Читать книгу Тайна тибетских свитков - Константин Гурьев - Страница 7

Войдя в квартиру, Льгов сказал:

– Кофе я, конечно, вас угощу, но в гости вас позвал не за тем. Судя по тому, как вы реагировали на мои слова, сами-то вы еще так и не ознакомились с темой, следовательно, не сможете наметить проблемы, а тем более пути их решения. Поэтому…

Последние слова он произносил, уходя в комнату, а вернувшись, протянул Корсакову обычный почтовый конверт и предложил:

– Вот, почитайте, пока я кофе приготовлю да пару сэндвичей. Это письмо в каком-то смысле музейный экспонат, как-никак – автограф самого профессора Росохватского. Это его письмо мне. Он уже был в больнице, знал, что умирает, а от нас скрывал. Как-то мы с женой пришли, я хотел его поддержать, взбодрить и для этого буквально засыпал вопросами, а он уже говорил с трудом, вот и написал для меня «отчет всей своей жизни».

На пожелтевшей от времени плотной «настоящей» бумаге убористым, четким почерком было написано нечто невероятное:

«К работам профессора Варченко я был привлечен в начале двадцатых годов, но поначалу не представлял всего размаха и глубины исследований. В ту пору я был студентом филологического факультета и увлекался историей Древнего Востока.

Мои способности, очевидно, выделили меня из общей массы студентов. И мой педагог, доцент Рубинин Моисей Авенирович, однажды попросил меня помочь ему в составлении комментариев к переводу тибетских текстов и, видимо, остался доволен результатами. Аналогичные поручения он стал давать мне довольно часто, намекая время от времени, что эта работа открывает мне двери в высшее преподавательское сообщество. Впрочем, в конце концов именно так и случилось.

Однажды, кажется в 1925 году, Рубинин пригласил меня на симпозиум. Уверен, вы помните: слово это в переводе с древнегреческого означает «совместное винопитие». В традициях лаборатории Варченко это было именно „винопитие“, а не пьянка, ибо пили весьма воздержанно и только изысканные вина.

Начинался же симпозиум с докладов, которые потом мы и обсуждали.

Вот на самом первом симпозиуме, который мне довелось посетить, все и началось. Докладывали комментарии к тибетским текстам, подобные тем, которые составлял и я. Поначалу я слушал с трепетом, но вскоре заметил несколько досадных неточностей. Делать замечания в первый же раз я опасался и промолчал. Молчание мое, однако, вскоре прервалось. Вы догадываетесь, что стало причиной тому?

Да, выпив стакан настоящего грузинского вина, я слегка захмелел и, оказавшись рядом с ученым, делавшим тот злополучный доклад, не сдержался. Мой сосед, значительно старше меня и уважаемый в научных кругах, вспылил, назвал меня „невеждой“.

Я уже готов был извиниться или вообще бежать куда глаза глядят, если бы другой сосед, сидевший напротив нас, не заинтересовался: что я конкретно имею в виду? Мой ответ затянулся минут на двадцать, и почти сразу же я оказался в центре внимания. Потом я узнал, что аргументы, приведенные мной, для многих стали подлинным открытием и, пожалуй, даже шоком, учитывая мой юный возраст.

Спустя три дня Рубинин сообщил, что сам профессор Варченко приглашает нас с ним для беседы. Именно с того времени я стал фактически сотрудником „лаборатории Варченко“. Пишу именно так, чтобы вы поняли: никакого формального присовокупления моего к научной группе не состоялось.

Формально „группы Варченко“ и не существовало. Не было никаких списков, кабинетов с табличками, как не было и ведомостей по выдаче нам денежных средств.

Сам Варченко располагался и проводил опыты в помещениях, находившихся в глубине дворов на Рождественской улице, что отходят от Суворовского проспекта в Ленинграде. Там мы собирались время от времени именно на наши симпозиумы.

В остальном же, а это была львиная доля всего времени, мы работали у себя дома, навещая друг друга и обсуждая наши работы, если была нужда. К тому же я в скором времени стал преподавателем одного из институтов.

Надо сказать, что обстановка в „группе“ была довольно напряженной, но открылось мне это не сразу. Лишь спустя два года я начал разбираться в тех хитросплетениях, которые уже существовали и без знания которых выжить там не представлялось возможным.

Дело в том, что научные проблемы были не главными во всей системе отношений. Оплата труда каждого члена коллектива являлась делом его отношений с Варченко. Только он определял, сколько стоит каждый сотрудник и как необходимо вознаградить его труд. Естественно, насколько высоко оплачивался труд самого профессора, никто не знал.

Судя по тому, как росла моя „премия“, выдаваемая ежемесячно, равно как и оплата труда еще двух моих ровесников, я догадывался, что Варченко намеревается существенно изменить состав группы, избавляясь от некоторых работников, которые уже ничего не могли дать.

Вскоре состоялась встреча, которая оказала важное воздействие на всю мою последующую жизнь. Надо сказать, что иногда в беседах с единственным человеком, который всегда оставался рядом с Варченко, профессором Кёнигом, проскальзывали слова „наш армянин“ или „Геворк“. Кто такой этот „армянин Геворк“, я не знал, а спрашивать у других опасался. Как оказалось впоследствии, не зря!

Летом 1928 года я готовился к свадьбе, был переполнен любовью, когда мне позвонил человек, представившийся Владимировым, и предложил встретиться. Я увидел перед собой довольно высокого человека, лицо которого показалось мне знакомым, однако вспомнить, где мы прежде виделись, я не смог.

