Читать книгу Монастырек и его окрестности. Пушкиногорский патерик - Константин Маркович Поповский - Страница 9

С 1993 до 2000 года наместником монастыря был архимандрит Кенсорин (Федоров).

Некоторые из его пожилых прихожанок называли его отец Керосин, опасаясь напутать что-нибудь в его имени. «Отец Керосин» звучало понятно и никаких вопросов не вызывало.

Кто когда-нибудь его видел, тот наверняка запомнил его хитрую и умную лисью мордочку и пронзительные глаза, которые словно внимательно изучали тебя изнутри.

Характер его был, как рассказывали, нелегок, непредсказуем и порой злопамятен, однако монастырь при нем процветал и, как это ни странно, монахи его любили или, по крайней мере, отдавали должное его административным, хозяйственным, аскетическим и проповедческим талантам.

Как и у всех неординарных людей, у отца Кенсорина был свой небольшой пунктик, который он неукоснительно соблюдал. Пунктик этот заключался в том, что наш архимандрит считал, что должен Литургию служить каждый день. За это, как свидетельствует один интернетовский источник, его изгнали из Псково-Печерского монастыря, где он был келейником валаамских старцев. При этом он умудрялся совершать литургию в своей келье на антиминсе, что было, конечно, самочинием и нарушением устава.

О своем назначении в Свято-Успенский мужской монастырь в Святых горах, архимандрит Кенсорин рассказывал так:

«Там было в Святогорском монастыре неустройство. И Владыка наш Евсевий приезжал на праздник Серафима Саровского в Аксеново. Посмотрел, как мы живем, а у меня было три коровы, пятнадцать ульев пчел, куры, индюки – большое хозяйство. Уехал Владыка, ничего не сказал. Вернулся через две недели и говорит: «Отец Кенсорин, я тебя перевожу на новое место». А я говорю: «Куда?» Он мне не сказал. Если бы я знал, что в Святогорский монастырь, я бы в ноги упал Владыке и не пошел туда. Слезно молил бы. А Владыка ходит по комнате и говорит: отец Кенсорин, признай Волю Божью, признай Волю Божью… Но не сказал – куда. Я поехал за советом к отцу Иоанну Крестьянкину в Печерский монастырь. Он сказал: узнай, куда, и тогда приедешь снова. Владыка сказал: в Пушкинские горы поедешь, и дает мне назначение быть благочинным и наместником Святогорского монастыря. А там нет ни дров, ни воды, ни денег, ни сена, ни братии. Поехал к Иоанну Кронштадтскому в Петербург, взмолился у его гробницы: «Отец Иоанн Кронштадтский, помоги, я не знаю, что делать». Жил в этом монастыре, каждый день служил и проповеди говорил, народ расположился ко мне и стал давать денег.

Да, потом народ в Пушкинских горах стал помогать. А когда монастырская братия захотела меня снять с прихода, я и сам этого хотел, поехали к о. Николаю Гурьянову: отец благочинный, духовник, эконом. А о. Николай вышел на крылечко и во весь голос, чтобы все слышали, сказал: «Если отец Кенсорин будет уходить, держите его за рясу».

А Владыка Евсевий мне как-то сказал: «Отец Кенсорин, ты даже представить не можешь, как ты помог в возрождении Святогорского монастыря».

Это был единственный отзыв о моей деятельности в монастыре».

Впрочем, не все было так гладко, как хотелось.

В году примерно 1999 произошли в монастырьке небольшие волнения, в разгар которых некоторые монахи написали и отправили письмо владыке в псковскую епархию, жалуясь не то на плохую еду, не то на притеснения, чинимые игуменом, отцом Кенсорином, не то еще на какую-то ерунду; копию же жалобы направили в Московскую Патриархию, ожидая решения их тяжбы и скорого торжества справедливости.

Владыка наш, Евсевий, как и всегда в подобных ситуациях, поступил мудро и дальновидно: с жалобой ознакомился, но никакого хода делу не дал, а вместо этого отправил жалобу самому наместнику, архимандриту Кенсорину, с тем, чтобы этот последний во всем разобрался и принял надлежащие меры.

Наместник меры, разумеется, принял и при том так удачно, что надолго отбил у братии охоту подписывать какие бы то ни было письма и заявления.

Что же касается зачинщиков смуты, то кроме изгнанных навсегда из монастыря, их осталось только двое – отец Тимофей и отец Павел. После недолгого разбирательства они были отправлены наместником в ссылку, в унылый город Новоржев, который, как свидетельствует плакат при его въезде, был переименован Екатериной Второй из Пусторжева в Новоржев, за что жители послали императрице благодарственный адрес и вновь освященную икону «Нечаянной радости».

Сама же эта монашеская жалоба послужила в дальнейшем целям, так сказать, педагогическим и воспитательным, так что стоило лишь какому-нибудь строптивому монаху высказать недовольство генеральной линией, которую проводил архимандрит Кенсорин, как откуда-то издалека немедленно доставалась на свет божий эта самая жалоба, и отец архимандрит, ласково улыбаясь, спрашивал провинившихся, не знают ли они, чья это подпись красуется тут, в конце страницы, и не пора ли, наконец, поставить об этом в известность церковные власти.

«Да и светские тоже», – добавлял он со значением, после чего, обыкновенно, волна недовольства стихала.

Впрочем, не удалось уберечься и самому Кенсорину. Не знаю, дошла ли эта история с жалобой до Синода, или она послужила причиной чьих-то хитрых манипуляций, о которых мы ничего не знаем, но только в один прекрасный день посланник владыки сообщил архимандриту, что его отправляют на покой, о чем владыка Евсевий уже подписал соответствующее распоряжение.

Результатом же всего этого закулисья стало явление нового наместника, отца Нектария, чья звезда взошла над убогой пушкиногорской действительностью стремительно и надолго, хоть сам игумен, как рассказывали, так не считал, рассматривая свое игуменство только как вынужденную ступень в дальнейшей карьере, в которой он поначалу нисколько не сомневался.

Но что бы там ни говорили, одно оставалось неоспоримо: с приходом в монастырь отца Нектария начиналась новая и еще пока что не совсем понятная история.