Читать книгу Батайск – город богов - Константин Иванович Кизявка - Страница 2

Это был мягкий добрый вечер. Из тех, ранних весенних, когда свежий прохладный ветерок, играя в ветках цветущих деревьев, стряхивает на влажную черную землю мелкую белизну сияющих перламутром лепестков.

Мой пятиэтажный хрущевский дом, как большая игрушка из белого кирпича, торчал из коробки микрорайона скучным клоном многочисленных соседей. В пятиэтажках по-пролетарски утешительно совпадали планировка комнат, ориентация в пространстве и даже марки унитазов в туалетах восемьдесят на сто двадцать.

Другое дело – двор. В медленном осыпании вишен и жердел, он казался легендарным Вриндаваном, притихшим в ожидании новых игр маленького Кришны.

Тем вечером меня, до урчания в животе, волновала судьба марсиан, живущих в удаленном от Солнца углекислом холоде без шашлыков и курицы гриль. С утра так спешил на работу, что забыл позавтракать. Однако, вид родного двора напрочь вышиб из головы голодные пасторали красной планеты.

Непрошеные слезы радужными красками преобразили ставших вдруг такими родными и понятными: бабок на перекошенной лавочке; милых пацанов, матерящихся на площадке вокруг изодранного мяча; и даже симпатичных алкашей с одноразовыми стаканчиками, выстроившихся в очередь у дядьки-Валькиного гаража.

В воздухе засеребрился волшебный оттенок счастья, полного, бесконечного, совершенно невозможного для того, чтобы его ухватить, так быстро все нахлынуло и так быстро навсегда исчезло. Помню только, время странно замедлилось, почти остановилось. О неспешной походке какой-нибудь королевы говорят, что она величава. Представьте величавое падение лепестка вишни. Или величавое высыпание мусора в контейнер бабой Ниной из четвертого подъезда. Именно в этой торжественной величавости я, замерев сердцем и умом, провел чудеснейшие семь секунд своей жизни.

Взойдя на родной пятый этаж, первым делом воззвал к щедрости холодильника. Электронный друг не дал умереть. Помог наполнить желудок колбасой и томатным соком. Оставалось только тихо проскользнуть мимо дремлющей перед телевизором жены на балкон. Вот там и случилось нечто, круто поменявшее всю мою дальнейшую жизнь.

Балкон висит на торце дома, прямо над гаражом дядьки Валентина. В сытом спокойствии я облокотился на перила и лениво сосредоточился на небесной части горизонта, залитой золотой кровавостью оседающего солнца. И вдруг слух различил в сотне окружающих звуков слово «дзен». Я встрепенулся, подобно тощей уличной собаке, обнаружившей в травянистом пыльном воздухе улицы слабый запах копченой сосиски.

Последние десять лет я был одержим поисками смысла человеческого существования и одолел сотни философских и религиозных книг, где слово «дзен» находилось не на самом последнем месте. О, как же я вдвойне поразился, когда понял, что слово долетело от мужиков у того самого гаража.

Их было четверо, распивавших полуторалитровую пластмассовую бутылку самогона, произведенного мастерами района. С пятого этажа трудно разобрать, о чем говорят внизу, и поначалу я решил, что попал на крючок взволнованного воображения. Однако, минуты через две среди мата и фраз типа «падла, сам придет», довольно отчетливо послышалось «нирвана», «хадж» и «пейсы».

Вам, привыкшим к салонным речам и философским диспутам мегаполисных богем, трудно понять простого батайского искателя истины, плоскость сознания которого пересекается с плоскостью теологических понятий лишь поздним вечером в энтэвэшной передаче «Гордон». Батайск не место для опасных экспериментов. Какой безумец отважится на произнесение вслух того, чего не просто не поймут, но запомнят навсегда и расскажут всему городу? Что за сомнительное счастье – всюду ощущать спиной указательные пальцы болезненно-сочувствующих согорожан? Кто выдержит стабильность испуга, возникающего в знакомых лицах, причем испуга такой силы, что прокаженные и чумные по сравнению с вами – желанные объекты троекратного христосования в пасхальное воскресенье.

Я всегда внимательно следил за собой. Работник городской администрации, коренной батайчанин, никогда не позволял себе лишнего и не показывал тайного хода своих еретических мыслей. Все суждения о смысле жизни и устройстве мироздания благоразумно держал при себе. Жена, наверное, догадывалась. Я иногда замечал ее по-нехорошему задумчивые взгляды. Но это были не больше чем догадки.

Может быть, теперь вы несколько иначе оцените мое недоумение и даже, не скрываю – восторг слышания подобных живых слов. Я загорелся одной идеей, одним желанием – попасть в круг этих загадочных людей.

В ту ночь я смотрел в потолок, и только когда он пожелтел восходом, понял…