Он вежливо поздоровался, предложил прогуляться и начал расспрашивать о моих преподавательских делах, интересуясь время от времени то одним, то другим студентом. Мне расспросы эти показались неуместными и назойливыми, о чем я не преминул сообщить собеседнику.

В ответ он рассмеялся, дружески похлопал меня по плечу и порадовался моей скрытности. Потом извинился, что и сам скрытен, и представился еще раз, признавшись, что он и есть тот самый „армянин Геворк“, о котором я, наверное, наслышан. Видимо, моя реакция, а вернее, ее отсутствие его не удивили, и он пообещал, что в ближайшее время мое „материальное вознаграждение“ возрастет, подчеркнув, что отныне я буду получать „не меньше“.

Как же я удивился, когда утром следующего дня мне позвонил Варченко, предложивший „заглянуть“ к нему. Там он, радостно улыбаясь, сообщил, что о моих способностях сообщил „наверх“ и получил разрешение увеличить мое вознаграждение ровно в два раза. Он особо подчеркнул свою роль в этом и заявил о высокой оценке товарища Геворка.

Вечером того же дня вновь раздался звонок „Геворка“, и тот со смехом предложил отметить в мужской компании два радостных события: повышение жалованья и мою женитьбу. Во время этой второй встречи он снова больше говорил сам, но уже иначе, как со своим другом.

На прощание он предложил мне „дополнительную работу“: просто перевести еще один свиток с тибетским текстом. Я согласился, конечно, поскольку это было напрямую связано с моими научными интересами.

За переводом „Геворк“ пришел через два-три месяца ко мне домой, и я, отдавая и свиток, и перевод, отметил, что, на мой взгляд, свиток этот является подделкой. Гость заинтересовался причинами такой оценки, и неожиданно завязался разговор о самих принципах подхода к текстам.

Именно „Геворк“ тогда посоветовал мне пристальнее всмотреться в психологический пласт текстов, извлекая из них, как он выразился, «практические соображения». Напомню, по образованию я все-таки филолог, поэтому психологический аспект мне был малоинтересен. И тем не менее благодаря подсказке „Геворка“ я занялся именно этим, в чем неожиданно и преуспел.

Могу признать сейчас, что многие его идеи я потом реализовал, придав им, конечно, научный характер. Хотя практическая сметка этого человека меня поразила.

Потом „Геворк“ достал бутылку коньяка из „старорежимных запасов“ и предложил отметить успешное окончание моей работы над текстом и начало „длительного и плодотворного сотрудничества“.

После этого он рассчитался со мной за выполненную работу, вручив неожиданно большую сумму денег, и попросил сообщать ему о тех конфликтах, которые происходят в нашей группе. Он и сам был хорошо осведомлен о сложной обстановке в группе, рассказал об отношениях и соперничестве, которые мне, конечно, не были известны. Говорил о том, что эти „акадэмические битвы“ мешают делу, тормозя получение результата.

Потом, взяв с меня слово, что все останется между нами, сообщил: мой возраст предполагает наличие огромных ресурсов и сил для работы, а потому в скором времени решится вопрос о разделении группы. Видимо, „акадэмики“ как балласт будут оставлены в подчинении Варченко, а „перспективную молодежь“ объединят в другой коллектив – скорее всего с официальным статусом государственного научного учреждения.

После этого „Геворк“ наполнил рюмки, предложил выпить за мою победу в этом соревновании и намекнул, что пока еще не решен вопрос о том, кто возглавит это новое учреждение. На прощание он посоветовал вести некоторые записи обо всем происходящем в нашей группе, чтобы он смог, когда понадобится, ссылаясь на них, представить меня как наилучшего кандидата в руководители!

Значительно позднее я осознал, что его просьба, если называть вещи своими именами, являлась, по существу, предложением заняться доносительством. Однако в тот момент я искренне согласился с „Геворком“: распри мешают нормальной работе и, следовательно, должны быть прекращены.

Кроме того, я полагал, что от меня он хочет получить подтверждение уже рассказанного моими коллегами. И наконец, я был уверен, что, пристальнее вглядываясь в наши распри, я буду способен лучше организовать работу, когда окажусь во главе обещанного „Геворком“ исследовательского коллектива. Заблуждение мое долгое время оставалось самым искренним.

Вновь „Геворк“ появился примерно через полгода, пригласил меня, как и в прошлый раз, на ужин и попросил взять сделанные мной записи. Изучив их внимательно, стал расспрашивать. Больше всего вопросов поступало о том, как формулирует задания профессор Варченко и от кого, по моему мнению, он их получает. Тогда же мне было рекомендовано войти в ближайшее окружение Варченко. Однако больше с „Геворком“ я не встречался и долгое время был в неведении относительно его судьбы.

Работы наши продолжались, и, погрузившись в сферу психологических тонкостей, содержащихся в тибетских текстах, я невольно стал интересоваться и тем, что вообще происходит в этой области.

В ту пору велось еще несколько исследований в том же направлении, однако они основывались на иных принципах и предполагали использование мощных аппаратов, способных концентрировать некие физические волны, воздействующие на человека.

Я же выдвинул концепцию по психологическому воздействию путем применения звуков, рассчитанных на определенный эффект. Поскольку моя методика не предусматривала какого-либо оборудования, она была названа в числе приоритетных. Однако в связи с тем, что всей информацией о нашей работе располагал профессор Варченко, он организовал дальнейшие исследования по своему усмотрению, являвшемуся уже устаревшим. Тем не менее мне удавалось все-таки получать хорошие результаты.