйки, он неслышно перепрыгнул через кривой забор и опрометью бросился вдогонку. Короткими перебежками двигался через огороды, перескакивал заборы и в итоге опоздал.

Они вошли в дом – кучно топтались на крыльце, громыхали ногами по ступеням. Послышался детский плач, заорала хозяйка. Через какое-то время ее выкинули из дому, низкорослый потащил в сторону, награждая пинками, а она все рвалась обратно, покуда он не начал ее бить – яростно, нанося болезненные удары под крестец. Хозяйка завыла, захлебнулась болью.

Из дома вылетел малолетний пацан в длинной рубахе, без портков, бросился на обидчика, но низкорослый отшвырнул его пинком, как дворнягу. Пацан отлетел, но быстро поднялся на ноги, повис на низкорослом, осыпая слабыми, детскими ударами. Тот взревел, забыв про хозяйку. Якут стиснул зубы.

– Э, Чуха! Да брось ты его! Чего в пацана вцепился? Чего с этими-то делать?

Низкорослый, откликающийся на Чуху, прекратил избиение мальчишки, выпрямился, утер рукавом рот от слюны.

– Шмотки с них стащите. И руки вяжите, токмо наперед, не назад! А потом айда в баню, пусть попарются, менты поганые. Охранять двоих поставьте. Ваську Векшу и Кольку Чурбана. А прикарманите чего – шкуру спущу!

На крыльцо выскочил еще один мужик – рожа расквашена, заорал, как на пожаре:

– Эй, подсобите! Там еще один! Огрызается! Отцу по морде съездил! Ой! – Завидел Чуху, нырнул обратно.

– Я те покажу по морде! Я те такую морду устрою!

Чуха кривобоко покатился в дом. «Нестер!» – мелькнуло в голове у Якута. Он не понимал, почему Полоз и Свят не стреляют. «Заложники? Взяли детей и деда, топоры под горло, и привет. Тогда почему один пацан выбежал? Голосов их не слышно». Дверь распахнулась во всю ширину. Якут увидел, как выволокли Полоза, за ним остальных. Свят, Блаженный. Тащили за шкирку, точно бревна. Якут не видел крови. Что за хрень?!

На пороге появился Нестер. Лицо в крови, припадает на одну ногу. Его потащили за дом, в темноту. Тут же выскочил Чуха, заорал на мужиков:

– Где, суки, четвертый! Урою всех!

Мужики переглядывались. Двое, волочившие связанного Нестера, остановились, смотрели на беснующегося Чуху непонимающими взглядами.

– Так четыре же, Чуха! Троих, эта, в баню, один вон он.

– Рот закрой, мурло! Пятеро их было! Пятеро! Где эта сука? – Подлетел к хозяйке, схватил за волосы, ударил об колено лицом. – Где пятый? Пятый где?!

– Не знаю! – Хозяйка мотала головой, зажимая переломанный нос ладонью. – В нужник пошел, да так и не вернулся.

– Я тебя, сволота, в нужнике утоплю!

– Оставь бабу, Чуха!

– Завали хайло! Идите, ищите! Чтоб тут он был! Тут!

Якут чуть сдал назад, спрятался в темноте кустов. Мужики топтались на пороге, гудели недовольно, потом потихоньку трогались с места, ворчали меж собой:

– Да где его теперь найдешь? Свалил небось, и ищи свищи.

Якут хмыкнул – ясно как день, никто искать его не будет. Пошатаются по темноте, сделают вид, будто ищут, а потом разведут руками: искали, мол, везде, как сквозь землю провалился.

На пороге дома не осталось никого. Якут выждал время, беспокойно поглядывая на небо. Нет луны. И еще часа четыре до рассвета. Надо спешить. Сначала Полоз и ребята. Так, в бане, значит. И двое охраняют. Якут достал метательный нож, пожевал губы. Надо бы глянуть на эту баню.

Приземистую деревенскую баньку он нашел сразу. У входа маялись двое местных, но снимать их сразу Якут побоялся. Не потому что не хватило бы сил. Хватило бы. Но поднимать шум раньше времени не хотелось. В приоритетах был Нестер, которого поволокли неизвестно куда.

– Прости, командир. Но вы тут сами, – тихо произнес Якут и бросил метательный нож в окно под самой крышей.

* * *

Что-то блеснуло у окна, упало с металлическим стуком.

– Якут!

Полоз встал на колени, пошарил руками по полу. Подобрал нож, сжал его в кулаке.

– Живем, мужики. Якут, слышишь меня?

