Читать книгу Шаманархия и ее нагвали - Константин Кадаш, Товарищ Эхо - Страница 15

Бум! БАМ! Шум-гам:

Пока я сидел в твоих садах, Бабалон,

Собой подменяя зверя,

В мир внутренний всех человечьих племён

Спустился могучий Эа.

Имя его ребёнок назвал,

(Имя его ребёнок назвал),

Зверем его ребёнок стал,

(Тенью его ребёнок стал),

Чтобы начать-начать разрушение.

Великое делание, как и великое рождение

В себе же носит смерть в зародыше —

Каждое новое человечество зачинает жертвоприношение,

Каждое новое человечество растворяется во множестве

Путей пожирания мира///

тише!!!

Тонконогие паразиты вылезают из кожи,

Тонконогие паразиты обрастают хитином —

Жужжат ядовитые облака станции, позже

Разрастаются плотным куполом над миром.

Темные города шлёпают кляксы памяти

По мостовым и закатанным в асфальт рекам.

Планета сделалась гладкая, как скатерть,

На заляпанном славой обеденном столе человека.

И даже золото стало тусклым, копотным,

Не способное подменить собою солнце:

Луженые глотки нудных давились ропотом,

Хрипели бессвязно и громко. Но

Эа уже спустился в мир и

Крошил и плющил теперь станции,

Вгрызался зубами в металл, в ржавчину, пир

Плоти устроив себе, пил радиацию:

И воздухом захлебывались живые существа вокруг —

В небе, копотью исцарапанном, вдруг, появлялись проплешины —

Из изломанных корчей тел выламывался тяжкий недуг

Банальной алчности, выпотрошившей человечность. И

Белым становился ландшафт, пустоту заменяя

Травою.

Первые шаги по новой земле шагали дети,

Играя между собою.

А на месте пуха и праха, металлом оставленных,

Били ключи из недр истомлённых,

Дышали земные леса израненные,

Бродили в чащах звери новые.

И вместо Эа из тени его вылуплялось дитя,

Недоверчиво солнцу в лицо жмурясь.

И почёсываясь и кряхтя

Население озиралось окрест, привычно сутулясь.

«Что ты наделал?!

Ты уничтожил рук наших дело!

Теперь в упадок придёт цивилизация.

Ты лишил нас работы,

Ты лишил нас заботы,

Мы столько сил и годов жизни

Вложили в эту вот станцию!»

Со всех сторон неслось недовольное и скрипучее:

Хватай его!

Покарай его!

В цепи его!

Запереть подонка под землю!

Чтобы даже имя его

Звучало теперь проклятием и оскорблением.

Навалилась толпа, как была, голытьбой, кучей.

Связали ребёнка накрепко, спеленали

И упрятали в самую глубокую яму,

Откуда виделась поверхность земная

Тусклым пятнышком, соринкой.

И из обломков и ржи металла

Бросились люди собирать свои механизмы

И станции

С самого их начала.

Африканский шаман шёл афганской тропой по узкоколейке Гданьск-Москва,

И увидел – в траве у воды валяется бесхозная голова,

Зрачками живых глаз вращает, выглядывая дождя соль и ветра жы.

Африканский шаман, походя, под язык её дорожный грош положил.

И оставил лежать на границе перронов, куда

Не приходят ни пассажиры, ни их поезда никогда:

Только чёрные птицы роняют тени в земли плодородное семя,

Когда летят от заката, в обратную сторону – с юга на север.

И ни единого следа кругом, ни единой живой души,

Здесь никто не знал отродясь – как её не ищи и как ни дыши.

Контролёры ходили окрест хороводом не мёртвых и не живых,

И молчало столетнее сердце за каждой разъятой грудиной у них.

И носились с билетами души, спеша на восток, на восход.

От контролеров, свой завершая всевышний крестовый поход:

От жизни к закату, строго от солнечной тени прочь,

И даже чуть дальше, в сумерки, в холод, в ночь.

Голова оставалась лежать, за облака и за корни цепляясь глазницами.

И сны толпились у ея лба, не успевая людям присниться.

И небо от этих неснящихся снов таяло, падало, в падении немо и гордо.

Баюкало в тучных ладонях не крылья, а от крыльев оставшийся горб города.

В караганде шкаф из квартиры выкинули.

шкаф упал из окна третьего этажа в сугроб,

и из распахнувшихся створок выскочил ангел весь в пыли,

схватившись руками большими за полы наизнанку надёванного пальто,

и пальто то раскрыв над головою точно крылья,

так, что зеваки, на солнце глазами зевающие после обеда,

выдавили утробное О из высохших глоток с усилием,

достойным первого вдоха младенца, питающего каждое новое небо.

в том наблюдаю я, с вашего позволения

великое жизни любой и каждой вращение.

подобно тому, как солнце над твердью земною ежедневно замыкает свой круг

ничего на этой планете не происходит без смысла, вдруг.

ни люди не ходят пустые по асфальту, бережно в снег уложенному,

ни птицы птенцов собственных из гнезд в реальности огранку ни впихивают.

и если выбирать из двух путей – из протоптанного и ни разу никем не хоженого,

имеет смысл выбрать первый, где всегда есть шанс найти обронённые выхухоли:

фиги из дырявых карманов, монетки из прошлых историй и цивилизаций.

чужое бардо, залатанную душу, вымытую по весне из городской канализации,

и чистую от того чистотой той души, страстями и страданиями выполосканной,

которую, как ты её ни тереби, не сносить в одной жизни земной.

ангел выпрыгнул из разбившегося шкафа на

тротуар… и из его кармана выкатился не то шар, не то слона

голова. и покатилась она по дороге вниз, в сторону весенних весёлых ручьёв.

с плахи. и бесхозные души побежали хватать бестелесными руками своими её.

никто не поймал. так оно и бывает: на пустырях и в старых домах, впотьмах,

бродят бесхозные ангелы с тысячью лиц, маги в линялых чалмах

из простыней и святых плащаниц

с вышитыми с изнанок именами всех птиц,

которых не вычитать ни богу в его премудрых очках,

ни человеку, потехой питаемому знаками в облачных кондачках.

только ангелы заводятся на свалках и в старых бесхозных домах в пыли.

впитывай их голоса и за них говори.

Марии, Магдалины,

Нефилимы невредимы, но

Я 23 дня просидел под землёй

В медной трубе колодца.

Разговаривал с грибным народцем,

Обрастал всех вселенных мицелием, спорами,

Наблюдал мудрых змей, которые

Древо мира растили кроной к земному центру/

Опускался глубже, в самую плаценту