Читать книгу Корах. Роман о времени - Константин Консон - Страница 8

Стоя у шатра Откровения в ожидании решения своей судьбы, Корах вспоминал, как впервые встретился с Божьим Человеком.

Вернее, никакого Божьего Человека в те времена еще не было, и никто не догадывался об истинном предназначении энергичного юноши из царского дворца. Память Кораха сохранила эпизод, когда на пороге канцелярии появился высокого роста и благородной наружности египтянин. Белая юбка из дорогой ткани выдавала в нем принадлежность к высшему сословию. В столичное казначейство его направили для освоения практических навыков в науке государственного управления, которой он обучался при дворе фараона. Сочетание обходительности манер и ответственного отношения к своим обязанностям позволило юноше снискать симпатию в глазах писцов и счетоводов. Даже легкое заикание не умаляло его обаяния. Корах, возглавлявший в то время финансовое ведомство, вскоре оценил молодого человека за незаурядность ума и расторопность в действиях.

Встречи их стали почти ежедневными. Редкая тема оставалась незатронутой во время обеденных трапез в тенистом дворе канцелярии. Их занимало все – от усовершенствования системы налогов и облегчения труда рабов на стройках Раамзеса и Питома до предметов духовных, предполагающих абстрактность мышления и глубину знаний. Многие из царских советников, включая жрецов храма Осириса, придерживались мнения, что талантливый юноша в недалеком будущем вознесется весьма высоко, а со временем, возможно, будет провозглашен первым министром Египта.

«Какая-то скрытая сила таится в этом воспитаннике царственного владыки, – думал Корах, улыбаясь молодому человеку и потягивая вино из медного кубка. – Есть в его взгляде и словах нечто, выделяющее его из прочих. И если моя догадка хоть в какой-то мере верна, то похоже, Всевышний вспомнил о своем несчастном народе».

Несмотря на умудренность жизненным опытом, Кораху не удавалось осмыслить всего происходящего на его глазах, а тем более заглянуть в будущее.

Однако распознавать знаки он умел, и знаки говорили, что он на правильном пути. Странность обстоятельств вокруг судьбы этого юноши лишь подтверждала его догадки. Чудесное спасение от египетских солдат, когда почти все младенцы иврим были утоплены в Ниле; усыновление дочерью фараона; воспитание в царском дворце и наконец прямой путь к вершине пирамиды власти едва ли могли быть простой случайностью. Во всем этом чувствовалась единая воля, некое послание, смысл которого Корах пытался разгадать.

Начальственная должность обязывала Кораха участвовать в судьбе своего народа. Всякий раз, сопоставляя наблюдения с накопленными знаниями, он удивлялся причудливому созвучию современности с историей его предков. Казалось, передаваемое из поколения в поколение древнее пророчество проросло в растрескавшейся от беспощадного солнца египетской почве и вот-вот должно принести долгожданные плоды.

Все повторялось: снова во главе объединенных царств предстояло встать человеку из ханаанского племени пастухов – своенравных пришельцев в этой грандиозной, древней, как мир, цивилизации.[22] Три поколения назад подобное уже происходило. Тогда выдернутый из тюремной ямы в топях нижнего Нила и возведенный царственной рукой на недостижимую для инородца высоту смышленый молодой человек спас от голода тысячи людей. В Египте его называли Озарсиф – кормилец, а среди народа иврим он был известен как Йосеф, сын Иакова.[23]

За обоими юношами с рождения гнался ангел смерти. Первого непредсказуемая судьба спасла из пересохшего колодца со змеями и скорпионами, куда его бросили родные братья, второй уцелел в волнах священного Нила под веслами галерных гребцов. И как юный Йосеф, выкупленный у братьев ишмаэлитскими купцами за двадцать сребреников, был увезен в Египет, чтобы пройти через головокружительную карусель падений и взлетов, так и этот юноша, младенцем найденный в речных камышах и взятый во дворец фараона, со временем, вероятно, поднимется до управления страной Северного и Южного царств.

– Мои учителя, – говорил Корах своему собеседнику, – не раз говорили, что человек воплощает в себе два начала. С одной стороны, он создан из праха земного, туда же и вернется, и перед Богом он ничто. С другой стороны, весь мир создан для него, и он венец творения. Наш праотец Авраам прекрасно это знал, а на себе почувствовал, когда выторговывал у Всевышнего спасение для людей Цдома и для своего племянника.

– Да, я помню эту историю, – улыбнулся молодой человек. Легкое заикание не снижало выразительности его речи и даже добавляло ей некое очарование. – Все это весьма занимательно. Особенно взаимосвязи между сюжетами, как они переплетаются, и как одно вытекает из другого.

Отпив из кубка, он окинул взглядом укрытый от солнца двор.

– Однако, скажи, – зачем было помещать этот народ в такие бедственные условия? Рабство изнурило его за многие годы, вымотало душу, почти убило традицию. У них великие предки, чем же они заслужили?

– Я и сам не раз задавался этим вопросом, – задумчиво произнес Корах. – И вот что я думаю. Помести человека изначально во дворец и окружи его слугами, выполняющими все желания, вряд ли он разовьет в себе способности лидера, а уж потенциал, заложенный в него от рождения, и вовсе останется нераскрытым. Другое дело, когда он взрослеет в среде чужой, порой недружественной, когда сам пытается постичь, кто он и зачем он здесь. К тому же, человек нуждается хотя бы в толике любви. Иначе ничего не получится.