За стеной стояла тишина. Видимо, Якут сбросил нож и ушел.

– Вот это дело. Ну, пошла жара! – Свят вскочил с лавки, не выдержал, тихо засмеялся. – Теперь повоюем!

– Тихо! – перебил его Полоз, прислушиваясь к разговорам у входа. – Алярм раньше времени не подними.

– Да понял я, Стас.

Полоз подошел к нему почти вплотную. Нож нащупал веревку, основательно обмотанную вокруг запястья Свята. Метательный нож Якута сработал отлично – через полминуты Свят был свободен. Блаженный тяжело дышал под ухом, дожидаясь своей очереди. Свят растер запястья, сжимал и быстро разжимал кулаки, восстанавливая кровообращение. Затем повернулся к Полозу. Тот подставил руки, по дыханию Свята чувствовал, что дело идет.

– Готов. Блажь…

– И дальше-то как? – Блажь потер руки, смотрел на товарищей, как побитая собака. В конце концов, зайти в поселение было его идеей. «В коем-то веке под крышей переночуем. Поспрашиваем, как и что. Нестера перевяжем». Перевязали, мля! Самим бы живыми уйти. Поэтому, пока бесился Свят, он молчал в тряпочку. Хватило ума не влезать под горячую руку.

Полоз осторожно подкрался к двери, осмотрел, кивнул Святу. А затем ударил со всей силы.

– Э, вы чего? – раздался с той стороны хриплый голос.

Охраняют, значит. Теперь осталось выяснить, сколько человек. Один-два – справятся. Тихо сделать можно, тревоги не поднимут. Он ударил еще раз, кивком указывая Святу на дверь. Свят переместился, тогда Полоз забарабанил со всей дури. Расчет был верным – рано или поздно охранникам это должно было надоесть.

– Чего стучишь? Я те стукну!

– Они ж там вроде повязанные? – обозначился второй, голос прозвучал неуверенно.

– Повязанные. Только что-то быстро против «бревна» отошли.

– Эй, там!

Полоз молчал.

– Да я тебе сейчас застучу!

Едва послышался звук отодвигаемого засова, Полоз отступил в тень. И сунувшегося было лохматого мужика встретил удар под горло. Мужик захрипел. Полоз, не давая ему опомниться, резко дернул его на себя. Второй вообще не понял, что случилось. Раскрыл рот, чтобы закричать, позвать на помощь, и получил в солнечное сплетение, согнулся кулем. Спецы действовали быстро. Затащили обоих внутрь бани, связали руки за спинами обрезками веревки. Выскочили за дверь и прикрыли ее засовом.

– Так-то лучше. Посидите тут, охолонитесь.

– Кляп бы им какой. А то очухаются и начнут орать, вся долбучая деревенька сбежится. – Блажь опасливо озирался по сторонам.

– Не очухаются. Во всяком случае, не так скоро. – Полоз примеривал к руке топор, взятый у одного из незадачливых охранников.

– Ну вот теперь и поговорим. – Свят стиснул зубы, поглядывая на неосвещенные окна дома.

– Отставить. Сначала Нестер, – жестко ответил Полоз.

Свят скрипнул зубами, но ничего не сказал. В конце концов, командир был прав.

* * *

Чуха жил на окраине деревни. Огорода не держал, скотину тоже. А зачем? И так все дадут трусливое мужичье, покорными баранами кланяющиеся Гвездославу. Тут главное, кровью повязать, и тогда хоть веревки вей. Кровь-то, она сильная, кто хоть раз вляпался, уже не отмоется.

Посмеиваясь про себя над незадачливыми селянами, он вошел внутрь. Мужики сложили найденные трофеи на лавки, и Чуха незамедлительно приступил к осмотру свалившегося богатства. Рюкзаки потрошить, шмотки, это все потом. Да и великоваты они, шмотки-то. Не на него пошиты. А вот оружие – это другое дело.

Оружие он любил. Оно словно уравнивало его вместе с высокими, статными людьми, к которым Чуха, сколько себя помнил, испытывал острую, черную зависть. Поэтому и не было для него слаще, чем ломать таких, заставлять валяться у него в ногах, просить о жизни, которой он никогда не давал. Или всаживать в ногу, из засады, один выстрел, а потом идти незаметно, смотреть, как корежится подстреленный, цепляется за жизнь изо всех сил. Вот забава так забава. А потом подойти к истекающему кровью, услышать «Эй, мужик! Помоги!» и всадить пулю. Наблюдать за агонией, испытывая сладкую дрожь внизу живота.