Читать книгу Ослик Иисуса Христа - Константин Шеметов - Страница 9

Вернувшись в Англию, Ослик пережил странное чувство: как будто приехал сюда впервые. Рефлекс явно отсутствовал, что и понятно: после четырнадцатого года он ни разу не приезжал сюда из России, а та, как видно, удерживала его и не спешила расстаться с ним.

Но ничего. «Скоро всё изменится» – припомнил он рекламу МТС на проспекте Мира у «Шоколадницы». Дальше следовала приписка «От слов к цифре» и белое яйцо в углу. Вполне крокодилье яйцо, надо сказать, размером в полбаннера. Ослик так и видел вылупляющихся по всей стране премилых рептилий. У каждой такой рептилии с рождения было по флажку с портретом президента, а не будь этих флажков, оператора давно закрыли бы, и дело с концом.

Что касается приписки «От слов к цифре», она и вовсе вызывала у Ослика экстаз прозрения. Нет, в самом деле, какие к чёрту слова! Цифры – вот суть позитивистского мышления. По сути, если как-то и можно объяснить какое-нибудь явление, то лишь с помощью цифр. Слова же со временем деградируют до слогана, а дальше вообще не факт, что слова понадобятся.

В Ширнессе он вновь окунулся в работу.

Пришли первые отзывы из Бельгии. Его андроид постепенно обретал материальное воплощение. Кое-что уже было реализовано, причём в нескольких аппликациях сразу: андроид-директор (управляющий производством, коллективом роботов и андроидов), андроид-писатель (составитель характеристик товара в интернет-магазине, маркетинг и продвижение) и андроид-разнорабочий (универсальная машина для непопулярных профессий, обычно выполняемых выходцами Средней Азии, Ближнего Востока и Африки).

В целом, «Модель крокодила» работала. Отзывы были большей частью положительные, а то и восторженные. Хотя бы так. Чем больше восторга, тем больше денег, а деньги ему нужны. Предстояли немалые расходы: визиты в Москву (к доктору), покупка квартиры («Инком недвижимость» не играет в кубики), не говоря уже о Собаке Софи (в голове так и мелькали белоснежные зубы главврача – крепкие зубы крокодила).

В РФ Ослик много фотографировал. В основном это были крупные планы зданий, вывески, объявления и рекламные баннеры. Время от времени в кадр попадали и случайные люди, но здесь всё непросто. Обыкновенно Ослик избегал фотографировать людей, но когда они всё же оказывались в кадре, Генри тщательно редактировал снимки, удаляя лишнее. Образовавшееся пространство он заполнял какой-нибудь ретушью: фрагментом того же здания, к примеру, или граффити («Ты кто?» – надпись на заборе).

Вернувшись в Ширнесс, Генри распечатал несколько таких снимков и подарил их Олдосу. Олдос Луазье – его секретарь и ангел-хранитель. Ослик познакомился с ним в первые дни своей эмиграции, когда с утра до ночи мёл тротуар у Британского музея. Луазье тоже мёл. Как правило, они работали на противоположных сторонах улицы, то и дело поглядывая друг на друга и смущаясь. Фактически, Олдос спас ему жизнь, схватив однажды за руку на перекрёстке Bloomsbury Street и Great Russell и не позволив Генри попасть под машину. Устроившись в Ширнесский университет, Ослик немедленно предложил Луазье место помощника.

Этот человек, несомненно, нравился ему.

Олдос был довольно начитан, владел языками, имел приличное образование и богатый опыт. К своим подарочным фотографиям Генри приложил также последний роман Мишеля Уэльбека в оригинале (издательство Flammarion) и значок «Богородица, Путина прогони!», купленный на развале в Измайловском парке.

– Who is Putin? – спросил Олдос.

– President of Russia Federation, – ответил Генри, – you didn’t know («а вы не знали»)?

Нет, Олдос не знал, да и зачем ему?

Олдоса вообще не интересовали отдельные личности. Зато интересовала система (мало ли кто крутит колёсики, важно – какие). Насчёт русских колёсиков Олдос не сомневался. Это были неправильные колёсики, как сказал бы Винни-Пух. Это были колёсики каудильо, и неважно, кто именно этим каудильо был: Франсиско Франко (друзьям всё, врагам закон), Гитлер (каждому своё) или Путин (про которого написано в Осликовом значке).