– Тогда плохо мое дело, – рассмеялся юноша.

– Я думаю, у тебя с этим все в порядке.

К беседке подошел слуга и, низко поклонившись молодому человеку, сообщил, что его ожидают в канцелярии для решения неотложных проблем.

– Конечно, иди, – кивнул ему Корах. – И не стесняйся сам принимать решения. Вскоре это тебе очень пригодится. Удачи, Моше.

* * *

Пост хранителя государственной казны перешел к Кораху не по наследству, а в знак признания заслуг на службе в финансовом ведомстве. Когда его предшественник, человек, лично знавший двух фараонов, удалился в палаты Почтенной Старости, пост казначея достался ему практически без конкуренции. Ближайшие советники фараона, мудрецы объединенного Египта, рекомендовали Кора-ха как человека многоопытного, умудренного жизнью, честного и, как никто другой, сведущего в своем деле. Фараон вручил ему государственную печать и ключ от казны; по завершении официальной церемонии Корах вступил в должность.

Подобный служебный взлет неегиптянина выглядел тем более странно, что в стране год от года усиливалось угнетение его соплеменников. Непостижимым образом некогда богатый и процветающий народ оказался в неволе, потеряв самостоятельность и впав в бедность. От восхода до заката люди были заняты тяжелым физическим трудом, не оставлявшим ни времени, ни сил ни на что, кроме сна и скудной трапезы. Рабство настолько глубоко укоренилось в их сердцах и умах, что никто уже не вспоминал о временах полноправной свободы. Едва ли они смогли бы объяснить, как оказались в столь бедственном положении. Ведь произошло это не внезапно, не в результате некоего события, а постепенно и незаметно, когда в течение многих лет их ограничивали в правах, отделяя от других египетских подданных.

Начиналось все безобидно – с праздничных субботних шествий в честь основания новой столицы. По завершении торжественной части все, включая самого фараона, закладывали первые кирпичи в фундамент будущего дворца. В последние годы подобные мероприятия проводились все чаще, служа символом единства нации, сплоченной вокруг власти фараона и жрецов.

Вместе с египтянами в субботниках участвовали и потомки Израилевых колен. Трудились они добросовестно, с энтузиазмом, привнося свою долю в архитектурное великолепие грандиозных сооружений. Им было чем гордиться, и они по праву чувствовали себя частью великой цивилизации.

За время жизни в стране иврим все более сливались с египтянами. Многие из потомственных скотоводов становились землепашцами и торговцами овечьей шерстью. По мере укрепления связей между заселенной ими землей Гошен в нижнем течении Нила и главными египетскими царствами доходы их росли, благосостояние множилось и жизнь потомков Иакова становилась лучше и веселее.

Лишь одно омрачало этот праздник жизни – субботняя работа, издавна запрещенная их традицией; да на ритуальных шествиях нет-нет да и приходилось поклониться египетским божествам. В сущности – пустяк, и многие предпочитали закрывать на это глаза. Участие воспринималось чисто символически, и евреи легко шли на эти уступки. Древние духовные устои приносились в жертву солидарности с благосклонно настроенной властью.

Но так было только поначалу. Со временем работы прибавилось, а отказаться было уже невозможно. Тогда строителей еще щедро одаривали серебряными монетами и золотыми украшениями; затем вознаграждение стало выдаваться одеждой, а в последние годы – все чаще мешками с грубыми овсяными лепешками или второсортным зерном. Люди сначала принимали все это с благодарностью, а потом у них просто не осталось выбора. Труд во имя фараона и на благо жрецов вошел у них в привычку, привычка переросла в обязанность, обязанность – в трудовую повинность. Рабство вошло в дома евреев через открытую дверь.

К тому же участились случаи исчезновения людей, пользовавшихся в среде иврим авторитетом, и, как считалось, потенциально опасных для фараона. Некоторых травили специально приготовленным ядом, к чему власти страны отрицали свою причастность. Иногда пропадали целые семьи, а их дома передавались в распоряжение египтян. Ходили слухи, что многих увозят на север, в дельту Нила, где в тюремных ямах медленно умирают приговоренные. Но мало кто решался говорить об этом вслух, а если где и говорили, то только шепотом и с оглядкой, ибо и среди рабов случалось доносительство.

Лишь одной ветви из древа Израиля удалось избежать печальной участи и не примерить на себя ярма угнетения. Где напрямую, а где хитростью левиты уклонялись от участия в праздничных мероприятиях Мицраима. Поговаривают, что особое их положение стало возможным благодаря долголетию Леви, третьего сына патриарха Иакова, который последним из основателей колен покинул бренный мир. Пока он был жив, потомки его имели силу отказаться от дружественно протянутой руки всеегипетской солидарности, предпочитая гордое неповиновение безропотной покорности. Но и после его ухода левиты видели себя единственным оплотом наследия Израиля, храня верность духовной традиции и Невидимому Богу.

Власть так и не сумела нанести строптивому колену никакого вреда. Более того, узнав, что левиты у иврим играют ту же роль, что жрецы для Египта, фараон оставил их в покое, полагая, что присутствие привилегированной касты в среде рабов облегчит подчинение большинства.

Некоторые из мудрецов, однако, полагали, что здесь не обошлось без вмешательства Всевышнего, защитившего своих наиболее ревнивых адептов за исполнение заповеди обрезания крайней плоти – знака союза с Творцом, которую левиты продолжали соблюдать даже в самых неблагоприятных условиях.