– Come on, Aldous, they will be ok, – усмехнулся Генри. – It just needs time. A lot of time, – добавил он, но как-то с сомнением в голосе («Да ладно вам, Олдос, всё у них наладится. Нужно лишь время. Много времени»).

Тут вот что интересно: а сам-то он верил в то, что говорил? Это вряд ли. Скорей всего, Генри поддался всеобщей страсти по оптимизму, царившей в РФ. Люди там будто с ума посходили. От олигархов до правозащитников – все только и строили планы, что, в сущности, было опасно: в стране не наблюдалось никаких признаков демократизации (демократия – ответственность политика перед обществом), а пустые надежды, как известно, разрушают психику.

Буквально несколько дней назад, будучи в Москве, Ослик наблюдал за подобным явлением у «Вавилона». Это нечто! В торговый центр (некогда крупнейший в Европе) входили вполне приличные люди – довольно сдержанные и, казалось, разумные. И – на ж тебе: спустя время из магазина вылетала толпа сумасшедших. Скупившись, люди и вправду выглядели оптимистами. Они толкались, подпрыгивали и, весело хохоча, неслись со всей дури на платформу Северянин (бедный поэт). Безумцы ломились в электричку, а там, рассевшись по вагонам, наперебой хвастали друг перед другом покупками и под стук колёс уносились в счастливое будущее.

Ну и как тут не заразиться удалью?

На входе в «Вавилон» ещё как-то, но на выходе – полная амнезия. Люди забывали обо всём, что мешало бы их оптимизму: о чести, об узниках совести, о полутора миллионах душевнобольных (второе место после Китая), об униженных и оскорблённых – стоит задуматься о себе. Честно говоря, наблюдая за «оптимистами» у магазина, Ослику и самому захотелось попрыгать, но, подпрыгнув раз-другой, тут же и расхотелось.

«В другой раз попрыгаю», – решил он, и уже 21 декабря вновь прибыл в столицу великой России. «Москва город-герой!» (кто бы сомневался). Стояла пятница, падал снег. Ослику нравилась здешняя зима: менялся пейзаж, менялся звук, менялось и настроение. Вы словно попадали на съёмку клипа. Не ахти какое произведение этот клип, но увлекал сам процесс.

К вечеру он завершил дела с «Инком недвижимостью» и получил документы на квартиру.

– Спасибо, Генри.

– Спасибо, Саша.

Риэлтор по имени Александр Махалов будто явился из сериала на СТС, где играл профессионального убийцу и соответственно махался с кем ни попадя. В сравнении с ним Ослик и в самом деле выглядел осликом Иисуса Христа: застенчивый и до одури сговорчивый. Такого обмануть – раз плюнуть. Впрочем, Махалов отнёсся к нему по-братски.

Во-первых, у Ослика были деньги, он отказался от ипотеки и даже предложил наличные. Во-вторых, они оба с Махаловым окончили военную академию (Клод Моне в Алжире), были офицерами, а офицер офицеру – брат. В каком-то смысле – братан. На прощанье Ослик прослезился.

Зато – как приятно не ошиваться по отелям, а поселиться в собственной квартире с видом на Яузский мост. Дальше маячили дом на Котельнической набережной, Persona Lab и кинотеатр «Иллюзион». Вполне комфортно: угловая квартира под крышей с евроремонтом, резервным генератором и звукоизоляцией. Здесь никто никого не услышит: ни люди Ослика, ни Ослик людей. По сути, это была автономная биосфера, со своим питанием, микроклиматом, с доступом в глобальную сеть и выходом на террасу.

Наутро он связался с Додж, рассказал ей про «биосферу» и предложил встретиться. На этот раз ей не отвертеться. Уж очень ему не терпелось повидать её. Посудите сами: он чувствовал вину перед Додж, он прощался с любовью к ней и надеялся расстаться по-человечески. К тому же – книга (его «распрекрасная» диссертация). Ослик хотел понять – а стоило ли оно того? Стоило ли сочинять эту «книгу»? Любовь любовью, но он давно уже был бы дауном, если б не сбежал из дурдома, и то по случайности.

Иными словами, Ослик хотел разобраться с некоторой двусмысленностью своего положения: вместе с виной перед Додж он переживал и обиду на неё. Если так пойдёт и дальше – вряд ли Ослик чего-нибудь добьётся, и тогда возить ему Иисуса Христа не перевозить.

Как ни странно, выслушав Осликовы признания (он был предельно откровенен), Эльвира хоть и не сразу, но согласилась («Ладно, встретимся»).

– Только не у тебя, – сказала она, – где-нибудь в кафе.

– В кафе?

Московский общепит не для слабонервных. В предыдущую поездку Генри уже насмотрелся: семейные пары, их бешеные дети и радио «Шансон» в качестве музыкального сопровождения. Спасибо, не надо.

– А что, если в клубе? – робко предложил Ослик. – Bilingua, «Гоголь», не знаю, что-нибудь осталось с той поры?

Нет, с «той поры» мало что осталось. Вся более-менее свободная сцена ушла в подполье, клубы были распроданы или поменяли репертуар. В лучшем случае они придерживались нейтральных стилей наподобие RnB, Funky House (дискотека, короче), а в целом же, дудели в кремлёвскую дуду, как в своё время небезызвестный клуб «Рай» у храма Христа Спасителя. Сам храм, надо сказать, тоже имел дурную славу (взять хотя бы историю с Pussy Riot). Как и «Рай», XXС тоже дудел в кремлёвскую дуду, да и музыкальным сопровождением немногим отличался от московского общепита.

В итоге «любовники» сошлись на Ex Libris – небольшом арт-кафе в здании Тургеневской библиотеки. Эльвира заметно похудела, но по-прежнему выглядела такой же активной и чрезвычайно привлекательной. Нет, в ней и правда было что-то от порноактрисы. От неё так и исходило желание. Додж (даже нехотя) соблазняла и будто лучилась сексом – вне зависимости от настроения, обстановки и времени суток. «Лучится от природы», – размышлял Ослик, поглядывая на неё и понимая, как им непросто. И что он затеял эту сумятицу?

Вскоре, однако, всё разрешилось.

Они выпили по коктейлю и мало-помалу разговорились. Расставшись с Осликом в далёком 2010-м, Эльвира долгое время старалась не думать о нём, пока однажды её не пригласили в ФСБ.

Допрос не допрос, и не поймёшь сразу. Там она узнала, что Генри психически болен и, вероятно, опасен, так что лучше не иметь с ним дел и поскорей забыть о нём. «Забудьте о нём», – чекисты знали своё дело. Они зачитали ей решение медкомиссии и даже привели несколько выдержек из Осликовой диссертации. Довольно компрометирующие режим выдержки. Там он не раз обращался к теме российской власти, доказывал её фашистскую сущность, а себя и Додж сравнивал с узниками Бухенвальда.

– Но дело даже не в этом, – Эльвира чуть замялась, – я и без того уже не любила тебя. Тут и ты, и твоя мама, и много чего.

Она не сомневалась, что Ослик сразу же всё понял (а если не понял, то сам дурак), и хватит об этом. С чего ей было заботиться о нём? С чего ей корить себя, да ещё и поддерживать лицемерную связь?

И то верно. Чем больше Ослик слушал Эльвиру, тем больше понимал её и тем меньше в нём оставалось вины перед нею. Жаль, что они не встретились раньше. Жаль, что не объяснились в письмах, но в целом всё не так уж и плохо (лучше позже, чем никогда).

Вот только кофе в Ex Libris хоть и ароматный, но невкусный. Что цикорий, мелькнула мысль. Вряд ли Иван Сергеевич Тургенев стал бы пить такой кофе, хотя и тут как знать. Доведись Тургеневу встретиться в этом Ex Libris с Марией Савиной, наверняка стал бы. Тем более, писатель прекрасно знал (и без ФСБ), что Савина – последняя его любовь, а дальше – скука. «Вот и я в хвосте жизни, – напишет заскучавший Тургенев Флоберу. – Как в испанской поговорке: хвост свежевать сложней всего… жизнь углубляется в самоё себя – её занимает лишь оборонительная борьба со смертью; и такая чрезмерная личность перестаёт быть интересна даже самой себе».

Короче, Ослик и Додж не зря побывали здесь.

Перед тем как уйти, они посмотрели клубную витрину «хенд мейд» (всё по сто рублей) и полку с книжками – ни уму ни сердцу. Среди книжек преобладали дешёвые детективы с фантастикой, Ульянов Ленин и Маркс, а с ручными поделками и вовсе беда. В основном, это были изделия с «национальной изюминкой»: матрёшка, украшенная триколором, барельеф Сталина из папье-маше и виды Кремля во всех ракурсах. Незамысловатые, надо сказать, поделки, но зато очень точно характеризующие унылое состояние современной России.

Оптимизм? У Эльвиры Додж на этот счёт было особое мнение, довольно странное, но в целом не лишённое смысла. Быть умным и одновременно оптимистичным непросто, справедливо считала она, и всё же это возможно. «Достаточно, к примеру, улыбнуться, – промолвила Додж, осматривая поделки. – Улыбнуться не важно кому: незнакомому человеку или пусть бы даже животному». В этом месте Эля взяла Ослика за руку и не без лукавства взглянула не него.

«Допустим, перед вами мышь, грызущая сухарик. Мышь рада каждому сухарику, у неё прекрасный аппетит, она счастлива. Тут-то и возникает необходимый эффект. Завидев счастливую мышь, любой (дурак или умный – без разницы) вполне способен ощутить прилив оптимизма. Не говоря уже о самой мыши», – заключила она и рассмеялась.

Справедливости ради – был там один экспонат, произведший на Ослика поистине неизгладимое впечатление. На подоконнике в прихожей валялась книжка Джони Фарагута «Сломанный светофор». Генри читал это «произведение» в английском варианте и, честно сказать, недоумевал, как она попала сюда? Писатель считался экстремистом, его книги были запрещены в РФ, а сборник Defective Traffic Light, изданный в Ardis, и подавно. Возникало лишь два предположения: либо директор арт-кафе недосмотрел (и тогда, попадись он – ему несдобровать), или книжку кто-то подкинул.

«Подкинул и был таков», – добавила Додж (но и в этом случае, если директор попадётся, ему не позавидуешь). В последнем случае налицо подрывная деятельность. Директора Ex Libris могли бы счесть пособником Запада и арестовать. Арестовать, а если он не откупится, то и в тюрьму посадить.

И что он так озаботился этим директором? Ну пожурят единоросса, дадут год или два (и то условно), Ослику-то что?

А вот что. Судя по ситуации, мог пострадать невиновный. «Директора, может, и надо судить, – рассуждал Генри, – но не за книгу (подкинутую кем-то книгу «писателя-экстремиста»). Если уж и судить директора, то за другое. Будучи единороссом (или только сотрудничая с единороссами – не велика разница), директор не мог не знать, что является частью репрессивной машины». Хочешь не хочешь, а вместе с тысячами других негодяев он способствовал нарушению прав человека и, прежде всего, права на свободомыслие.

Ослик прекрасно помнил, как вначале десятых русские издательства одно за другим отказывались печатать доклады Бориса Немцова о преступном правлении Путина, а ведь никто, никто из директоров не получал специальных распоряжений на этот счёт. Даже намёка не требовалось – все и так всё знали (иначе какой же ты директор?).

Что касается и вовсе безвестных диссидентов вроде Джони Фарагута – об их публикации в РФ не могло быть и речи. За деньги ещё куда ни шло, но никакой рекламы, а зачастую и без выходных данных – чистый самиздат. Вот книжки и подкидывали куда ни попадя: на подоконники Ex Libris, в туалеты «Япоши» или по клубам вроде закрытого ныне Bilingua.

– Ну и чего ты ждёшь? – спросила Додж, оглядевшись и кивнув на подоконник со «Сломанным светофором».

Нет, не зря он любил её. Эльвира была – что надо (!): предельно честная и в меру практичная «лесбиянка». Ослик не мешкая схватил книжку и сунул её в карман.

Возвращаясь же к его исходному вопросу: а стоило ли оно того (диссертация, дурдом и бегство из страны)? – Генри мог точно ответить: «Да». Оно того стоило. Во всяком случае, Ослику не придётся кусать локти и кланяться Господу – будь то Иисус Христос, языческий бог или пусть бы даже Будда с Аллахом («Аллах бах-бах» – надпись в автобусе). Эля взяла его за руку, трепетно улыбнулась и потащила на улицу.